Текст книги "Золото Джавад-хана"

5. Измена

«Гордость Джавад-хана омылась кровью, и мне его не жаль, понеже гордым Бог противится. Надеюсь, что вы не захотите ему подражать и вспомните, что слабый сильному покоряется, а не мечтает с ним тягаться».

Из письма князя Цицианова карабахскому хану

Мишка Павлов открыл глаза еще затемно. Очевидно, проспал он достаточно времени. Небо южное было, как будто глубокою ночью, усыпано крупными звездами – но по самому краю его, над вершинами гор уже понемногу угадывался рассвет.

Продолжительно и однообразно трещали цикады. Никто не стрелял.

– Проснулся, земляк? Это хорошо… – Солдат Гаврила Сидоров как будто и не отходил от костра. Зачерпнув что-то из котелка деревянною ложкой, он чуть-чуть подержал ее на весу, подул, попробовал, после чего отрицательно помотал головой:

– Не готова каша. Подождать придется.

Мишка Павлов внезапно почувствовал, что проголодался – проголодался смертельно, до рези в желудке и до противного, унизительного приступа тошноты.

– Мне водички бы, дядя Гаврила…

– На-ка, вот, держи!

После пары глотков стало легче:

– Спасибо.

– Не хотелось будить, а вот надо… – извинился солдат, принимая из руки Павлова пустую кружку. И показал на несколько больших кусков палаточной материи, раскатанных неподалеку:

– Навес, вот, надо бы для раненых соорудить. А то совсем на солнце припечет…

Рядом были уже приготовлены колья, два топора и большой моток толстой, грубой веревки.

– Дозволите выполнять, господин помощник полкового лекаря?

И вопрос рядового солдата, и сама интонация, с которой он был задан, были, конечно, шутливыми. Однако же в них без труда можно было почувствовать нотки некоторого почтительного уважения – если и не по отношению к самому Мишке, то уж точно по отношению к исполняемой им особенной должности.

– Да уж ладно, вам, дядя Гаврила… я сейчас… я сейчас помогу!

Мишка встал, чтобы отойти и оправиться, но перед этим вдруг вспомнил:

– А где Каринэ?

– Пошла к раненым. Вот девчонка-то молодец! И откуда же у нее столько силы находится…

Мишка Павлов вернулся к костру за мгновение до того, как в расположении лазарета появился поручик Васильев:

– Сидите, братцы, сидите, – махнул он рукой. Потом принюхался: – О, да я вижу, у вас тут богато!

– Присаживайтесь, ваше благородие! – Гаврила Сидоров показал офицеру на опрокинутую надгробную плиту. – Отведайте солдатской каши.

– Нет, братец, идти мне надо к себе, в роту, – с видимым сожалением отказался поручик и перевел взгляд на Павлова: – Как дела, господин эскулап? Полковник велел тебе срочно прибыть к нему в штаб, с полным рапортом. Сколько раненых было, сколько, царствие им небесное, за ночь преставилось, да кого в строй вернули…

Молодой офицер вдруг расплылся в улыбке, и непроизвольно расправил широкие плечи:

– Здравствуй, милая девушка!

Вышло так, что он первым заметил появление Каринэ – и стоявшему к ней спиной Мишке Павлову это показалось отчего-то неправильным и неприятным.

– Доброго утра, красавица!

– Здравствуйте, господин поручик, – голос у девушки был тихий, усталый, но очень красивый.

– А отчего это ты в лазарете? Тебя в штабе уже обыскались…

– Я пока что тут, с ранеными, господин поручик… Брат мой, не знаете, не вернулся?

– Пока не видел. Однако же непременно вернется! – заверил Васильев и спохватился: – Господин полковник велел всех строго-настрого предупредить, чтобы между солдатами впредь не распространялись опасные слухи. Понятно?

– Какие слухи? – удивилась Каринэ.

– Да про сокровища, – отмахнулся поручик.

– Про какие сокровища?

– Какие? Известно, какие… – Поручик Васильев показал рукой на казначейскую повозку, возле которой топтались на круглосуточном карауле двое солдат. – Те сокровища гянджинского правителя Джавад-хана, которые мы будто бы вывезли из Елизаветполя вместе с кассой полка. С тем, чтобы они вновь неприятелю не достались.

