Текст книги "Одно дыхание на двоих"

Испытание

Разговор с Катей занял значительно больше времени, чем планировала Виола. Но в тот день не было назначено ни одной репетиции. Сразу после этого разговора она побежала за Орысей в садик. Зима, и в пять уже темнеет.

По дороге домой малышка что-то лопотала о своих чрезвычайно важных делах. И сколько Виола не просила ее помолчать – как все вокалисты, она раз и на всегда зарубила в своей памяти: на морозном воздухе можно легко простудить горло, – ребенок не мог удержать язык за зубами.

– А папочка уже дома? А что у нас будет на ужин? – сыпались один за другим вопросы, которые погруженная в себя мама, казалось, и не слышала.

– Ой, я совсем забыла об ужине, – вдруг спохватилась Виола.

Сама она уже несколько дней не ощущала потребности в еде, и только резкая боль в желудке принуждала ее заглянуть в холодильник.

– А чего бы тебе хотелось, Орыся? – любяще спросила дочурку.

– Картошечка есть? Или курочка? – поинтересовалась малышка.

Виола улыбнулась и присела, чтобы обнять свое чудо. И в то же мгновение будто вновь испытала то неземное блаженство, когда впервые увидела свою новорожденную девочку. Только теперь это ощущение портила… нет, болезненно заостряла душевная тоска. Она грустно улыбнулась Орысе, поцеловав ее в бархатную щечку.

По дороге домой Виола купила куриные ножки, и через полчаса на кухне уже невыносимо вкусно запахло ужином. На плите неспешно шептал чайник. Дочка, подражая маме, неуклюже, но старательно подкармливала своей ложечкой мамочку Виолу, громко смеясь, когда не попадала в рот.

Вернулся из офиса Андриан. Девчушка побежала к нему в прихожую.

– Папочка, папочка, а ты знаешь, мама сегодня нам ужин куриный приготовила. Я такая голодная! Нам в садике вот такусенький кусочек давали! – затараторила малышка.

– Ай-я-яй, что же это вас там голодом морят? – полушутя спросил муж.

– Привет! Садись к столу, – пригласила Виола, выглянув из кухни.

– Я уже поужинал с ребятами. Окно открой! Здесь страшная духота, – сказал он, глянув на плиту.

– М-гу, только малую накормлю. Орыся, садись-ка быстренько.

Андриана абсолютно не волновал быт – минимум мебели и максимум воздуха. Тепло и уют его мало беспокоили. Если зима – то прохлада в квартире, а если лето – то окна зашторены, чтобы не впустить в дом жару. Терпеть не мог также детский шум-гам и баловство. Вечером, после работы, требовал тишины и покоя. Постоянно проводил время за компьютером. Будучи программистом, он создал фирму, которая занималась разработкой и поддержкой веб-сайтов. Это было его единственное увлечение. Он мог часами оставаться один на один с компом, не обронив ни слова своим девочкам. Громкие Орысины игрушки его раздражали, сам он таких не покупал и очень злился, когда подобные вещи дарил кто-то из близких.

– Завари мне белого чая, – попросил он Виолу и пошел переодеться. – Я сейчас уйду. У меня еще есть дела, – бросил Андриан из спальни.

Виола зажгла под чайником конфорку, ничего не переспрашивая. Она хорошо выучила его ответ за все годы: «Должен встретиться с одним знакомым. По работе». И даже если этого человека знала и Виола, Андриан не считал нужным ставить в известность об этом жену. Кто его знает, почему он так поступал. Виола вовсе не злилась. Воспринимала его таким, каким он был. Давно поняла, что гораздо легче измениться самой, чем изменить Андриана.

Малышка ужинала и листала большую красочную книгу. Виола, все еще влюбленная в детские сказки, с удовольствием читала их своему ребенку.

– Все готово, Адя! – иногда она так ласково называла мужа.

– Благодарю.

Андриан слегка ущипнул доченьку за щечку и присел выпить ароматного чая. Виола поставила перед ним вазу с конфетами и случайно зацепила ее рукой. Послышался звон разбитого стекла, и сладости очутились на полу.

– Ну как же ты неуклюжа! – грубо заметил Андриан.

– Я уже все убираю, – стушевалась Виола и схватила щетку с совком.

Андриан недовольно свел челюсти и набрал какой-то номер на мобилке. Переговорив и опустошив свою чашку, он молча оделся, положил в кофр с ноутбуком диск, флешку и закрыл за собой дверь.

