Текст книги "Золото Джавад-хана"

– Ну и как?

– Да никак! Ничего не поделаешь, коли прикажут…

Перед выходом не досчитались нескольких солдат на линии. То ли их выкрали неприятельские лазутчики, то ли сами они дезертировали, или перебежали к противнику вслед за Лисенко… в любом случае переменять решение было поздно.

Помолившись, полковник Карягин велел зарядить пушки картечью:

– Ну, с Богом!

И так в самую полночь на 29 июня, тихо, без шума отряд его выступил в новый поход…

Безусловно, успеху отчаянного предприятия способствовали непогода, непроглядная темень, но, в особенности – отвага и ловкость проводника.

Впереди шагал сам Вани-юзбаши – он указывал путь. Рядом с проводником, на породистом буланом жеребце ехал заместитель командира полка майор Котляревский. Объяснялись они между собой без переводчика – на всякий случай полковник Карягин оставил сестру Вани при себе, в середине колонны. Впрочем, для того, чтобы понимать друг друга, майору и проводнику вполне хватало некоторого количества простых жестов.

Следом за авангардом в молчании продвигался отряд, старавшийся ничем себя не обнаружить.

…Редкую линию неприятельских пикетов, выставленных вокруг лагеря, миновали благополучно. Незаметно удалось обойти также персидский отряд, охранявший большую дорогу. Однако сразу после этого из темноты, на расстоянии пистолетного выстрела вдруг появился дозор, состоявший из нескольких всадников.

С этим конным разъездом было покончено в считанные мгновения. Но, к сожалению, выстрелы, внезапно прогремевшие в ночной тишине, тотчас были подхвачены остальными персидскими караулами, породив беспокойство в неприятельском стане.

Скрываться дальше не имело смысла – важнее скрытности стала теперь быстрота передвижения.

– Поторопитесь, братцы!

– Скорее, скорее…

– А ну-ка, поспешай! Навались! – в полный голос подбадривали своих солдат те немногие офицеры и унтер-офицеры, которые еще оставались в строю.

Пока противник просыпался, пока принц Аббас-Мирза разобрался, в чем дело, пока поднимал войска и направлял их в погоню – сплоченный отряд русских воинов быстрым шагом преодолел уже с десяток верст по холмам и ложбинам и очутился у стен Шах-Булаха. Более того, точно, как и предвидел полковник Карягин, значительная часть неприятелей, вместо того чтобы устремиться в опасную погоню, отдала предпочтение безнаказанному и приятному разграблению русского лагеря…

Начинался рассвет. На возвышенности перед Карягиным темнела грозная и суровая каменная ограда замка Шах-Булах с шестью зубчатыми круглыми башнями. По приданиям, крепость эта была возведена шахом Надиром, а свое название получила от небольшой реки, протекавшей рядом. По сведениям, которые сообщил проводник, комендантом здесь был близкий родственник и друг наследного принца Аббаса-Мирзы, которого звали не то Ифиал-хан, не то Эмир-хан. При нем находилось полторы сотни человек пехоты – к тому же в лесу, неподалеку, стояли резервы, состав и численность которых установить не удалось.

В ранних утренних сумерках на фоне чистого неба вырисовывались фигуры часовых, ходивших на стенах от башни к башне. Внутри же замка все оставалось безмолвно и тихо. Гарнизон, совершенно не ожидая нападения, покоился крепким предутренним сном.

Медлить, а тем более колебаться, было нельзя.

– Пушки вперед!

Солдаты подкатили орудия под самые ворота.

– Ну, с Богом, братцы! – перекрестился полковник Карягин.

– Пли! – скомандовал по его сигналу Гудим-Левкович, и артиллеристы произвели дружный залп. Обитые железом старые ворота рухнули, и тотчас же через возникший пролом в замок бросились гренадеры и егеря.

