Текст книги "Остров Рай"

Во славу Греции твоей

 
…. Мы покинем эту страну, мы покинем эту страну,
При ближайшем попутном ветре мы покинем эту страну…
 

Тикки Шельен

БЕЛЫЙ мрамор приятно холодил кожу. На испанском серебряном блюде красовались ранние персики. В саду журчал ручеек. Жара лежала так плотно, что даже несведущий человек понимал: к вечеру грянет ливень, скорее всего, с грозой. А бывший трибун шестого Британского легиона был человеком опытным. Старые шрамы стонали «движется буря» задолго до того, как первое облачко трогало голубой горизонт. Ребра Аврелиану сломали в стычке с дикими саксами, колено попробовало пиктского топора, а мизинец на левой руке размозжило щитом – и в сырую погоду ныло пустое место… Другой бы на его месте давно все бросил и уехал в Равенну, к теплому морю, в провинцию сытую и почти безопасную. А он остался, сам порой не понимая, зачем ему эта бессмысленная, давно проигранная война.

– Гектор[12]12
  Гектор – в древнегреческой мифологии храбрейший вождь троянского войска.


[Закрыть]! Где твое мужество, коим ты прежде гордился? Град, говорил, защитить без народа, без ратей союзных можешь один ты с зятьями и братьями; где ж твои братья?… Ты ведь видел их всех, Напайос?

– Да, видел, – согласился собеседник трибуна и протянул смуглую руку к блюду, – Агамемнона[13]13
  Агамемнон – в древнегреческой мифологии царь микенский, предводитель греческого войска во время Троянской войны.


[Закрыть] видел, Ахилла с Патроклом, голубков неразлучных, Диомеда бешеного, Одиссея – хитрюгу рыжего и Париса-счастливчика[14]14
  Ахилл, Патрокл, Диомед, Одиссей, Парис – в древнегреческой мифологии герои Троянской войны.


[Закрыть]… Помирал тяжко Парис и никак помереть не мог.

– А Елену Прекрасную[15]15
  Елена Прекрасная – в древнегреческой мифологии прекраснейшая из женщин, жена царя Спарты Менелая. По легенде, похищение Елены троянцем Парисом стало поводом к Троянской войне.


[Закрыть]? Стоила ли она Трои? – привычно пошутил трибун.

Большой рот Напайоса растянула презрительная ухмылка.

– Ни одна баба не стоит смерти. Красивая – да, как статуя с Акрополя, грудки острые, ноги длинные, пальчики на ногах всегда умащены и колечками унизаны. Хитоны любила прозрачные, чтобы всякий мог видеть – на теле ни волоска, все ощипано. А внутри как ледышка. Глянешь из кустиков на Елену Прекрасную, дохнешь аромату благоуханного – и приап[16]16
  Приап – в античной мифологии итифаллическое божество производительных сил природы (изначально собственно фаллос).


[Закрыть] сам собой в брюхо прячется. Наша Марония и то лучше.

Трибун усмехнулся – пышногрудая, круглозадая, безнадежно немая Марония не отказывала никому – от управителя до последнего свинопаса-раба.

– А ты и ее успел?

Улыбка Напайоса стала масленой.

– Я всех успел. Кроме твоих – высокородной супружницы и цветика ненаглядного… да и то потому, что с тобой, друже, ссориться не хотел. Ты ж не верил, что она всем на вилле отдалась, и не по одному разу? Не верил, пока сам не увидел, а?

Аврелиан скривился, словно проглотил лимон. Какое счастье, что Туллия уже пятнадцать без малого лет обретается в Кампании вместе с дочерью, Агриппиной Амброзией. Они обе давным-давно замужем и с неистощимым рвением награждают своих мужей ветвистыми рогами. А Напайос-то каков? Трибун обернулся на собеседника и поспешно опустил взгляд. Когда на того находил похотливый стих, Аврелиан предпочитал не встречаться с другом глазами. Он никогда не любил мальчиков и тем паче не питал страсти к шерстоногим козлам, но бесстыжий сатирий взор разжигал вожделение даже в дряхлых старухах. Лучше бы сменить тему…

– Как там в Греции?

– Вроде все есть. Но у вина привкус крови, и беспечные птахи повадились славить господа пением. Я бродил по горам… Ты когда-нибудь видел старую нимфу?

– Я их вообще не видел.

