Текст книги "Бог Кальмар"

6

– Ну, вот мы и в Ватикане! – объявил проф. Эйнштейн, когда их коляска свернула за угол.

Розовый рассвет начинал окрашивать шпили десятков соборов, возвышающиеся над великим городом Римом. Размеренно звонили колокола бесчисленных церквей, и их резкие голоса сливались в единую песнь радости.

– И добрались, к тому же, чертовски быстро, – заметил лорд Карстерс, – если учесть время, потраченное на выплаты железной дороге и таможне за пропуск всего нашего оружия.

Сидя на заднем сиденье открытого кэба, лорд все время держал руку на шляпе, так как извозчик нещадно нахлестывал упряжку лошадей, гоня во весь опор. В Италии, если пассажиры просили ехать чуть быстрее, то получали именно это! Люди на тротуаре и в боковых улочках сливались в одно смазанное пятно; дважды коляска пролетала прямо через тележки с фруктами, и профессор с Карстерсом бросали через плечо горсть лир, расплачиваясь за остающееся у них в кильватере разрушение.

– Деньги – вот язык, на котором говорит весь мир, юноша, – изрек проф. Эйнштейн, качнувшись из стороны в сторону, когда лошади обогнули кирпичный фруктовый ларек, слишком прочный, чтобы проехать сквозь него.

– Точно! – отозвался лорд со смешком. Но затем нахмурился, когда извозчик начал придерживать лошадей. Проклятье!

Оставив багаж в небольшом отеле, двое исследователей направились прямиком в Ватикан. Нанятая ими коляска резво катила по узким улочкам и переулкам Рима, довольно скоро приблизившись к конечной цели. Но когда Ватикан уже стал виден, сгущающиеся толпы народа замедлили их продвижение до черепашьего шага. Из-за этой задержки проф. Эйнштейн весь кипел и ругался вполголоса. Как всегда дипломатичный, лорд Карстерс наклонился вперед и заговорил с извозчиком, крепким круглолицым мужчиной в старой красной рубахе, к которому они сели, главным образом, потому, что он достаточно хорошо владел английским.

– Scusi, signore[13]13
  Scusi, signore – извините, синьор (итал.).


[Закрыть], – обратился к нему лорд Карстерс, легонько постучав по плечу. – Сегодня что, какой-то религиозный праздник, о котором я не знаю?

Сдвинув потрепанную кепку, извозчик наморщил лоб.

– Нет, signore. А почему вы спросить?

Лорд Карстерс показал на мельтешащую толпу.

– Просто я не помню, чтобы Святой город бывал настолько переполнен народом.

– А, вы иметь в виду паломники, – улыбнулся извозчик, демонстрируя до странного идеальные зубы. – Да. Это есть плохая погода, что они приехать. Моря бурные, рыба не ловить, а урожаи совсем плохо. Некоторые винить поворачивающаяся луна. Pazzesco[14]14
  Pazzesco – сумасшедшие (итал.).


[Закрыть]! Странный события пугать людей. И они приезжать молиться.

– Понятно, – отозвался Карстерс, снова откидываясь на спинку сиденья. – Grazie, спасибо.

Кучер на универсальном языке всех кэбменов красноречиво пожал плечами.

– Siete benevenuti[15]15
  Siete benevenuti – пожалуйста (итал.).


[Закрыть], – спокойно сказал он.

Испытывая зуд нетерпения, исследователи все же заставили себя остаться в коляске, ибо идя пешком они добрались бы до Ватикана ничуть не быстрее. Здесь, уже совсем рядом со Святым городом, толпа представляла собой сплошную массу, движущуюся волнами и завихрениями, словно какое-то немыслимое Человеческое море. И буквально все молились. Скоро стало трудно что-либо расслышать на фоне непрерывного бормотания и сливающегося в один звук пощелкивания четок. Но извозчик мало-помалу, почти незаметно для глаз, направлял лошадей, прокладывая дорогу сквозь мельтешащую толпу, и, в конце концов, коляска замерла у тротуара, а по другую сторону улицы начинался знаменитый город в городе.