– За мной, ребята! – Поручик Васильев бежал на штурм одним из первых. Размахивая шпагой, он проскочил через густое облако колючей пыли, поднявшейся от пушечных зарядов – и, за неимением достойной цели в поле зрения, выстрелил из пистолета куда-то в сторону соседней башни:

– Ур-ра-а!

За крепостными стенами укрывался целый лабиринт из улочек и узких переулков, однако штурм оказался даже более скоротечным, нежели предполагалось. Весь бой занял приблизительно четверть часа. Кажется, немногие из неприятелей успели даже понять происходящее. Изумление и панический ужас овладели ими настолько, что гарнизон, почти не оказав сопротивления, убежал через стены к реке. Персияне оставили на месте более тридцати человек убитыми – включая своего храброго, но беспечного хана. Их резерв, стоявший в удалении, также оказался застигнут врасплох, поддался растерянности и в конце концов так и не пришел на помощь гарнизону.

«Крепость мною взята, неприятель прогнан из оной и из лесу с малой с нашей стороны потерею… – лаконично сообщил главнокомандующему полковник Карягин в очередном своем рапорте. – Ожидаю повеления Вашего сиятельства».

– Господин полковник!

Пока егеря дом за домом и двор за двором осматривали замок в поисках солдат противника, Михаил Павлович на площади возле мечети выслушивал доклады ординарцев. Потери были, действительно, невелики – всего двое убитых и несколько раненых. Однако в строю под командой Карягина теперь осталось только сто семьдесят девять офицеров и нижних чинов, а также сорок пять зарядов для пушек[10]10
  Узнав об этом, князь Цицианов 30 июля написал полковнику: «В отчаянии неслыханном прошу вас подкрепить солдат, а Бога прошу подкрепить Вас».


[Закрыть].

– Господин полковник… – голова капитана Парфенова немного подергивалась после контузии, так что говорить ему было достаточно трудно: – Крепостные ворота бы надобно укрепить поскорее.

– Вот, спасибо за дельную мысль! Выполняйте… берите людей, сколько надо – и выполняйте!

Действительно, не прошло и двух часов – едва-едва успели починить ворота и заделать брешь – как под стенами Шах-Булаха показались передовые конные отряды персов, отправленные в погоню. Наследный принц попытался с ходу выбить русских из укрепленного замка. Однако войска его, уже наученные горьким опытом безуспешных атак даже на самый обычный, построенный наскоро лагерь, не очень-то рвались сложить свои головы. Потеряв еще до обеда и понапрасну значительное количество своих солдат, рассудительный принц Аббас-Мирза решил начать с полковником переговоры.

…О появлении парламентеров перед стенами крепости, ее защитники прежде были оповещены пронзительными звуками сигнальных труб и рокотом персидских барабанов. Потом из-за пехотных линий появилась небольшая группа всадников, которые придержали коней на таком расстоянии, чтобы их можно было без труда разглядеть, но нельзя было бы достать прицельным выстрелом. И только удостоверившись в отсутствии у гарнизона сомнений относительно того, кто именно и с какой целью стоит перед замком, парламентеры неторопливо возобновили движение.

Впереди остальных, на белоснежном и породистом арабском скакуне, украшенном богатой сбруей, восседал серенгх Мехмед – родной племянник Джавад-хана и недавний русский пленник. Восходящее горное солнце почтительно отражало свои лучи от густой позолоты и драгоценных камней, которыми были усыпаны его оружие и темно-красный бархатный кафтан. Держался молодой Мехмед в седле вполне уверенно, и лишь аккуратная повязка на его глазу напоминала об ударе русского приклада. Посланника Аббас-Мирзы сопровождали несколько воинов в национальной азербайджанской одежде, один из которых оказался переводчиком.

– Погляди-ка ты, старый знакомый! – Полковник Карягин опустил подзорную трубу.

Они с майором Котляревским оборудовали свой штаб и наблюдательный пункт на самом верху главной башни, прямо над крепостными воротами. Теплый утренний ветер расправил походное знамя 17-го Егерского полка, и полотнище знамени медленно колыхалось теперь за их спинами.