Виола выдохнула с облегчением. С недавних пор его молчаливое присутствие ужасно ее угнетало. А теперь она может спокойно побыть наедине со своими мыслями.

Рыська была уже совсем самостоятельной девочкой. Никогда не надоедала: рисовала, пыталась читать, играла. Она лишь нуждалась в присутствии мамы в той же комнате. Виоле это добавляло уюта. Чувствовала себя львицей с малым львенком, который пытался все время возиться в теплой и уютной атмосфере рядом с мамой.

– Мам, почитай мне сказочку про «Стоптанные туфельки», – мило промурлыкал ребенок.

– Хорошо! Только посуду домою, – ответила Виола, досуха вытирая все на кухне.

Любую творческую натуру медленно убивает быт: грязная посуда, пыль на мебели, косматые «перекати-поле», которые собираются под кроватью в спальне, и куча других рутинных дел. Все это отбирает драгоценное время, которое с пользой можно посвятить любимому делу, но… Замужняя женщина – прежде всего жена и лишь потом все остальное.

– «В одном заморском королевстве жил-был король…» – начала сказку братьев Гримм Виола, но мысли ее были далеки от того, что читала…

Она вспоминала каждую встречу с ним, каждое слово и многозначительный взгляд. Почти бесилась на себя за то, что не могла всего точно помнить. Не придавала тогда этому никакого значения. А важным теперь оказалось все, до мельчайших деталей.

Когда Виола увидела его впервые, он не произвел на нее особенного впечатления. Невысокий, синеглазый, с обычной внешностью и абсолютно спокойным, почти невозмутимым взглядом… Ей даже показалось, что его глаза, словно компьютер, сканируют объект по всем его параметрам. Той невидимой энергии и силе, исходившей от него, не придала тогда никакого значения. Не считалась с этим и в последующем. Сделала заметочку для себя, что он такой, – и все. Потому что каждого человека воспринимала каким-то шестым чувством, опираясь на которое и строила отношения.

Ну почему же именно он?! Раздражалась, что оба были женатыми, что не поняла всей опасности сразу. Что позволила себе влюбиться и влюбила его в себя. Да, в конце концов, последнее ее никогда не смущало, а только добавляло азарта. «Как больно!» – теперь она понимала своих поклонников. Хотя это еще вопрос: кого-то из них Виола интересовала по-настоящему, а не как проявление своего альтер-эго.

Ее экспрессивная творческая натура со взрывным, веселым характером, ее юмор магически притягивали к себе мужчин. Она знала об этом и без всякого зазрения кокетничала каждый раз с новым кандидатом. Таким было ее естество, оно требовало эмоций, переживаний, пусть и сугубо шуточных.

Муж Виолы никогда не обращал внимания на озорство своей жены. Был уверен в ее принципиальности и несокрушимости – результат строгого родительского воспитания.

А ей всегда казалось, что кокетство никого не задевает. Это было для нее будто соревнование: она еще больше самоутверждалась как привлекательная молодая женщина, подливала масла в угасающий огонь своего брака и просто весело проводила время. В компании всегда найдется тот, кому свойственно чувство юмора и кто умеет поддержать ни к чему не обязывающий флирт. Не шутила она только с известными бабниками. Остерегалась и презирала их. Виолу никогда по-настоящему не интересовал объект флирта. Но не в этот раз.

«Виола, с какой трассы мы будем спускаться?» – спрашивал он почему-то у нее, а не у кого-то другого. «Я хуже всех катаюсь», – была она убеждена тогда. Слепая! А вот зато в следующей поездке он вообще избегал ее присутствия. «Держится! Вот так мужчина!» – думала восторженно о нем. И, простодушная, не понимала, что в ней уже зародилось чувство. А он умело манипулировал ею. Играла и дальше. Играла с огнем! А огонь, умноженный на огонь, – это уже пламя.

Оба попали в него. Почувствовала, что он это понял давно. Был опытнее в отношениях с женщинами. А она все отшучивалась и порхала, как будто искра, отделенная от очага. Не замечала серьезности ситуации. Лишь недавно, на Андриановом дне рождения, заметила иронические взгляды друзей. Когда его шутки стали слишком откровенными. Это наконец привело ее в сознание. Она поняла его совсем не игривое настроение. Обеспокоилась и испугалась его намерений. Не была уже настолько наивной, чтобы этого не уловить. И при первой же возможности намекнула ему, что не заводит грязных интрижек. Он тут же отдалился и исчез из ее поля зрения. Виола успокоилась. Но это ей так только показалось.