– Я тоже. Мы живы, пока живы наши луга, источники и деревья… Точнее, я жив. А титановы племена словно сточились о время – они дряхлеют и, что страшнее, теряют разум, глупеют, словно больные дети. Филюра еще держит корнями землю, кое-кто из сатиров попрятался по пещерам, а кентавров уже не осталось, и нимфы… – Напайос вздохнул и ожесточенно впился зубами в персик.

Аврелиан молча налил вина в два бокала, поднял свой и сплеснул на плиты. Бесстыжий сатир сглотнул тридцатилетнее фалернское, словно воду:

– Кислятина. Веришь, друже, они принимали меня(!) за человека, даже ограбить пробовали. Спасибо варварской моде на шляпы и кожаные штаны. И знаешь…

– Знаю, – Аврелиан замолчал надолго. – Саксы этой весной поднимались по Темзе, осаждали Лондиниум, и со дня на день можно было ожидать появления дикой орды на границах латифундии[17]17
  Латифундия – крупное поместье, земельное владение.


[Закрыть]. Прощай, урожай, прощайте, быки, овцы, свиньи и фруктовые сады. Да и саму виллу вряд ли получится удержать. Из сотни легионеров, которые вместе с ним порешили не возвращаться в Империю, хорошо, если три десятка способны, как прежде, мощно сомкнуть щиты. Даже если вооружить рабов, даже если крестьяне-бритты, как водится, придут к стенам просить убежища и защиты… Жаль только книги, балованную домашнюю челядь да стариков-ветеранов, доживающих век в поселке на берегу залива. Трибун был уверен, что однажды варвары сметут с лица хрупкие скорлупки римских владений, но надеялся, что поспеет в Элизиум раньше. Что ж, смерть в бою – не худшая из смертей.

Аврелиан позвонил в бронзовый колокольчик – рагу из оленины, которое готовил повар-германец, могло примирить с жизнью кого угодно. Двое мальчиков внесли блюдо, божественный аромат поплыл в воздухе. Напайос облизнулся и, не дожидаясь хозяина, ухватил первый кусок. Иногда старый друг действительно походил на титана и родича небожителей, но куда чаще казался шкодливым зверем, по ошибке вставшим на две ноги. «Стоит поторопиться, иначе козел в одиночку сожрет весь ужин», – трибун ополоснул руки в чаше и тоже потянулся за мясом.

Второй переменой подали запеченный паштет, третьей – ягненка в меду. И хватит – чай, не в Риме. Наевшийся, высосавший под мясо целый кувшин неразбавленного, Напайос норовил задремать за столом, сложив рогатую голову на руки. Хозяину дома тоже хотелось спать, и когда управляющий объявил, что пожаловал визитер, Аврелиан с трудом избежал соблазна отложить дело до утра. Впрочем, имя Туллии моментально согнало с него дрему. О ведьме речь, а ведьма навстречу. Трибун допил свой бокал и кивнул: пусть приходит, хороших вестей от бывшей жены ждать нечего.

Гонец оказался молод – юноша, едва ли надевший тогу. Чеканный профиль выдавал в нем истинного римлянина, спина и поступь – бойца, смелый взгляд – будущего предводителя. Он стоял посреди зала как солдат на валу, словно бы ожидая, откуда полетят стрелы.

– Приветствую гостя! – Аврелиан не стал вставать, ему показалось забавным понаблюдать за юношей.

– Здравствуй! Ты трибун Аврелиан Амброзий? Я принес тебе весть от супруги, Туллии Криспиллы. Она скончалась в канун майских ид и оставила письмо для своего мужа, – латынь юноши была чистой, произношение континентальным.

– Да, я Аврелиан Амброзий, – трибун протянул руку за свитком. Юноша остался стоять на месте. Повинуясь взгляду хозяина, управляющий взял письмо и начал читать вслух:

– Господину моему, Аврелиану, пишу – здравствуй долго, одолеваемый лихорадкой, зубною болью и вздутием живота! Пусть тебе, старому ко…

– Пропусти это, – поморщился трибун, – моя Ксантиппа более не имеет власти бранить меня. Что она хочет?

– Посылаю к тебе твоего сына, Аврелия Урса, дабы…

Трибун побледнел от злости – даже дохлая сука может кусаться. У него не было сыновей. Ни от жены, ни от наложниц, ни от рабынь. Туллия знала, как он мечтал о сыне, и нарочно ставила пессарии, чтобы не рожать. А потом понесла – от раба или бог весть еще от кого…

– У меня нет сыновей! – рявкнул трибун и стукнул кулаком по столу. От лязга посуды Напайос продрал глаза и вскочил испуганно озираясь:

– Где пожар, а?

