Текст книги "Энциклопедия русской пустоты"

– Где ты был? – И уставилась с какой-то подпрыгивающей истеричностью.

– Гулял, – ответил он, играя губами. – Красиво тут! Как твоя рука?

– Нормально. – Юля метнула взгляд на забинтованную руку с сигаретой, и снова на него – этот тяжёлый каштан.

Не выдержав его, Сеня облокотился о перила, сверкнул зажигалкой, выдохнул дым. Мимо проходил Мороз: вечный ящик водки и косая борода с заиндевелой сединой…

– Александр Викторович! – окликнул его Сенька. – Здрасьте! А вы не подскажете, у кого про ведьм можно почитать?

Мороз подозрительно замер:

– А зачем тебе?

– Респондента нашёл хорошего.

– У тебя же другой блок был? – Мороз пощурился. – Про народную Библию, так?

– Ну Александр Викторович! Очень респондент хороший!

– Ну раз хороший… – усмехнулся тот в бороду и дальше пошёл. – Завтра дам тебе книжку Головина. А вы там давайте, на костёр приходите – у нас сегодня инициация.

– Обязательно! – крикнул Сенька и на Юлю посмотрел.

А экспедиция продолжалась. Тайком, на мельнице, Сенька с Соней встречались, целовались, гуляли по болотам, по дубровам: он задавал вопросы – Соня неохотно отвечала, целовались опять (не доходя известного предела), а Сенькина монография про ведьм – тучнела помаленьку…

– О, Ерофей Палыч! – заметил Сенька петуха, забредшего к ним в уголок (они и матрас какой-то приволокли, и котелок, и кружки).

Соня подняла головушку с его груди:

– Эко не Ерофе Палыц, эко другова – на мамку поглядует. Кыш отсель!

– А что за зёрнышки вы тогда на кухне считали?

– Ерофе Палыц у нас главной дя́дина, он отцёт передавах. Ты ишша не устал спрашивам? Не лихо тебе? – И протянула губы уточкой.

– Погоди, – Сенька отодвинулся и сел. – У вас на печи тогда лежал кто-то. Это же Серафима Петровна, да? Она ревенант? Возвращенец?

Соня приподнялась на локте, поправила волосы и, обжигая болотисто-зелёным взглядом, ласково проговорила:

– Ты б в местны кулёмки не лез, Сенецка, а то бабка хуй поставит.

– А это… кхм… плохо разве?

– А ты тада ни делов делать не сможешш, ни посцать сходить. И попы́ не в помо́чь – кто обаву поставил ейна токмо и снять можат.

– Интересно. – Сенька записал в телефон.

– Ужа-ты! Помолци.

– Ужаты́, – согласился Сеня и улыбнулся как довольный кот.

Нос её был похож на нос, а губы были похожи на губы – глаза, приблизившись, вдруг разбежались в лучики (взгляд довольной лисицы), руки обвили шею, Сонечкино лицо придвинулось, накинулось…

– И-и-и ещё… – пробормотал Сеня смущённо. – Вот когда…

Соня отпихнула его и уставилась как прелый лист: её личико моментально преобразилось в жужжащий ком ненависти – резко.

– Лешшой! Цё те нать? Изгаляца со мною? Ты меня цюхать хоцеш? Ляды тя дери! – выплюнула она с достоинством, оправила комбинезон, напялила сапоги и устремилась в камыш.

Сенька бросился за ней:

– Постой! Постой! – Он схватил её за руку: как цветок. – Ты не подумай, что я… Я без ума от тебя!.. Просто про банников и домовых у вас каждый второй рассказывает, а по кикиморам у нас голяк. Я только про кикимор – и больше ни одной вещи не спрошу! Клянусь.

Она обернулась – лицо переливалось, как бы не решаясь, на каком остановиться, – и закричала в глаза:

– Мне надоелы отвецять твои на́пусты вопроссы! Пошол вон!

И ушла – сапогами хлюпая – в липкое болото (камыш своими дудочками виновато прошуршал по белому бедру). Шагов через пять, она вдруг замерла. Глянула через плечо. Улыбнулась этой страшно-чарующей улыбкой в одну десну:

– Ладно… Споди сюды, я выкажу те кикимыр.

Сенька сбегал на мельницу за рюкзаком, вернулся, взял её за руку…

Побежали леса, побежали пространства, реки, холмы, сизые лунки озёр и разливы сосен – вдруг, они рухнулись вниз, где не было камышей, только спички деревьев, мшистые ковры, топи, из которых можно и не вернуться. По колено в воде, в тусклой дымке, Сеня смотрит по сторонам, а Соня тащит его куда-то – не оборачиваясь, как палач.

