Текст книги "В летаргию и обратно"

– Как ты? – спрашивает Виктор, слегка наклоняясь и ловя мой взгляд. Затем, не дожидаясь ответа, аккуратно берет под локоть. Так – под руку – мы молча петляем по улочкам в сторону набережной Арно.

– И все-таки это не лесть, Виктор. Я не думаю, что ты серость. Думаю, что у тебя много… Всего. То есть ты одарен – голова на плечах, упорство на пути к цели, внутренний стержень. Это – немало.

– Это – неважно. Поверь мне. Неважно, ведь понимаешь: все те усилия, которые предпринял, не привели к той жизни, какой я для себя хотел.

– А какую жизнь ты хотел?

Виктор отвечает не сразу.

В небе серебрится луна и разбивается мелкими брызгами на темени реки. Мост Веккьо тоже почти опустел – по нему такими же нетвердыми шагали бредут несколько туристов. Мы остановились позади одной из мостовых лавочек и любуемся городом.

Флоренция засыпает.

Наконец, глядя в даль реки, Виктор говорит:

– Какую жизнь я для себя хотел, спрашиваешь? – Мне кажется, что я для него сейчас перестала существовать. Хотя говорит он как будто со мной, на самом деле обращается к самому себе. – Чем больше об этом думаю, тем больше прихожу к парадоксальному выводу: если мы думаем, что знаем, какую жизнь для себя хотим, – это иллюзия. Самообман. Этого никто не знает. Вот я когда-то думал: мое – это спорт. Чемпионство Украины, Европы, затем мира… В мечтах видел себя на пьедестале с медалью на груди, слышал гимн в свою честь, аплодисменты. А потом вдруг постепенно, но все отчетливей и отчетливей стал понимать: какая-никакая медаль у меня уже есть, спортивные заслуги тоже имеются. А какой ценой? Чтобы прийти к первенству, я отказывал себе во всем. Сверстники на дискотеках, у них там девушки, веселье, а у меня шестичасовая тренировка. И – ни девушек, ни веселья, ни дискотек. Ведя разгульную жизнь на грани закона, ловил себя на том, что скучаю за спортом, соревнованиями, спортивным адреналином. Но в спорт больше не вернулся – изменились приоритеты, появились другие задачи. Да и время было упущено. Когда выглядел «ботаником», хотел длинных волос, рваные кеды, травку и гитару под мышкой. Когда это все получил – снова заскучал по кейсу с костюмом и дорогими часами. Мне всегда хотелось иметь свой бизнес – я землю носом рыл для этого, а сейчас, бывает, завидую своим же сотрудникам: вышли они вечером из офиса, захлопнули дверь и закрыли тему работы – голова ни о чем не болит. Вольница! А мой рабочий день не заканчивается никогда. Работаю двадцать четыре часа в сутки семь дней в неделю – это теперь моя жизнь. Не то чтобы я жалуюсь или очень сожалею о том, что имею, – нет-нет, речь не об этом. А о том, что охватить все сразу невозможно. Вместить в одну жизнь десятки жизней – нереально. Это надо признать. Честно сказать самому себе: я выбираю это и это и понимаю, что взамен придется отказаться от того-то и того-то. Или отложить его во времени. В жизни всегда стоит выбор. И сейчас я могу думать, что – вот оно то самое, наконец-то!.. Именно этого я хотел, хочу сейчас и буду хотеть потом и всегда. Это – мое. Но – нет!.. Все меняется – это единственная реальность, в которой мы живем, как мне кажется. Вчерашняя заветная мечта – свое агентство, любимая женщина и… и так далее – сегодня уже обыденность. Какие-то цели утратили актуальность, какие-то – достигнуты. Удивительно еще и то, что, достигнув очередной цели, всегда чувствую пустоту. И думаю, а та ли эта цель, о которой мечталось? Если да, то где же драйв? Где радость достижения, елки-палки?… Где всё?… А нет ничего. Только пустота. И – в последнее время особенно – размышления о том, что если бы у меня была другая жизнь, я бы прожил ее по-другому. Уж точно больше времени уделял бы другим важным для меня вещам.

