Текст книги "Остров пропавших душ"

Часть III

После того как города остались позади, Техас превратился в зеленую пустыню, созданную для того, чтобы раздавить вас своей необъятностью, в громадное пространство, заполненное только небом. Девочки смотрели на пейзаж широко открытыми глазами, как на шоу фейерверков.

Шоссе № 45 идет на юг вдоль северной части острова: вся акватория забита лодками, раскрашенными во все цвета радуги, сети свисают с рыбачьих траулеров, как мох с кипарисов. Бомжи прячутся в тени пальм и фонарных столбов. Листья с пальм во многих местах были обрезаны, поэтому они выглядели как обглоданные ребра, воткнутые в грязь. Худющая собака со свалявшейся шерстью рысью бежала вдоль тротуара, направляясь, возможно, на остров Пеликанов. Девочки-тинейджеры в узеньких бикини восседали на сложенных мягких крышах автомобилей – солнце сверкало на их зубах, на хромовой отделке кузовов, на бутылочных пробках, прикрепленных к колпакам колес, и на расплющенных пивных банках, вдавленных в асфальт. Ребята постарше толпились вокруг них, передавая по кругу банки с «Хай-Лайф»[35]35
  Особый сорт пива «Миллер».


[Закрыть] или «Лоун Стар»[36]36
  Сорт пива.


[Закрыть].

Залив был темно-синим, а солнечная дорожка в милю шириной выглядела на нем как полоса, выжженная напалмом. Воздух, казалось, обладал свойством усиливать яркость солнечного света, разделяя его на отдельные лучи. Отражающееся в стеклах солнечных очков прохожих, солнце выглядело как сверкающие монетки.

Девушки в купальниках катались на роликах вдоль променада, проходившего по дамбе; группа скейтбордистов взбиралась на все отбойники и препятствия на своем пути и рикошетом отлетала от них. В тени больших туристических комплексов, расположенных вдоль линии прибоя, взлетали в воздух мячи – там играли в пляжный волейбол. Можно было почувствовать запахи открытых рыбных рынков, корзин с креветками и кипящих котлов, в которых варились перченые крабы и где местные бездомные собаки подбирали под столами остатки еды.

То тут, то там виднелись свидетельства славной истории острова: старые испанские соборы, провяленные на солнце, – из белого камня и розового кирпича, глинобитные и оштукатуренные. Рядом, в Морском музее, раздувалось от непонятной спеси трехмачтовое судно XIX века. Здесь можно было стать посредником между настоящим и будущим. Или утопить свои воспоминания в белом от жары заливе, чтобы они исчезли, как сухие листья в пламени костра.

Руками малышка держалась за раму окна, рот ее был широко открыт. Шепотом, как будто это был большой секрет, она спросила:

– Что это?

– Это океан, детка, – на ушко ответила ей Рокки.

– А что это такое?

– Вода, милая. Много, много воды.

На коричневых пляжах, вдоль полосы прибоя, лежали выжженные солнцем добела водоросли. Рокки смотрела на людей, которые колдовали над дымящимися грилями, и на почти голых мальчишек и девчонок, окружавших их, как стаи голодных собак. Было видно, что она думает о жизни. Многие в ее возрасте уверены, что будут жить вечно, и рассматривают жизнь как дар небес, гарантирующий им бесконечное и непрекращающееся веселье.

Я никогда не воспринимал жизнь так и знал, что девушке это тоже было не свойственно. Время от времени казалось, что она обеспокоена своим будущим, как и некоторые другие молодые люди, и тогда ее глаза становились задумчивыми. Лицо, о котором она совсем забывала, переставало играть ту роль, которую ему отводила ее сельская гордость, не терпевшая замешательств или угрызений совести. И об этом я тоже кое-что знал.

Не знал я только, что делать с этими замешательствами и угрызениями совести.

Я не совсем понимал, почему оказался здесь, и был уверен, что надолго не задержусь.

Логичным и даже благородным вариантом было снять им комнату в отеле, заплатить за несколько дней вперед и расстаться. А глядя на малышку, трудно было не почувствовать себя благородным человеком. Именно это чувство обычно давит на тебя и заставляет платить не за свои билеты.