Вдруг – она выпустила руку и отпрыгнула вбок: только круг на воде. Барахтаясь, Сенька шарил руками в этой холодной жиже, раздвигая занавесы веток – нигде, ничего, никого.

– Со-ня! – кричал он, складывая руки.

Нет ответа.

И глушь непонятная, и деревья странные. И небо – муть. Интересно – сейчас день или ночь? Он покричал ещё несколько раз, и потихоньку стал двигаться в поисках выхода.

За секунду до этого волоски на руках напряглись – (ни одной птицы) – Сенька попросту не успел сообразить, что именно тут не так, только ощутить, и вдруг – за частоколом из хилых деревец – он рассмотрел некое странное полое пространство, навроде как бы пруда, по которому в совершенном спокойствии разгуливают что-то пять или шесть девиц, голых напрочь, с длиннейшими волосами (Сенька даже загляделся), потихоньку делающих свои какие-то дела: они то ли собирали что-то, то ли сажали, то ли поминки справляли, то ли свадьбу – и ещё при этом они что-то пели на каком-то ломанном, нечеловечьем языке:

Дыыыр о-о-о-са, ой-ма-лю-у-у-ма!

Ой ма-лю-юб-зоорма! Узург олбо, ыщ-ва!

Ыщ-ва, дыр о-за! Ыщ-ва, юб-зорма! Ыщ-ва, охан-тэ!

Брыкнулась тихая мысль включить диктофон, но вместо этого Сенька как дурак вышел из безопасных деревьев и спросил запинающимся голосом:

– Из-вините, а в-в-вы случайно Соню не видели? В-ведьмина дочка.

Одновременно, единодушно – девицы разом обернулись: на лице их (не лицах) что-то хмуро напряглось. Стараясь хранить верность не то Юле, не то Соне, Сенька отвёл взгляд от бесконечного ряда болтающихся грудей.

Вдруг – с страшной тишиной (был бы тут рёв – было бы вполовину не так страшно), с страшной тишиной из воды взвилась до неба ещё одна – старая как это болото; гнилые куски мяса болтались на ней как тряпьё – пламенея и растекаясь, без крика, без слов, она повелительно схватила Сенькину шею своими пальцами и поволокла по воде. От ужаса он даже не сообразил кричать – только бессмысленно раззел рот. Вдруг, она его бросила и стала бить лапой: просто, без кулака, без когтей – лупить по голове, по спине – с остервенением всех обиженных женщин, всех сожжённых на кострах инквизиции ведьм, всех дорвавшихся, наконец, до своего обидчика – она колошматила его, утаптывая в воду, ветки вокруг радостно набежали и наклонились душить, до плеска, до смеха, дыхания не остаётся –

очнулся он в бурьяне, шагах в двадцати от мельницы, мокрый как из-под ливня. С гудящей головой, Сеня снял с себя шмотки, отжал их хоть немного и надел – мокрые и противные. Осмотрев мельницу (ни Сони, ни матраса, ни рюкзака), с каким-то удивительным безразличием – сунул руки в карманы и пошёл в сторону лодочника (интересно – это день или ночь?).

Когда он добрался до школы – спортзал зиял пустотой: ни военно-полевых матов, ни кулеров с чайниками, ни прилипших к ноутбукам людей. Сенька подумал крикнуть «эй!», – но показалось как-то глупо, и он сразу последовал во двор.

«Буханка» уже стояла заведённая, люди весело курили около неё.

– Сеня!! – подскочила вдруг Юля и крепко обняла его: жмурясь, не обращая внимания на болотную грязь. – Мы тебя везде искали… – Она оторвалась и уставилась в лицо. – Это кто тебя?..

– А вот и наш герой! – с весельцой бросил Мороз и поставил коробку. – Как раз в Сегеже баня будет. Давай поживее, через десять минут выезжаем.

– Я не поеду, – проговорил Сенька с непонятной решимостью: мимо Юлиного лица – прямо Морозу.

– В смысле? – Юля повернула его за подбородок.

Сенька виновато улыбнулся этим нежным – таким человеческим, таким домашним – глазам… Курящие студенты уже столпились, предчувствуя скандальчик. А Мороз стал с канистрой и серьёзно закашлялся:

– Кхм-кхм! Дело в том, дорогой Арсений Степанович, что я отвечаю за вас, за ваше здоровье, ваши материалы и за – кхм! – соблюдение естественного баланса здешней жизни, если можно так выразиться.

Мороз смотрел как бы с вызовом; в наморщенном лбу Юли застыло разочарование. Сеня тихо на них улыбался.

– Ну так? – кивнул бородой Мороз.

