Текст книги "Энциклопедия русской пустоты"

Все смолкли, обескураженные степенью осведомлённости этого афганца/курда/чёрт-пойми-кого. Ваня подобрал брикеты и протянул:

– Нет, брат, – мне такой товар не надо.

А Вася достал блокнотик/карандаш/записал – и проговорил:

– Ну хорошо. Россия, русская культура – это всё фантазия/химера. Но это же не значит, что фантазии нет? Просто её нельзя измерить. Граница между лесом и степью неточная, но мы же способны отличить одно от другого.

Абдухаил захлопал/просиял/развеселился:

– Именно, мой дорогой! И эта граница – в голове! Поэтому я и привёз сюда вот эту вещицу.

И выудил из-за пояса раскладную/упругую палочку.

– Что это? – Вася/Ваня спросили синхронно.

– Общий аршин. – Афганец/шумер ухмыльнулся. – Я произвёл тщательнейшие замеры – всё сходится, мы находимся нигде. Удивительно, что у вас до сих пор считают, будто бы Россия существует, в то время как весь остальной просвещённый мир давно понял, что ничего нет.

Салун/таверна смолк/ла. Слышно было, как в степи солирует кузнечик.

– Ну нет, брат. Ты всё государствами/степями меряешь, а тут другой аршин надо! – Ваня окликнул Бедного Браконьера. – Слышь, Михалыч, я тебе книжень давал почитать – с собой она у тебя?

– С собой – куда денется, русская! – Браконьер Михалыч ко всему любил прибавлять слово «русский».

И достал из вещмешка пудовую книгу на железных/алюминиевых застёжках. Афганец подскочил/наклонился/открыл/зачитал:

– «Ведическая Русь», господа! Так-так, что же здесь пишут? «Есть нечто самобытное в русском начале, непостижимое и несводимое к её составляющим…» Совершенно разделяю! Так-так-так… «Четыре аспекта существования России: первое – природа, второе – многострадальная история, третье – уникальное убожество, четвёртое – Пушкин».

Прокатился смех. Ваня забухтел с надутой губой:

– Если коротко – то академик Уголь пишет, что ещё до шумеров/греков/

египтян/китаёз/индусов этих сраных миром правили древние руссы. Факт несомненный: дошедший до нас санскрит – это просто испорченный русский язык. Русская же идея, над которой бились великие умы на протяжении тысячелетий, – это всего/навсего шизофрения, из чего с необходимостью следует, что русское пространство охватывает собой сразу несколько Вселенных, для защиты которых исконная наша Ведическая Русь и обязана вернуть статус Великой Межгалактической Державы, принадлежащий ей по праву. Ура, ура, ура! – Тут Ваня отобрал рюмку у Пивного Мужика и закусил её свежим огурцом. Яростно жуя, он продолжал: – Главная же Русская Проблема заключается в том, что для стабилизации исконно русского шизофренического народонаселения необходим Хороший Царь, который и будет являться воплощением национальной шизофрении, а также сдерживать её в пределах своего Великого Мозга, тем самым гарантируя баланс в древнейшем геополитическом противостоянии западников и славянофилов или же – говоря/научным/языком – параноиков и шизофреников (что особенно важно – ведь именно параноики, порождённые щедростью шизофренического бреда, и выдумали существование всех заморских народов/государств). Поскольку же Хорошего Царя сейчас нет, а Оккупационное Правительство Параноидальных Рептилий обманывает нас, вырезает аппендикс, переписывает историю и промывает в школах мозги, скрывая эту ошеломительную истину, – строго необходимо сопротивление: ни в коем случае не признавать их институции, не подписывать их бумаг, не ходить в их магазины, не пользоваться их электричеством и есть только сырые овощи. Такова моя система!

Михалыч одиноко проаплодировал:

– Очень по-русски!

А Абдухаил подскочил/затряс благодарно руку:

– Конечно-конечно! Пусть шизофрения в качестве национальной идеи! Пусть руссы, пусть! А до руссов были буссы, а до буссов были туссы: древний город Аркаим, битва при Курукшетре. Конечно, шизофрения нас объединяет – академик Уголь совершенно прав! Только и это пустота.

– И «Эпицентр» пустота? – Уставился Вася.

– И «Эпицентр» пустота, и вы пустота, и я пустота. Граница между нами проходит в голове. А голова находится в пустоте. Пустота/голова – это синонимы.

Раздалась минута молчания. Пивной-Мужик/Мало́й-В-Сланцах/Бедный-Браконьер/Старуха/Ваня/Вася – прикидывали как им понравится перспектива реально оказаться пустотой.

Первым оживился пограничник: всё-таки он учился в университете и к зачёту читал страничек сто из Канта/Хайдеггера, – а потому не растерялся:

– Постойте. Но ведь на каком-то языке мы же тут рассуждаем?

– Рассуждаем.

– И делаем мы это – на русском языке?

Афганец/громко/проглотил/комок:

– На русском…

– Так, сталбыть, и Россия есть! – Пограничник Вася приподнял отчаявшийся было нос (а то чего это родину обижают). – Как некое наше – оригинальное и суверенное – русское ничто. Ну так, чтоб восток и запад не схлопнулись. – И прибавил, потряхивая пальчиком: – Хотя бы как феномен сознания! Я пограничник – я кое-что в этом понимаю!

Бедный Браконьер покивал важно и захлопнул «Ведическую Русь». Пивной Мужик сложил руки победоносным замочком. Вся публика – зааплодировала/возрадовалась/возликовала/воспыхала самым истым патриотизмом.