…Когда фигура молодого офицера растворилась в предрассветном сумраке, Гаврила Сидоров, Мишка и Каринэ сели завтракать.

– Чего это они все обзываются? Командир наш вчера, да сегодня поручик еще… – облизывая деревянную ложку, поинтересовался вслух Мишка Павлов. – Эскулап… что за слово такое диковинное?

– Не слыхал никогда, – пожал плечами бывалый и многое повидавший солдат.

– И я не знаю, – сообщила девушка. – Но не думаю, чтобы в нем было что-то обидное…

– Это шутка такая, наверное, между господами, – поддержал ее Сидоров. Обернувшись, он некоторое время рассматривал караульных у казначейской повозки. Потом опять перевел взгляд на собеседников, расположившихся возле костра:

– Ну, а что ты-то скажешь, дочка? У этого хана и вправду имелось большое богатство?

– Я не знаю, – немного задумалась Каринэ. – Рассказывают, что крепость Гянджа была основана тысячу лет назад, во времена арабского халифа аль-Мутавакиля и была названа так из-за найденной там сокровищницы. Потому что арабское слово «джанза», или «гандз», у армян означает «большой клад», «сокровище»… Все те, кто нападал на Гянджу, непременно искали сокровища древних правителей – и кочевники-дикари, и грузины, и персы, и турки-сельджуки. Говорят, что когда монголы захватили город, они страшно пытали оставшихся жителей, чтобы узнать у них тайное место хранения золота и драгоценностей …

Наскоро перекусив, Мишка Павлов достал из мешка лазаретную книгу и отправился пересчитывать всех, кто умер от ран в эту ночь, и тех, кому еще предстояло, по Божией воле, поправиться или умереть в скором времени. По пути он почти против собственной воли то и дело посматривал в сторону казначейской палатки, возле которой как раз в это время менял часовых рыжеволосый капрал с повязкой на голове.

…Наступивший день обошелся почти без заметных атак со стороны неприятеля – осторожный, наученный опытом прошлых потерь Пир-Кули-хан ограничился пушечной канонадой. К тому же, чтобы ускорить капитуляцию русских, он решил отрезать осажденный лагерь от воды, установив с этой целью на противоположном берегу, над рекой, четыре батареи фальконетов[6]6
  Фальконет (от англ. falconet – молодой сокол) – легкое артиллерийское орудие калибра от 1 до 3 фунтов (диаметр канала ствола 45–65 мм).


[Закрыть].

В результате, до самого позднего вечера силы русских солдат истощал нестерпимый зной, мучала жажда и поражали огнем почти непрестанные выстрелы неприятельских пушек. Количество раненых и убитых во второй день сражения оказалось вполне сопоставимо с потерями, которые были понесены отрядом во время атак неприятельской конницы и пехоты. Сам полковник Карягин, контуженный три раза в грудь и в голову, получил еще и ранение в бок навылет. Майор Котляревский также получил осколок в ногу, из фронта выбыло большинство офицеров, почти все батальонные, ротные командиры. Солдат не набиралось и ста пятидесяти человек, годных к бою…

Несколько раз Пир-Кули-хан через парламентеров предлагал полковнику сложить оружие, однако неизменно получал отказ. Впрочем, далее держаться без воды и под обстрелом было невозможно…

– Пойдем, ребята, с Богом и вспомним пословицу: двух смертей не бывать, а одной не миновать; умереть же, вы сами знаете, лучше в бою, чем в госпитале. И церковь святая за нас помолится, и родные скажут, что мы умерли как должно православным!

Командовать отрядом, которому предстояло совершить ночную вылазку против батарей неприятеля, было доверено капитану Парфенову. Отряд его состоял исключительно из охотников-гренадеров, специально обученных для штыкового боя, а также из опытных стрелков-егерей, с которыми вызвались идти поручики Клюкин, Ладынский, Лисенко и неизменный их приятель подпоручик князь Туманов.

Выступили затемно.