– Я остаюсь, – повторил Сенька.

– Так, значит? Ну с Богом! – Мороз бросил канистру в «Буханку». – Препятствовать не вправе.

Какое-то время Юля недвижно смотрела своими удивительными каштанами, затем покачала головой и отвернулась тоже. Не чувствуя ничего, – Сенька развернулся и пошёл на переправу.

Всё тот же смурной лодочник сидел у мотора – с никаким лицом под никаким небом: только ледяной бледный ветер сёк по лицу.

– А холодно здесь зимой? – спросил Сенька, перекрикивая мотор.

Лодочник как бы задумался.

– Сиверко! – ответил он. – А ты плотить будеш иль опять займовать?

– Займовать, займовать! Универ башляет. – Он всматривался в приближающуюся гнилую пристань.

На мельницу он не пошёл (ноги ныли о пощаде), – а последовал прямо в дом. Там, возле умывальника стояла, мыла посуду – в платье жар-птицы – Соня.

– Привет, – проговорил Сеня, прислонясь щекой к косяку.

– Како́ва жизнь? – улыбнулась она. – Кую знатно наши кикимыры тя стретили?

– Это было достаточно жёстко…

– А неча вопросовама доса́дить.

– Да я как-то даже и не успел. – Он покрутил головой, похрустел шеей. – А где Любовь Маринишна?

– Мамка к грибам-волнухам ушла.

– Собирать?

– Советать. На целой вецёр ушла.

Без перехода – Соня бросила тарелку и схватила Сеньку мокрой рукой – быстро-быстро, она повлекла его, но не по лесам-болотам – в кровать: бросила на перину и обвила неизбежным поцелуем. Угрюмый тусклый огнь желанья тлел за закрытыми глазами – утаскивая в этот космический поцелуй, в котором сливались все когда-либо любившие друг друга, снова и снова, с той же болезненной остротой и сладкой мукой переживавшие одно и то же недосягаемое, недостижимое.

– У тибя тоцьно вопрософ нема? – прошептала она на ухо и тут же откинулась на спину.

Сенька смотрел, не отрываясь: лицо неестественно перетекало тысячей выражений, как лист, в ускоренной съёмке свядающий и воспрядающий: её белое тело было гладким как кости, рёбра яростно дышали, а размётанные рыжие волосы – казалось, давно сгнили… Глаза её были похожи на глаза, губы были похожи на губы – и эта плотоядная улыбка в одну десну, зелёный прожирающий взгляд глаза в глаза, раздвинутые груди, эдемский кустик пониже живота – всё это валялось, будто брошенное наземь: Сеня завис в нерешимости, но тут она распахнула ноги, как дорогу в ад, – он зажмурился и сдался.

Не успел Сеня прийти в себя, как Соня уже накинула платье жар-птицы и пошла домывать посуду. Он посидел, сгорбившись, на кровати, затем оделся, подошёл к Соне и поцеловал сзади в шею.

– Не супонь. Уходи луце.

– В смысле?

– Мне доцька нужна, а ты не нужон, – сказала она: бросила тряпку в раковину, подхватила ведро и пошла во двор.

Сенька стал как немой. Тут же бросился догонять.

– Но я люблю тебя! – говорил он каким-то глупым, извиняющимся голосом.

– Да пошшо мне ты? – И вылила ведро у забора.

Тут Сенька кинулся ей в ноги: ткнувшись в грязь, он держал её за лодыжки и не отпускал:

– Пожалуйста, не надо! Я люблю тебя! – лепетал он ничтожно.

Соня посмотрела свысока и проговорила довольная:

– А цего. Оставайси. Можот, полезны будёшь.

Как заведённый, как намагниченный – Сенька вставал с утра и копал им грядки, носил воду, кормил кур, вывозил навоз, мыл посуду. Любовника Соня не слишком жаловала – изредка позволяла себя обнять или поцеловать в щёчку. А Сеня ходил – овощ на побегушках – и никакой монографии уже не писал (ведьмачьими секретами с ним никто не делился – так, травкам каким-то научат и хватит).

Под самый конец лета (живот у Сони уже был несомненный), когда зарядили бронебойные ливни – к ним шибко постучались. В армейском дождевике, с заиндевелой бородой – стоял Александр Викторович Мороз.

– Ну здрасьте-здрасьте. – Кланяясь перед косяком, он вошёл (с дождевика льёт). Заметил Сеню. – И тебе привет! Совсем зарос парень!

Не обращая внимания, Сеня пялился на Соню бессмысленным, тупым взглядом. А та – с полотенцем и чашкой – что-то очень внимательно смотрела на Мороза.