– Мать сказала, что ты ответишь именно так, Аврелиан Амброзий. Когда ты выгнал ее из дома, беременную, без денег и помощи, с дочерью на руках, она молила тебя о пощаде. И завещала на смертном одре прийти и плюнуть на порог твоего дома, отец. Прощай!

Юноша легко повернулся и вышел вон. Удивленный Напайос выскочил на середину залы и шумно втянул воздух вывернутыми ноздрями. Потом повернулся к другу:

– Твоя кровь! Не будь я сыном Силена[18]18
  Силен – сатир (в греческой мифологии сатиры – лесные божества, плодородия, жизнерадостные козлоногие существа. Сатиры составляли свиту Диониса – бога виноделия, производительных сил природы, вдохновения и религиозного экстаза), наставник и спутник Диониса.


[Закрыть] – твоя.

Поднять тело с ложа и бросить его во двор оказалось секундным делом. Юноша был уже у ворот – забирал у привратника посох и меч.

– Подойди-ка сюда, Медведь! – позвал Аврелиан, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. – Ты хотел увидеть отца? Может быть, ты захочешь его убить? Отомстить за честь матери, а, сынок?

Юноша повернулся к нему, пылая гневом:

– Я не подниму меч на безоружного старика.

«Каков звереныш!» – восхищенно подумал трибун.

– А если старик еще может держать клинок? Попробуй, мальчик, когда еще тебе представится такая возможность!

– Тебе надоела жизнь?

– Да, и давно. Не спеши, сейчас принесут оружие.

В саду потемнело – туча, надвигающаяся с востока, наконец-то сожрала солнце. Меряя шагами аккуратно присыпанную песком дорожку, трибун искоса наблюдал за юношей. Тот стоял неподвижно, словно в карауле у императорского дворца. Судя по запекшимся губам и теням вокруг глаз, он устал и страдал от жажды, но показать это не считал нужным.

… Старый гладиус[19]19
  Гладиус – древнеримский короткий (до 60 см) меч.


[Закрыть] лег в ладонь как влитой. Тяжелый, гладкий, кованый из галльского железа, с рукояткой, обитой оленьей кожей, он был продолжением ладони и ни разу еще не подводил хозяина. Ну, посмотрим, на что годится этот мальчишка? Аврелиан коротко отсалютовал и встал с опущенным мечом, наблюдая за противником. Классическая стойка, упругие ноги, острие направлено в лицо… хорошо. Но дистанция близкая – не учел, что у врага руки длиннее. Ждет, что я сделаю… Ах, паршивец!

Для разминки Аврелиан пугнул мальчишку прямым в грудь, тот отшагнул, пригнулся и коротко рубанул отца по бедру. Несерьезно, едва снял кожу – кто б мог подумать, что щенок заточил лезвие? Ну, держись! Короткими рубящими Аврелиан пошел бить по клинку противника – его гладиус был не заточен и ощутимо тяжелей, да и силы в руках скопилось больше. Мальчишка брал ловкостью и проворством, у старика оставались мощь и опыт тридцати лет на границе. Раз, два, три! От железа летели искры. Ррррраз! Мальчишка упал на землю и в перекате попробовал еще раз рубануть по ногам. В отместку Аврелиан уколол его в спину – не подставляйся! Ррраз! Вскочив на ноги, парень перекинул меч в левую руку – как это делал сам Аврелиан, и Амброзий Британик, его отец, и Аврелий Квинт, дед и основатель британской ветви рода. От неожиданности трибун замешкался и чуть не лишился носа. Амбидекс[20]20
  Амбидекс – левша.


[Закрыть] – левой сын владел так же ловко, как правой, пришлось отступить на шаг, притворно прихрамывая. Лицо Аврелиана осветилось улыбкой гордости – какой же он молодец, мой мальчик. Надо будет принести Митре[21]21
  Митра – древнее индоевропейское божество солнца, света и мудрости; в Римской империи – бог римских легионеров.


[Закрыть] жертву в благодарность за щедрый подарок.

Первые капли дождя коснулись разгоряченной кожи, мешаясь с потом. Аврелиан брил голову, а длиннокудрому Аврелию Младшему пришлось нелегко – мокрые волосы закрывали глаза. Ничего, научится! А поединок пора кончать – сын начал злиться, если они похожи, то вскоре гнев застит ему глаза. Трибун сделал вид, что начинает слабеть, задышал чаще, опустил голову и нарочито медленно переложил гладиус в левую руку, подставив противнику незащищенный бок. А потом мощным нижним ударом выбил меч у Аврелия. Глаза сына сделались бешеными, но лицо оставалось спокойным – похоже, он готов был принять гибель. Трибун воткнул гладиус в землю.