С того времени она перестала чувствовать мир вокруг. Попала в какую-то желейную капсулу. Не знала голода, не могла уснуть, ходила как сомнамбула. Мир существовал для нее в параллельном измерении. Наблюдала жизнь лишь как посторонний зритель. Только петь и могла, да и то удавалось хорошо лишь в миноре – входила в резонанс со своими внутренними переживаниями. Ей не верилось, что впервые ее зацепило за живое, что в ней появилась какая-то эфемерная субстанция, на которую она – замужняя женщина – не имеет права.

И, не размышляя, оттолкнула от себя то, что могло ее снести, как морская волна, и закрутить в водовороте пьянящей страсти. Решила, что это – проклятие и испытание. Ежедневно молила Господа со слезами на глазах дать ей терпения, силы и мужества. Просила не соблазнять ее последующими встречами с ним, не тревожить ее огненную душу. Умоляла не дать ей возможности пересечь ту границу, которую никогда не переступала, потому что знала, что такое измена. Думала, что сможет отомстить Андриану таким же образом. Но стена, которую она сама когда-то возвела, была крепка, как скала. А Виола стала в ней заложницей своих принципов и убеждений.

Семейные заботы немного отвлекали и выводили ее из забытья. Радовала своим баловством Орыся. Но Виолино переполненное чувством горячее сердце мучительно страдало, отдавая болью в висках, душе и разуме. «Не-пы-тай, не-пы-тай!» – казалось, она чувствовала его болезненную мольбу каждый раз. Не заметила, как закончила читать сказку, встала и подошла к застекленному балкону. Сквозь густо намороженные, объемные узоры на стекле не видно ничего, что делается на улице, но вязаный рисунок, как голландские кружева, привлекал взгляд и умиротворял душу холодным покоем. Виола громко вздохнула.

– Мам, почему ты такая грустная? – мгновенно спросила доченька, заметив тоску в ее глазах.

– Тебе показалось. Я… просто зевнула.

Покой в квартире взорвал телефонный звонок.

– Да, Медея Феликсовна, – ответила она, узнав номер по определителю. – Все хорошо. Нет, вам показалось – я ничем не обеспокоена. Завтра на репетицию? Хорошо, ровно в одиннадцать буду.

Положила трубку и стушевалась. Виолу смутило то, что преподавательница догадалась о ее «нестабильном эмоциональном состоянии», как она сказала. Она не хотела ее посвящать в такие глубоко личные переживания и вынуждена была солгать, чтобы сохранить внешнее спокойствие и не распускаться на людях.

Медея была отличной наставницей, то есть суровым и мудрым учителем, но не подругой. Виола уважала и любила ее за высокий профессионализм и безграничную преданность своему делу. Но разговоров о том, что «на душе», между ними не возникало.

Она боготворила свою работу. Никогда не стремилась возглавить кафедру, а о факультете и речи не могло быть. Хотя она, как никто другой, могла претендовать на такую должность. Однако ненавидела закулисные интриги и шепот за спиной, что является неотъемлемой частью богемной среды, тем более в консерватории. Ей было достаточно того, что она стала профессором вокала. Всегда имела пару-тройку самых талантливых студентов, которые, как правило, впоследствии становились известными оперными певцами. Среди них были и заслуженные, и народные. Сама не сделала умопомрачительной карьеры по банальной причине – не хватило духу.

А начинала она почти феерично. Закончила Львовскую консерваторию и сразу же была приглашена в Киевскую оперу. Медею там назвали «Мадам Баттерфляй», потому что была она исключительно хороша в этой партии, а также это была ее дипломная работа. Ей пророчили фантастический успех. Но она ностальгировала по Львову, тосковала по родным. Проработав всего год в столице, вернулась в родной город. «Зачем тебе эта провинция? Да еще и филармония?!» – с нескрываемым скепсисом спрашивала у нее тогда одна из народных артисток СССР Евгения Мирошниченко. Но для Медеи всегда будет все равно, где и перед кем петь: будь то маленькая сцена санатория, куда выезжала с аккомпаниатором, или же большой зал оперы. Главное – просто иметь возможность выступать.

А еще она поняла, что до боли в груди любит свой город. С его узкими улицами, со средневековой мостовой и классически-сецессионными[2]2
  Гуцульская сецессия – архитектурный стиль, характерный для некоторых зданий, построенных в Восточной Галиции, прежде всего во Львове, в конце XIX – начале XX века.