Мужчины среднего возраста тащили на себе серфы. Туристические автобусы мотались от угла к углу улиц, как пьяные.

Когда я приезжал сюда с Лорейн, все вокруг выглядело совсем иначе. Цивилизация была менее заметна. Мы снимали дом на сваях возле пляжа, и в то время все вокруг было больше похоже на маленький провинциальный городок. Мы жарили креветок на масле с пивом и чокались текилой. Курили травку, лежа вместе в ванне. Она говорила, что лучше всего нам тогда, когда мы не принимаем происходящее всерьез, что в этом нет никакого смысла. Мне кажется, я ей никогда не верил. Однажды Лорейн сказала мне, что свадьба – это социальный контракт, который превращает удовольствие в деловое соглашение, а я постарался не обратить на это внимание. Она была гораздо моложе меня, на целых девять лет. Лорейн заставляла меня задумываться о правильной жизни, о том, чтобы соединиться с ней, о том, чтобы создать здоровую семью. А потом вдруг могла сказать что-то вроде «Ну, и что все это нам даст?» или «Ну, и для чего нам разрушать эти прекрасные отношения?».

Иногда я задумываюсь, как бы это все выглядело сейчас. Возвращение домой после работы, совместные обеды… А потом появление пары детишек, которые растут у тебя на глазах. Сейчас я думаю, что тогда был готов все это попробовать, использовать такой шанс.

Обе мои спутницы смотрели в окна, и время от времени младшая восхищенно вздыхала, поворачивала свое лицо к Рокки и что-то ей показывала.

Мы проехали до конца дамбы в восточном направлении, а потом вернулись назад, и они смотрели на окружающее все такими же, полными энтузиазма, глазами. Я пытался найти место, где мы снимали тот дом много лет назад, но мне показалось, что теперь на его месте стоит туристический комплекс из стекла и бетона. А может быть, я просто не смог найти его.

Я выбрал мотель в нескольких кварталах от небольшого пляжа на 3005-й улице. В плане он представлял из себя букву L, в центре которой находилась парковка, заросшая толстыми побегами хвоща и сорняков. Построено здание было из кирпича, окрашенного в светло-голубой цвет. Оно было одноэтажным, с плоской крышей, а в короткой части буквы L помещался стеклянный офис, рядом со старым автомобильным навесом в форме палитры художника. Стоимость номеров была написана на небольшой доске, укрепленной под гораздо большей вертикальной вывеской, на которой было написано «Изумрудные берега». За пределами территории, рядом с улицей, стояла наклонившаяся почти до самой земли пальма, под которой лежала куча пожелтевших листьев.

Я заглушил мотор и повернулся к Рокки.

– Не забудь, вы мои племянницы.

– Ты брат моей матери, – кивнула она головой.

– А где она сейчас?

– В Вегасе.

– А твой отец?

– Погиб в море. Его сбило за борт канатом на палубе. Я действительно слышала такую историю.

Парковка была пуста, если не считать пары тачек с согнутыми антеннами и траченным ржавчиной хромом, фургона с двумя спущенными шинами и мотоцикла, стоявшего посреди огромной масляной лужи. Несколько окон были закрыты фольгой. Это было место для тех, кому больше некуда идти. В такие отели селятся люди, которые хотят совершить самоубийство, люди, слишком погруженные в свои собственные неудачи, чтобы обращать внимание на окружающих.

Я открыл дверь и впустил девочек внутрь офиса. На стойку были нацелены три небольших вентилятора, и их негромкое жужжание смешивалось со скрежещущим шумом кондиционера, который был встроен в стену. Рокки держала свою сестру за руку, и обе они смотрели на стойку, засыпанную туристическими проспектами.

Из соседней комнаты доносились звуки не то радио, не то телевизора – кто-то критиковал либералов, – и я нажал кнопку звонка на стойке.

Тиффани вертела головой, разглядывая все вокруг: растрескавшийся потолок, выцветшие обои с нарисованными на них ракушками, розовый ковер с жестким ворсом. Готов поспорить, что кондиционера она до этого момента никогда в жизни не видела.