Виктор умолк. Мы все так же стоим на мосту. Он все так же глядит вдаль. Только накрыл своей рукой мою, опирающуюся о бортик моста. Ночь душная, у меня испарина, но рука отчего-то холодная. А теплая рука Виктора в эту жаркую июльскую ночь странным образом меня согревает.

Я чувствую: все то, что Виктор сейчас сказал, – правда. Истинная правда. Вернее сказать – реальность. Только я до нее пока еще не дошла. И от нее отчего-то веет безысходностью: какой смысл шевелиться и чего-то хотеть, если, по теории Виктора, все равно все принятые решения и жизненные достижения окажутся не тем, чем мы (я!) хотим?…

Виктор словно прочел мои мысли.

– Жизненная реальность такова, что часто мы имеем не то, что хотим в данный момент, а хотели, может быть, когда-то. Сейчас же хотим другого, но оно пока не наступило – не поспевает за нашими желаниями… Я столько раз с этим сталкивался.

– Знаешь, Виктор, это – как откровение… – говорю я взволнованно. – Легкий крышеснос. Это просто и сложно одновременно.

– Да брось ты, – устало произносит Виктор. Я вижу, что текила из его головы, как вино из моей, уже выветрилась. – Просто мои размышления…

– Чувствую, что… В общем, твои мысли опережают мои… Нет, серьезно. Я так далеко пока не заглядываю. Как раз вот задаю себе вопрос: а так ли я живу, как сама хочу, или иду на поводу у стереотипов…

Виктор берет мою холодную руку в свои теплые ладони. Затем медленно подносит к губам и дышит на них.

– Мерзлячка, – улыбается он мне.

Мы молчим. Мои ладони у губ Виктора. Он целует их, затем отпускает и приобнимает меня за плечи.

Наши губы встречаются.

Время остановилось.

– А что теперь? – наконец нарушаю я молчание.

– То есть?…

– Ну, ты говоришь, что ставишь цели, достигаешь, а затем – пустота. Так как же быть?…

– Да никак, наверное. Ничего здесь не поделаешь. Я вот только перестал заглядывать в свою жизнь далеко, типа лет на десять вперед. И цели глобальные перестал ставить. Говорю себе: это то, чем я буду заниматься в ближайшее время. Ни больше ни меньше – цель на ближайшее время. Не знаю, правильно ли это… Но мне так легче – знать, что вместо одной глобальной цели могу втиснуть в свое расписание несколько, пусть и поменьше. Попробовать больше. Жизнь-то все равно одна… И она не удлиняется. Но я тоже в этом, как и ты – в самом-самом начале пути…

Я очнулась, уже когда стал заниматься рассвет. Небо засерело, запахла река, здесь и там застучали оконные ставни и зашумели первые автомобили. Не помню, как мы добрались до гостиницы, помню, что Виктор провел меня до номера и снова обнял. Мы пообещали друг другу попытаться поспать оставшиеся пару часов. Через четыре часа у нас был рейс на Киев.

Киев. 7 июля, 19:07

Чем больше я думаю об Антоне, тем больше и больше раздражаюсь. Этот подлец продолжает молчать – ни ответа ни привета. Как будто и не было нас вовсе!.. Как будто последние три года мне просто приснились.

Значит ли это, что я ошиблась в тебе, Антон? Значит ли это, что шла за иллюзией под названием «любовь»?…

Не знаю. Все-таки я хоть и злюсь сейчас на тебя, но нам было хорошо вместе. С того самого момента, как мы познакомились, и до последнего дня. Сейчас я стала часто вспоминать, как мы впервые встретились. Помню встречу так отчетливо, будто это было вчера, хотя прошло уже тысячу дней.