Засидевшийся на месте проф. Эйнштейн энергично выпрыгнул на мостовую еще до того, как коляска полностью остановилась. Размахивая руками, профессор нетерпеливо притопывал ногой, дожидаясь лорда Карстерса, который расплатился с извозчиком, пожелав на прощанье дружелюбному итальянцу хорошего дня. Довольно насвистывая, кэбмен отъехал вовсе уж медленно, и следующие его пассажиры шагнули в коляску, не трудясь дождаться ее остановки.

Поворачиваясь к Ватикану, Эйнштейн с Карстерсом лишь мельком взглянули на всемирно известную колоннаду, протянувшуюся на три четверти периметра площади Святого Петра – четыре ряда мраморных дорических колонн, поддерживающих вознесенную на примерно десятиярдовую высоту галерею, по обе стороны которой стояли статуи многочисленных знаменитостей и святых в натуральную величину. Они уже все это видели, да, к тому же, при лучших обстоятельствах.

Собравшись с духом, исследователи начали протискиваться сквозь толпу, заполонившую улицу. Добравшись до колоннады, они сделали привал возле одной из колонн, наслаждаясь замечательно прохладной тенью, предлагавшей миг передышки после все еще жаркого итальянского солнца. С этого расстояния Эйнштейн с Карстерсом хорошо видели выстроившиеся по периметру сотни швейцарских гвардейцев – в великолепии мундиров, надраенных стальных нагрудников, малиновых плюмажей и горящих на солнце стальных шлемов; полосатые панталоны были заправлены в подобранные в тон ботфорты. Острые как бритва алебарды рослые гвардейцы держали по стойке «смирно», и у каждого на бедре висела шпага с кистями на темляке. Но, несмотря на пестрый наряд, это был не какой-то там потешный караул: гвардейцы внимательно и пристально вглядывались в толпу жестким взглядом профессиональных солдат. Толпы народа не обращали на швейцарских гвардейцев никакого внимания, если только не требовалось спросить дорогу или уточнить что-либо из истории.

С ловкостью, присущей бывалым покорителям джунглей, проф. Эйнштейн и лорд Карстерс снова нырнули в бурлящую толпу и с помощью локтей и бедер продолжили продвижение вперед. Добравшись до середины площади, они оказались в окружении священников, братьев, монахов и монахинь всех, какие только ни есть, орденов. Все эти люди шли спокойно и неторопливо, да и вообще, казалось, в этом месте царила какая-то умиротворенность. Словно пребывая в неком собственном мире, клирики казались невосприимчивыми к настроениям суетной толпы, и мраморная площадь была спокойнее вымощенных булыжником улиц Рима; шум и гам, обычно ожидаемые от столь большого скопления людей, в основном отсутствовали. Снова стало слышно, как на деревьях поют случайно залетевшие сюда птицы, а воздух был наполнен запахом сладкого ладана и ключевой воды.

Не сговариваясь, двое исследователей на миг остановились. Открывавшееся их взорам зрелище пробуждало чувства удивления и благоговения. В самом центре площади эффектно возвышалась к небу игла египетского обелиска, ярдов двадцати пяти в высоту, а по обе стороны от нее били фонтаны. Центральное место в ансамбле площади занимал собор Святого Петра, величественный даже в своем нынешнем разрушенном состоянии. Паутина лесов опутывала спроектированные Микеланджело Буонаротти гигантские мраморные колонны, могучие каменные башни, поддерживающие знаменитый балкон, и купол. Везде можно было видеть десятки обливающихся потом рабочих и мастеров; они таскали бревна, клали кирпич, красили и выполняли тончайшую резьбу по камню.

Здесь почти физически осязаемо чувствовались минувшие века, твердо напоминая, что это – одна из важнейших и неизменных по значению точек мировой истории. Это место было святым для всех ныне живущих археологов и историков, хотя совсем по иным причинам, чем для католиков. Приложив изрядное волевое усилие, англичане, наконец, двинулись дальше.

– Итак, профессор, – сказал лорд Карстерс, шагая помедленней и стараясь приноровиться к не столь широкому шагу своего спутника, – где же находится та табличка?

Оглянувшись кругом, Эйнштейн указал на заполненную народом лестницу рядом с великолепной церковью, воспарившие шпили которой устремлялись к звездам.