– Видать, соскучился?

– Да уж, не иначе…

Павел Михайлович убрал со лба седую прядь волос и в очередной раз посмотрел на своих егерей, которые расположились по стенам замка с оружием, изготовленным для стрельбы – за время командования полком он запомнил всех унтер-офицеров и почти всех солдат по фамилии. Среди нижних чинов почти не оставалось уже офицеров, так что командовать батальонами, ротами и взводами было практически некому. Кроме этого, неожиданно выяснилось еще одно, в высшей степени неприятное, обстоятельство – первая же инвентаризация имущества, оставшегося от персов, показала, что никаких запасов продовольствия в крепости нет. И это притом, что остатки своего собственного обоза с мукой, сухарями и вяленым мясом пришлось бросить во время прорыва из окружения. Таким образом, за высокими, крепкими стенами замка, не поддающимися действию неприятельской артиллерии, отряд вполне мог отсидеться в безопасности. Однако ему грозил другой, более опасный враг – смертельный голод, против которого оказывались бессильны самые храбрые воины…

…Тем временем парламентеры медленно приблизились к воротам. Их предводитель опустил поводья, и арабский жеребец послушно замер перед башней. Вслед за Мехмедом придержали своих лошадей остальные всадники.

– Наследный принц Аббас-Мирза, да будут благословенны все его начинания… – заговорил Мехмед, после чего один из юношей принялся переводить эти слова на русский язык: – Наследный принц повелел мне передать полковнику Карягину, что уважает и ценит доблесть русских воинов. И только поэтому предлагает почетные условия капитуляции. Вы можете прямо сейчас же покинуть Шах-Булах и отправляться, куда пожелаете – под знаменами, с личным оружием и даже со своими пушками. Все остальное останется в крепости…

Когда переводчик закончил, Карягин и Котляревский многозначительно переглянулись:

– Что именно принц предлагает нам оставить? – уточнил Павел Михайлович, повысив голос.

– Вы сами знаете, что именно… – в ответ усмехнулся персидский посланник. И посчитав, очевидно, не слишком уместным подробное обсуждение темы, продолжил через переводчика: – Раненых можете забрать с собой, мы предоставим для этого лошадей и повозки! Но, если вы пожелаете, они останутся в крепости, под защитой и покровительством наследного принца. Им будет предоставлена помощь лекарей, пропитание и полное право самостоятельного определения своей судьбы.

Кто-то из офицеров негромко, но убедительно выругался.

– Те, кто пожелает, легко могут поступить на военную службу к персидскому шаху… Точно так же, как поручик Лисенко и остальные русские, которые сейчас находятся у нас. Этот ваш офицер уже получил от наследного принца Аббас-Мирзы в подарок породистого скакуна, драгоценную саблю и чин капитана! Солдатам вашим также выплатили большое жалование – вперед за три месяца. Принц желает создать в своей гвардии совершенно отдельный отряд русских воинов…

Последние слова переводчика едва не утонули в глухом, угрожающем ропоте, который прокатился по стенам замка. Однако персидский посланник продолжил:

– Разве стоит какое-то золото или драгоценные камни того, чтобы за него отдавать свою жизнь?

Видно было, что обращается Мехмед теперь не только к полковым командирам, но и ко всем тем, кто имеет возможность услышать его, стоя в полной готовности к предстоящему бою:

– Откуда и зачем вы, русские, пришли сюда? У вашего царя недостаточно своей земли? Ему понадобились наши древние кладбища, наши горы и виноградники? Мы все готовы погибнуть во имя Аллаха Всемилостивейшего и для своей родины – а за что умираете вы? За чужие богатства? Одумайтесь!

Юноша-азербайджанец переводил это с такой искренностью и с таким жаром, что майор Котляревский даже обернулся к полковнику – хорошо ли, что речи подобного рода доступны ушам офицеров и нижних чинов? Однако на лицах защитников крепости не угадывалось ни малейшего колебания или страха.