Из комнаты, расположенной за стойкой, появилась женщина. Ее тело было настолько морщинистым и обезвоженным, что казалось, она выросла в коптильне. От солнца ее кожа приобрела золотисто-дубовый оттенок, и она просто свисала с торчащих костей. Волосы были похожи на беличью шерсть. На переносице ее очков был приклеен квадратик трубчатой пленки, который скреплял их в самом центре – она постоянно поправляла очки пальцем.

– Чем могу помочь?

Через мое плечо женщина взглянула на девочек. Две глубокие морщины по бокам ее рта, казалось, доходили до самой кости. На листке бумаги, приклеенном к стенке липкой лентой, было написано, что одноместная комната стоила сто пятьдесят зеленых в неделю.

– Нам нужны две одноместные, – сказал я. – Каждая на неделю.

– А это ваши… – Женщина наклонила голову.

– Моей сестры. Они мои племянницы.

– Какая милая девочка.

Рокки подошла и велела Тиффани поздороваться, но малышка засмущалась и спряталась за ее ногой.

– Как тебя зовут, золотце мое?

– Скажи тете, как тебя зовут, моя хорошая.

Девочка засмеялась.

– Это Тиффани, – представила ее Рокки.

– А сколько ей лет?

– Три с половиной.

От улыбки лицо женщины как бы распалось на отдельные части. Я все думал, как же она выглядела, прежде чем солнце поработало над ней. В соседней комнате продолжало работать радио. Теперь я понял, что это было радио, потому что передавали какое-то ток-шоу, когда с участниками связываются по телефону. Какой-то мужчина рассуждал о Новом мировом порядке и Печати Зверя. Часы в форме морской звезды, висевшие на стене, остановились в двадцать минут двенадцатого.

Женщина попросила мое водительское удостоверение, и я протянул ей свою подделку, вместе с двумя стодолларовыми и пятью двадцатидолларовыми бумажками.

– И еще 24,67 налогов.

Я дал ей еще две двадцатки и стал смотреть, как она заполняет нашу карточку. Когда она писала, рука ее дрожала, а одним ухом она прислушивалась к голосам, доносившимся из радиоприемника.

– Думаю, что все будет в порядке. – Она кивнула головой на соседнюю комнату. – Станем суверенным штатом Техас. Если ООН нападет, то будем защищаться.

Я попытался улыбнуться, но выражение моего лица заставило ее нахмуриться.

– Мы из Луизианы, – заметил я.

– Ага. – Женщина стала выписывать счет. – В Луизиане одни католики.

– Наверное, – сказал я, посмотрев на Рокки.

Наконец дежурная протянула мне счет и два ключа, каждый на резиновом кольце.

– Комнаты девятнадцать и двадцать, прямо через парковку. Меня зовут Нэнси Кавингтон. Если вам что-то понадобится, всегда найдете меня здесь.

Я поблагодарил, но по выражению ее лица понял, что это еще не всё.

– К вашему сведению, – добавила Нэнси, – у меня много друзей-полицейских. Просто чтоб вы знали. Поэтому ведите себя прилично.

Мы переглянулись с Рокки, и обе девочки улыбнулись.

– Боже, что за очаровательный ребенок. Ты самое очаровательное существо, которое у нас когда-либо гостило.

– Будем надеяться, что такой она и останется, – заметила Рокки, и обе они прыснули со смеху.

Комнаты наши были рядом, и в обеих на полу лежали темно-зеленые синтетические ковры, на стенах висели картинки пляжей, а из мебели были платяной шкаф, прикроватная тумбочка и маленький столик – все из пластика под дерево.

В комнатах пахло кремом для загара и по́том. На обоях был тот же рисунок из разных ракушек персикового цвета, что и в офисе. В моей комнате обои по углам отклеились и свернулись от влажности. Кран в умывальнике рычал и трясся какое-то время после того, как его открывали, а в углах помещения виднелись влажные пятна. Под подоконниками каждой комнаты были укреплены большие кондиционеры, занавески были толстыми, синего цвета, и их пластиковая наружная поверхность защищала от солнца не хуже кирпичной кладки. В комнатах было даже кабельное телевидение.