– Справа, как раз за Папским почтамтом, – вход в Сикстинскую капеллу с первого этажа. Поднимитесь по винтовой лестнице и, следуя указателям, найдите библиотеку. Я буду ждать вас на улице, в кофейне, мимо которой мы проходили.

Глянув себе под ноги, Карстерс выгнул бровь.

– Разве вы не пойдете со мной, профессор?

– М-м, нет, – промямлил профессор, – думаю не пойду, юноша. Может быть, в следующий раз.

– Но почему? – озадаченно спросил лорд Карстерс. – Раз время крайне важно, то присутствие ученого с вашим именем наверняка бесконечно упростило бы дело.

Затоптавшись на месте, проф. Эйнштейн изобразил улыбку.

– Ну, в любой другой ситуации – да. Но мы тут с папой как-то раз чуточку повздорили.

– Повздорили с папой? – нахмурился Карстерс. – А можно спросить, из-за чего?

Подняв взгляд к небу в поисках божественного вдохновения, профессор деликатно откашлялся. Потом кашлянул еще.

– Из-за таблички? – мудро догадался Карстерс.

Эйнштейн в притворном смущении кивнул:

– Мне отказали в доступе к дутарианскому камню, и поэтому я, ну... позаимствовал его.

– Позаимствовали? И когда же именно это произошло, сэр? – осведомился лорд Карстерс, и скрытый смысл его вопроса становился пугающе ясным.

– О, примерно в три утра.

– Вы ограбили Ватикан? – ошеломленно вскричал Карстерс, тут же, впрочем, понизив голос, потому что из толпы стали оборачиваться на его возглас. – Н-но это же непростительно, сэр!

– Ну, папа определенно думал именно так, – устало согласился проф. Эйнштейн.

Мимо пробежала какая-то женщина с младенцем на руках, заставив собеседников на мгновение расступиться. Как только она промчалась, они снова сошлись вплотную.

– Итак, вас поймали? – строго вопросил лорд Карстерс.

– Меня? Ха! Разумеется, нет, – презрительно фыркнул профессор, а затем добавил: – Хотя, оглядываясь назад, похоже, именно это их больше всего и обидело.

Ощущая легкую дурноту, лорд Карстерс бессильно опустился на скамейку у фонтана. Схватившийся обеими руками за голову великан выглядел молящимся, и несколько спешащих мимо священников кратко благословили его на ходу.

– Но вы вернули камень? – с надеждой спросил Карстерс из-под ладоней.

– Конечно, юноша! – заверил проф. Эйнштейн, усаживаясь рядом с другом. Он похлопал лорда по плечу. – Да я даже передал им великолепную копию надписи с моего амстердамского браслета. Но по какой-то причине меня здесь по-прежнему считают персоной нон грата.

Раздвинув пальцы, лорд Карстерс взглянул на усмехающегося профессора. Великан сейчас чувствовал запах отнюдь не лазаньи, а махрового лондонского надувательства.

– И почему бы это? – негромко пророкотал лорд.

– Ну, я взял с них скромную плату за почтовую пересылку и доставку, – застенчиво признался Эйнштейн.

– Профессор!

– В то время это казалось вполне уместным, – беспокойно заерзал на скамье проф. Эйнштейн.

Массировавший виски Карстерс тихо застонал от боли.

– Ах, да, юноша, и еще вам бы лучше отдать мне револьвер, – добавил Эйнштейн, протягивая Карстерсу носовой платок.

Устало насторожившись, лорд Карстерс хмуро посмотрел на ткань.

– Боже милостивый, зачем? Уж не собираетесь ли вы воспользоваться им, чтобы похитить кусочек от Врат Святого Петра или что-то в этом роде?

Небрежным жестом профессор отмел подобное предположение.

– Вздор и чепуха, у меня уже есть кусок. Нет, причина в том, что швейцарская гвардия славится полным отсутствием чувства юмора, когда имеет дело с иностранцами, разгуливающими с оружием где-либо поблизости от папской резиденции.

– Логично, – признал Карстерс, сунув руку во внутренний карман пальто. – Да будет так. – Завернув массивный револьвер в льняной платок, он передал «Веблей» профессору.