– Цяй есь, – сказала бабка, насупив беззубый рот.

– Не откажусь, – улыбнулся Мороз чернявыми глазами.

Он снял дождевик, прошёл в комнату и бухнулся за стол.

– Дошшь сильны-то, – сказала Соня.

Мороз ухмыльнулся:

– Вы, ведьмы, – люди профессиональные. Сами знаете, не о погоде я говорить пришёл.

– Дак говори. – Бабка резко поставила кружку.

– Серафима Петровна, которую вы вернули этой весной, – Мороз хлебнул прожигающего чаю, – была утопленница. Она нарушила закон и ушла без спросу. Мама Всех Мам была оч-чень недовольна.

Соня бросила своё полотенчико:

– А намо тожо назольно было! Она нам тайну росту груш тако и не рассказала!

– Груш?? – Мороз посмотрел и расхохотался так, что на кухне сразу весело стало. – Из-за груш в такую петлю забираться? ревенанта тащить без разрешения?? Да там землетрясения были, медведи выходили! Буянила Мама, ух буянила!

– Лешшой! Да нам-то цьто! – прошамкала бабка, глядя с почти уже ненавистью.

– А то, что я – как человек со стороны – могу вас помирить. В противном случае, в земле лежать будет мало приятного, сами знаете, что Мама устроит.

– Дак помири! – Соня зыкнула.

Мороз налёг на стол и уставился хитро, с щуринкой:

– Я-то помирю. Но вы мне для начала студента верните. Родные там совсем парня обыскались.

– Забирай. Эко егоза моя балова́ла, а мне пошшо.

– Да и мне ужо без нужны, – сказала Соня (и живот погладила). – Ты с Мамой Мам помири!

– По рукам.

В один мах Мороз допил горяченную кружку и тяжко встал:

– Ну давай, Арсений, пошли.

Тот не шевельнулся.

– Да пошли ты! – он схватил его за плечо. – Всё равно ребёнка тебе даже подержать не дадут. До свиданья!

Ливень сник – допада́ли последние капли: на взрытую грязью дорожку вышел туман, где-то кукушка заладила. Без комаров, без дождя, воздух был свеж как хорошо проведённый вечер. А Сенька смотрел по белёсым сторонам и что-то постепенно понимал… Он видел как там, на горизонте, огромным комом ёжатся сердитые хвои, в гладь озера смотрится усталое небо, и крепкая отеческая рука держит его за плечо, не отпускает.

– Ты, парень, не ссы, – Мороз говорил. – Сам молодой был – дров наломал порядочно. Это ты ещё, можно сказать, легко отделался, вот я… Ну ничего, вернёмся в Архангельск, нормальную невесту тебе найдём…

А Сенька мутно переставлял ноги, глядя в землю бессмысленно.

Не нужна была ему нормальная невеста.

Русский мужик (воспетый)

Нежданно-негаданно – вдруг: упало задание от шефа:

«Сём, привет. Тут опять социалочка на подъёме, нам перед выборами инфоповод хороший. Сделай, плиз, статью про русского мужика. Жанр любой, объём 5к знаков, дедлайн – неделя.

С уважением,

Главред “Сельпо-Инфо”

Попов Н.Г.»

Сёма сидел с перепоя, недосыпа, недоеда – где-то на лавочке Калуги, в одних клетчатых трусах (последнее что он помнил – Курский вокзал), сидел и мёрз на вполне осеннем уже ветру, смотрел в экранчик телефона, удивляясь как его не украли (вместе с карточкой и паспортом сложили извиняющейся стопочкой): сидел, смотрел в телефон и думал: ё-моё!..

Первым делом – запросил командировочные и пошёл в секонд-хэнд штаны с футболкой купить хоть что ли (по пути до сэконда познакомился с ментами, которые взяли у него интервью), а заодно ботинки (хотел ещё сигарет купить, но Сёма вроде как бросил; удержался из последних сил!). Расспросил, между тем, у женщины на кассе про русского мужика.

– Не видала, – говорит.

– Да вон же мужской отдел у вас. Ни одного, что ли, не приходило?

– Ни одного, – ответила продавщица и губу набила.

Футболку и джинсы напялив, отправился Сёма к ближайшим новостройкам: на КПП сказался работником и прошёл прямиком на объект. Мимо бытовок и возни КАМАЗов, в бетонный гроб по лестнице залетает – спрашивает:

– Мужики здесь есть?

А рабочие всё – не могу знать, понятиев не имеем, я не я, лошадь не моя, наша хатка с краю, а вообще у прораба спрашивай.

По пыльным, бетонным, голым коридорам – тут цемент льют, тут болгарки искрятся, там долбит перфоратор, одним словом, ад – нашёл он как-то прораба (он был единственным человеком в каске).