Тиффани уселась на кровати и с головой погрузилась в передачу с куклами и картонными декорациями. Я посмотрел, как Рокки распаковала их рюкзаки и уложила одежду Тиффани в шкаф. Когда она нагибалась, юбка туго обтягивала ее попку, и я почувствовал прилив крови к определенным местам.

Но все равно вся сцена выглядела немного неестественно. Как будто мы оба притворялись, но не хотели этого обсуждать.

– Ну а теперь что? – спросила девушка.

– Давай пройдемся по магазинам, – предложил я, немного подумав.

– Вот как.

– Да не волнуйся ты, – успокоил я ее. – Всё под контролем.

Я почувствовал глухое раздражение – как будто ожили старые страхи, вызванные некоторыми воспоминаниями.

– Ты не должен платить за нас, Рой.

– С собой на тот свет я все это не возьму.

Я уже не мог остановиться. Да и выпить мне здорово хотелось – наверное, для того, чтобы забыть про инстинкты, которые подсказывали мне покрепче держаться за бумажник и прекратить выпендриваться. Уезжай поскорее.

В торговом центре мы отыскали магазин «Джей Си Пенни»[37]37
  Сеть недорогих универсальных магазинов.


[Закрыть], и я подождал, пока Рокки выбрала себе кое-какую одежду. Я всегда дергаюсь в этих моллах – люди вокруг так стараются скупить все, что попадается им на глаза; и потом, я заметил, что с каждым днем в них становится все больше и больше толстяков.

Я смотрел, как Рокки подбирает блузку к юбке, а в это время по рядам с одеждой шерстили какие-то толстухи, двигая вешалки, сравнивая ценники, бросая вещи несложенными и оставляя их валяться прямо на прилавках. Выглядели они обрюзгшими, несчастными и жаждущими тратить деньги. Я понял, что у всех слабых людей есть одна и та же навязчивая мысль – они зациклены на идее получения удовольствия. Куда бы вы ни пошли, везде увидите мужчин и женщин, которых, как соро́к, притягивают блестящие предметы. Для кого-то такими предметами являются другие люди, и лучше держаться от таких подальше, чтобы не превратиться, как и они, в своего рода вампиров.

Поиски этих удовольствий становятся слишком приятными, слишком необходимыми, и не успеешь оглянуться, как ты пропал.

Именно это когда-то случилось с Лорейн и отчасти с Кармен. Мне удалось этого избежать.

Рокки выбрала юбку, блузку, бикини, а потом, после того как я настоял, – еще пару топов и джинсы. В аптеке мы купили зубные щетки и прочую ерунду, а еще я купил машинку для стрижки волос с набором насадок. Мы поели в заведении недалеко от гостиницы, рядом с дамбой. На его единственной бетонной стене были изображены обитатели морских глубин, которые успели порядком выцвести на солнце. Ели мы во дворике, а группа подростков собралась около стены; пацаны курили и фотографировались на фоне рисунков. Рокки слегка пожала плечами и отвернулась от них. Она только слегка отщипнула от своего чизбургера. Тиффани с удовольствием уплетала жареную картошку, а Рокки смотрела в промежуток между ней и подростками – казалось, что она не хочет их видеть, но ничего не может с собой поделать. Поковыряла свою еду, посмотрела на тинейджеров и стала рисовать полусырой картошкой узоры на кетчупе.

Я уговорил два бургера, запил их бутылкой «Бадвайзера», слегка откинулся на стуле и полной грудью вдохнул горячий, соленый, влажный воздух.

– И что ты по этому поводу думаешь?

– Прости? – Рокки выронила картошку. – А, ну конечно, спасибо тебе.

– Да нет, как тебе здесь нравится? По-моему, неплохо.

– Да, неплохо.

– Могу поспорить, пляж ей понравится.

– Думаю, да.

Рокки оперлась локтями о стол и посмотрела на Тиффани. На ее лице промелькнула улыбка.

– Уверен, что здесь ты легко найдешь работу официантки. Ты хорошенькая – они обязательно тебя возьмут.

– Может быть.

Официант в вытянутых шортах собрал наши тарелки и спросил Рокки, хочет ли она, чтобы он завернул ей с собой недоеденный бургер. Она отказалась, но я велел его упаковать. Официант отошел, а она даже не подняла головы, двигая пластиковую подложку под тарелку по столу.