Эйнштейн засунул громадную «пушку» во внутренний карман собственного пальто, затем порылся в карманах жилета и извлек коробочку для ювелирных изделий.

– На всякий случай; если возникнут какие-нибудь затруднения с допуском в оккультный сектор, – сказал он, протягивая ее, – предложите им вот это.

Словно бомбу из рук немецкого революционера-фанатика, лорд Карстерс принял коробочку, осмотрел ее, а затем со щелчком открыл крышку. Несколько мгновений он недоуменно разглядывал содержимое, потом внезапная догадка озарила его лицо, а взгляд выразил священный трепет.

– Нет. Это ведь не... этого не может быть! – вымолвил Карстерс, с трудом подбирая слова. – Нет. Это невозможно!

– Насколько мне известно, это подлинная вещь, – вздохнул проф. Эйнштейн, потянувшись было за коробочкой, а затем медленно опуская руку. – Поэтому не расставайтесь с ней без особой нужды, юноша. Воспользуйтесь ею только как последним средством добраться до таблички!

– Безусловно, профессор, – пробормотал Карстерс, благоговейно закрывая коробочку и убирая ее глубоко во внутренний карман. – Хотя с формальной точки зрения, полагаю, она тоже принадлежит им.

– Вздор, юноша, – фыркнул Эйнштейн. – Кто нашел, тот и владелец – вот мой девиз.

Как раз в этот момент в кружащейся подобно водовороту толпе открылся широкий проход, ведущий прямо ко входу в Ватиканский дворец.

– Это вам знак, юноша, – махнул рукой вперед Эйнштейн. – Удачи вам, и ни в коем случае не теряйте остроты ума.

– Обязательно, – откликнулся, расправив могучие плечи, лорд Карстерс. Встав со скамьи, франтовато одетый лорд зашагал прочь; он снова достал крошечную коробочку, крепко сжав ее в покрытом шрамами кулаке, а в это время площадь вновь заполнялась народом.

Понаблюдав за тем, как голова высокого лорда движется над толпой – словно плывущий по морю кокосовый орех, – профессор бросил нервный взгляд на папское жилище и со всей возможной быстротой поспешил к ближайшему выходу. Папа славился многим, но его безграничный гнев по отношению к удачливым ворам входил в первую десятку.

Проф. Эйнштейн покинул площадь и, ужом проскользнув сквозь толпу, выбрался к расположенной поблизости пьяцце[16]16
  Пьяцца – тоже площадь, только поменьше (итал.).


[Закрыть] и приятному итальянскому изобретению – ресторану на открытом воздухе. Заняв место, чтобы видеть Ватикан, профессор заказал красивому официанту капуччино и приготовился ждать возвращения Карстерса.

Время под теплым средиземноморским солнцем текло медленно. Двумя чашками крепкого кофе и тарелкой обсыпанных сахарной пудрой цеппол позже, начиная уже ощущать признаки изжоги, Эйнштейн все еще ждал известий от лорда Карстерса. Праздно забавляясь, профессор скормил одной из бесчисленных римских кошек кусочек своего пирожного. Этих созданий привез из Египта сам Юлий Цезарь, и уже в пятом веке историки отметили большое число разгуливающих по городу шерстистых зверьков. Граждане Рима шутливо называли их «маленькими королями» и позволяли «царствовать», как им вздумается.

Ловким отработанным движением официант убрал со стола меню ленча и заменил обеденным. Эйнштейн едва начал его просматривать, как появился другой официант, неся новую чашку кофе.

– Английский джентльмен всем доволен? – вежливо спросил официант, ставя на клетчатую скатерть крошечную чашечку и блюдце.

– Вполне. Капуччино замечательный, – похвалил проф. Эйнштейн, делая новый глоток. – Не понимаю, почему мы не можем завести это дома.

– Для этого необходимо купить специальную машину для варки кофе, – любезно объяснил официант, вытирая руки о белый передник, завязанный на талии.

– Интересно. И, конечно же, эти машины не продаются?

– Экскьюза, нет, синьор.

Расслабившись в кресле, профессор задумчиво улыбнулся.

– Понимаю. Хитроумный способ гарантировать, что клиенты непременно вернутся еще. Вы, случайно, не англичанин?