– Извините пожалуйста! – Сёма подошёлся робко.

Прораб – был занят наставлением:

– Да ёбана рот, Петрович! Я ж говорил ему, конденсаторы на этой неделе ставить надо. Сроки все сгорели нахрен!

– Да не знаю я, как конденсаторы эти сраные ставить! – Петрович почёсывался как школьник, с каким-то труборезом в руке. – Ну вот чё с бандурой этой делать?

– Да я в душе не ебу.

– И я тоже не знаю.

– А кто знает?

– Сидорович знает.

– А где Сидорович?

– А хуй его знает.

И стоят над бандурой – смотрят.

– Ну чё – давай гугли́ть, – прораб полез в карман за телефоном.

– Извините пожалуйста, – вклеился Сёма. – Я журналист, из «Сельпо-Инфо», у меня к вам вопрос.

– Чего тебе? – прораб дёрнулся. – Да не сюда лей ты, ёбана! В левые! В левые!! Так, журналист, – давай быстро выкладывай, чё у тебя?

– Я пишу материал про русского мужика. Вы случаем не знаете где бы его можно найти?

– Да нету твоего мужика уже лет сто здесь! Бабы всё – одни бабы и пидарасы!! Говна налепят и довольны! Я, бля, не знаю, почему эти дома не разваливаются ещё. Э-э! Да куда ты льёшь??

Изрядно приуныв, Сёма выключил диктофон и отправился искать 5к знаков дальше. Купил билет на электричку, взял бутылочку пива – и поехал в сёла далече: и чем глубже в Среднюю полосу, тем желтее осенние зубы, тем заунывнее плачут берёзы, тем звонче плещутся речки, и одинаковее-неотличимее сёла – и даже непонятно, где сходить-то?

Выпрыгнул на станции «Русское» (хорошее начало для статьи) и пошёл по дерёвне: лягушки квочуть, собаки лають, гуси ходють – лепота! Включил диктофон и зашёл в дом, первый попавшийся, – там старуха в шортах, косынке и с серпом: на скамейке сидит, со лба пожилого пот утирает.

– З-здрасьте! – проговорил Сёма кое-как (серп он только на советском флаге видел). – Вы не подскажете, где бы мне русского мужика найти? Я статью пишу.

– Поме́рли все, – отвечает она с уплывающими глазами. – Первый муж – спился. Второго мужа трактором переехало. Третий раз вышла – не муж он никакой, а тряпка половая. ЛЮ-СЯ! – заорала она так, что дух выпрыгнет. – Ты куда перчатки закопала, коза ты этакая!

– А можно всё-таки взглянуть на вашего мужа?

– Ну гляди.

Она задрала на скамейку ноги – из-под них приподнялось лохматое, заросшее мхом нечто, с выкаченными глазами и слюнявой губой. Сёма сразу узнал профессионала в национальном русском спорте – алкоголизме.

– Понятненько, – сказал Сёма и записал что-то в телефон. – Так у вас, получается, одни женщины в посёлке?

– Так и есть. – Старушка сделала знак: муж улез обратно, а она поставила ноги. – И рожаем, и ро́стим, и кормим, и пашем – всё сами.

– Так, я сейчас – погодите минутку, пожалуйста.

Сёма отошёл к заросшему забору, уставившемуся в жёлто-поле, и набрал шефа:

– Здрасьте, Николай Гаврилович! У меня что-то не клеится материал про русского мужика – может, я про русскую бабу лучше напишу?

Повисла некоторая пауза. Затем шеф – с накаляющейся расстановкой – проговорил:

– Про феминизм – у нас уже – Оля пишет.

– А я не про феминизм, я про русскую бабу…

– Ты что – хочешь, чтобы я тебя уволил?

– Да нет. Я только. Я просто…

В ответ раздался отборный русский мат, да такой лихой и изобретательный, что местные сходились поучиться, а потом ещё внукам рассказывали – во какие слова учёные люди знают! Насилу отбившись от автографов, Сёма убежал в поле – дальше 5к знаков искать.

Куда только в этих поисках его ни заносило – военные части, заводы, бурильные шахты, горы, Байконур – нет нигде русского мужика! Мямли, бабы, тюфяки, слюнтяи, полудурки, подштанники, бездари, неженки, хлюпики, маменькины сыночки – эти есть, сколько угодно! А русского мужика нету. Нигде.

И даже некому сказать «эх!» и выйти целое поле скосить!..