– Вы… вы не так меня поняли. – Абдухаил глядел по ревущим сторонам. – Это всё сон. Сон Брахмы…

Толпа затопала/заголосила/замахала костылями/вениками/шапками/

ложками/стаканами – откуда-то и флаги русские достали/распростёрли.

– Пошёл вон, шпион нерусский!

– Не брат ты мне!

– Еретик!

– Пришелец!

Кривясь/вертясь, Абдухаил подобрал свой общий аршин и – оглянувшись несмешным клоуном – исчез/испарился/без-скрипа.

– УРА-А-А!! – заорали решительно все, венчая национальный подвиг.

Ну тут известно – все давай брататься, обниматься, целоваться (Старуха – всех вусмерть зацеловывала). Когда же народный триумф стих – Ваня/Вася переглянулись/похлопали по карманам.

– Его паспорт! – воскликнул Вася.

– Мой опиум! – заорал Ваня.

Запинаясь/отпихивая друг друга, они бросились вон из «Эпицентра».

А народ посидел, пожевал, побезмолвствовал, и давай дальше – гнать/дышать/держать/зависеть/слышать/видеть/ненавидеть/и-обидеть/и-терпеть/и-смотреть/вертеть и жить – свою горькую Отчизну.

Корень всех вещей

Голубовато-сизые отроги, перетекающие из одного в следующий, острые, сбившиеся в торчок хвои, сурово обнявшиеся, слившиеся: глушь, настежь простёршаяся, таящая закомуристые тайны, шепчущая – свой шорох шифра на отсыревшем языке… Заросшим разбойником Урал встречал гладковыбритого Зиверса – обхлопывая карманы увядающими ветками, дыша осенним перегаром.

Сам Зиверс был местный (от немецкого происхождения отец открещивался), с деревеньки Кедровая. Урал он знал неплохо, но только северный, – а не окрестности Нургуша: мало того что национальный парк (браконьеру весёлого мало), так ещё страшные истории из детства про Свиридиху, духов Аркаима и прочую чепуху. И вот Зиверсу сорок – на ногах отважные берцы: топают от Веселовки по речке Ай в сторону мохнатого перевала. Нескончаемая мешанина монотонно-хвойного леса перед глазами утомляет скоро, – но лучше уж так, чем Большой Нургуш штурмовать.

Полено под ногой провалилось в трухлю – разухтевшийся филин с шумом бросился в ветки. Зиверс посмотрел по сторонам: оставалось всего два кило́метра, а темнота уже хлопала по плечам. Пора ставить лагерь.

– Жадный охотник – мёртвый охотник, – проговорил Зиверс, снял вещмешок и начал привычную возню.

Ни на какую Свиридиху он не попёрся бы, если бы не один знакомый манси́: когда-то оленевод – теперь такой же браконьер. В обглоданном трактире под Кропачёво, где нет даже мух (потому что противно), они сидели над выдохшимся пивом, произнося пережёванные слова.

– Вот ты сколько дичи за сезон набил? – спросил, щурясь, манси, пузатый как газовый баллон, лицом копчёный, с редкими усишками.

– На сто с половой, думаю, – сказал Зиверс, с заплывающим взглядом. – Ла-а-адно!.. Еле сотку наскрёб. Лес капризный, зараза.

– А потом детям, жене, на патроны, собаку покормить…

– Я Ласку про́дал. Тупая собака – соболей боится.

– Ха-ха-хэ! – Манси буйно рассмеялся. – Соболей боится! А я одну тушу вальнул и на всю жизнь теперь обеспечен.

– Это кита чтоль?

– Лучше.

Манси смолк и надул улыбку.

– Ну ёшкин ты! Говори! – Хлопнул по столу Зиверс.

– Думаешь, у меня завместо мозга Тульский пряник? Хэ! Не на того напал! – Манси допил стакан, облизал усы и закусил омулем (сами наловили по дороге). – Ты мне не того…

– Слушай, ты ж знаешь мой расклад… И профессионально, и, так сказать, по-братски…

– Главное, чтоб не братья по зоне, хэ! Ладно, один хрен, не поверишь. Слушай! – Он подбоченился, оглянулся на пустые клеёночные столы, и – (Зиверс накренился к столу) – проговорил тихонько: – Серебряный олень.

– Чего?

– Серебряный олень. Целиковый. Шкура, копыта, рога – реальное серебро, килограмм сто чистого. Это у нас в легендах было: когда солнце и луна сошлись и сделали того – у них родилась земля, а там по ней бегали…

Зиверс откинулся на стул:

– Хорош чушь пороть! Я думал, ты реальную тему, а ты мне сказки какие-то…

– А что тогда не сказки?

– Ну город, дороги. Человек. Машины. Прогресс.

– А природа тупица, ха! И во что тогда верить?

– Второй закон термодинамики.

– Ха-ха-хэ, Зиверс! Ну ты даёшь – а ещё охотник!

Зиверс покрутил пластиковый стаканчик:

– Я просто природу – не очень люблю…

– А она тебя. Короче, хочешь верь, а хочешь нет – с тех пор бегают по земле серебряные олени: в основном, в полярье, но иногда и на юга забегают. Убить его можно только выстрелом в глаз. А пасётся он….

Свиридиха когтистой пригоршней таилась где-то за душными, полными гнуса пихтами: слепая ночь набегала на чащобные кроны, лес наполнялся ночной суетой, шмыганьем, шорохом. Зиверс тянул руки к костру и чувствовал, как тепло подбирается прямо к пальчикам: осень уже выжелтила берёзы, но ещё не совсем разошлась – ночевать можно без тента.