– Прости. После твоей сестры у меня не рождалось детей, и я думал, что род прервется. Я не знал о твоем рождении, но горжусь, что у меня такой сын.

Лицо Аврелия сделалось совсем детским:

– А как же мама?

– Она ошиблась. И я ошибся. Хорошо, что эту ошибку можно исправить. Я рад, что ты дома… – трибун качнул на языке имя. – Аврелий. Аврелий Амброзий Младший, мой сын. Мир?

– Мир. А ты здорово дерешься, отец, – рассмеялся юноша, – в настоящем бою ты бы меня убил.

– Или ты бы отсек мне ногу, малыш, – улыбнулся трибун и обнял сына, – пойдем домой! Ты устал, голоден, отдохни и поешь, а завтра мы устроим пир и принесем жертву Митре в честь продолжения рода. Хочешь сам сразиться с быком?

Аврелий помрачнел:

– Я готов выйти на бой со зверем, если это нужно, но не буду приносить жертвы. Я христианин.

– Вот как? – про себя Аврелиан недобрым словом помянул Туллию. – А то, что мой лучший друг, возлежащий со мной за одной трапезой, – дикий сатир с рогами – тебя не смутит?

– Нет. Ирландец, который крестил меня, говорил, что любая душа может спастись.

Сын смотрел прямо, Аврелиан узнавал свой упрямый взгляд, чуть сведенные узкие брови.

– Ладно. Молись кому хочешь, хоть Христу, хоть Аммону[22]22
  Аммон (Амон) – древнеегипетский бог солнца, затем царь богов. Первоначально – местный бог Фив.


[Закрыть], хоть Венере Капитолийской[23]23
  Венера Капитолийская – скульптура, вырезанная из мрамора. Римская работа, созданная предположительно во II в. по греческому образцу IV века до н. э.


[Закрыть]. Только рабов мне не порти. Договорились?

Сын замялся на мгновение, потом кивнул. Аврелиан не мог на него наглядеться – едва пробивающиеся усы, мокрые локоны, загорелые щеки, блестящие от дождя мощные плечи, которые буквально через год-два нальются мускулами – у мальчика фигура Дискобола[24]24
  Дискобол – «метатель диска», скульптура древнегреческого скульптора Мирона.


[Закрыть]. От клятой Туллии – только улыбка, почти что девичья, и крупные белые зубы. Мой. Сын. Мой сын!!!

Довольный Напайос приплясывал у портика:

– Ты еще сомневался – твой, только еще упрямей!

На ходу Аврелиан ткнул сатира кулаком в брюхо и увернулся от острых копыт – лягался козел пребольно.

– Эй, Германик, Саллюстий, Верцингеторикс, ад бы тебя побрал! Собирайте всех наших на пиршество завтра ночью. Пусть пригонят быка с полей, да смотрите без единого белого пятнышка! Пусть подвесят котлы да поставят вариться пиво! Пусть рабыни зажгут курения и подготовят покои – ко мне приехал сын! Смотрите все – вот ваш молодой господин Аврелий Младший!

Хитрый лис управляющий первым подошел поклониться будущему хозяину:

– Прикажете ванну?

– Да, ванну, ужин, одежду, ложе, массажиста, – Аврелиан прищурился на сына, – женщину? Нет, женщин не надо, видишь, мальчик устал. И нам с Напайосом в мои покои еще фалернского!

До утра они пили, ели соленые орешки, сушеный сыр, персики и снова пили. Пятнадцать лет впустую. Пятнадцать лет Аврелиан едва прилагал усилия, чтобы поддерживать виллу в относительной безопасности и благополучии. Два поселка бриттов отказались платить налоги, один сожгли дотла саксы, порубив заодно шестерых старых легионеров. Вилле нужен ремонт, бассейн иссяк, вина в подвалах едва ли на год… «Если так надираться – и на месяц не хватит», – ввернул Напайос. Пятнадцать лет – на чтение Петрония и Апулея, прогулки по побережью под шорох волн, фехтование с пленниками и спанье с бриттскими девками. А сын в это время рос, учился ходить, ездить верхом, держать оружие, понимать красоту и мыслить. Какой же я идиот… – с этой мыслью Аврелиан уснул.