– Вы нам сделали очень почетное предложение! – неожиданно громко и четко прервал неприятельского переводчика Павел Михайлович Карягин. – Передайте наследному принцу, что мы крепко подумаем. И передайте ему еще, что нам нужно время на размышление – как это принято между армиями цивилизованных государств.

Персиянин задумался:

– Сколько времени вы хотите?

– Три дня и три ночи! Вопрос-то как-никак серьезный.

Мехмед выслушал переводчика, посмотрел наверх и кивнул с пониманием:

– Помощи дожидаетесь? Напрасно. Ваши главные силы разбиты и отступили к Тифлису…

– И еще мы хотели бы получать продовольствие в эти три дня! – не дослушав, потребовал Павел Михайлович. – Мясо, хлеб, соль, вино…

– Это невозможно!

– Ну, тогда-то уж мы определенно не станем сдаваться, – развел руками полковник Карягин. – Так прямо и передайте его высочеству наследному принцу!

Посланник Аббас-Мирзы несколько долгих мгновений молчал, изо всех сил пытаясь выглядеть невозмутимым. Затем, не произнеся более ни единого слова, он развернул коня и поскакал прочь от замка. Вслед за храбрым, но безрассудным Мехмедом из рода Каджаров последовала и вся его свита…

7. Шах-Булах

«Нет ничего смешнее, как читать в разных немецких, французских и прочих ведомостях о действиях нашей армии, все ложно, бесчестно и бессовестно написано…»

Михаил Кутузов

С утра пошел десятый день, как персияне обложили замок Шах-Булах.

Десятый день отборные войска Аббас-Мирзы стояли под его стенами.

Десятый день наследный принц чего-то ждал, не продвигаясь далее в российские пределы и ни на шаг не приближая победу в войне против русского императора.

– Опять едут! – показал Мишка пальцем на всадников, только что миновавших передовые позиции неприятеля.

– Да уж точно, пора бы им, – кивнул солдат Гаврила Сидоров без особого интереса.

– Припозднились чего-то…

Ежедневное появление перед крепостью парламентеров стало для ее обитателей таким же привычным, как завывание муэдзинов, окрестные горы, палящее летнее солнце или противные крики ослов, которые в неисчислимом множестве водились в лагере у неприятеля. По большей части, они появлялись с той целью, чтобы выведать хоть какие-то новости о событиях внутри замка. Или же пробовали заводить разговор с караульными, чтобы прельстить их сытой и спокойной службой в армии персидского шаха – но, конечно же, безрезультатно.

Поначалу в осажденную крепость даже доставляли продовольствие. Однако спустя всего несколько дней принц Аббас-Мирза догадался, что подобное показное великодушие с его стороны вовсе не производит на русских ожидаемого впечатления, и только отодвигает на неопределенное время капитуляцию гарнизона. Поэтому поставки мяса и муки были прекращены.

Кормить солдат и офицеров стало нечем. Несколько лошадей – своих и отбитых у персиян – были съедены быстро, закончилась даже пригодная в пищу трава. Наступил голод. Тем же, кто за годы воинской службы успел пристраститься к курению табака, было особенно тяжко – им приходилось сворачивать и набивать в трубки сушеные виноградные листья. Дым от этого зелья раздирал курильщикам гортань, вышибал слезу, а слюна становилась противной и горькой…

«Если Ваше сиятельство, – писал полковник в тайном донесении князю Цицианову, – не поспешите, то отряд может погибнуть не от сдачи, к коей не приступлю до последней капли крови, но от крайности в провианте…»

Достать необходимое довольствие и доложить главнокомандующему о положении в замке вызвался Вани-юзбаши, которого Павел Михайлович Карягин, майор Котляревский, да и все остальные защитники крепости, теперь не называли иначе как «добрый гений отряда», «верный друг» или «наш благодетель».