Дышал Зиверс как-то осторожно. От леса у него всегда немножко не по себе под животом: все эти хищники, опасность – это-то ерунда: страшнее ощущение, что времени нет, что он один, всегда тут, навечно, у этой глухонемой, равнодушной природы в ловушке…

А от дымка́ – вдруг так уютно домом пахнёт (деревянным, бабушкиным).

Доев пакетную пюрешку и допив чай, Зиверс вместе с ружьём забрался в спальник и застегнулся: прямо под открытым небом, задумавшимися соснами, перешёптывающимися звёздами (только костёр трещит) видел мутные сны – какой-то как будто бы корень, который надо не то перегрызть, не то посадить, а в нём несметная репа, невероятный баобаб, целебный имбирь мутно-лунного цвета…

Проснулся от сырости: раздул костёр, поставил котелок, кружку, задумался (дуброва шуршит над головой) – последняя ходка и хватит. Надоело всё: егеря, охота, леса эти кромешные… Вот возьмёт семью в охапку – и махнут в Екат или в Челябу, заживут как нормальные люди… И к чёрту эти просторы мохнатые, к чёрту эти руки трясущиеся, к чёрту эти копошащиеся шёпоты и сырость в лёгких – к чёрту!

Чай обжигал нёбо. Плеснув остатки на головёшки, Зиверс затянул мешок и, чувствуя что-то смутное, стал собираться – средь увядающей листвы.

Кряжистый утёс редко-редко виднелся за соснами – высокомерный, – а Зиверс крепко держался за лямки и шёл вверх, не думая (птицы же летают и не думают как-то). Нутро леса обхватывало его как мокрая варежка, шелестя, изгибаясь танцующими ветками, как живая, как мыслящая…

Но Зиверсу так не казалось.

Уже через час, цепляясь за камень, Зиверс без каких-то особых проблем поднялся на Свиридиху. Неровные зубастые скалы хотелось обнять и намалевать что-нибудь первобытное; простор отсюда такой, что взгляда не хватит: зелёные, жёлтые, рыжие ухабы нежно укачивают друг друга, перетекая волнистой линией, – и дышать тяжело от восторга, от мысли: это я смотрю на Урал – или Урал на меня смотрит? А заберёшься в эти холмы – та же чаща, те же комары, тот же хаотичный, механический лес…

Зиверс перевёл дух и пошёл на спуск (всегда так обидно: а зачем карабкался?) – и побледнел. Совсем рядом, светясь нездешним голубоватым светом, стоял – олень. Серебрясь иголочками шерсти, он задумчиво шамкал и разглядывал пейзаж – вдруг – повернулся к Зиверсу, но почти тут же отвернулся, как от вещи малоинтересной. Зиверс было сделал детское движение – схватить (про ружьё даже не вспомнил), но олень встрепенул ушами и ускользнул, точно солнечный зайчик.

В башке – какая-то тошнота. Зиверс опёрся рукой о морщинистую берёзку и решил сделать привал здесь, у каменных зубьев, выпить чаю, – а там и отправиться по следам. Кое-как насобрав хворосту (рвал и зелёные веточки: обещал больше не рвать и рвал снова), еле-еле развёл костёр (тот плевался и не выходил), обессиленно рухнул в землю – глаза как подушкой накрыло. Несколько раз – судорожно подрывался и бросал какую-то мшистую хворостинку, но снова падал, уплывая куда-то отсюда.

Не было дня, утра и вечера – только кедровые шишки перед глазами и стволы, стремящиеся мучительно знакомым узором из детства, съёженным как варежка на снегу: и ветки, переплетающиеся, путающиеся во времени, то обмёрзнут в снежные рукавицы, то говорящими пальмами станут:

– Как думаешь, он ещё живой?

И берёзки шушукаются: шур-шур-шур, и под ними Зиверс, не понимающий, о чём, пытающийся крикнуть «я живой!» – раскрывающий громко рот, но оказывается, нет языка и нужно жевать какой-то древний корешок, а он не помещается, уже большой – перевернуться на другой бок, где показывают мультики, растворяющие мошкару богомолы в усищах набьют землю в ноздри, блюющие зелёным змеем – и нет ни утра, ни вечера, ни лета, ни зимы, и что-то подлое, колющее в боку, и отрастающая седая борода, и Урал, невыспавшийся, мохнатый, шамкает: шшмшфшщхщшау!

Резко – Зиверс расхлопнул глаза: день, закат. То ли в ознобе, то ли в жару, он сбросил венок листьев и сел, понял: клещ. Там, за шеей – сразу руку, сковырнул, выбросил, а жало внутри, жало внутри, значит… значит – что делать?.. значит – конец?

– Ты там, где ты умер, но был ли там, где живой?

Он беззащитно оглянулся, увидел ускользающий серебряный свет – схватил винтовку и побежал носом в землю – обе ноги отнялись.