Неизбежного похмелья удалось избежать – с утра трибун проснулся, ощущая себя тридцатилетним. Сорвал со стены гладиус, вылез в окно и голым заскакал по росистому саду, рубя наотмашь прохладный воздух. Рабыни-садовницы с визгом разбегались, перепуганный управляющий сунулся спросить, не нужно ли чего господину, и был послан к воронам. Молодой германец, с которым трибун обычно звенел мечами, оказался повержен трижды и запросил пощады. Только звон бронзового колокола, возвещающий о трапезе, заставил Аврелиана вернуться в дом и покорно отдаться в руки брадобрея и одевальщицы.

Завтрак прошел на удивление сухо. Отец и сын приглядывались друг к другу, обменивались незначительными вопросами. Первый порыв прошел, появилась неловкость, каковая всегда случается при разговоре двух практически незнакомых людей, разделенных и возрастом, и воспитанием. Обычно ехидный Напайос ел молча и почти не пил, казалось, сатира что-то тревожит. После трапезы Аврелиан собрал на заднем дворе всю фамилию – от управляющего до девчонок-посудомоек – и пообещал, что засечет до полусмерти, а потом продаст на рынке в Эборакуме любого, кто обмолвится мальчику, какой шлюхой была его мать. Поглядев на испуганные лица рабов, трибун удостоверился, что они будут молчать, и распорядился еще раз насчет вечернего празднества. Мальчишки-посланцы – кто пешком, кто на шустрых пони – отправились по фермам и в поселок ветеранов, а к сторожевой башне на границе владения управляющий самолично запустил почтового голубя.

Завершив утренние дела, трибун предложил сыну прогулку по его будущему поместью. Невзирая на некоторое запустение последних лет, еще оставалось чем похвалиться – в глухой провинции у моря можно жить почти так же роскошно, как в столице Империи. Аврелиан гордился бассейном с подогретой водой, розовыми кустами, капустными грядками, аллеей статуй римской работы. Бронзовая, черненая фигура засыпающего сатира очень напоминала Напайоса. Трибун показал сыну очаровательную мраморную беседку, где любила сиживать Туллия, но говорить о матери они не стали.

Молодой Аврелий не замедлил оглядеть внешние стены виллы и порадоваться, что укрепления содержатся с должной тщательностью. Он тоже слышал об ордах саксов и рассказал отцу о погроме в Аква Сулис. По счастью, насытившись добычей, варвары сели на корабли и убрались на континент, но до зимы могут приплыть и новые. Аврелиан согласился: да, опасность ходит под боком, с тех пор как из Британии вывели легионы, в стране с каждым годом все неспокойней. У префекта провинции нет ни власти, ни войск, ни денег, каждый округ обходится своими силами, те, кто посильней, начинают грабить соседей, будто не римляне вовсе. Сын на это вздохнул: птичий клин, волчья стая и человечье стадо без вожака непременно собьются с пути, рассеются и погибнут. У Восточного Рима есть император – и государство растет и ширится. У Западного – скипетр власти принял капризный ублюдок, и варвары едва не обрушили стены Вечного города. Как говорил великий Цезарь: лучше быть первым в деревне… Аврелиан улыбнулся и ничего не сказал. Сын оказался не только умен и отважен, но и честолюбив.

Девчонка-рабыня прервала увлекательный разговор. На виллу пожаловали пограничные легионеры. Удивительно, что так быстро, – Аврелиану казалось, что голубь еще должен лететь над лесом. Или за беседой они забыли о времени?

Причина оказалась в другом. Одноглазый Валерий и Лупин по прозванию Люпус Эст ввечеру взяли пленника. Сакса. Скорее всего – шпиона. Татуированный белокурый гигант был ранен, но держался стойко и глядел с такой бешеной злобой, что трибун засомневался в осмысленности допроса. Он хорошо знал людей – такие почти не ломаются. Экзекутор на вилле, конечно, был, но в обязанности его входила исключительно порка нерадивых рабов. Но попытка не пытка… Аврелиан велел вести пленника в подвал и туда же позвать Верцингеторикса – своему знанию варварского наречия он не очень-то доверял.

Попался сакс просто: они с приятелем вышли к границам имения, завидели пост и под шумок решили башню поджечь. По счастью, следуя обычаю римлян, старики держали внизу гусей, и птицы заголосили, почуяв чужих. Одного сакса парни пробили дротиками, второй попал в сеть, потому и доставлен был почти что невредимым. Оставалось понять – а зачем это саксы вышли в лес погуляти?