Я осмотрелся. На стенах висели рыбачьи сети, на которые были налеплены пластмассовые крабы и другие ракообразные. Над входом висело чучело марлина[38]38
  Крупная морская рыба из отряда окунеобразных.


[Закрыть], а рядом с ним – газетные вырезки об урагане 1900 года, оправленные в рамки. Стены под ними потрескались от старости. Поверхности вообще очень быстро разрушаются.

– Что с тобой происходит? – спросил я.

– Что ты имеешь в виду? – Казалось, что она обиделась.

– Ты хандришь.

– Не знаю. То есть я хочу сказать, что со мной такое иногда бывает. – Когда она это говорила, ее глаза мерцали. – То есть я неплохо жила, ни над чем всерьез не задумываясь. Просто жила. Ну, ты меня понимаешь.

– Конечно.

– Ну так вот, просто жизнь закончилась вчера.

– У нас все будет в порядке. Нас никто не найдет.

Тиффани вскинула головку и наставила пальчик на мою бороду.

– Я вас нашла!

– Это я знаю. То есть я думаю, что ты прав, – продолжила девушка. – Просто все сложилось именно так. Я просто иногда думаю… Это несправедливо… – Она вытерла глаза и пожевала нижнюю губу. – Иногда я просто думаю, а могло ли все сложиться по-другому?

Я задумался над сказанным и, достав сигарету, постучал ею по столу.

– Тебе кажется, что это несправедливо, потому что мир состоит из случайностей. Но именно в этом и есть высшая справедливость. Понимаешь? Мир справедлив, как справедлива любая лотерея.

– Что за дерьмо, Рой? Ты что, думаешь, что мне это поможет?

Я закурил, отодвинулся от стола, чтобы вытянуть ноги, и ответил:

– Да.

– Только не мне. – Ее щеки и кончик носа покраснели, и она часто заморгала, сдерживая слезы.

– Но послушай… Ведь это дорога с двухсторонним движением. Завтра ты можешь разбогатеть или влюбиться. – Сам я в это никогда не верил, но старался, чтобы мой голос звучал убедительно.

– Ну конечно, обязательно.

Рокки стала складывать и разглаживать свою салфетку, глядя за волнолом, прямо в океан. Она казалась особенно маленькой, юной и хрупкой на фоне длинных красных облаков и золотистого неба. Я наблюдал, как Тиффани рисует, обмакнув пальцы в кетчуп. Девочка взглянула сначала на меня, потом на свои грязные пальчики, рассмеялась и облизала их. После чего снова засунула их в кетчуп.

По дороге домой я купил газету, чтобы Рокки могла посмотреть объявления «Требуются». Я хотел, чтобы она опять начала думать о будущем, потому что мне казалось, что в этом случае мне будет легче с ними расстаться. Тиффани стала засыпать, как только мы добрались до гостиницы. Глаза Рокки тоже закрывались, усталость быстро овладела ею, и мы разошлись по комнатам.

На краю тротуара стояла пустая коробка из-под пива, как будто дожидаясь автобуса. На противоположной стороне стоянки, на балконе перед комнатой, сидел мужчина без рубашки, обхватив голову руками.

Я закрыл дверь. Прежде чем включить машинку, ножом вырезал клок волос у себя на затылке. Несколько секунд держал его в руке – меня удивила длина волос. Потом я выкинул его в урну и включил машинку. Поставив ограничитель на четверть дюйма, побрил голову и бороду. Теперь на голове и лице у меня была светло-серая щетина одинаковой длины. Я стал рассматривать свое лицо. Я всегда знал, как выгляжу, и никогда не обманывался на свой счет, но сейчас мое лицо было свирепым – крупные участки оказались совсем без волос; небольшой погнутый нос, рот, похожий на щель, и широкий квадратный подбородок. Мне подумалось, что всю свою жизнь я надеялся увидеть в зеркале лицо, отличное от этой суровой маски, которую Лорейн однажды сравнила с лицом на тотеме индейцев чокто. Сравнение было верным тогда, когда я был молод, и еще более верным сейчас, когда лоб мой увеличился, а волосы на макушке поредели, веки опустились, а щеки отвисли. Глаза в зеркале были мне не знакомы. Темно-коричневые, широко расставленные, они казались гораздо больше, чем раньше. Хотя я считаю, что это не мое настоящее лицо. Настоящее пряталось где-то в глубине: более худое, с тонкими чертами, с прямым римским носом, похожее на какого-нибудь центуриона, завоевавшего весь древний мир. С этим своим лицом я прожил уже сорок лет, но все-таки часть меня ожидала каждое утро увидеть в зеркале другого парня.