Хотелось тепла, горячего молока и слушать сказки. Ползком на локтях, Зиверс подсобрал хворост: сухие палки были какой-то инопланетной формы, со вздутыми суставами, зеленеющие, они смотрели гигантскими глазищами: всё бледнело и облетало как берёзовая шелуха, шебуршащее небо падало-падало, вот-вот и расплющит, глаза таращились из всех сторон, – но он собрал какую-то мелочь, поднёс судорожную спичку и бросил: сухая трава вспыхнула. Зиверс вцепился взглядом в пламя – и всё кидал, кидал ему подношения, не отрываясь, будто бы только он отвернётся, всё пропадёт и погибнет. Получился даже порядочный костёр – не шалашиком, а как-то вразброд: дрова горели зря, но ярко, жарко. С блаженной улыбкой, Зиверс подполз ближе и свернулся так чтобы по лицу крепче жгло: щекой вжавшись в землю, он смотрел в самое пекло и чувствовал то же, что каменный человек в своём изрисованном утёсе, уверенный, несомненно, что костёр и есть единственная реальность в этом рассыпающемся мире, – и тянул просвечивающие руки к этой беготне огней, пляске искр.

– Верно подмечено! Костёр всегда один и тот же, – раздалось прямо под ухом, как бы из земли, чуть-чуть противно дребезжа.

– Кто здвесь! – крикнул Зиверс: хотел крикнуть, но только просипел.

– Часть силы той, что всем здоровия желает.

Не отрывая уха от земли, Зиверс посмотрел левее от костра. Рядом с заревом, на мелком камешке, как бы с тросточкой, – сидел клещ.

– Ты энцффеалитный?

– О да, мой мёртвый друг. По матушке. Сам я не очень интересовался нашим происхождением, но вот родичи – настоящие фанатики. – Он вздохнул и мелко цокнул усишками. – Вы тоже хотели откусить от Корня всех вещей?

– Каккхвой ккхорень? – Язык безнадёжно немел.

– Огонь. Из него происходит солнце, луна, а из них олень. Олень ведь вас интересовал? – Клещ кивнул чуть и ухмыльнулся на костёр. – Однако, какая бесславная кончина! Только, прошу, не тряситесь, не переживайте, ваша бессмертная душа нас не интересует, нам тело, тело только нужно…

– Ттлело? Ззачччиэм?? – И ткнуться пенными губами в землю и выпучить глаза (тени бегают, тени, тени).

Клещ посмотрел как-то с щуринкой и тросточкой постучал.

– По контракту, тело вы сдаёте Мать Сыра Земле: не обязательно закапывать – это может быть и кремация. Всё дело в том, что в теле содержится золото – то есть, огонь, то есть, солнце, которое вы берёте из овощей, прогулок и круп: берёте, так сказать, в кредит… Предупреждаю сразу: умирать вы будете очень физически, очень…

– Чшушшь кааккыаая-то. Я тттвиэбе не ффэрю

– Тем лучше, – улыбнулся клещ. Затем достал какую-то козявку из кармана, насадил на трость и протянул к огню. – Из скептиков самое лучшее удобрение.

– Уддфвобрение? – Зиверс обхватил себя: в ребре что-то кололось.

– Видите ли, у нас здесь стена, шов: или – по-вашему – Урал.

– Какыыой шввов?

– Лево-право, запад-восток.

– А тттыеллла сззачем?

– А из чего горы по-вашему делаются?

Со Свиридихи вдруг покатились черепа и застучали, разбиваясь, по голове, по пальцам, по ногам – клещ хрустнул поджаренной козявкой и кивнул Зиверсу на жадно горевший огонь: оба уставились – как вечные путники.

– Срерребриннные оылллени тыоже контырракт писссали?

– У вас ведь есть семья? – не обратил внимания клещ.

Зиверс ткнулся носом в перегной, дыхание перехватило, в глаза опять полезли узоры. Он понял, где их видел: на советских коврах.

– Мыы бэы уехади, – проговорил Зиверс. – В Челябниннск, на Кывкааз.

– На Кавказе тоже наши. И в Сибири наши. Наших много. – Утерев рот платочком, клещ взял хворостинку и закурил.

– Кккылещей?

– Нет. Вообще наших. Но это неважно. Вы сейчас отравлены, последний мир сбрасываете, вам не до того: но скоро ни сына вашего, ни жены, ни городов никаких, ни времени этого смешного – не останется.

– Фвезде ббвуудддыет Фурал?

– Скорее – Земля. – Клещ уставился прямо в зрачок. – Мы поселимся у вас внутри, заберёмся вам под кожу, пролезем в ваши мысли: лес прорастёт через асфальты, города зарастут как Аркаим. А когда всё будет расчищено, и мы возожжём Корень всех вещей…

Зиверс повернул опухшее, всё в слюнях, лицо – и увидел полчище, ораву воинственных насекомых амазонок – они всё это время сидели здесь, в каждой веточке, в каждом листике, в каждой иголочке, по восемь глазок у каждой… Зиверс вертел головой как отрубленной, он рвал волосы на голове, а они были сено.

– Да, мой любезный, всё будет… – Клещ отбросил цигарку. – А теперь покорнейше прошу – нам пора. Только предупреждаю: процедура отнюдь не приятная.

Ладонь лежала прямо перед глазами: тут в ногти полезли чёрные, склизкие, усатые…

– Ау-у! Зи-и-и-и-ве-е-е-ерс! Ау-у-у-у!!

Зиверс заорал от ужаса, насекомые отступили в тень, муть, дым – появился сапог, копчёная рожа с прищуром и насмешкой, какая-то возня, хруст веток – Зиверса перевернули на спину: осталось только чёрное небо. И оно – двигалось: торчащие острые ёлки – тоже (последние крошки разума подсказали, что это не лодка, а носилки, из веток).

– А если б не костёр – я бы тебя и не заметил! Ёжик в тумане, блин. Хэ!