Получив секретную записку от полковника и тщательно припрятав ее на случай, если бы персияне его захватили, Вани поздней ночью спустился со стены. Он осторожно пролез мимо неприятельских караулов и, рискуя на каждом шагу своей жизнью, добрался в конце концов до родового селения Касапет, отстоявшего примерно в двадцати верстах от замка. В селении жили его отец и брат с семьями, и Вани-юзбаши точно знал, что у них есть запасы хлеба, надежно спрятанные от мародеров. Младшего брата своего по имени Акоп он тотчас же отослал в Елизаветполь с донесением от Карягина, а сам вместе с родными принялся заготавливать продовольствие. Следующей ночью, еще до наступления рассвета в Шах-Булах были благополучно доставлены сорок больших свежеиспеченных хлебов, изрядный запас чеснока и других овощей – полковник Карягин и Котляревский разделили все это между своими людьми, взяв для самих себя порцию, равную с остальными.

Как и следовало ожидать, этот первый удачный опыт побудил Карягина повторить вылазку за провиантом, отрядив с проводником для этой цели поручика Васильева и пятьдесят солдат. Экспедиция вышла из крепости ночью, счастливо пробралась мимо лагеря персов, оставшись ими не замеченной, и уже на достаточном отдалении от персидского лагеря вдруг наткнулась на конный разъезд. Неприятель был истреблен егерями без единого выстрела, только холодным оружием – так, что никому из дозорных не удалось спастись. Русские тотчас же засыпали их кровь землей, а тела убитых стащили в овраг и завалили там камнями и кустарником – исключительно для того, чтобы скрыть направление своего передвижения. К рассвету продовольственная экспедиция была уже в Касапете, затем проследовала в Джермук, откуда начала движение обратно – с мукой, хлебом, с дюжиной голов скота, с вином, фруктами, овощами, с кислым молоком и даже с парой больших котлов для приготовления пищи. Все это солдаты навьючили на быков и наступившей ночью после небольшого и скоротечного боя благополучно прорвались обратно в замок.

Разумеется, после этого неприятелем были усилены караулы, и вылазки за провиантом пришлось прекратить. Тем не менее находчивость и отвага Вани-юзбаши позволили русским просидеть за крепостными стенами еще неделю – пускай скудно, однако и без какой-то особенной крайности. Помимо этого, Карягин через дружественных армян получил достоверные сведения о расположении и о силах противника и даже личное послание от князя Цицианова, которое во многом определило дальнейшие планы и действия его отряда…

Однако долготерпение принца подходило к концу, и неминуемо приближалась развязка. В результате очередных переговоров был определен окончательный срок, после которого полковнику Карягину надлежало сдать крепость своим победителям – и наступал этот срок завтра утром…

За полторы недели относительного перемирия русский отряд отдохнул и оправился. Свободные от караулов нижние чины ночевали все вместе – под крышей, на старых персидских коврах или же на соломе, покрытой шинелями. Для каждого из офицеров было выделено отдельное помещение в домах, покинутых местными жителями – впрочем, и офицеров-то оставалось так мало, что поредевшими ротами часто командовали подпоручики.

По медицинской части у Мишки Павлова забот стало значительно меньше. Новых обитателей в лазарете не прибавлялось, некоторые умерли, но другие пошли на поправку. Тем не менее он и красавица Каринэ, как и прежде, все дни и все ночи проводили вдвоем, с постоянной заботой ухаживая за ранеными – меняли им повязки, промывали раны, кормили, поили, стирали белье и выносили нечистоты. Как оказалась, милосердная девушка не избегала никакой, даже самой неблагодарной и грязной работы. Ну, и Мишка стыдился хоть в чем-то отстать от нее, с каждым днем обретая какие-то новые навыки, необходимые для облегчения людских страданий.

К общему сожалению, отошедших в иной мир увечных и раненых теперь хоронить приходилось без батюшки – с тех пор, как во время последнего боя на кладбище был персидскою саблей зарублен отец Василий, обязанности полкового священника исполнять стало некому. Из-за этого многие умирающие солдаты, почувствовав близкий конец, подзывали к себе Мишку Павлова, чтобы рассказать ему о самом сокровенном. Потому что принять исповедь «страха смертного ради» может любой православный.