– Чистокровный сицилиец, – улыбнулся официант, безупречно произнося последнее слово. – Да, тут еще одно дело, сэр.

Облизывая липкие губы, Эйнштейн опустил осушенную чашку. Как странно. Английский язык официанта улучшился до невероятности.

– Да?

– Дама за восьмым столиком желает выразить свою благодарность, – сказал официант, сделав жест рукой с перекинутым через нее полотенцем.

Подняв бровь, проф. Эйнштейн глянул в сторону названной женщины. Войдя в ресторан, он действительно обратил на нее внимание, отметив поразительную красоту ее лица, которую не могла скрыть даже черная кружевная вуаль. Стиль ее одежды, так же как и спокойное изящество движений, выдавали в ней англичанку. Но, насколько мог судить профессор, она ни разу не взглянула в его сторону.

– Свою благодарность? – с любопытством повторил Эйнштейн. – За что?

Теперь официант наклонился к нему поближе и прошептал:

– Ну как же, за то, что вы так быстро выпили свой приправленный кое-чем кофе, профессор Феликс Таддеус Дэвид Эйнштейн из Международного Британского музея.

В порыве ярости профессор попытался встать, но у него закружилась голова. Нашаривая в кармане револьвер, Эйнштейн обнаружил, что его пальцы онемели и сделались бесполезными, как деревяшки. Боже правый, да ведь его одурманили! Опоили как матроса в портовом кабаке! Профессор в отчаянии открыл рот, чтобы громко позвать на помощь, но официант тут же засунул туда теплую цепполу.

Стараясь побыстрее прожевать это препятствие, Эйнштейн почувствовал, как пьяцца безумно закружилась, и услышал доносящийся откуда-то издали звон колоколов. Колокола? Нет, это кровь стучала у него в висках.

Когда теряющий сознание профессор повалился на стол, его последние мысли были об этой засахаренной цепполе и о собственной неминуемой гибели.

7

Медленно проходя одну за другой стадии горячечного бреда, Феликс Эйнштейн постепенно очнулся, чувствуя себя просто ужасно. Стук в висках был громче, чем барабаны джунглей, а в желудке, казалось, поселился рассерженный дикобраз. Плюс к тому, во рту стоял вкус кислого сусла и олова, словно профессор пытался перепить валлийского шахтера. Бу-аа.

Попытавшись встать, Эйнштейн обнаружил, что запястья его привязаны к подлокотникам деревянного кресла, в котором он сидел. Ноги от лодыжек до колен были обмотаны веревкой. Другая веревка обвивала его торс, а еще одна притягивала к спинке кресла горло. Несмотря на серьезность своего положения, профессор невольно восхитился основательностью связывания. Тут поработал настоящий специалист. А это означало, что он и впрямь в большой беде.

Глубоко вдыхая, чтобы выровнять биение пульса, проф. Эйнштейн заставил себя внимательно осмотреть помещение. Оно было небольшим и хорошо освещенным, с обыкновенными оштукатуренными и побеленными стенами, двумя окнами и единственной дверью. Пол устилал ковер, а на окнах висели тонкие кружевные занавески. Наверное, отель или дамский будуар. К несчастью, за окном он не видел ничего, кроме безоблачно-голубого неба. Проклятье. Из мебели в комнате были лишь резной умывальник из красного дерева, такого же вида платяной шкаф и прекрасная кровать с балдахином и великолепно расшитым стеганым одеялом превосходного качества.

Оглядывая комнату в поиске вариантов побега (этот осмотр оказался коротким и не внушающим оптимизма), Эйнштейн заметил свои личные принадлежности, лежащие на стеганом одеяле в каких-то двух ярдах от него. Среди них особенно выделялись трость-шпага, револьвер, карманный нож и огромный «Веблей» лорда Карстерса, все еще частично завернутый в льняной носовой платок, на котором красовался фамильный герб Эйнштейнов с латинским девизом: Credo qua absurdum est[17]17
  Credo qua absurdum est – верую, потому что абсурдно (лат.).


[Закрыть]!