Поначалу из лагеря еще можно было разобрать удаляющиеся шаги и случайное бряцание оружия. Потом на какое-то время все стихло – до тех пор, пока в неприятельском стане почтенные муэдзины не начали призывать правоверных к утренней молитве «фаджр». И как будто в ответ по горам раскатилось внезапное эхо от первого выстрела…

Нужды передвигаться скрытно больше не было.

Капитан Парфенов осенил себя крестным знамением и подал команду;

– На руку, братцы!

Отряд пошел в штыки.

Солдаты в несколько мгновений одолели расстояние, отделявшее их от берега, и тотчас же устремились вброд, прямо на персидские батареи. Первая из них была захвачена врасплох, и все находившиеся при ней переколоты штыками. Сразу после этого, не дав образумиться бывшим на второй батарее, отважный поручик Ладынский скомандовал свои егерям: «Вперед!», и никто из неприятелей вновь не успел спастись. На третьей батарее персы все же попытались оказать организованное сопротивление, однако столь же тщетно – четвертая же батарея досталась атакующим вообще без хлопот, потому что обслуга ее перепугалась и убежала. Таким образом, пятнадцать фальконетов, причинявших большой урон русскому лагерю, менее чем в полчаса были отбиты без всякого урона со стороны нападавших.

Разорив неприятельские позиции над рекой, капитан Парфенов со своим людьми и с трофеями возвратился обратно, в расположение отряда. Вышедший перед строем, чтобы поблагодарить солдат и офицеров, полковник Карягин даже не смог найти подобающих слов – и закончил свою короткую речь тем, что перецеловал их всех на суворовский манер:

– Низкий поклон вам, чудо-богатыри!

К этому времени под командою у него оставалось всего триста пятьдесят офицеров и нижних чинов, половина которых имела ранения разной степени тяжести. Поэтому насладиться заслуженным отдыхом никому из участников вылазки не удалось – сразу же с построения их отправили на позиции, для отражения новых атак.

– Ваше высокоблагородие! – Несомненный герой дня, Парфенов, прослужил на Кавказе с полковником не один год, они крепко дружили, однако при посторонних общались между собой, соблюдая субординацию. – Егеря взяли пленного, неприятельского офицера.

– Где же он, господин капитан?

– В лазарет отнесли.

– Сильно раненый?

– Никак нет! Ну, не так, чтобы очень… – покачал головою Парфенов. – Отбивался отчаянно, вот и пришлось его прикладом успокоить.

– Господин капитан, пусть этого пленного приведут, если это возможно, в порядок. И доставят ко мне без промедления! – распорядился полковник Карягин. Потом посмотрел на дежурного адъютанта: – Да, и вызовите еще эту, как ее… Каринэ, переводчицу…

Спустя четверть часа в помещение штаба солдаты под руки приволокли плененного персиянина, которому на вид можно было дать немногим более двадцати лет. Лицо его портил огромный кровоподтек, торопливо прикрытый не слишком умелой повязкой, один глаз заплыл, а расшитый серебряной нитью кафтан оказался разорван почти от подола до рукава. Локти пленного были накрепко стянуты за спиной его же собственным кашмирским кушаком.

– Скажи ему, чтобы не боялся за свою жизнь.

На допросе присутствовал кроме Павла Михайловича Карягина и майора Котляревского также румяный поручик Лисенко, который в атаке на батарею командовал подразделением, пленившим вражеского офицера. Переводила Каринэ:

– Он говорит, что ничего не боится, потому что жизнь правоверного в руке Аллаха.

– Ответ, достойный храбреца, – кивнул полковник.

– Он также предлагает вам, пока не поздно, самим сдаться на милость победителя, знаменитого полководца, наследного принца Аббас-Мирзы, – перевела Каринэ.

– Причем же тут Аббас-Мирза? Разве против нас сейчас сражается не Пир-Кули-хан?

– Хан – всего лишь начальник передового отряда. Он слишком стар и слишком осторожен. Он постоянно бережет своих солдат… – поморщился пленный. – Принц уже давно стер бы ваш лагерь с лица земли! Но немного осталось, уже сегодня вечером он подойдет сюда со всем своим несметным войском…

Карягин и Котляревский обменялись короткими, быстрыми взглядами, однако пленный уже оборвал себя на полуслове. Лицо его перекосилось – либо от боли, либо из-за того, что прозвучало нечто лишнее.