Ну а пока Сёма искал русского мужика, его успели уволить из «Сельпо-Инфо», возлюбленная переписала на себя квартиру, друзья и родственники заблокировали номер телефона, – а он, как угорелый, метался на север, запад и восток, потом на юг, потом на север, потом на запад – и по новой, и опять.

К декабрю – когда открылись зимники на Чукотку – Сёма решил попытать удачу в последний раз. Ёжась от волчьего воя, проваливаясь в снежной буре по пояс, он вышел на дорогу, спрятал нос в ворот пуховика (дышать тёплым паром и греться), готовый найти всё-таки русского мужика – или замёрзнуть насмерть.

Из абсолютной черноты вдруг вырулил обтрёпанный рыжий КАМАЗ – он разреза́л мечущуюся бурю мощными фарами и смотрел в непроглядную ночь своей несгибаемой мордой. Машина остановилась, дверь распахнулась – какая-то небывалая рука схватила Сёму за шкирку и кинула в кресло, жаркое как сам ад.

– Ты знаешь, что тут медведи и волки шалят? – сказал железобетонный мужик за рулём.

– Да говорили что-то.

– Куришь?

– Нет, спасибо.

Мясистый, округлый, со лбом-утюгом и красноватыми поленьями рук, невозмутимо крутил баранку трясущегося КАМАЗа – мужик.

Сёма возликовал: он достал телефон и включил диктофон.

– Я корреспондент… эм… вернее – бывший корреспондент «Сельпо-Инфо», пишу статью про русского мужика. Расскажите про себя, пожалуйста.

Ну мужик что – закурил и давай рассказывать: неторопливо, основательно, добротно, он рассказал всю свою жизнь – от пелёнок до КАМАЗа – точно такую же, до детальки такую же, как у любого другого мужика в любом другом регионе и сто, и двести и, три тысячи лет назад: обычную-преобычную, скучную-прескучную, незатейливую-незатейливую, но такую честную, что просто обнять хочется. Одних заметок Сёма набросал на 10к знаков, хотя трясло так, что буквы плясали и мазали светом.

– Я думаю, настоящий мужик – это тот, кто лямку тянет. Ну чё, тянем пока, тянем… И ещё потянем! – закончил мужик своё повествование.

– И последний вопрос. – Сёма оторвался от телефона. – Откуда вы родом?

– Башкортостан.

– И вы… вы, получается, башкир?

– Ну да.

– Остановите машину.

Сёма вывалился в жестокий сугроб, подавился бураном, попытался пнуть какую-то ледяную глыбу – и чуть не сломал пальцы ног.

Отбивал чечётку.

А мужики на КАМАЗах ехали цепью, в пурге тыкаясь носом как уточки. Сёма перебрал, кажется, всех – там были мордвины, татары, буряты, ненцы, якуты, ханты-манси, дагестанцы, казахи, украинцы, белорусы – кто угодно, но только не русский мужик.

Замотанный и совершенно отчаявшийся, Сёма доехал остаток пути до Анадыри с каким-то алтайцем, который всю дорогу молчал и пялился в раздирающую глаз полярную черноту (только мутный снег и видать).

В Анадыри Сёма собрал последние копейки и сел на самолёт обратно в Москву (денег осталось ровно триста рублей). Последний аэроэкспресс давно уехал (да и всё равно пятьсот рублей стоит), так что он просто вышел во Внуково, нашёл «Продукты 24», купил формовой хлеб и сел жрать его на морозной лавочке, под фонарём, – и так курить захотелось… Сёма возвращается в магазин, тянет деньги, – а в ответ равнодушное лицо продавщицы:

– Паспорт.

– Какой ещё паспорт?

– Паспорт, – продавщица повторяет.

А Сёма по карманам хлопает, смотрит – ничего. Только что был же!.. Без него бы в самолёт не пустили!

Объясняет продавщице ситуацию: тяжёлый день, жизнь под откос, не могли бы вы в порядке исключения… – а та качает головой сочувственно, качает, и повторяет: паспорт. Ну Сёма открыл звякающую дверь – и на улицу: дальше кусать сухомяточный хлеб, пялиться в ночь.

Вдруг – какой-то дымок засвербел, прямо рядышком с носом. Сёма поднял глаза: в тулупе из овчины, клетчатой рубахе, вязаной шапке и косолапой бороде – стоял и курил какой-то человек. Вид у него был порядочно драный, неумытый, но как-то себе на уме.

– Издалека? – спросил он дружелюбно.

– С Чукотки, – ответил Сёма.

– Холодно там?

– Холодно.

– Эх-ёть! – сказал тот и цокнул.

Сёма откровенно пялился на бреющий уголёк. Человек молча протянул пачку.

– Да я… – оробел Сёма, – я вообще сам купить хотел, но без паспорта не продали.