Как и ожидалось, пленник молчал. Ни обещание сохранить жизнь, ни угроза кнута, ни даже раскаленный нож не пробудили его разговорчивость. Неопытный в таких делах Аврелий тайком кривился, его мутило. Трибун тоже не любил пыток. Пожалуй, самым логичным было бы усилить охрану башни, а упрямца сковать и загнать в эргастерий, чтобы осенью продать на первом же торгу. Но в допрос вмешался хмурый Напайос. Он проверил веревки, стягивающие могучее тело пленника, потрогал бицепсы… и погладил сакса по плечу – раз, другой. Чуткие смуглые пальцы побежали по шее, коснулись кудрявой золотой бороды, опустились к груди… Сатир расплылся в улыбке, медленно облизнул губы большим языком, всмотрелся в синие глаза сакса, ухмыльнулся еще шире. Ладони продолжали свою работу. Мускулы сакса вздулись, лицо покраснело, взгляд замутился – это было так отвратительно, что Аврелий Младший отвернулся к стене. А Напайос все ухмылялся. Он снова огладил плечи пленника, прошелся пальцами вдоль спины – тело мужчины выгнулось от противоестественного удовольствия, слезы потекли из-под стиснутых век. Сатир хрипло расхохотался:

– Он будет говорить. Правда, милый?

Сакс хрипло пробормотал что-то. Верцингеторикс перевел:

– Если опустить брань – говорит, что да, будет. Только пусть от него уберут этого демона.

Спустя час трибун уже раздавал команды. До визита отряда Вульфингов оставалось не более двух суток. У врага было четыре стяга бойцов, с копьями, луками и железными мечами. У него – едва наберется четыре десятка нормально вооруженных, с доспехами и щитами – неполная центурия[25]25
  Центурия – военное подразделение римской армии, первоначально насчитывавшее около 100 человек, позже – 60 человек.


[Закрыть]. Если вооружить рабов и пастухов – еще полсотни. Помощи просить неоткуда. А гонцов мы послали вовремя – к вечеру все соседи соберутся на праздник. Женщин, стариков и стада отправим в пещеры, в меловые копи за дальними холмами. Туда же тех рабов, что не могут или не пожелают сражаться, трусам не место в строю. Аврелий… Да, сынок, ты возглавишь отряд ветеранов из прибрежных домов и проследишь, чтобы все уцелели. На тебе будут дети и женщины. Если виллу сожгут – выведешь их в Эборакум. Приказы не обсуждать!!! Вперед.

Перепуганный управляющий наотрез отказался покидать виллу и занялся привычным делом – подсчетом и выдачей вина и еды. Валерий на самом быстром коне отправился снимать дозор с башни и вывозить оружие.

Люпус Эст и десяток самых сильных рабов разобрали на досточки якобы заброшенные теплицы. В них таился самый большой секрет Аврелиана Амброзия, так сказать, сюрприз для нежданных гостей – две катапульты и шесть штук «скорпионов»[26]26
  Скорпион – артиллерийское орудие римского легиона, стреломет.


[Закрыть], пробивающих дротиками деревянную стену. Оставалось молиться, что этот сюрприз сработает. Взъерошенный, злой Напайос вильнул хвостом и пропал куда-то. Трибун не стал упрекать сатира в трусости – боец из козла был как из навоза гладиус.

К закату вся фамилия и все соседи, кто был в состоянии держать оружие, собрались на вилле. Аврелиан встречал гостей у ворот и рассказывал, какой праздник их ждет, чтобы жены и дети, не задерживаясь, двигались дальше. Кое-кто поспешил назад, на фермы, надеясь успеть выпустить скот и рабов, остальные включились в оборону имения. Наспех скованными бронзовыми полосами укрепили ворота, сразу за ними спешно вырыли большую яму – на случай, если противник ворвется внутрь. Катапульты надо было отладить и пристрелять. Рабам приказали запасти как можно больше воды – источника с трудом хватало на то, чтобы напоить всех людей, а у саксов наверняка были зажигательные стрелы.

После заката в саду разожгли костер. Аврелиан сам вышел на поединок с быком, повалил и зарезал зверя во славу Митры, окропил кровью алтарь. Вслед за ним все легионеры омыли в крови клинки. Сердце быка сожгли, тушу зажарили целиком и съели до последнего клочка мяса – чтобы жертва была угодна. Нет, не так представлялся трибуну триумф по случаю обретения сына… остается надеяться, что саксонский отряд кончится здесь, на вилле, и до пещер не дойдет. Сказать по чести, шансов у нас немного. А вот Аврелий может остаться жив. Он хороший мальчик, жаль, что ни разу поговорить по душам не успели. До рассвета горел огонь, легионеры сражались друг с другом до первой крови, приносили обеты, чистили оружие и снаряжение. С первым лучом солнца мужчины спели гимн Митре и повалились спать – кто в доме, кто на траве. Если верить шпиону, саксов стоило ждать к закату.