– Здравствуйте, проходите, пожалуйста, – произнес статный шатен, внимательно глядя на меня зелеными глазами. Ты протянул мне визитную карточку и жестом указал на кресло напротив своего стола. Я догадалась: ты и есть мой потенциальный начальник в компании, в которой я прохожу собеседование о приеме на работу.

– Значит, вы – Лана Косьмач? – полувопопросительно-полуутвердительно сказал ты.

– Да. Здравствуйте.

Я бросила взгляд на визитку: «Антон Сухоруков. Директор креативного отдела».

– А я – Антон, – проследив за моим взглядом, поспешно, точно позабыв, представился ты, и мне показалось, что ты смутился. Еще пару минут ты рассматривал мое резюме, лежащее на столе, делая в нем какие-то пометки. – Итак, Лана, расскажите о своем опыте в пиаре, реализованных проектах и поделитесь, чего ожидаете от работы в нашей компании.

Я стала рассказывать, исподволь наблюдая за тобой. Слушая меня, ты все так же смотрел вниз, что-то машинально чертил ручкой на листе бумаги. Фигурки в беспорядке вырастали прямо на моем резюме.

– А какими своими проектами вы гордитесь? – спросил ты и наконец посмотрел на меня долгим немигающим взглядом из-под полуопущенных ресниц. Я выдержала взгляд ровно пять секунд (в памяти всплыло наставление этикета: не смотреть на незнакомца дольше пяти секунд, тем более старшего по статусу и потенциального работодателя), затем отвела глаза. Но уже тогда я что-то почувствовала. И, помнишь, ты позже признался мне, что тоже?…

Я пролепетала тебе в ответ заученный текст (лучшие проекты – это частый вопрос на собеседованиях).

Ты молчал.

Мой взгляд уперся в огромную фотографию небоскребов Манхеттена с высоты птичьего полета. Фотография в твоем кабинете была черно-белой, размером, наверное, метр на полтора, и на ней так мастерски был запечатлен торжественный закат солнца и вечерние лучи, пробивающие нависающие свинцовые тучи, что я невольно воскликнула:

– Красивая работа!

Ты едва заметно улыбнулся и склонил голову набок. На секунду взгляд снова упал в стол, а затем ты вдруг откинулся на спинку кресла, положил вначале одну ногу на стол, затем сверху на нее другую и занес руки за голову. Я сразу ощутила: твоя скованность и смущение куда-то исчезли, теперь ты смотрел на меня открыто и с любопытством.

– Ничего, если я так буду сидеть? – в твоих зеленых глазах заплясали лукавые огоньки (или мне показалось?). – Вы не возражаете?

– Нет, конечно. Сидите, как вам удобно, все в порядке, – ответила я бодро, отмечая, впрочем, что так у нас в офисах на встречах обычно все-таки не сидят.

– Знаете, врачи советуют держать ноги на весу для расслабления мышц и упреждения усталости? А у меня просто ноги отекают, вот и борюсь с этим… Это точно ничего?

Я отрицательно покачала головой, мол, все в порядке, и ободряюще улыбнулась. Я тоже незаметно расслабилась. Собеседование становилось необычным, не таким, на каких я была до этого.

– Люблю, когда людям комфортно. Ты сейчас смущаешься? – ты обратился ко мне на «ты».

– Я? Да нет… – пролепетала я удивленно. Действительно, странная встреча. Затем добавила тверже: – Уже нет.

– Не смущайся. Когда сотруднику комфортно, он в ресурсном состоянии. Ну, в смысле лучше работает. Неоднократно проверял это на практике. Поэтому я не из тех, кто стоит над душой у подчиненных или остервенело требует от них дисциплины. Наоборот, люблю, когда люди сами раскрываются в работе. Для этого и нужен комфорт. Ах да, так о чем мы?…

Ты любил пофилософствовать. Но мне такая спонтанность, открытость и простота в общении нравилась гораздо больше, чем протокольная четкость и правила больших корпораций. Ощущалось, что в своей команде ты был своеобразным «папашей» для сотрудников, возможно, слегка эксцентричным, но заботливым. Во всяком случае, таким было мое первое впечатление о тебе.