Глыбы леса смотрели над головой: амазонки попрятались, но они были, были! – шебуршали, перешёптывались, и он слышал: берёзки, выбирающие платье, тетерева, обсуждающие погоду, бобры, запасающие перегной. Пронзённый тысячей взглядов, Зиверс ничего не понимал, просто не умещалось в мозгу, а угрюмые пихты-колдуницы – склонились над ним, как над операционным столом.

…и можно спрятаться в городах, можно закрыться в бетонной клетке, но их глаза везде, всюду – вся материя сделана из этих глаз…

– Кто-то, кажется, говорил: жадный охотник – мёртвый охотник, а?.. Ну ничё! Сейчас в больничку доедем, укольчик поставим, снова прыгать будешь.

Под курткой ужасно кололось ребро: Зиверс расстегнул молнию – стало очень приятно (и ветки под спиной приятно, и ночь приятно).

– Опа-на! – раздался голос и небо остановилось. – Всё-таки рог нашёл! Ну и ну! Свезло так свезло… Ха-ха! Дай-ка.

В рассыпанных звёздах щурились клещи: пролетая – один подмигнул.

– Блин! А у моего рога́ в два раза меньше были! – голос копошился. – Интересно, сколько за него дадут?

Зиверс смотрел в парализованное небо. Он протянул руку к звёздам – схватить хотя бы одного клеща – и замер, вглядываясь в ладонь.

Из неё тоже смотрелись эти глаза.

В начале были скифы

«И пошли за море к варягам: “Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет. Приходите княжить и владеть нами”. И избрались трое братьев со своими родами к славянам, и сел старший, Рюрик, в Новгороде, а другой, Синеус, – на Белозере, а третий, Трувор, – в Изборске…».

«Лажа какая-то», – подумал Вовка и продолжил тереть подписи-картинки, рассыпая синие катышки по странице.

Это их с Дэном запрягли стирать порисушки в учебниках, которые сдавали (пообломали в классе все крючки на партах – ну поймали). Каторга была, в общем-то, плёвой – в библиотеке: вместо урока: никто над душой не висит. Но этот душный кабинет – эти жаркие стулья – эти рассохшиеся шкафы (так пахнет конец учебного года) – эта неволя…

А весна уже шлялась по новгородским улочкам.

– Слушай, – сказал Вовка Дэну (лопоухому и усатому как чучмек), – а если варяги пришли русскими править, то почему мы тогда русские, а не варяги?

– Фиг знает.

– А к варягам кто тогда приходил? Инопланетяне что ли?

– Да не – не инопланетяне. Варяги это викинги.

– О! Круто!

Вовка облокотился о кулачок и представил себя самым настоящим викингом. Вокруг мелко металась и чихалась пыль: припекая затылок, в унылую библиотеку пробивался яркий лучик весны…

А стопка была толстая! Вовка с Дэном продолжали тереть.

Самые прикольные учебники не тёрлись десятилетиями – они превращались в забор, мимо которого ни один школьник не пройдёт:

ЖОПА!!!!!

Если ты не голубой – нарисуй вагон-другой

ASPIRINE

NUTTERTOOLS

PANZER

Жирный Мэддисон!

…границы сознания в твоей голове…

Го в Доту я создал

Культура – это палимпсест,

Один посрёт – другой поест.

Не верь, не бойся, не проси

Бумер спрашивает Зумера: кто такие Думеры?

У меня так брат умер

Дима + Аристарх = пидарасы

Святая свастика, окрась мир в красный свет,

Небесный Сталин, подари нам смерть!

ГРЕКИ БУХАЛИ. СКИФЫ ДУЛИ.

– А что такое «дули»? – спросил Вовка, нахмурившись.

– Это шмаль курить, траву… – Дэн глянул на Вовку. – Ну ганджубас!

– А-а-а! А ты пробовал?

– Ага, – сказал Дэн не без хвастинки. – На даче у бабушки нарвали и в трубку набили. Ржали полчаса, – но вообще тошнило.

– Понятно.

Стирать надписи было легче, чем картинки. Рисовальщики поскромнее ютились на полях, чертя там человечков, граффити, котов, машинки, члены, значки анархии и свастики. Более амбициозные художники – дополняли иллюстрации учебника: дорисовывали женщинам усы и кибер-руки с плазмомётами, святым – сигары и пивные кружки, королям – электрогитары: карты наводняли космолётами, орками, драконами… Самые гадкие рисовали не карандашом, а наглой синей ручкой – да так штриховали, что пока сотрёшь, от страницы не останется нифига!

– А всё-таки, – Вовка тёр, высуня язык, – откуда взялись викинги?

– От верблюда. Ну чё ты пристал? Из космоса.

– А космос откуда?

– Из яйца.

– А яйцо откуда?

– Из курицы.

– А курица откуда?

– Из магазина. Отстань!

– Мне вот училка тоже ответить не смогла…

С какой-то хмурью между бровей, Вовка захлопнул учебник и взял следующий. Снова эта дурацкая страница с этим дурацким Рюриком: кто-то пририсовал ему трубку и змеиный хвост – типа Горыныч с человечьей башкой. Зелёной ручкой прям по тексту! Вовка налёг посильнее и тёр, тёр, тёр – аж парта затряслась во все стороны!.. Изнахратил он резинку наполовину, но всё-таки добился своего и стёр страницу целиком. Смахнув катышки на пол, он поглядел на шершавый лист и подавился смехом.

– Э! Ты чё делаешь! – вытянул шею Дэн. – А вдруг исчезнет?

– А-ха-ха-ха! Исчезнет!