Без лишнего трёпа, человек затушил недокуренную сигарету и протянул размашистую ладонь. Сёма смутился, но догадался и положил в неё двести рублей – тот кивнул:

– Ща. – И отпахнул звякающую дверь.

Прождал Сёма самое большее минуты полторы, как этот человек – себе на уме – вернулся, протянул ему чек, пачку «Явы», пятьдесят рублей бумажкой и ещё двадцать мелочью. Сёма взял пачку и пятидесятку, а от монеток отмахнулся:

– Да вы оставьте себе!

Человек хмуро перекинул сигарету из уголка рта в другой:

– Нет, брат. Мне чужого не надо.

Тогда Сёма принял – с благодарностью – монеты и бросил их в карман. Распечатывая золотистую пачку, он краем глаза заметил, что человек с бородой смотрит на забытые на ладони пятьдесят копеек.

– Полтина… – сказал он задумчиво. – Как раз с двухсот десятина получается, хэ! – Подкинул монетку и сунул в карман.

Минуты четыре они стояли и молча курили – как бы обо всём уже поговорив. Курили и смотрели, как снежные искры валятся и мечутся друг с дружкой внутри фонарного луча. Потом человек себе на уме аккуратно затушил сигаретку о мусорку, пожал руку, подмигнул:

– Будь здоров!

И скрылся за магазином.

Сёма докурил тоже, оторвал ещё хлеба, шмыгнул… А потом раскрыл рот и понял: русский мужик. Он бросил хлеб и побежал следом, – но тот уже исчез в снегах земли русской.

Восток/Запад

Дело было в Новосибирской/Омской/Оренбургской/Челябинской/–Саратовской области: дикий юг, выжженные чёртом прерии, стёршиеся до гравийки дороги, курды, рыси, контрабандисты – граница Россия/Казахстан.

По бескрайней пустыне, в костюме «дольче габана», в туфлях, исполненных песка, – идёт курд/казах/узбек: у него на поясе семь/восемь килограмм чёрного опиума.

В дождливой деревне – усталый/понурый/тоскливый – сгорбился над толстой книжкой русский анархист: с грустным чаем, пережёвывая морковку.

На погранпосте, в ковбойской/соломенной шляпе стоит пограничник с биноклем (человек без национальности). Настроение у него великолепное/у

дивительное/превосходное/невообразимое/восхитительное/чудесное/невероятное/изумительное/блистательное/исключительное/шикарное/предвкушающее – завтра он выходит в отпуск.

Курд/казах/узбек/иранец/индус/афганец/а-впрочем-чёрт-его-знает-кто – по имени Абдухаил – элегантно заносит/перекидывает/опускает свою ногу и рвёт о колючую проволоку штанину (русская сторона). Он оправляется и шлёпает по песку дальше.

Русский Сергей/Степан/Михаил/Андрей/Пётр/Жора/Артём/– Ваня (по фамилии Устал) чай допивает/закрывает словарь Даля и отправляется на место встречи – в здешний салун/таверну/сельпо.

Пограничник Антон/Артём/Александр/Асаф/Азамад/Абай/Антипа/Аве

ссалом/Агей/Антиох– Вася заканчивает смену и в пыльном УАЗе-буханке едет домой. Тут/вдруг ему приходит эсэмэс от жены с просьбой зайти в «Эпицентр», купить молока/сливок, а то не с чем пить кофе. Вася хмурит лоб.

Весь в клубах пыли, Абдухаил парадной/измождённой походкой – мимо перекати-поля из проволоки – входит в село. Наклонившись/зачерпнув

/хлебнув воды из колонки, на тюркском/пакистанском варианте русского он спрашивает девочку, где кафе «Эпицентр». Она показывает и садится на велосипед. Абдухаил вешает пиджак на руку и остаётся в жилетке.

В галошах/кальсонах/майке, Ваня идёт подпито́й походкой, но это только видимость – Ваня летит, ведь он трезвенник/стретейджер/веган/– сыроед (как пишет академик Уголь: «Аппендикс содержит микрофлору, позволяющую питаться солнцем и левитировать – именно поэтому его целенаправленно вырезают»). Летит, а кругом – развезло дождь, сельские сопли, коровы породы «Освенцим», кривозубые/разъехавшиеся домики, ямы по подбородок, битые бутылки, гнилые скамейки – (словом, русская действительность) и –

«ЭПИЦЕНТР»