– Нравится? – ты кивнул на картину, только сейчас отреагировав на мой комментарий.

– Очень.

Если с моей стороны это и была лесть, то лишь совсем чуть-чуть. Работа действительно была стоящая.

– Я сделал ее три года назад. Самому нравится.

На стене висели и другие фотографии, но черно-белый вечерний Манхеттен был вне конкуренции.

Вскоре наше собеседование окончательно стало беседой: мы перешли к обсуждению ярких и заметных кампаний на рынке, обсудили нескольких заказчиков и конкурентов и их работы (правильнее сказать, перемыли косточки), поспорили о последнем рекламном фестивале «Каннские львы». Твоя команда в прошлом году стала номинантом, своей работой – участницей конкурсной программы ты (это было заметно) очень гордился.

– Как быстро ты сможешь приступить к работе? – напоследок спросил ты. – Сможешь прямо завтра? К одиннадцати?

– Да. С удовольствием.

– Окей. Тогда до завтра.

Домой я тогда шла озадаченная. Ты сумел меня удивить. Заинтриговать и взволновать. В тебе сквозила какая-то неправильность, легкость, непосредственность и даже бесшабашность. Ты как будто постоянно провоцировал и бросал вызов – в суждениях, жестах, позах. Вместе с тем, помню, я ощущала, что ты не так прост, как кажешься, и уж точно профессионал в своем деле – об этом говорили твои работы. Об этом свидетельствовала и та особая манера, с которой к тебе обратились несколько сотрудников, пока мы разговаривались, о многом говорили и твои ответы им – у меня возникло стойкое ощущение, что люди, работающие с тобой, были для тебя ценностью.

Обычно я брала на размышления и принятие решения о выходе на работу несколько дней, но тут согласилась не раздумывая. Я хотела стать частью твоей команды. Хотела снова ощутить охватившее меня волнение. Я волновалась и ждала. И на следующий день, мой первый рабочий день в компании, в обеденный перерыв ты пригласил меня в кафе.

Я влюблялась в тебя с первых часов общения. Ты – тоже. О нас сплетничали, нам завидовали. Меня недолюбливали и хотели выжить из компании. Женская половина дышала ядом, мужская – пренебрежением. Но нас уже ничего не могло остановить, помнишь? И хотя из той компании мне все-таки пришлось очень скоро уйти, мы с тобой от этого только выиграли.

Так мне тогда казалось.

Сейчас – не знаю.

После возвращения из Италии я перестала тебе звонить и писать, пытаться найти тебя.

До меня наконец дошло: ты не хочешь. Я долго отказывалась принять этот факт, но ничего не поделаешь.

Ты не хочешь меня видеть.

Поэтому на душе у меня пусто, одиноко и гадко. Хочется кричать. Я постоянно думаю о тебе, вспоминаю тебя и ненавижу себя за это. Почему ты так глубоко пророс внутри меня?…

С тех пор как я вернулась из Флоренции, я снова несколько раз приходила к твоему дому и наблюдала за твоими окнами в тайной надежде тебя встретить – ничего не могу с этим поделать. Я ждала тебя по нескольку часов кряду, ждала до глубокой ночи, выглядывая в окно и прислушиваясь, но так и не дождалась.

Сейчас мне снова хочется тебя увидеть. Пройтись по улице, которая напоминает о тебе, свернуть во двор, с которым связаны воспоминания, найти пятнадцатый этаж и увидеть наконец, как у тебя в квартире загораются окна. Но лучше даже не это. Лучше – увидеть, как ты возвращаешься домой, услышать звук твоих шагов, замереть от сердцебиения…

Когда я тебя увижу, я не побегу к тебе навстречу, даже если ноги сами понесут. Сцеплю зубы, искусаю губы до крови, но не побегу. Знаю, что ты не хочешь меня видеть, поэтому не потревожу тебя своим визитом. Спрячусь в парке за деревьями и просто буду смотреть. Пусть ты только пройдешь рядом, и тогда душевная боль, возможно, немного уймется. А большего мне сейчас и не надо…