– Спроси, кто он такой? И как его зовут?

– Он не желает отвечать, – перевела Каринэ.

– Но, однако же, согласитесь – разве не следует нам понимать, с кем именно мы сейчас обсуждаем условия капитуляции?

Этот довод показался пленному достойным внимания. После короткой паузы он все-таки решил назвать себя:

– Я Мехмед, родной племянник Джавад-хана Зиядхан-оглы Каджара.

– Последнего правителя Гянджи?

– Да, вы, русские, подло напали на него и убили!

– Хан погиб в честном бою.

– Он говорит, что носит равный твоему званию чин серенгха[7]7
  Полковника


[Закрыть].

– Гляди-ка… ведь и правда, птица не простая нам попалась, – заметил Павел Михайлович. – Будем, значит, знакомы! Я – полковник Карягин, а это – мой заместитель, майор Котляревский…

Наконец пленный все-таки удостоил собеседника взглядом:

– Он говорит, что в персидском войске уже знают вас и ваших офицеров. Поэтому и предлагает перейти на службу к наследному принцу.

– И что же нам делать у принца?

– Разве господину полковнику не известен пример Самсон-хана?

Услышав это имя, офицеры снова переглянулись. Человек, про которого только что упомянул пленный, был известен и проклят среди русских войск, находившихся на Кавказе. Этот самый Самсон Макинцев происходил из солдатских детей, отличился в боях против горных племен, но три года назад в чине вахмистра дезертировал из Нижегородского драгунского полка. Поступив «наибом», то есть поручиком, в персидский Эриванский пехотный полк, Самсон Макинцев тут же принялся вербовать в свою роту соотечественников из числа военнопленных и дезертиров. Очень скоро его рота, а затем и отдельный пехотный батальон, организованные по российскому образцу, стали самыми боеспособными в армии наследного принца Аббас-Мирзы, за что сам Макинцев получил чин «явера» (майора). Тогда же Макинцев, по слухам, перешел в мусульманскую веру и взял себе новое имя – Самсон-хан.

– В бою русские проявляют отменную храбрость и выучку. Оттого те из них, что поступили на персидскую службу, пользуются особым расположением его высочества принца Аббас-Мирзы…

Офицеры в очередной раз обменялись между собою короткими взглядами. Разумеется, русский солдат, хотя бы и преступный, бежавший из своего отечества по разгулу или своеволию, был несравненно способнее к отправлению обязанностей регулярной военной службы, чем ленивый персиянин, не понимавший ни пользы дисциплины, ни необходимости ей подчиниться. Поэтому не так трудно было поверить, что наши дезертиры приобрели за короткое время доверие персидских военачальников, сохранили его и даже увеличили отвагой и смекалкой, которые свойственны русскому человеку.

– Каждый ваш офицер, перешедший в персидскую службу, сразу же получает звание на два чина выше, чем имеет сейчас, и богатый оклад. Принц Аббас-Мирза также дарует своим русским офицерам хороший дом с фруктовым садом, деньги на свадьбу и на обзаведение хозяйством…

Пленный говорил так горячо и быстро, что Каринэ, вполне владевшая и русским, и персидским языками, едва успевала переводить его слова:

– Нижних чинов в русских ротах телесно никто не наказывает, им всегда своевременно платят жалованье, дозволяют жениться на персиянках и между походами проживать в своем собственном доме!

Полковник Карягин как будто в задумчивости покачал головой и обратился к солдатам, стоявшим на карауле у входа:

– Да уж, трудно не соблазниться! Вот вы что бы выбрали, братцы? Тут тяжелая лямка на долгие годы, а там – дорогая свобода и жен вволю…

– И, не дожидаясь ответа, полковник переспросил:

– Что он еще говорит?