От отца Василия, можно сказать, в наследство перешел к Павлову мешок со Священным Писанием и немудреной церковной утварью. Все же прочее имущество полкового лазарета составлял теперь походный медицинский саквояж, немного нащипанной корпии и несколько полос материи, которые следовало использовать для перевязок. Лазаретная повозка была разбита и разобрана по доскам на дрова, а мази и порошки, даже самого непонятного назначения, давным-давно закончились.

Впрочем, полное отсутствие медикаментов никем не воспринималось как нечто, из ряда вон выходящее. Ведь даже сам генералиссимус граф Александр Васильевич Суворов придерживался того мнения, что «минералы и ингредиенции не по солдатскому воспитанию». По его мнению, самое важное для нижних чинов – сполна и в срок получить положенное довольствие, а чистота и опрятность способствуют его здоровью намного лучше любых костоправов и лекарей. Хотя, справедливости ради, следовало бы отметить, что генералиссимус нередко грешил против истины и своего собственного военного опыта в угоду красному словцу. Например, несмотря на расхожую суворовскую фразу «Пуля – дура, штык – молодец!», сам он, в действительности, отнюдь не умалял значения стрелкового оружия в бою. Во время легендарного взятия неприступного Измаила полководец заранее расположил батальон отборных егерей таким образом, чтобы они беглым прицельным огнем надежно прикрыли штурмовые колонны, уничтожая турецких офицеров и солдат и не позволяя им по-настоящему организовать оборону.

Вообще же, отношение к Суворову в русской армии того времени вряд ли можно было назвать однозначным. И не только среди паркетных генералов или завистников. Как-то раз Мишка Павлов случайно услышал конец разговора между раненным подпоручиком князем Тумановым и зашедшим его навестить капитаном Парфеновым. Офицеры беседовали о том, что покойный генералиссимус был, конечно, великий стратег, но солдат сберегал как-то странно – в Итальянском походе, в горах из двадцатитысячного корпуса потерял более шести тысяч человек, не произведя при этом почти ни единого выстрела и не причинив неприятелю никакого ответного урона…

– Эй, цирюльник! – послышался голос Карягина. – Пошел ко мне, быстро… бриться желаю!

Ожидавший такого распоряжения Мишка тотчас подхватил медный тазик, в котором уложено было все необходимое, и устремился на башню. Спустя минуту или две, бегом преодолев ступени лестницы, он уже накидывал полковнику поверх мундира чистый белый платок. После этого Мишка достал складную бритву, доставшуюся ему в наследство от покойного учителя, кисточку, остаток мыла. Плеснул в чашку немного воды и стал густо намыливать Павлу Михайловичу подбородок и щеки.

– Извольте вот так… еще немного, ваше высокоблагородие…

Хлопот, связанных с лазаретом, за время персидской осады у Мишки Павлова заметно убавилось. Зато пришлось Мишке вспомнить о своем основном ремесле, которому он обучался у старого немца-цирюльника. Командиры отряда, полковник Карягин и майор Котляревский неукоснительно требовали от своих подчиненных заботиться не только об оружии и личной амуниции, но и себя содержать в виде опрятном, согласно военным артикулам и уставам. При бороде и с усами дозволено было ходить только проводнику, армянину Вани-юзбаши, из уважения к местным обычаям.

Но, по совести говоря, даже этой работы у Павлова было немного. Нижние чины, по традиции, обходились собственными силами – подстригали друг друга «в кружок» или брились самостоятельно, как могли и умели. Господ офицеров, по большей части, выбило в кровопролитных сражениях с неприятелем, у молодых подпоручиков и поручиков щетина почти не росла – так что брить приходилось почти исключительно самого Павла Михайловича Карягина, заместителя командира полка Котляревского, капитана Парфенова и еще одного-двух человек.