Через два часа: время, когда я… (7 июля, 21:15)

И вот я опять под твоими окнами. Ты живешь на Оболони, в спальном районе на берегу Днепра. Твои окна выходят на реку, киевские острова, марину с яхтами. Твоя квартира на пятнадцатом этаже, и из окон открывается потрясающая панорама. Ты много раз говорил мне, что закаты в твоей кухне – это самое живописное, что ты видел в жизни и что вообще создала природа. У тебя миллионы фотографий пылающего вечернего неба, с яркими красками осени и буйством летней киевской зелени. Мне больше всего нравились те, где мачты Московского моста на горизонте распарывают пространство реки, неба и островов.

Я снова, уже в который раз за последний месяц, сижу на лавочке чуть поодаль твоего подъезда. Мне кажется, что у меня даже дыхание и пульс замедлились, и если сейчас закрыть глаза, то я впаду в летаргию, как индийские йоги, способные останавливать свою жизнь на годы. Я тебя жду.

Твой двор довольно людный – дети играют на площадке, рестораны на променаде заполнены и отовсюду слышатся смех и возгласы. Людно и на набережной. Здесь играют в баскетбол, купаются, загорают на вечернем солнце. В парке, чуть ближе к реке, жарится шашлык, и до меня доносится запах ароматного дымка. Расслабленный летний вечер течет своим чередом. Замерла только я.

Вдруг ты сегодня наконец появишься? У меня колотится сердце только от одной мысли, что я могу тебя увидеть. И если все-таки подойти, что я скажу?… Что хочу все вернуть назад?… Что сожалею о том, что чем-то досадила тебе?… Что меня поедает невыносимая боль и все, о чем (и о ком) я могу думать, это только о тебе?… Я ненавижу боль – ни физическую, ни моральную. Готова сделать все, лишь бы она утихла. Ну, или почти все – не знаю, как далеко готова зайти в своем унижении.

Всматриваюсь в конец улицы, откуда ты должен появиться, и вспоминаю. Воспоминания – это все, что сейчас у меня есть. Я не могу от них избавиться, не могу перестать думать о нас, не могу остановить эту боль.

Помню, как ты смешно меня передразнивал. Любил сгрести в охапку и трясти, шепча всякие глупости – нежность у тебя своеобразна. Порой я в твоих руках чувствовала тебя котенком, которого в приступе ласки ты был готов задушить. В тебе много физической силы, и я вдвое меньше, поэтому, когда мы по воскресенья в шутку боролись подушками, я летала по кровати как акробат – с такой легкостью ты меня подбрасывал и крутил всякие па…

Бывало, мы с тобой ссорились. Это случалось нечасто, но почти всегда очень бурно. Помнишь, как, сцепившись из-за ерунды, разругались прямо по-итальянски? Ну, когда я швырнула в тебя кастрюлю с курицей и тушеные крылышки и ножки разлетелись по кухне, а одна даже приземлилась у тебя на макушке? Вот смеху-то было потом, помнишь?… Ты в ответ не растерялся: схватил другую кастрюлю со стола, открыл крышку и устроил контратаку овсяной кашей. В результате того «обстрела» каша скапывала с потолка, моей головы, со стен и люстры.

А потом мы хохотали до слез. А еще чуть позже – сцепились в объятиях так, что никакая сила на всем свете не могла бы нас разнять.

Я даже не подозревала, насколько с тобой была счастлива.

Увы, до меня это доходит только сейчас.