День, казалось, тянулся вечно. В обед вернулся Напайос – всклокоченный, шерсть в репьях, но довольный. Он добрался до вересковых холмов и сумел договориться с владычицей местных духов, дав ей хорошую цену – одно маленькое ожерелье, из-за которого в свое время было очень много переполоха. И наивные варвары встретили у реки чудный табун – полсотни бесхозных кобылок редкостной красоты, белогривых и кротких. Пока охотники до дармовщинки переловили лошадок, пока оседлали… пока собрали из реки трупы сумасбродов, оседлавших бешеных кэльпи[27]27
  Кэльпи – в шотландской низшей мифологии водяной дух, обитающий во многих реках в озерах. Являются в облике пасущегося у воды коня, подставляющего путнику свою спину и затем увлекающего его в воду.


[Закрыть], пока начали строить мост через реку. В общем, чуть задержались бедняги саксы.

Ввечеру на стенах зажглись огни. Аврелиан лично стоял у ворот, ожидая атаки. Чуткий слух трибуна уловил дальний шум шагов, звонкий ритм марша. Все-таки они пришли ночью. Он скомандовал: катапульты наизготовку… но, по счастью, не успел выстрелить. Ветер донес походную песню, три десятка охрипших глоток скандировали:

 
Пусть я погиб за Ахероном
И кровь моя досталась псам,
Орел шестого легиона, орел шестого легиона
Все так же рвется к небесам!!!
 

Три десятка покрытых шрамами ветеранов со щитами и копьями. Значок легиона – кто его сохранил, как?! И сияющий, словно новый денарий, сын во главе отряда.

– Мы будем сражаться рядом с тобой, трибун Аврелиан Амброзий!

Аврелиан хотел было напомнить мальчишке, что по закону Рима за неповиновение отцу полагается смерть, но не стал. Отвернулся к стене, подозрительно моргнув, а потом высказал на чистейшей латыни все, что думает об отряде, бойцах и их молодом командире.

Хитроумные саксы атаковали за час до рассвета. Надеялись, видно, что стража уснет… и получили четыре горящих, брызжущих смолой ядра, одно за одним. Жаль, темнота помешала прицелиться, трупов почти не осталось, но для первого раза хватило. До рассвета было спокойно, слышались только шорох и скрипучая незнакомая брань.

… А потом… какие четыре сотни?! Мало не тысячная орда белокурых свирепых бойцов окружила виллу. У них не было лестниц и стенобитных орудий, но Аврелиан знал: собрать тараны из дубовых стволов – пустячное дело. И никакая молитва тут не поможет. Катапульты стреляли, но смолы было мало, и ядер мало. Саксы ждали. Возились. Орали мерзости и показывали бесстыжие, плохо вымытые зады. В один трибун со стены лично засадил дротик, но легче ему не стало.

Когда дневная жара сгустилась и стала вязкой, горящие стрелы полетели внутрь. Запылали хлевы и пристройки. Трибун подумал, что правильно приказал угнать скот, – стадо обезумевших от огня коров разнесло бы всю оборону. Шансов не было. Дым застил глаза. От людей пахло потом, кровью и страхом. И только юный Аврелий был весел – первая битва, первое настоящее сражение. Видя, как пламя отражается в яростных и веселых глазах мальчишки, трибун понял, сын мечтает о подвиге, о настоящем бое. Погибать – так с музыкой, хоть такой подарок принесу сыну. Старый дурак…

– Эй, трубите! – громогласно рявкнул трибун, поднял гладиус к небу – и шатнулся от неожиданности, получив стрелу в бок. Бревна, на которые он упал, оказались теплыми и смолистыми, лоскутки золотистой древесной шкурки мелькнули перед глазами, словно крылья весенней бабочки. Дымный воздух стремительно начал темнеть. «Вот и все. Больно. Очень больно», – подумал Аврелиан и из последних сил приподнялся на локте, напряг могучую грудь для команды. – В атаку, сукины дети, за Рим!