От смеха Вовка укатился под парту – Дэн его вытащил, но оторвал воротник. Хохоча, Вовка схватил ручку и на всю страницу огромно написал:

НЕ БЫЛО РЮРИКА!

Дэн посмотрел ошпаренными глазами (жуткая тишина):

– Нам же наваляют…

– Да не ссы ты!

– Чё делать-то теперь??

Схватив учебник, Вовка запрыгнул на парту и стал плясать танец как у Тарантино. Он кричал звонким голосом, держа учебник-хоругвь:

– Не было Рюрика! Не было Рюрика!

Дверь щёлкнула – ребята шмыг за парту (учебник Вовка спрятал под жилетку). Строго стуча по паркету каблуками, подошла морщинистая библиотекарша в рыжем афро:

– Очень весело вам? Ну-ка живо на урок!

С виноватыми лицами, ребята прошли мимо неё, но только оказались за дверью – заржали как сволочи и побежали наперегонки по цокающему коридору, хватая друг друга и отпихивая. Из-за угла вынырнула учительница – они сделали вид, что не бежали.

– Ну ты ваще! – покачал усами Дэн. – Хулиган! А если бы история стёрлась?

– Да ладно тебе! Нам всё равно всё врут. Ты в курсе, что Земля плоская?

– Да?

– Ага. Я в интернете читал. Или вот говорят, что обезьяна превратилась в человека потому что работала. Тупость же!

– Тупость, – согласился Дэн.

Из длинной пристройки они вышли к гардеробу.

– Ну чё – домой? – предложил Вовка. – По хот-догу сожрём.

– Да ладно, всего один урок остался…

– Ну и фиг с тобой. До завтра!

Стукнулись кулачками: Дэн по лестнице ускакал, а Вовка протянул номерок из линолеума восьмикласснице (это старшаков в гардероб запрягают) и – с курткой под мышкой – в чёрный ход, на свободу.

Улица уже бежала нефтяными лужами, над головой прыгало сумасшедшее голубое небо, а Вовка шлёпал, азартно ломая лёд, – с ранцем нараспашку.

Он дошёл до крутого торгового центра (в стекле весь даже!) и купил двойной хот-дог за сорок рублей. Жуя, он отправился по серому пустырю, лениво покрывающемуся травой – грязному, топкому. Там забрался в брошенный домик и нашёл отличную палку, но собаки разлаялись – Вовка дальше пошёл. По переходу к вокзалу (белый, как напудренный) и дальше тихой аллейкой – по асфальту палкой скребя – в сторону крепости.

Кремль стоял красный, как щёки на морозе, с пузатыми башенками и дугой ворот. Вовка прошёл: памятник яйцу с мужиками, церковь в луковках смешных, дворики. Там всё было старинное и пёстрое (как лего), но в то же время кривое и весело разъехавшееся (в вампиров здесь круто играть). Обойдя колокольню, Вовка забрался на деревянный козырёк и с него на крепостной вал. Он сел между двух зубчиков – поближе к башне – и, болтая ногами, достал учебник.

Открыл прямо на пустой странице, гордо осмотрел своё «Не было Рюрика!» и пролистнул: буквально через пару обычных скучных страниц вдруг начинались такие же стёртые, с катышками от резинки, листы и поверх них – тушью – в красивых завитушках буквы:

СЕ НАЧНЕМ ПОВЕСТЬ СИЮ. ДОПРЕЖДЬ ЯЙЦА БЕ КУРИЦА, ДОПРЕЖЬ КУРИЦЫ БЕ НОЩЬ, ДОПРЕЖДЬ НОЩИ – СОН, СИРЕЧЬ ЯЙЦО, СИРЕЧЬ КРУГ ОБЛЫЙ ВСЕКОНЕЧНЯЙ. ЕГДА ЯЙЦО ТРЕСНУЛО ЕСТЬ, ИЗЫДЕ ИЗ ОНОГО ЗМИЙ, ЧОРНЫЙ КОРОБ СЪТВОРЕ И ПОБРЕДА ПО ЗЕМЛЕ, КОЕЙ ПРАВИТИ ПО УМУ БЫСТЬ. СИЯ ЖЕ СТОДЕСЯТЬ ГОДИН ПРОШЕД, ИЗЫДОША ПЕРВЫ ЧЪЛОВЕКИ ИЗ ЯЙЦА ТОГО. ВТАПОРУ МУЖ ОЧИ СВОЯ ОТВЕРЗЕ, ЖЕНУ УЗРЕ ДА В КРУЧИНУ ОБИЛЬНУ ПАДЕ И, ПЛАЧЮЯЙ, СЪТВОРИЛИ СУТЬ ПОТОМСТВО ОНИ, ДАБЫ ТУГУ ДЕЛИТЬ С ЧАДАМИ СВОЕМА. БЕСТЬ ВМЕСТЕ ОНИ ДОНДЕЖЕ НЕ ОУМЕРША ПЕРВОМУЖ ДА ЖЕНА ВДРУГОРЯД, СЫНЫ ЖЕ И ДОЧЕРИ ШАЛОВЛЯЛИ – МНОЖИТЬСЯ НАЧАША, И МНОЖАША ПАКИ. И ВОЗРАСТЕ́ ИХ ИЗРЯДНО, ПРЕДКОВ СВОИХ ЗАБЫВАША И РОКОТАШЕ, КТО ПАЧЕ, КТО СТАРШЕ, КТО ЛЕПШЕ, ДА С ЧЬИХ МУДЕЙ ЯЙЦО НАЧАВ БЯХО. ТАЧЕ ПРИИДОША К ИМ ЗМИИ МНОГОУМНЫ И РЕКОША: «ЧЕМ ВЗДОРИТЬСЯ-ДЕ, ВЫ РАЗОЙДИТЕСЯ ПО ЗЕМЛЕ ПО РАЗНОЙ И ГОДУЙТЕ-ДЕ КАЖДОЙ СВОИМ-ДЕ НАРОДОМ». ИНЫ СОГЛАСНЫ СУТЬ, НАРЕЧЕНЬЕ ИЗБРАВ, РАЗОЙДЯША, А ИНЫ В ГАЙНЫ ЛЕСА СЕБЯ СХОРОНЯША, СИРЕЧЬ РЕЧЕТИСИ НЕ ВЗАЛКАВ.