Внимание его привлек скрип, и, повернув голову, он увидел, как дверь распахнулась, впустив фигуру в балахоне с капюшоном; лицо и руки вошедшего скрывали складки темной ткани.

– Что, взяли меня живьем, – прорычал проф. Эйнштейн, к этому моменту чувствующий себя уже лучше, что, на самом деле, было весьма и весьма странно. Никакие известные анестетики не могли бы за столь короткое время вывестись из человеческого организма. Здесь не без капельки магии, а? Это могло быть не так уж далеко от истины, учитывая, с кем они боролись.

Ответом ему было молчание.

– И что теперь? – продолжал Эйнштейн. – Взятка, чтобы мы прекратили нашу экспедицию? Немного пыток? Или я заложник?

– Все это и многое другое, – ответила фигура хрипловатым женским голосом. – Но сперва поговорим.

– Необычная тактика для тупиц, – бросил как можно оскорбительней проф. Эйнштейн, несмотря на то, что его похититель, похоже, принадлежал к противоположному полу. Биологически – женщина, но уж, конечно, не леди! – Мне не о чем говорить с такими, как вы!

– Возможно, вы не понимаете, что именно мы предлагаем, – возразила она, скрестив руки под пышной грудью. – После всеочищающей кровавой бани, с удалением нежелательных, на земле воцарится мир и покой. Как же далеко могли бы продвинуться наука и искусство с исчезновением политиков и бюрократов!

– С удалением нежелательных, – повторил профессор, и слова эти вызывали такую же горечь, как послевкусие от того оглушающего наркотика. Эта фраза заставила Эйнштейна мысленно вернуться к дутарианской табличке из его музея, и он содрогнулся. – Никогда! Я ни за что не соглашусь!

– О, но вас никогда и не причисляли к ним! – воскликнула женщина, явно неверно истолковав его реакцию. – Человека с вашими знаниями и способностями? Мы безмерно восхищаемся вами. Собственно, именно поэтому... – Тут женщина буквально прикусила язык, и Эйнштейн понял, что он только что мог получить какие-то важные сведения.

– Все равно, не заинтересован, – ровным тоном заявил профессор.

Положив ладони на широкие бедра, женщина наклонила голову, словно размышляя, а затем подняла ее, явно приняв решение.

– Кроме неограниченных финансов, власти, славы и свободы заниматься своими исследованиями, – невозмутимым тоном продолжила она, – предложение включает... меня!

И, вихрем взметнув свой балахон, женщина сбросила развевающуюся накидку и бесстыдно предстала перед связанным мужчиной в той одежде, в которой он видел ее в ресторане. Только без вуали. Эйнштейн был не только профессором, но и мужчиной, и ослепительная красота женщины произвела на него сильное впечатление. Прекрасное лицо с классическими чертами; гладкая кожа без каких-либо изъянов, кроме пары ямочек на щеках; голубые как Эгейское море глаза и сочные, как у шотландской толстушки, губы.

Профессор, не веря своим глазам, наблюдал за тем, как женщина медленно приподняла подол юбки и дразняще приоткрыла приятной формы лодыжку. А затем она покачала ею!

Вот нахалка! Порядочный викторианский джентльмен, проф. Эйнштейн почувствовал, как у него пересохло во рту от столь откровенно сексуальной картины. Он п-почти в-видел ногу!

Отпустив подол, ее пальцы теперь медленно расстегивали пуговицы на блузке, открывая на целый дюйм роскошную ложбинку.

Отчаянно стараясь не клюнуть на приманку плоти, профессор попытался занять голову алгебраическими уравнениями и логарифмами. Эвклид, спаси сего смертного бедолагу!

Отбросив длинные светло-каштановые локоны за безупречное белое плечо, чувственная искусительница наклонилась поближе к обливающемуся потом мужчине.

– Я также прочла многие из запретных трудов на тему интимных отношений мужчины и женщины, – жарко промурлыкала она ему в самое ухо. – Таких, как тибетская «Книга Любви».

Тут уж Эйнштейн никак не смог помешать математическим уравнениям внезапно превратиться в геометрические расчеты из области прямых и сфер.

– Любимое мое произведение – это «Камасутра», – разоткровенничалась она, проводя по алым губам розовым кончиком языка. – Мне исключительно нравится поза номер 37.