Ну а ты?… Что ты чувствовал? О чем думал? Оказывается, я и не знаю-то толком… Как и то, что же все-таки случилось потом и почему ты так резко исчез. Зачем? Куда? Считаю дни и жду, когда ты объявишься. Ведь когда-то же ты все-таки объявишься?… И соизволишь наконец объясниться! Или все так по-идиотски и закончится?…

Признаюсь, я не знаю, что с тобой сделаю, когда увижу. Обниму и уткнусь носом в шею, туда, где пульсирует вена. Или разревусь. Или разозлюсь. Или начну кричать. А потом ударю. Залеплю смачную пощечину – от души, чтобы ты ощутил, какую я пережила адскую невыносимую боль. Да, пощечину ты заслужил. Даже не пощечину, а хорошенькую оплеуху, чтобы мало не показалось!.. Чтобы выместить на тебе всю боль. Чтобы больше не было соблазна меня бросать, да еще и вот так, по-дурацки! Ты даже не представляешь, с каким упоением я буду кусаться и царапаться, колотить тебя – ты это заслужил! Если бы я могла, сгребла бы тебя и бросила со всей дури, да так, чтобы и тебе стало больно. Чтобы дурь эту самую из тебя выгнать, сволочь!.. Вот ведь надумал меня бросить, подлец!. Да еще и втихую. Что, небось, поджилки трясутся от страха посмотреть мне в глаза?

Да я не знаю, что с тобой сделаю, когда ты наконец придешь поговорить. Только попробуй объявиться! Я тебя прибью, гада. Я ненавижу тебя, ненавижу!..

В этот самый момент из-за угла выходит Антон. Под руку с густо накрашенной девицей модельной внешности. Он улыбается, она громко хохочет, запрокидывая голову назад. Оступается на своих длинных ногах и чуть не падает. Антон ее подхватывает и ставит на ноги. Она припадает на него и опирается о его руку.

Мой гнев застывает. Я больше не могу ни думать, ни говорить, ни двигаться. Я больше ничего не могу, только смотрю на эту парочку, как истукан.

Мне кажется, что я умерла.

Когда за ними закрывается дверь подъезда, я без сил валюсь на ближайшую лавку. Слезы льются из глаз сами собой.

Слава богу, они меня не заметили.

Нет, черт возьми, не слава богу!.. Лучше бы Антон меня заметил!.. Подошел и сказал, что я все не так поняла и что это ошибка.

Но дверь за ними захлопнулась, а через несколько минут дернулась занавеска на кухне и приоткрылось окно.

Я хватаю первое, что попадается мне под руку, и швыряю в это ненавистное окно. Черт, пятнадцатый этаж – не добросишь!

Изо всех сил ударяю ногой об лавку и не чувствую силы удара. Лавка стоит, как стояла. Но меня удар отрезвляет: на моем колене мощный синяк.

Ну и пусть.

8-17 июля

В следующие полторы недели тоска по Антону захватила меня без остатка. Пустая квартира, молчащий телефон и особенно одинокие ночи стали невыносимыми. Перед глазами стояла девица с запрокинутой головой и смеющийся Антон. Они смотрят друг на друга. Они обнимаются. Они целуются. Они идут. Стоят. Держатся за руки. Они…

Они повсюду. От них невозможно избавиться. Сплю – они со мной. Просыпаюсь – они здесь. Глаза открыты – они перед моим взором. Закрыты – тоже.

Всегда вместе. Всегда улыбаются.

И я схожу с ума от ревности.

Ничего не вижу и не слышу, только их. На работу хожу как автомат. Виктор вызывает меня в кабинет, что-то говорит, участливо заглядывает в глаза, даже пробует взять за руку… – еще не помню что.

У меня перед глазами просто картинки-картинки-картинки. Череда картинок сменяется, как в глупом мультфильме, и я не улавливаю сути происходящего.

Мне все равно, что на мне надето, что я ем и куда я бреду. Все в тумане. И он только сгущается.

Они, эта смеющаяся парочка, преследуют меня по дороге на работу, в офисе, по дороге домой. Они в моей ванной и в кровати.

Они заполонили все мое пространство.

Я их ненавижу.

И не могу избавиться – бессильна.

И больше не могу терпеть.