– Он говорит, что наследный принц Аббас-Мирза обещает не принуждать вас сражаться против своих. Слава Всевышнему, у персидского шаха имеется много других врагов – это курды, афганцы и прочие непокорные племена. Вам дозволено будет даже сохранить вашу христианскую веру, если пожелаете!

– Надо же, как удачно…

– Наследный принц Аббас – Мирза обязательно станет шахом, и тогда мир признает вернувшееся величие Персии! Раньше он уже разгромил хана Джафаркулу, переметнувшегося на русскую сторону, и обрел славу опытного полководца. Также вряд ли вы позабыли, как в битве при Уч-килсы его славная конница превратила вашу пехоту в беспомощную толпу и захватила четыреста пушек[8]8
  В действительности русский отряд под командой Портнягина утром 24 июля 1804 г. неподалеку от села Учкилсы (Эчмиадзин) принял бой с многократно превосходящими силами Аббас-Мирзы. Русские действительно принуждены были отступить. Перестроившись в каре, они на протяжении 20 вёрст, в течение 14 с половиной часов отбивались от неприятеля – в таком организованном порядке, что ни одного трофея не осталось в руках персов, и даже тела убитых принесены были в лагерь.


[Закрыть]! По распоряжению его высочества значительно снижены налоги для жителей Южного Азербайджана. Вдобавок им была оказана значительная материальная помощь, и это намного облегчило положение в деревне. В Тебризе, в азербайджанской столице, уже открыта современная типография по западному образцу – наш мудрый принц покровительствует возрождению науки и литературы, он восстановил свои законные права над Иреванским ханством…

– Что же, если мы не согласимся на капитуляцию? – оборвал персиянина Павел Михайлович.

Пленный выслушал этот вопрос и ответил:

– Мы всем твоим солдатам перережем горло, клянусь Аллахом! С офицеров заживо сдерем кожу и натянем ее на барабаны…

Каринэ в замешательстве опустила глаза, но потом все-таки заставила себя продолжить перевод:

– А меня он пообещал отдать на забаву своим самым грязным и диким кочевникам. Чтобы они долго сделали со мной все, что захочется, пред тем, как забить камнями насмерть…

Все детали и обстоятельства допроса стали известны Мишке Павлову от самой Каринэ, которая тотчас же после его окончания вернулась в лазарет.

– Я пойду и убью этого… этого… слышишь? – В подтверждение этих слов Мишка выдернул из-за пояса острый кавказский кинжал. – Даром что пленный!

– Ничего не бойся, дочка, – в свою очередь попытался успокоить юную красавицу солдат Гаврила Сидоров. – Уж мы тебя в обиду не дадим!

– Да мне и не страшно… – улыбнулась Каринэ сквозь слезы.

Ее старший брат еще не возвратился, и девушка была намного более обеспокоена его судьбой, нежели собственным будущим.

Впрочем, на разговоры по этому поводу времени уже не оставалось. Еще до наступления полуденной жары персы двинулись в очередную атаку, рассчитывая наказать русский лагерь за дерзкую вылазку, отбить взятого в плен благородного офицера из рода Каджаров, а также вернуть фальконеты.

В лазарете опять закипела работа, не прекратившаяся до наступления глубокой ночи.

А на следующее утро со стороны неприятеля вдруг послышалась беспорядочная стрельба, бой бесчисленных барабанов, пронзительное гудение военных труб и победные крики. Позже стало известно, что возбуждение это было вызвано среди персов долгожданным прибытием принца Аббас-Мирзы, подошедшего со своим тридцатитысячным войском на помощь передовому отряду Пир-Кули-хана.

Также выяснилось, что минувшей ночью из расположения русского лагеря дезертировали поручик Лисенко и шестеро нижних чинов…

6. Замок

«Переход из оборонительного положения в наступательное – одно из самых затруднительнейших действий на войне».

Наполеон Бонапарт

На рассвете 27 июня принц Аббас-Мирза бросил на решительный штурм укрепленного лагеря всю свою конницу и батальон отборных пехотинцев. С ужасающими потерями для обеих сторон русским все-таки удалось отбить это нападение – однако отчаянные атаки неприятеля не прекращались до наступления темноты. Аббас-Мирза продолжал приступ за приступом, и, хотя все они были отражены, у осажденных почти не осталось ни боеприпасов, ни продовольствия.