баня/банкеты/поминки

Вася в УАЗике трясётся/созерцает жёлтое ничто: кручёные вязы, вздыбившаяся пыль, жадно-голубое, нескончаемое, неохватное небо, – и степь-степь-степь. Можно поехать на юг/запад/восток – и будет степь-степь-степь, полынь/можжевельник/бурьян/ожирелые-комары/два-недобитых-монгола-в-кожаных-латах/немного-русской-нефти-продаваемой-казахам-задаром (в Уральске заправиться дешевле чем в Озинках) – и степь-степь-степь, степь-степь-степь, и удивительно даже, как это Вася до сих пор не застрелился из табельного пистолета. Но тише, тише – степь-степь-степь-степь-степь, степь-степь-степь-степь-степь…

А над селом – жирная туча кружи́т…

Толкнув/ударившись о дверь/надпись «на себя», – Абдухаил вошёл в «Эпицентр». Колокольчиком/шпорами он не звенел, револьвером не крутил, а все местные резко обернулись – как бы: и чё?

– Мо-ожно во-оды по-о-ожа-алуйста? – попросил Абдухаил, растягивая гласные на манер суфийских песнопений.

Продавщица Руки-В-Боки сказала, как скептик:

– Деньги есть?

– Се-е-ейчас бу-удут. Жарко!

Толкнув/врезавшись в дверь/надпись «на себя» – вошёл Ваня. Местные – Пенсионер/Мало́й-В-Сланцах/Бедный-Браконьер/Пивной-Мужик/Старуха – посмотрели на него с тем же «и чё?» (здесь на всех так смотрят, даже на мух: а чё? – работы нет, телека нет, интернета нет, все кости друг другу давно перемыли – и чё?). Молча/подозрительно/озираясь, Ваня проследовал к Абдухаилу, руку пожал/осмотрелся. Все пялились на эту парочку как на оброненную пятитысячную купюру.

– Всем приятного аппетита! – крикнул Ваня повежливей.

Как бы вспомня, зачем здесь собрались, те обернулись/застучали/зажевали – Абдухаил протянул Ване четыре пакета чёрного опиума\\\вошёл пограничник Вася.

/Абдухаил и Ваня застыли с поличным в руках.

Вася постоял. Помолчал. Подошёл вплотную. Внимательно/склонился/

над/брикетами. Поинтересовался:

– Это что такое?

– Подарок. От брата. – Ваня незадачливо рассовал брикеты по кальсонам, но два из них на пол свалились, один из боку заторчал, а четвёртый под мышкой остался/повис/издевательство!

– Подарок? – переспросил Вася и поправил ковбойскую/соломенную шляпу, глядя на курда/афганца.

– Пода-а-а-арок! – подтвердил тот.

Вася подобрал брикет и помял/прощупал/осмотрел.

– А откуда подарок везёте? – спросил он.

– Афга-а-аниста-а-а-ан, – пропел Абдухаил как Ахмад Захир.

– Тут Российская граница. Вы таможню проходили? можно паспорт?

– Кака-а-ая Росси-ия? Не-е-ет ни-какой Ро-сси-ии.

Пограничник примолк. Ваня нахмурил бровь. Посетители внимательно сидели/жевали.

– Это как это? – удивился/насупился Вася.

Абдухаил взял/поднёс/выпил стакан.

– Это всё иллюзия. Я в Индии был – мне рассказали, – заговорил он вдруг нормально.

– Но что вообще тогда есть, брат? – померкшим голосом Ваня вопросил.

– Пустота.

Абдухаил развёл руками, как бы в огорчение.

– А мы, получается, тут сидим и пустоту охраняем? – спросил Вася.

– Именно так. – Монгол/афганец/кхмер/перс/таджик развёл руками ещё раз.

Тут Ваня кальсоны подтянул/переглянулся с Васей. Пивной Мужик пнул Бедного Браконьера:

– Слыхал, Михалыч?

– Ну смотрите, – завертелся/заизвивался/залебезил Абдухаил вокруг Вани/Васи, оттягивая жилетку большими пальцами. – Мы встаём/выходим из дома на улицу, с улицы – в район, с района – на окраину, с окраины – в деревню, идём/видим степь/лес/море/поле/горы, в зависимости от местности. Ладно – уходим из Саратовской области в любую другую или даже за границу – те же степь/лес/море/поле/горы, в зависимости от местности. Так где же тут Россия? Вы скажете – русские люди. А что такое русские люди? Скифы, которых захватили норманны, которых захватили монголы, которых захватили немцы, которых захватили большевики! Этнический состав? Буряты/эвенки/ненцы/татары/адыгеи/финноугры, над которыми водрузили триколор и кулаком потрясли. Двуглавый орёл? А где заканчивается восток и начинается запад? Где заканчивается русский и начинается казах? Француз и немец? Негр и белый? Где провести границу/различие?