Обливаясь потом и сдерживаясь из последних сил, профессор попытался думать о дорогой покойной матушке и уплате налогов. Поза номер 37. Да, хороша... Почти ничуть не хуже предпочитаемой им лично– номер 52.

– Хотя я лично предпочитаю номер 52, – похотливо хихикнула соблазнительная блудница, медленно проводя изящной рукой по виткам обматывающей бедро профессора веревки. – В моей персональной коллекции есть также десяток японских «Дневников из спальни»[18]18
  Pillow Books (англ.) – записи, хранимые в спальне. (прим. ред.).


[Закрыть].

Он с трудом сглотнул.

– Они, знаете ли, иллюстрированные, – добавила она, толкая вперед торс и глубоко дыша, с поразительными результатами.

Внезапное натяжение его нижнего белья уведомило профессора, что, если он срочно что-нибудь не предпримет, то его предаст собственное тело. Эйнштейн был человек науки, но при этом нормальный полнокровный мужчина. В его распоряжении оставалось лишь одно оборонительное оружие, имевшее хоть какие-то шансы на успех, и это оружие требовалось немедленно пустить в ход! Закрыв глаза на прекрасное видение, проф. Эйнштейн выровнял дыхание и сделался совершенно неподвижен.

Женщина поначалу подумала, что Эйнштейн поддался ее чарам. Но так как ничего не происходило, она начала гадать, уж не прихватило ли сердце у ее далеко не молодого пленника. Приложив ухо к его груди, она услышала не только ровную работу сердца, но и какое-то слабое гудение. Ей потребовалось всего несколько мгновений, чтобы понять, что это такое. С разъяренным возгласом она отвесила пленнику оплеуху и, кипя негодованием, порывисто вышла из спальни, с грохотом захлопнув за собой дверь.

– Ну как, Иоланда? Он еще не заговорил? – спросил прислонившийся к стене коридора дюжий малый, занятый чисткой ногтей. На нем был белый наряд медика, а на полу рядом с ним стоял небольшой хирургический саквояж.

– Нет, Адольф, не заговорил, – раздраженно ответила женщина, застегивая блузку. – И по-моему, не заговорит. Этот английский дурачок стал петь «Боже, храни королеву».

– Проклятье, – пробормотал Адольф, убирая нож, которым чистил ногти. – Именно этого-то мы и боялись! Наши работодатели будут крайне раздосадованы.

– А они заплатили нам целое состояние за то, что хотят получить, – пробормотала она, поправляя накрахмаленный воротничок. – Целое состояние!

Адольф с надеждой поглядел на закрытую дверь.

– Тогда, полагаю, это означает, что мы должны... – он выжидающе оставил фразу незаконченной.

Поправляя растрепанные волосы, Иоланда тряхнула головой и посмотрела на брата в упор горящим ненавистью взглядом.

– Сделай это, – бросила она. – Все это. Все, до конца!

– Превосходно, – промурлыкал Адольф, подхватывая медицинский саквояж. – Хочешь посмотреть?

Подвинув кресло, Иоланда тяжело опустилась на сиденье и помассировала лодыжку.

– Я не в том настроении, чтобы развлекаться, – устало произнесла она. – Он моя первая неудача, и я по-настоящему расстроена. Но ты повеселись.

– Спасибо, непременно! – И, насвистывая веселый мотивчик, Адольф распахнул дверь и вошел в спальню.

Сидя с плотно закрытыми глазами, проф. Эйнштейн продолжал с патриотическим пылом напевать про себя, когда насвистывающий Адольф запер дверь и подтащил к пленнику рукомойник. Этот музыкальный контрапункт нарушил сосредоточенность Эйнштейна, и он украдкой взглянул, что происходит. Женщины уже не было, ее сменил высокий плотный мужчина; тонкие губы придавали его лицу жестокое выражение. Этот тип вываливал на рукомойник содержимое черного медицинского саквояжа, раскладывая набор сверкающих сталью хирургических инструментов. Ой-е.