Я провел рукой по черепу, покрытому короткой щетиной, и вспомнил фотографии людей после химиотерапии.

Не включая телевизора, я вытянулся на кровати. Влажные пятна на потолке походили на маленькие континенты, которые никто никогда не исследовал, и мне вдруг представилось, как у меня в груди прорастет ряска, разрывая кожу в нескольких местах.

Я задумался над тем, как это все будет, и над тем, как я смогу с этим справиться, когда станет совсем плохо.

Свой «кольт» и пистолет, отобранный мною у Рокки, я положил в коробку вместе с деньгами и спрятал все это на самом дне своей сумки. Конечно, пустить себе пулю в лоб было лучше, чем страдать от болезни, но проблема с самоубийством была в том, что уж коли ты его совершил, то назад пути не было. Честно говоря, оно меня пугало, хотя в своей предыдущей жизни я делал множество вещей, которых боялся.

Что-то привлекательное было и в идее упиться до смерти в Мексике. Но, в любом случае, я не мог избавиться от ощущения нереальности происходящего – ведь по иронии судьбы я был единственным, кто остался в живых в том холле. Почему же единственный живой человек, вышедший из того дома, был заранее приговорен к смерти? И самое главное, мне совсем не хотелось мстить, а это на меня было совсем не похоже.

Какая-то часть меня была даже счастлива, что все это, наконец, закончилось: игроки, мелкие мошенники, Стэн Птитко и армяне – наверное, я уже давно был к этому готов и именно поэтому сделал себе фальшивые документы.

Я вышел из игры.

За стенами комнаты стало слышно жужжание насекомых, и мир за окном потемнел. В щель между занавесками проникали красные и зеленые огни светофора. Это напомнило мне перекресток в Хот Спрингз много лет назад. Жужжание жуков и шум океанского прибоя соединились с шумом работающего кондиционера. С улицы донесся женский смех, кто-то споткнулся и разбил бутылку.

Я закрыл глаза и увидел Кармен, улыбающуюся мне через плечо. Лорейн прижималась к моему боку. Я вспомнил, что на том перекрестке в Хот Спрингз красные и зеленые огни отражались в луже, а я сидел на краю тротуара, как тот человек на стоянке. Мои колени были высоко подняты, голова опущена между ними, а костяшки пальцев разбиты в кровь.

Моим любимым занятием в исправительной школе было нагревать зубную щетку над спичечным коробком до тех пор, пока щетина не исчезала, а лезвие бритвы не входило в нагретую пластмассу легко, как нож в масло.

Когда мне было семнадцать и я работал помощником в баре Робишо, там однажды появился маленький человечек. Он в одиночестве пил, сидя перед стойкой, весь вечер и ни с кем не разговаривал, а потом вдруг, около полуночи, я увидел, как он свалился со стула. Раскроил себе голову и умер у ног присутствовавших.

Я открыл глаза.

Так дело не пойдет. Вещи здесь было просто невозможно сохранить – соль была всюду, портя краску, съедая металлические решетки, разрушая стены. Я чувствовал, что воздух в комнате напоен ею, а во влажных пятнах на потолке были ясно видны места разрушения.

Ты здесь, потому что больше тебе некуда деться. На улице слышно тяжелое дыхание собак. Пиво быстро нагревается. Последняя песня, которая тебе понравилась, вышла давным-давно, и по радио ее уже не крутят.

В дверь робко постучали, и я вскочил на ноги. В мертвенном свете дневных ламп стояла Рокки, одетая в майку и крохотные шорты, которые открывали все ее ноги. Она обнимала себя за плечи, по щекам ее бродил румянец, а глаза были красными от того, что она их терла.

– Рой.