«Тифлисского мушкетерского полка подпоручик Жудковский, – писал главнокомандующему об этом дне Карягин, – который, несмотря на рану, вызвался охотником при взятии батарей и поступил как храбрый офицер, и 7-го артиллерийского полка подпоручик Гудим-Левкович, который, когда почти все канониры его были изранены, сам заряжал орудия и подбил лафет под неприятельскою пушкою».

В распоряжении полковника теперь нельзя было насчитать, без учета раненых, даже полутора сотен штыков. Запасы пуль и пушечных зарядов подходили к концу. Солдаты уже доели последние сухари, оставшиеся им от погибших товарищей – они измучились до крайнего предела, удерживая изо дня в день оборону под палящими лучами солнца, а лица офицеров стали серыми от пыли и пороха.

По всем правилам ведения войны, без сомнения, признано было бы совершенно невероятным для столь незначительного отряда держаться столь долгое время против тридцатитысячной вражеской армии. И никто не посчитал бы предосудительным поступок командира такого отряда, прикажи он сложить оружие перед неприятелем. Следовательно, наследный принц Аббас-Мирза вполне мог бы прекратить без особого смысла растрачивать своих воинов – но спокойно и терпеливо мог дождаться капитуляции русских.

– Значит, он пока не собирается двигаться дальше?

Дорога на Елизаветполь и далее, на Тифлис, была сейчас для персиян практически открыта. Однако же вместо того, чтобы воспользоваться этим и разорить дотла российскую столицу на Кавказе, наследный принц Аббас-Мирза со всей своей огромной армией который день топтался здесь, у безымянного холма со старыми могилами.

– Аббас-Мирза желает прежде захватить несметные сокровища Джавад-хана, которые находятся здесь, под вашей охраной, – перевела сестра ответ Вани.

Молодой армянин, возвратившийся в лагерь, был тотчас же проведен в помещение штаба, и вот уже более часа беседовал с командиром отряда и с его заместителем.

– Да, этот принц вчера опять присылал к нам парламентера, – кивнул полковник. – Он пообещал представить свободный выход в любом направлении, с личным оружием и под развернутым знаменем – в обмен на пушки и… обозное имущество.

– Любопытное предложение, – усмехнулся майор Котляревский..

– Откуда же он знает про сокровища? – Павел Михайлович Карягин перевел долгий взгляд со своего заместителя на проводника.

– Очевидно, от перебежчиков. От вашего офицера и от его солдат… – предположил Вани.

Несомненно, предательство поручика Лисенко произвело крайне тяжкое впечатление на весь отряд. Чтобы не возбуждать этим постыдным эпизодом оставшихся нижних чинов, между ними был распространен слух о том, что Лисенко был со своими солдатами отправлен для фуражировки за пределы лагеря, где и попал в неприятельскую засаду. В подтверждение этого даже приводился рассказ некоего фельдфебеля Петрова, который как будто был непосредственным очевидцем произошедшего. «Как только мы пришли в деревню, – рассказывал он у костра своим товарищам, – господин поручик тотчас приказал нам составить ружья, снять амуницию и идти по саклям. Я доложил ему, что в неприятельской земле так делать не годится, потому что, не ровен час, может набежать неприятель. Но господин поручик на меня крикнул и сказал, что нам бояться нечего. Я распустил людей, а сам, словно чуя что-то недоброе, взобрался на курган и стал осматривать окрестность. Вдруг вижу: скачет персидская конница… «Ну, – думаю, – плохо!» Кинулся в деревню, а там уже персияне. Я стал отбиваться штыком, а между тем кричу, чтобы солдаты скорее выручали ружья. Кое-как успел это сделать, и, мы, собравшись в кучу, бросились пробиваться. «Ну, ребята, – сказал я, – сила солому ломит; беги в кусты, а там, Бог даст, еще и отсидимся!» С этими словами мы кинулись врассыпную, так что обратно до лагеря я дошел в одиночку…»

«Что делать, братцы? – обратился к солдатам Карягин, как раз в этот момент оказавшийся рядом. – Горем беды не поправишь, будем делать свое дело и станем защищаться до последней капли крови…»

Сам он лучше других понимал, что предательство одного офицера ложится позорным пятном на весь славный 17-й Егерский полк. К тому же, в довершение всех своих низостей, этот чертов поручик Лисенко увел за собой, без сомнения, в качестве пропуска и залога доверия со стороны врагов, пленного неприятельского полковника…

– Кроме этого, у персиян повсюду много шпионов, – перевела Каринэ слова старшего брата.