[Закрыть] домами с химерами на крышах. С его постоянными дождями и влажностью, с его переполненными транспортом и людьми дорогами и по-домашнему уютными кафе и ресторанчиками. Здесь лучше жилось и пелось. Львов всегда был и останется творческой столицей Украины.

Работая в филармонии, Медея довольно часто для советского периода гастролировала, принимала участие во многих конкурсах, неизменно становясь лауреатом. За пятнадцать лет служения искусству получила звание заслуженной артистки уже независимой Украины. Еще немного поработала в местной филармонии и откликнулась на предложение ее родной консерватории.

Виола была одной из самых любимых учениц Медеи Феликсовны. Она очень напоминала ей себя в молодости. И Виола после замужества из-за кровной привязанности к родителям не отправилась за славой на край света. И тоже больше жизни любила петь. Поэтому, внутренне сочувствуя и поддерживая Виолу, Медея старалась совершенствовать ее мастерство уже частными уроками, искренне надеясь, что все же поможет этому самородку засиять всеми гранями бесценного таланта.

Медея знала, что Виола избегает разговоров о протекциях и упрямо верит в свой успех, интуитивно чувствуя свое будущее восхождение, которое просто где-то задерживается. Но годы шли, а побед все не было. Вот и теперь ко всем ее душевным мукам присоединилось еще одно поражение в областном отборочном туре. Она видела, что Виола постепенно теряет веру в себя: ей было чуть больше тридцати, и она наивно думала, что впереди уже маячит старость. Замечала, что Виола фактически поставила крест на всех своих мечтах. Сердце ее было разбито, карьерных сдвигов никаких, и чувствовала она себя несчастной. Медея старалась успокоить Виолу, поддержать. Но сделать это было нелегко. Она пыталась найти «свои каналы» на конкурсах, не посвящая в эти интриги свою ученицу, а за поддержкой обратилась к Андриану:

– Понимаете, я не стала бы вас тревожить, если бы это не стоило таких денег. Для меня это слишком большая сумма. Виоле я, конечно, ничего не говорила, вы же знаете ее отношение к такого рода вещам.

– Да-да, вы правильно сделали, что сказали мне. Я готов помочь.

Медея обрадовалась его участию, но, как оказалось, преждевременно. Далее этого разговора муж Виолы не пошел. На телефонные звонки не отвечал. А впоследствии, когда через несколько месяцев после конкурса, в котором его жена традиционно заняла второе место, случайно встретился с профессором на одном из концертов, убедительно врал, что расценки для него были слишком высокие. Тогда Медея и поняла, что муж Виолы никоим образом не стремится помочь своей жене.

Виола не посвящала преподавательницу в свои семейные дела. Старалась выглядеть счастливой, неизменно шутила, боготворила свою дочку. И только после этого несправедливого поражения со слезами на глазах она созналась, как больно ранит ее безразличие мужа. Жаловалась, что он не обнял ее по-мужски, чтобы она почувствовала себя защищенной, любимой и желанной. Не захотел заметить в ее глазах отчаяние и разочарование, бессилие.

– Вопрос был в деньгах? – только и спросил он.

– Не знаю. Мне гадко о таком думать, – ответила Виола.

– Так и не думай.

Медея Феликсовна больше никогда не касалась этой темы. Знала, что Андриан отгородился от планов и переживаний Виолы. Редко интересовался ее занятиями. Знала, что они мало общаются, только ради того, чтобы заполнить чем-то тягостное молчание, если вдруг оказывались где-то вдвоем, где не было компьютера. Преподавательница поняла, что он – современный «виртуальный» человек, флегматичный и мало эмоциональный. Все воспринимал очень сдержанно, как должное. Не удивляло ее и то, что он не посвящал Виолу в свои дела, поскольку считал ее, так сказать, несведущей в этих вопросах.

Эти супруги были как белое и черное, инь и ян. Союз двух противоположностей.

– Добрый день, – с милой улыбкой зашла в класс раскрасневшаяся с мороза Виола.

– Здравствуй, моя дорогая! Ты опоздала, – сухо заметила профессорша вокала. – Это на тебя не похоже.

– Прошу прощения. Маршрутки еле едут: скользко, всюду пробки.

Виола разделась и начала распеваться. Однако мысли ее были совсем не в классе. Помогало уже достигнутое мастерство, доведенное до автоматизма.