Девушка вошла, и я, захлопнув дверь, включил свет. Рокки свернулась клубочком в кресле и подтянула колени к подбородку – я был не в силах спокойно смотреть на ее прелести, поэтому старался глядеть в сторону. Она хлюпнула носом и обхватила руками колени.

– Что случилось?

– Смотрю на тебя. Ты состриг волосы.

– Что произошло?

– Ничего. Я просто думала.

– Поздно же ты начала.

– Это верно. – Она чихнула, хлюпнула носом еще раз и убрала длинный светлый локон со лба. – Я просто думаю. Скажи, приятель, а сколько тебе лет?

– Сорок.

– Я хочу сказать, приятель, что мне уже восемнадцать. Ничего так, да? Я хочу сказать, что не важно, что было раньше.

– А восемнадцать и есть ничего. Если захочешь, у тебя хватит времени два или три раза начать новую жизнь.

Говоря ей это, я впервые почувствовал, что слишком молод, чтобы умирать. Вот уж действительно самое тупое объяснение. И еще я подумал, как все говорили примерно это же самое, когда я навещал их в перчатках на руках и с дубинкой наготове. Подожди, подожди, говорили они все. Ждать…

Глаза у Рокки были на мокром месте, и она постоянно терла нос. И смотрела на окно, где по занавескам мелькали яркие огни, однако они мало ее интересовали.

– Поговори же со мной, Рой. Я хочу послушать тебя, приятель.

Я ничего не сказал. Не мог оторвать глаз от ее ног и бедер. Желание всегда несколько унизительно.

– Что ты делал, когда тебе было восемнадцать, Рой?

Я достал сигарету и предложил ей. Мы оба закурили.

– В то время я работал в баре и отвечал за букмекерские «вилки» на Юге, в основном в Луизиане, Арканзасе и Миссисипи.

– А что это такое?

– Это когда ставишь так, чтобы запутать официальных букмекеров и свести к минимуму возможные потери от того, что кто-то выиграет, сделав крупную ставку на темную лошадку.

– А-а-а.

С улицы доносились всевозможные звуки, а дым от наших сигарет поднимался вверх и разбивался о континенты на потолке. Музыка доносилась из радиоприемника машины, припаркованной в квартале от гостиницы; женщина ниже по улице кричала мужчине о его о-бя-зан-но-стях, четко выговаривая каждый слог.

– А как получилось, что ты этим занялся?

– Собирался идти в морскую пехоту. – Я пожал плечами.

– Даже так? – Рокки положила ногу на ногу и подняла ко мне свое лицо. Ее нос и щеки были покрыты бледными веснушками, а слезы, стоявшие в глазах, делали ее глаза еще больше. – Что ты имеешь в виду?

– Когда мне исполнилось семнадцать лет, я на автобусе отправился на призывной пункт. Правда. Я проторчал там пару часов. Там много ребят сидело. Они были в сопровождении родителей, и джинсы у них были такие же грязные, как у меня. А еще у них были заштопанные рубашки. И руки, огрубевшие от работы на ферме. И их матери и отцы сами не могли до конца очиститься от всей этой грязи, которая всю жизнь их окружала. Вот я и смотрел, как рекрутеры общаются с родителями. Они почти не говорили с самими ребятами. Они говорили родителям: мы научим его этому, он узнает то, он вернется настоящим мужчиной. Ну, знаешь, как это бывает. И мне не понравилось, что эти ребята стояли в сторонке, как лошади на аукционе. И я стал думать, что мне надо чем-то заняться. Но точно не этим.

Я остановился и, держа сигарету вертикально, наблюдал, как над ней поднимается дым. Она была похожа на нефтеочистительную колонну, которые стояли на берегу озера в тех местах, где я вырос.

– И чем же? – спросила она. – Чем же ты решил заняться?

– В Бьюмонте было одно местечко, где моя мать работала до моего рождения. Она мне много о нем рассказывала. Место называлось «Бар Робишо». Она много рассказывала о своем бывшем боссе, которого звали Харпер Робишо, о том, каким классным он был. Он относился к категории «настоящих мужиков». Иногда она пела у него в заведении. А после таких рассказов она обычно пела и мне. Дома.

– И что, она хорошо пела?