– А ну-ка, братец, сделай так, чтобы они меня видели… и чтобы я мог их видеть!

Персидский музыкант, конечно, не был обучен подавать сигналы на европейский манер. Поэтому он просто огласил окрестности замка протяжным ревом своего рожка.

– Великий воин принц Аббас-Мирза напоминает русскому полковнику Карягину… – заговорил через переводчика все тот же Мехмед из рода Каджаров, который не раз в эти дни появлялся под стенами крепости, – …напоминает русскому полковнику о том, что полковник дал честное слово сдать без боя Шах-Булах не позднее завтрашнего дня! Наследный принц готов принять капитуляцию и подтверждает свое милосердное обещание позволить русскому отряду беспрепятственно выйти из замка в любом направлении! При этом наследный принц разрешает русским забрать с собой знамена, пушки и раненых. Офицерам также разрешается иметь при себе личное оружие. Все остальное имущество, которое находится в замке, должно быть признано собственностью наследного принца и оставлено в его распоряжении!

Парламентер был несколько обескуражен непривычным видом, в котором он застал полковника Карягина – одна половина щеки уже выбрита, вторая покрыта густым слоем пены, да еще и какой-то платок на погонах…

– Зачем напоминать? – дослушав перевод, пожал плечами командир отряда.

– Ты говоришь, твой принц уже готов принять капитуляцию?

– Да, наследный принц Аббас-Мирза готов. И опять подтверждает свои обещания.

– А мы, вот, видишь ли, еще готовимся… – полковник поднял руку и поднес ее к подбородку: – Но можешь передать, что я согласен! Пускай его высочество завтра утром занимает Шах-Булах.

У Мишки Павлова от неожиданности дрогнула рука, когда ему стал окончательно понятен смысл того, что произнес Карягин.

– Эй, братец, черт тебя дери! – полковник строго посмотрел на Мишку: – Почто зеваешь? Уж не зарезать ли меня собрался прежде персиянина?

– Никак нет, ваше высокоблагородие! Виноват…

– Ну, то-то же! – Карягин отодвинул его руку с бритвой, взялся за платок и вытер со щеки остатки мыла. Потом опять взглянул на группу конных персов во главе с Мехмедом: – Ты слышал? Так и передай его высочеству. Пусть завтра утром занимает крепость!

– Хорошо! – кивнул посланник, подобрав поводья. Его скакун сегодня вел себя немного странно: тихонечко всхрапывал, и то и дело дергал острыми ушами: – Наследный принц Аббас-Мирза согласен подождать до завтра! Но не дольше…

В следующее мгновение беспокойство арабского жеребца разъяснилось.

– А это принц велел вам передать, чтобы лучше думалось!

Тяжелый кожаный мешок размером с человеческую голову, висевший перед этим у седла Мех-меда, упал на землю и перекатился к замковым воротам. Персидский музыкант, прощаясь, громко протрубил в серебряный рожок, и всадники на рысях удалились от крепости.

– Чего застыл? Ступай-ка, братец, прочь отсюда… все, достаточно! – Полковник, не обращая более внимания на Мишку, обернулся к дежурному офицеру: – Пошлите-ка проверить, что там, только осторожно!

Наверное, следовало бы предположить, что простое мальчишеское любопытство заставит Мишку остаться где-нибудь неподалеку, чтобы хоть одним глазком посмотреть на содержимое мешка, подброшенного неприятелем. Однако же, наскоро похватав свои парикмахерские принадлежности, Мишка пулей бросился вниз по каменной лестнице.

А через пару минут он уже стоял перед входом в одноэтажную каменную постройку, выделенную командиром отряда для размещения раненых:

– Каринэ! Каринэ, где ты?

– Я здесь, что такое случилось? – девушка тут же возникла в проеме двери.

Сейчас она показалась Павлову еще прекраснее, чем обычно. Звуки голоса, непослушная прядь волос, выбившаяся из-под ее платка, раскрасневшееся лицо и даже большая плетеная корзина в руке, – все это заставляло отчаянно обмирать сердце Мишки.