– Значит, знает Аббас-Мирза и про то, сколько нас… и про наше теперешнее положение… – пробормотал себе под нос Карягин. Прежде чем наклониться над картой, он аккуратно смахнул с нее свежую пыль и какие-то мелкие камешки:

– Майор Лисаневич в своем донесении написал, что возможности выбраться из Шуши и подойти мне на помощь по-прежнему не имеет. Это действительно так? Вы ведь сами там были, мой друг, и все видели собственными глазами, вот и скажите.

– Да, – ответил Вани-юзбаши. – Это так. Крепость окружена очень плотным кольцом неприятеля.

– Но вы сами-то в ней побывали – однако вернулись?

– Брату было значительно проще, – перевела Каринэ. – Он был один. И он местный уроженец. В деревне Храморт до сих пор живут родственники нашего отца: мелик[9]9
  Мелик – князь, владетель княжества (меликства) в восточных областях Закавказья.


[Закрыть] Адам, сын мелика Меджлума Чаропертского, Асри-бек Пирумов и другие армяне, которые не равнодушны к борьбе христиан против персов…

– Павел Михайлович, если даже какая-то часть гарнизона Шуши и сумеет прорваться через окружение, – решил высказать свое мнение Котляревский, – противник никак не позволит ему добраться до лагеря. Очевидно, что под прикрытием крепостных стен и пушек наши могут достаточно долго удерживать оборону. Зато на переходе в ущелье их обязательно остановят и перебьют совершенно бессмысленно.

– Да, пожалуй, – согласился Карягин. – Но, с другой стороны, вряд ли мы с двумя сотнями человек при двух пушках перебьем всю неприятельскую армию. Не правда ли, Петр Степанович?

Котляревский едва улыбнулся в ответ на не очень веселую шутку:

– Через день у нас кончатся пули и порох.

– Значит, не мешало и нам бы укрыться к какой-нибудь крепости. Передохнуть, пополнить продовольствие, боевые припасы… – Полковник Карягин опять наклонился над картой.

– Не знаете, нет ли поблизости чего-нибудь подходящего? – вполне обыденным тоном, как будто интересуясь приличным трактиром или постоялым двором, спросил он у Вани-юзбаши.

– Шах-Булах! – произнес тот в ответ, почти не раздумывая.

На военной карте полковника была обозначена речка с этим названием, которую русский отряд преодолел утром перед началом сражения.

– Вот здесь, несколько верст по течению – укрепленный замок, он так же и называется. Это настоящая сильная крепость.

– В ней большой гарнизон?

– Нет, не очень большой. К тому же, персы не ожидают нападения.

Тем не менее, было понятно, что замок придется брать штурмом. Да и возможно ли будет вообще дойти до него с истощенным отрядом, имеющим на руках столь громадное количество раненых?

Заговорил Вани, и сестра вновь начала переводить его слова:

– Идти напролом нельзя, нас уничтожат без всякой пользы. Доверьтесь мне, я знаю Карабах, как свои пять пальцев, и проведу вас по таким тропам, по которым никто не ходил и которые потому почти не наблюдаются персиянами. К тому же в ночное время их лагерное расположение никогда не охраняется, а конных патрулей не так уж много.

– А пройдет ли там артиллерия? – уточнил Карягин.

– Где не пройдет, там мы перенесем ее на руках. Я спасу и людей и пушки!

– Павел Михайлович, а как же принц Аббас-Мирза? – напомнил майор Котляревский. – Не продолжит ли он наступление на Тифлис, если мы ускользнем из его окружения?