– Да. Я думаю, что она бросила это занятие, когда родился я.

– Ну, и что же ты сделал?

– Я ушел из призывного пункта и, сев на другой автобус, добрался до Бьюмонта, где и нашел это место. Настоящим его названием было «Робишо у Дельты». Я пошел туда и нашел этого мужика, о котором она говорила, Харпера, который оказался его хозяином. Мне пришлось его подождать. Выглядел он очень круто, но был очень дружелюбен, и друзей у него была масса. Я рассказал ему о своей матери, и он хорошо меня принял. Спросил меня, как у нее дела, и расстроился, когда я сказал, что она умерла. Он спросил, чего я хочу, и я объяснил, что ищу работу. Вот так я и начал. Сначала я работал у него в баре, а когда он решил, что я достаточно поумнел, то посадил меня на тотализатор.

– А прежде чем ты к нему пришел, с кем ты жил? – Рокки курила и одновременно ковыряла ноготь на ноге.

– С мистером и миссис Бейдл. Они управляли нашим домом.

– А мама твоя умерла?

– Задолго до этого. Заболела.

– Той же гадостью, что и у тебя?

– Не знаю. Может быть.

Я потушил сигарету и стал рассматривать полосу кровавого цвета, которая шла по плинтусу. Мэри-Энн не болела, по крайней мере, не моей болезнью. Когда мне было десять лет, люди рассказали, что на мосту на автостраде № 10 они пытались ее удержать, но она просто перелезла через заграждение. Они сказали, что пока Мэри-Энн падала, она не издала ни звука. Пара из них побежала к заграждениям и успела увидеть, как она падала, все пятьсот футов[39]39
  150 м.


[Закрыть], а ее платье развевалось вокруг нее. Я часто представлял себе такое падение. Трудно пролететь такое расстояние и не издать ни звука.

– А кем был твой отец? – спросила Рокки.

– Он был классный. Морской пехотинец – воевал в Корее. Умер, но не в Корее. На нефтеочистительной башне. – Я передернул плечами. – Это было уже давно.

Только когда мне исполнилось двадцать лет, я понял, что Джон Кэди знал, что я не его сын. В нем было пять футов и семь дюймов росту[40]40
  Ок. 167,5 см.


[Закрыть], а я к пятнадцати годам вымахал до шести шутов трех дюймов[41]41
  Ок. 187,5 см.


[Закрыть], и волосы у меня были светлые, а не темные, как у него и Мэри-Энн, и подбородок у меня был другой, но он всегда настаивал, чтобы я называл его папой.

– А вот этот мужик, Робишо… Он ведь тебе понравился, а? Я вижу это по тому, как ты о нем говоришь.

– Думаю, ты права. Он был очень удивлен, когда увидел меня в первый раз.

– А почему?

Я закатил глаза и вздохнул. И дело было не в том, что я не хотел рассказать ей то, что не рассказывал никому на свете. Я начал стягивать сапоги.

– Понимаешь, – проворчал я, – он тоже был крупным мужиком, прямо как я. И был на меня очень похож. Просто одно лицо. Он был удивлен, что мы так похожи.

– Он был похож на тебя?

– Абсолютно.

Рокки задумалась, как будто не совсем поняла, что я сказал.

– Прикольно. А какой он был?

– Толковый. Люди его любили. У него был хороший бизнес с итальяшками на побережье и в Новом Орлеане, и с целой кучей байкеров в Арканзасе и Техасе.

– И что же с ним сталось?

– Его кто-то взорвал.

– Взорвал?

– Именно.

– Прости, Рой.

– Да ладно.

– Прости. – Рокки загасила сигарету, засунула ладони под попу и вытянула ноги. Мышцы на них натянулись, как электрические шнуры.

Я почесал колено и потрогал свое новое лицо с его дряблой кожей.

– Мне кажется, что я действительно здорово напортачила, – сказала девушка.

– Нет, ты не должна так думать.

С этими словами я встал и подошел к умывальнику. Попив воды, промыл глаза. В зеркале я увидел уже более или менее привычное лицо. Рокки через плечо взглянула на меня.

– А ты убивал кого-нибудь прежде, а, Рой? Кроме тех людей в доме?