– Послушай, мне нужно сказать тебе что-то важное!

– Хорошо, я сейчас, только сделаю до конца… – девушка показала на только что выстиранные перевязочные материалы, которое собиралась развешивать для просушки.

– Нет – пойдем! Пойдем прямо сейчас! – С неожиданным даже для самого себя напором Мишка перехватил корзину, отставил ее у порога и почти потащил девушку за угол временного лазарета, во внутренний дворик.

Это было укромное место, и подростки, случалось, не раз удалялись туда, чтобы остаться наедине, без посторонних ушей и насмешливых глаз. Здесь почти всегда была тень, и значительную часть пространства, укрытого между высокими каменными стенами, занимала казначейская повозка – последняя из полкового обоза, которую командир не позволил использовать на дрова. С противоположной стороны, прямо с улицы вход во двор днем и ночью караулили два солдата – однако молодые люди еще ни разу не попадали в их поле зрения.

– Послушай, Каринэ, мы сдаем крепость… завтра… но ты не бойся… я все придумал… – Мишка Павлов заговорил быстрым шепотом, будто опасаясь, что не успеет закончить: – Я отдам тебе свой мундир, сапоги, всю одежду… посажу вместе с ранеными – только волосы надо будет убрать, чтобы не поняли, что ты девушка…

– Подожди! – Каринэ положила свою ладонь на Мишкину, чтобы ответить.

Но не успела – юноша как будто проглотил окончание фразы и замер.

Проследив направление его взгляда, Каринэ поняла, куда именно смотрит Мишка. В одном месте шнуровка на казначейской телеге ослабилась, самый край парусины чуть-чуть отошел – но и этого оказалось достаточно, чтобы разглядеть пустое дно повозки. Никаких сундуков с драгоценностями и кувшинов, наполненных древними золотыми монетами, никакого оружия и украшений… Под выцветшей армейской парусиной не было ничего из тех великих сокровищ Джавад-хана, которые за минувшие дни, вопреки воле командиров и здравому смыслу, нарисовало солдатам и молодым офицерам воображение.

– Ну-ка, что вы тут делаете?

Появления майора Котляревского возле повозки не заметили ни сам Павлов, ни его собеседница. И теперь заместитель командира полка возвышался прямо над ними, сурово сдвинув брови и положив руку на эфес шпаги.

– Вот, ваше высокоблагородие… вот! – растерявшийся Мишка вскочил, вытянулся по стойке смирно и, вместо того чтобы отдать честь, указал на открывшийся уголок парусины: – Извольте посмотреть, ваше высокоблагородие!

Майор заглянул внутрь повозки, постоял, помолчал.

Наконец, он все же произнес, обращаясь отчего-то не к Павлову, а к сестре армянина-проводника:

– Плохо.

В голосе заместителя командира полка не было ни злости, ни даже особенного раздражения – только усталая озабоченность новой проблемой, которую непременно потребуется решать.

– Он никому ничего не расскажет! – Девушка неожиданно сделала шаг вперед, словно пытаясь загородить Мишку Павлова от суровой и несправедливой расправы. – Я обещаю, я клянусь! Я прошу вас, прошу вас, пожалуйста, будьте милостивы…

– Ишь ты! – покачал головою майор Котляревский, поначалу весьма удивленный подобной горячностью. Но потом на лице его промелькнуло даже некое подобие улыбки. – Ну, если уж такое дело…

Он перевел взгляд на замершего в полном недоумении Мишку:

– Отвечай-ка, братец, что ты там увидел?

– Там нет ничего, ваше высокоблагородие!

– Да не кричи ты… – поморщился Котляревский. – Ничего, значит, не видел?

При этом он опять посмотрел на Каринэ – которая, в свою очередь, не отводила глаз от Мишки до тех пор, пока тот не сообразил, какого именно ответа от него дожидаются.