– Стоять! – рявкнул вдруг Напайос. – Слышите, вы, стоять!!! Всем заткнуть уши! Забить войлоком! Хватайте шлемы, шапки, что угодно – только закройте уши!

– Стоять! Всем заткнуть уши! Отступаем! – звонким голосом отдал команду Аврелий Младший. Он почувствовал миг колебания у солдат, но привычка подчиняться приказу была намертво вбита в легионеров. Поочередно, уклоняясь от стрел и дротиков, они соорудили себе заглушки – кто как умел. Потом управляющий отпер двери, и все бойцы, кроме сатира, втянулись во внутренний двор виллы. Аврелий и Люпус Эст отступали последними, они слышали, как трещат, ломаясь, дубовые бревна ворот, как гулко колотится в них таран, как хрипят, надрываясь, саксы…

Когда первый отряд варваров провалился в огромную яму с острыми кольями на дне, Напайос затрубил в шипастую, ослепительно белую раковину. Он получил ее от отца, пьяницы Силена, а тот – от своего отца. Умер великий Пан[28]28
  Пан – древнегреческий бог пастушества и скотоводства, плодородия и дикой природы.


[Закрыть]… а паника никуда не делась, крики умирающих воинов только подхлестнули испуг. Ряды атакующих смялись, одни бросились прочь, в леса, другие катались по земле, сжимая ладонями белокурые, грязные головы. Центурия Аврелия Младшего железным строем прошлась по отступающим – и отшвырнула их прочь. Жаль, Напайос не уберегся – старый сатир отволок друга вниз, а потом снова поднялся на стену – зарядить катапульту. Слишком лез на рожон рогатый, слишком спешил отомстить – случайный дротик сшиб его со стены.

Когда Аврелий вернулся к отцу, тот уже не мог говорить. Низкое солнце обагряло пропитанную кровью тунику – императорский пурпур был к лицу умирающему трибуну. Напайос, напротив, держался бодро – насколько может быть бодр сатир с переломанными костями:

– Слышишь, Медведь, пока солнце еще не зашло, пусть нас в лодку положат. Поплывем до яблочных островов, может, там отлежимся, у старухи Калипсо в хрустальном дворце. А не достигнем – лучше могилы, чем море, не сыщешь. Ни червям не достанемся, ни враги над гробами плясать не будут. Только ты до заката успей!

Ветераны на руках донесли командира и его лучшего друга до побережья. В поселке было несколько челноков, но саксы, проходя мимо, пожгли и лодки, и сети. Легионеры разбежались проверить лодочные сараи, Саллюстий и Люпус Эст вплавь отправились на скалистый островок, где порой останавливались бриттские рыбаки. Еще хмельной от горячего боя Аврелий остался рядом с отцом. Младший – пока еще младший – видел: солнце клонилось вниз, жаркий день умирал тихо. Посеревший от боли Напайос скорчился на песке. Аврелиан Амброзий дышал хрипло и коротко – было ясно, что в часах жизни трибуна не осталось и горсти песку…

Они успели – солнце еще не коснулось пылающим боком воды, когда мокрые по уши легионеры вывалились на берег вместе с утлой скорлупкой без парусов и весел. Ее хозяин получил золотой и десяток увесистых тумаков, тщась объяснить, что перевозчику лодка нужнее. Ветераны застелили суденышко плащами, положили две фляги с вином, ковригу ячменного хлеба, четыре медных монеты. Хотели положить и оружие, но Аврелиан слабым движением отодвинул гладиус прочь, и солдаты поняли – сыну. Аврелий последним подошел к лодке, преклонил колена и поцеловал отцу холодеющую тяжелую руку. Прощаясь с последним трибуном Британии, легионеры выстроились у прибоя. «Salve»[29]29
  Salve – приветствие и прощание, при прощании используется в значении «до свидания».


[Закрыть] – и блеск клинков, отражающих солнечные лучи.

– Гелиайне[30]30
  Гелиайне – прощание. При ожидаемой длительной разлуке древние греки говорили «Гелиайне!»


[Закрыть], – еле слышно ответил сатир, – до свидания. Помни о нас.

Рыбачья лодка оттолкнулась от берега и уплыла в закат, медленно тая в темных волнах. Аврелий Урс Амброзий умыл лицо соленой водой и поклялся, что исполнит приказ отца. Защитит всех – стариков, детей, женщин. Восстановит римский порядок, закон и честь. Пусть отцовский клинок принесет Британии мир!

Рядом с юношей в мокрый песок был воткнут значок легиона – двухголовый, потемневший от времени римский орел.