– Виола, соберись! – велела преподавательница. – Ты отсутствуешь. Давай еще раз с коды.

– Да, конечно, – попробовала взять себя в руки Виола.

Она старательно выводила легато, аккуратно сворачивалась на пиано и раскрывалась на крещендо, но все усилия были тщетными. Голос не звучал даже на патетических рахманиновских романсах.

Через час репетиции на лице Медеи Феликсовны отразилось огромное разочарование.

– Зря потраченное время, – недовольно заметила она. – Что с тобой? Ты меня вообще не слышала.

Виола повесила голову.

– Какие-то проблемы дома? – уже мягче поинтересовалась преподавательница.

– Нет, все по-старому, нормально.

Медея опять сделала каменное лицо:

– Если ты будешь во время наших занятий думать невесть о чем, то к конкурсу не подготовишься. Кому нужна серая мышка?! Да и у меня нет времени на глупости. Иди! В следующий раз приходи, когда сможешь себя посвятить пению. Понятно, я надеюсь?!

– Простите, Медея Феликсовна. Обещаю исправиться. – Виола попробовала улыбнуться, выходя из класса. – До свидания!

Преподавательница неодобрительно покачала головой, театрально вскинув левую бровь. Она почувствовала тревожное состояние своей ученицы, но решила не въезжать танком в ее душу. Медея никогда не была хорошим психологом. Как преподаватель, она чувствовала своих студентов, но не могла дать им путевого жизненного совета. Виолу же она считала достаточно мудрой для ее лет женщиной, чтобы самой разобраться со своими проблемами.

– Виола, все проходит, – тепло сказала ей вместо прощания.

Та обернулась, улыбнувшись, и пропустила в класс первокурсницу.

Вечером после рабочего дня Медея Феликсовна ожидала в гости своих внуков и очень нервничала. Она любила их безгранично, но тот бедлам, который создавали двойняшки Максимилиан и Александра, мгновенно выводил ее из состояния равновесия. Спокойно она могла выдержать их присутствие не более получаса, а затем начинала злиться на трехлетних малышей.

Дети, попав в ее антикварное жилище, буквально разносили его на куски. Вазочки, статуэтки, салфеточки обязательно падали под ноги, прятались под столом и в щелях между мебелью. А ноты… ноты летали по квартире, словно лебеди. После их посещения Медея два-три дня ходила с повышенным давлением и головной болью.

Обеспокоенная подавленным состоянием своей лучшей ученицы, профессор не сразу поняла, что вечер уже клонился к ночи, а маленькие гости так и не пришли. Свернув ноты и прикрыв крышку своего «Петроффа», она взволнованно набрала номер телефона сына.

– Слушаю, Медея, – трубка ответила голосом невестки.

– Что случилось, Таечка?! – разнервничалась свекровь. – С малышами, с Александром все в порядке? Я же их ждала!

– Все хорошо! Странно, что Саша вам не перезвонил, – ответила Тая. – Они уже легли спать. Дело в том, что Санечке неожиданно дали приглашение в цирк и он сразу же пошел туда с детьми. Вероятно, просто не успел вас предупредить. А я закрутилась… Сами понимаете, когда их нет, пытаюсь переделать всю работу по дому.

– Всю работу не переделаешь, – заметила оскорбленная свекровь.

– Простите, Медея, пожалуйста. А как дела у вас? Как там ваши студенты? – Невестка попробовала переключить свекровь на ее заботы.

– О, спасибо, что интересуешься, – понемногу начала оттаивать Медея. – Готовимся к отчетному концерту. Теремко в марте поет сольный, Саджицкая ужасно подвела – ушла в декретный отпуск.

– А как там ваша любимица Виола?

– Ой, даже не спрашивай! Разочаровала меня сегодня совсем. Была как не от мира сего. Сама на себя не похожа: молчаливая, задумчивая, витала где-то в облаках, абсолютно не могла собраться, – пожаловалась Медея. – Проблемы в семье, что ли…

– А может, наоборот – любовь? – неожиданно предположила невестка.

– Да, может и… Что? Что ты сказала, я не расслышала? – переспросила свекровь удивленно.

– Влюбилась, наверное, говорю. Это же для художника перманентное состояние души!

– Хм, а я об этом даже не подумала, Таечка. Ну, спокойной ночи! Поздно уже, – резко прекратила разговор Медея и, выключив телефон, пошаркала на кухню заваривать травяной чай.