– Нет, не думаю, дорогой Петр Степанович, – отрицательно покачал головою Карягин. – Полагаю, напротив, что он от нас долго теперь не отвяжется…

С благодарностью отпустив от себя отважного проводника и его сестру, полковник вместе со своим заместителем сел писать донесение главнокомандующему князю Цицианову:

«Поспешая донести Вашему сиятельству сколь можно кратко о прибытии Аббаса-Мирзы и о последнем его сражении, доношу, что я, дабы не подвергнуть совершенной и очевидной гибели остаток отряда и спасти людей и пушки, предпринял твердое решение пробиться с отважностью сквозь многочисленного неприятеля и занять Шах-Булахскую крепость. Что же случится при отступлении и занятии Шах-Булаха, о том донести не замедлю…»

…Незадолго перед тем, как полковник Карягин объявил отряду о своем решении, наконец-то отмучался молодой подпоручик, получивший ожог всего тела от попадания зажигательного снаряда, выпущенного неприятелем еще в первые часы боя. Что положено делать с подобными страшными ранами Павлов даже не представлял, помочь не мог решительно ничем – и лишь время от времени промокал его почерневшую, кровоточащую кожу подсолнечным маслом.

Как ни странно, на пятые сутки почти непрерывного противостояния с персами, число раненых в лазарете заметно убавилось. В первую очередь, это было вызвано тем, что сюда после вылазки на вражеские батареи почти не приносили новых контуженных артиллерийским огнем или тех, кого защепило осколками гранат и ядер. Кроме того, очень многие умерли от болевого шока или от скорой горячки, вызванной загниванием ран.

И не то, чтобы Мишка за эти дни стал совсем равнодушен к чужому страданию. Просто он приобрел свыше некоторую спасительную привычку – для того чтобы, по мере возможности, исполнять свое дело и облегчать участь раненых. У него, волей случая заменившего полкового врача, появились сноровка и навык при наложении перевязок, а также необходимая твердость руки для извлечения пуль и для удаления изуродованных конечностей. Он вполне уже мог поесть что-нибудь между делом, он притерпелся и к запаху смерти, и к пятнам крови на обрывках одежды, и к стонам, которые не прекращались над лазаретом ни на минуту. Он засыпал без видений, когда появлялась такая возможность.

Очевидно, по этой причине приказ о выступлении был воспринят Гаврилой Смирновым и Мишкой без радости или восторга, но с явственным облегчением. Они оба, как и большинство обитателей лагеря, предпочитали бы для себя смерть в открытом бою, нежели затянувшееся ожидание безответной расправы и плена.

Костров в эту ночь разжигали не более, но и не менее, чем обычно. При их скудном свете солдаты зарыли и закидали камнями трофейные фальконеты. Таким же образом майор Котляревский распорядился поступить и с могилами павших товарищей – чтобы неприятель не имел возможности надругаться над их телами.

Обозные телеги оставили на разграбление неприятелю – чтобы ввести его в заблуждение и, по возможности, удержать от преследования хотя бы на первое время.

По недостатку лошадей егеря и гренадеры тащили орудия на лямках. Колеса пушечные было приказано смазать еще раз и обмотать шинелями. Верхами ехали только три офицера: полковник Карягин, майор Котляревский и герой недавней вылазки против неприятельской батареи поручик Ладинский, получивший ранения в ногу и в грудь – да и то потому лишь, что солдаты сами не допустили их спешиться, обещая на руках вытаскивать пушки, где это будет нужно. Исключение было сделано также для казначейской и лазаретной повозок, в которые согласно личному распоряжению полковника все-таки запрягли по паре крепких лошадей.

Большинство раненых забрали на носилки. На лазаретную телегу положили несколько человек, при которых остался один Павлов – девушка-переводчица была теперь неотлучно при брате, а солдат Гаврила Сидоров ушел к себе в роту. На прощание он отечески потрепал Мишку по затылку:

– Что повесили нос, господин помощник полкового лекаря? Это, братец, еще ничего, пустяки… я вот слышал, что будто бы государь наш Петр Третий в морском городе Кронштадте после осмотра госпиталей предписал, чтобы все больные матросы немедленно выздоровели!