ИЖЕ, КТО СОГЛАСНЫЯ СУТЬ, ЗМИИ РЕЧЕНЬЕ ДАВАШЕ: ТУРАНЫ, ЕГИПТЫ, АСИРЫ, ШУМЕРЫ, ИУДЫ, ИАФЕТЫ. ТО Ж И ЦАРЕЙ ШУТОШНЫХ ОНЫМ ДАВАХУ И ВСЯКО НАРОДУ РЕКАХО: «ВЫ САМЫ-ДЕ СИЛЬНЫ, САМЫ-ДЕ ХИТРЫ, САМЫ-ДЕ ДРЕВНИ», – ДАБЫ ПОНУДИТЬ ВОЙНУ БРАТ НА БРАТА ПОВЕСТЬ И, СЛЕД, ДЕЛОМ ЗАНЯСТЬ. САМИ ЖЕ В КО́РОБЕ ЧОРНОМ ВОЗЛЕЖАХО, ЦИРК ОНЫЙ ГЛЯДАЯЙ, А КОЛЬ ОДОЛЕЕТ ДОКУКА – КОСТИ КИДАШЕ, ДА ПАКИ РЕЧЕНЬЕ НАРОДУ ДАВАСТЕ: РИМЛЯНЕ АЛЬ КАРФАГЕНЫ.

ИЖЕ КТОЖ НЕ ВЗАЛКАША РЕЧЕТЬСИ ДА УЧАСТЬ В ИСТОРЬИ ИМЕТИ, ТЕ ПО ЛЕСАМ СЕБЯ СХОРОНЯША ПО ДИВЫМ. МЕСТ ОНЫХ МНОГО ЕСТЬ БЫВ, НО ПАЧЕ ВСЕГО В ГРЕЧЕСКОМ ТАРТАРЕ, СИРЕЧЬ ΤΑΡΤΑΡΟΣ, ЕЖЕ ДНЕПРА НА ВЪСТОКЕ, КАВКАЗА НА СЪВЕРЕ. ПОДНЕСЬ ОТБЫВАЮТ ТАМ КАЗНЬ ЦИКЛОПЫ, ТИТАНЫ, СИЗИФ, ПРОМЕТЕЙ И ИНЫ ВЕРОЛОМЦЫ ПРЕД ЗМИЯМИ. ВО АДСКАЯ ЗЕМЛЯХ СИХ МОРОЗЫ ВЕЛИКИ, БЕЛЬМЕСЫ ОБИЛЬНЫ, ХАО́С НЕИЗВОРОТЕН ВЫНУ. ДА ИЗДАВЬНА БЫХОМ ЖИВАХУ БЕЗУМЫЕ – БУЙНЫ, БЕЗОБЫЧНЫ, ОГОЛТЕЛЫ, НЕ ВЕДАХО МЫЛА, СКОТА, ОВОЩА, ГРАДОВ, КОЛЕСА, ЧА́СОВ И СПЯХО НА ЗЕМЛЕ СРАКОЙ КВЕРХУ, ОПРИЧЬ ТОГО, НИКОМУ ДАНЬ НЕ ПЛАТЯХО И НИЧАГО НЕ ПРИНИМАХО – НИ ХРИСТА СВЕТЛАГО, НИ БУДДУ СМИРЕННАГО, НИ ЗАКОНА ДЕРЖАВНАГО, НИ ЯЗЫКА ЕДИНАГО. МНОЗИИ ДО ВОЛИ ОХОТНИКИ ОТПРАВЛЯХОМ В СИИ ЛЮТЫЯ КРАЯ, ЗЕМЛЕ ДОБРОХОТНЫ, ПОНЕ МЕСТНЫ ЛЮДИЕ НЕ ИМЕВ НУЖДЫ В ПИТИИ, СНЕДИ И СНЕ, НЕ ЖГЛИХО ОНЫХ СТУЖА, ЗВЕРИ НЕ ЖРАХО ИХМА, ДА НЕ УМИРАХОМ ОНИ, ЖИВОТ НЕСОМ ВСУЕ, БО НАУЧЕНЫ НЕ́ БЫША И СЛОВ ОНЫХ НЕ ВЕДАЩЕ, АКО ЗВИРИ ДИВЫЕ, ЖИВАХОМ ЯКО ВО О́БОЛОКЕ, БЫТИЕМ ПОБИВАХОМ ДА ТЯГОТНЫ НЕ БЕСТЬ.