Вслед за ними из саквояжа появился небольшой металлический контейнер, который был тут же изобретательно превращен в крошечную жаровню, уже наполненную докрасна раскаленными углями. Затем последовало и железо, которое надлежало калить, а вместе с ним – клещи, ножи, ножницы, инструменты для вынимания глаз и раздавливания мошонки, а также несколько уж таких невообразимых аппаратов, что от их вида по спине пожилого профессора пробежал холодок. Во время учебы в колледже Эйнштейну, на занятиях по медицине, приходилось экспериментировать на животных, но он всегда бывал достаточно вежлив, дабы сперва убедиться, что подопытный безнадежно болен. Однако, похоже, с ним обойдутся не столь любезно. Лорд Карстерс, где же вы, черт побери?

– Меня зовут Адольф Гундерсон, а вы – восхитительный противник, профессор, – заявил этот субъект, кладя на раскаленные угли обе железки. – И заслужили мое глубочайшее восхищение. Мало найдется мужчин, способных устоять против сиренной обольстительности моей сестры Иоланды.

Внося мелкие поправки в расположение стальных инструментов, Адольф подождал ответа, но его не последовало. Ладно, пусть бедняга побережет голос для воплей.

– Однако, если вы не заговорите по доброй воле, – добавил Адольф, поднимая нож, чтобы проверить лезвие в красном отблеске пылающей жаровни, – то мне придется вырвать необходимые моему хозяину сведения из вашего дергающегося тела.

От этой декларации у Эйнштейна между лопаток заструился пот, и он с трудом сглотнул. Это была не пустая угроза, а совершенно серьезное заявление адских дел мастера, готового приступить к своей работе. В голове профессора пронеслось с десяток планов побега, но ни один из них не мог быть реализован, хотя бы потому, что Эйнштейн был крепко связан; таким образом, у него оставалось только одно оружие – речь, причем темы разговора выбирал не он.

– Какие же именно сведения они желают получить? – спросил, выигрывая время, проф. Эйнштейн.

Каждая секунда жизни оставляла надежду, что этот Адольф совершит роковую ошибку или Эйнштейн перехитрит его. Оружие лежало на постели, то есть, если профессору удастся высвободить хотя бы одну руку, Адольф, естественно, будет блокировать именно это направление. Поэтому Эйнштейн направит свои усилия в другую сторону – запустит в окно кувшином с водой и схватит в качестве импровизированного кинжала осколок стекла. Да, это могло сработать! Если он освободит руку. Только одну руку, большего ему не нужно!

Отложив в сторону нож, Адольф усмехнулся.

– Прежде всего, позвольте мне избавить вас от мысли, что это были лишь угрозы. – И без дальнейших предисловий он взял раскаленный острый железный штырь и ткнул им профессору в мочку левого уха.

С коротким шипением игла так быстро прожгла плоть, что Эйнштейн успел только охнуть при этом ужасном звуке. Затем пришла жгучая боль, и профессор заскрежетал зубами, когда вся левая сторона головы взорвалась агонией. Черт вас всех побери совсем!

– Вам никогда не уйти из этой комнаты живым, – монотонно бубнил Адольф, едва слышимый сквозь туман боли. – Я – последний, кого вам доведется видеть. Мой голос – последний, какой вам доведется слышать. Ваше сотрудничество определит лишь, насколько быстро я подарю вам приятное освобождение в виде смерти. Освобождение от невообразимых мук, которые вам предстоит испытать.

Профессор усиленно пытался снова наполнить легкие воздухом и ничего не ответил.

– Ничего личного, – по-дружески добавил Адольф, снимая с жаровни более крупный из штырей. – Работа такая.

В качестве последнего серьезного акта сопротивления профессор, собрав в кулак все свое мужество, выдал самую ошеломляюще вульгарную фразу, какую мог построить на основе накопленного за всю жизнь опыта проведения исследований в самых гнусных дырах на земном шаре, ассоциирующуюся с теми недостойными человеческого звания подонками, которые процветали в подобной скотской среде.

В шоке отшатнувшись, Адольф уронил штырь обратно в жаровню, вызвав небольшой взрыв взметнувшихся искр. Он за всю свою жизнь не слыхивал ничего даже отдаленно похожего на это!

– Боком, в вашу шляпу, – добавил профессор в качестве щелчка по носу, зная, что терять ему нечего.