ЕГДА ЖЕ ГРЕКИ ПРИТОМИША ЗМИИВ, НАВЕДАША ОНЫ В ТАРТАРИЮ К ЦИКЛОПОМ ВЕЛЬМИ УДАЛЫ СКИФАВ, ДАБЫ ИСПЛЕСТЬ ДИКОЙ ЛЮД В ХОТЬ КАКОЙ ДА ЯЗЫК. ВОТЩЕ СКИФЫ ПРИБЫВШЕ В БЛАТА, ДЕБРИ И ЕЗЕРИ ТЕМНЫ, ЗАНЕ МЕСТНЫ ЧРЕЗ ЖОН ПОРОДНЯША С КНЯЖИЧИМЫ, ДА СВЕДЯША ОНЫХ С УМА ПУТЕЙ. ЗАБЫВ НА ДВУХ НОЗЕХ ХОЖДЕНЬЕ И СТАВША НА ЧЕТВЕРЪХ, СКИФЫ ДУРКОВАШЕ БЯХУ: ПОЯДАХО ГРЕЧИХУ ДИКОРОСТНУ, КОЯ СВИНЯМ БРАШНО, И КУРЯХО ТРАВЫ СМРАДНЫ-ОКАЯННЫ.

ПАКИ НАВЕДАШЕ ЗМИИ В ТЕ КРАИ ГУННОВ ВЪЛКОХИЩНЫ ВОЛОДЕТЬ. ВТАПОРЫ ПРИВЕТОВАШЕ В ТАРТАРИИ ИХ МНОЗИ МЕРТВЫЯ, СМЕХОВ РАДИ ЗАЛЕЗАХО ПОВИСЕТИ НА ДРЕВЕ ДА ПОМРЕ. ИСПУЖАШЕ БЯХО МЕСТЫХ ОБЫЧАЕВ, ОПРИЧЬ ПЛОТНА ХЛАДА И ТМЫ, ПОБЕЖАХО ГУННЫ ВПРЕДЬ, ДОНДЕЖЕ НЕ ЗАХЛЕСТНУХО РИМ, СМУТИВОША СИМ ЗМИЕВ ИЗРЯДНО. ПОЕЛИКУ ПОСЛАШЕ ЗМИИ НЕКАГО РЮРИКА ПРАВИЛОМ ПРАВИТИ, НО ОНЫЙ ЗЕМЛИ ГОРСТЬ ВОЗЬМЕ, ОБЛОБЫЗЕ, ОБМЫВЕ И ДИ́КОЙ БЯШЕ, ИЗУМИШОСЯ В КРАЙ, ГУЗНОМ КВЕРХУ ПОЙДЕ ДА ЗАБЛУДЕ. ЕГДА ЖЕ ЗМИИ ЧРЕЗ КИРИЛЛА С МЕФОДЕЕМ ПОНУДОША ТАРТАРИЮ ПРИНЯТИ РУССКОЙ ЯЗЫК И ЗВАНИЕ РУССОВ, ТО МЕСТНЫ УПРЯМОВЦЫ СЕБЕ РТЫ ЗАШИВАША, НЕМЫ СТАВШЕ.

БЫСТЬ ЯВЛЯХО К ИМ КНЯЗИ С ДРУЖИНОЙ НЕМАЛОЮ: ОЛЕГ, ЯРОПОЛК, СВЯТОПОЛК, ВОЛОДИМЕР И ИНЫХ ГОРАЗДО СО ПЕШЦЫ ДА КОННИКИ. НО БЕЗНУЖНО ЯЗДЯХУ ОНИ, АКО МОРЕ ВО ЛЕС ВЫЛИВАХУ, ОБАЧЕ НИКТО НА ИГРАЛИЩЕ ОНЫХ НЕ ЗРЯХО, ЗА СМЕХ И СТЫДОБУ ПОЧИТАЮЧИ. ДАЖЕ И КРЕЩЕНИЕ БЕСТЬ – ПОНЕ СРАМНОЕ И БЕЗСТУДНОЕ. НИКТО НЕ РАЗУМЕТИ НИЧАГО, ОКУНАВХО СКОРО, ДА ТАК И ХОДЯХО СРАКОЮ КВЕРХУ.

РОЗЫСКАША ТАЧЕ ЗМИИ НЕСТОРА, ДРЕВНЕГА БРАЖНИКА, ПОЛОЖИВША ЕМУ СОЧИНИТИ ИСТОРИЮ ДЛЯ МЕСТЫХ УГАУБИ ЗА КНЯЖИИ ЗАПАСЫ ХМЕЛЬНЫ, КОЛИКО ЗАХОЩЕТ, – СИМ ЖЕ ЗМИИ В ТАРТАРИИ ВРЕМЯ ПУСТИША БЕЖАТИ. ОПОСЛЯ НЕСТОРА МЕСТНЫ В РУСОВ УВЕРОВАШЕ, ДА СООБРАЗЯХО БЕШЕ АЖЕ В АДУ ОНЕ, ТАЧЕ И КРЕЩАТЬСЯ ЗАЧАХО И ВЕРИГИ ПРИНИМАХО ПРЫТКО ВЕЛЬМИ. ВТАПОРУ МЕСТНЫ РАЗМЫСЛИВАХО ВОПРОС КУРИЦЫ ДА ЯЙЦА, А ТАКОЖДЕ ОТКУДА БЕСТЬ РЮРИК – ТЕМЖЕ ЗМИИ ПАКИ К ИМ МОНГОЛОВ ИЗРЯДНО НАВЕДАША, КОИ ПОЖЖА, ПОСЕЧА, ТУГОЮ ВЗЫДОША ПО РУССКОЙ ЗЕМЛИ, ДА ОТ ХАО́СА ЗАДУРЯША И ПОБЕГОХОМ ДАЛЬШИ.