Текст книги "Всем Иран. Парадоксы жизни в автократии под санкциями"

1. Результат выборов заранее не предрешен.

2. Выборы проходят в конкурентной борьбе.

3. Итог выборов оказывает огромное влияние на жизнь страны.

Давайте рассмотрим, какой эффект выборы имели на иранское государство и общество в период, когда пост верховного лидера занимал Али Хаменеи. С 1989 по 1997 годы президентом был Али Акбар Хашеми Рафсанджани, при нем Иран активно пытался наладить отношения с Западом: с Европой отчасти получилось, с США – нет. Кроме того, Рафсанджани ослабил регулирование государством экономической сферы и на порядок расширил свободу частного бизнеса. (При нем в стране заработал фондовый рынок, закрытый после Исламской революции, проведена масштабная приватизация, сокращены субсидии и отменен контроль цен). Однако экономическая либерализация в этот период не переходит в общественно-политическую: СМИ все так же подчинены государству.

Затем на выборах 1997 года неожиданно побеждает еще один реформист, Мохаммад Хатами. Он еще больше стремится открыть Иран миру, продвигая концепцию «диалога цивилизаций». Кроме того, Хатами позволяет появиться СМИ с альтернативной точкой зрения, запустить общественную дискуссию о будущем страны. В какой-то момент консерваторам это не нравится, и слишком независимые голоса пытаются заглушить. Это приводит к первым масштабным студенческим протестам в 1999 году – они стали реакцией на закрытие прореформистской газеты «Салам».

В 2005 году президентом становится (тоже неожиданно) ультраконсерватор Махмуд Ахмадинежад. Он пытается свернуть все начинания Хатами, обостряет отношения с Западом, закрывает многие СМИ, поощряет полицию нравов задерживать девушек за яркий макияж и не слишком исламский хиджаб. За два срока Ахмадинежада правила жизни в Иране значительно ужесточаются.

После него в 2013 году (не поверите, но снова неожиданно) на выборах побеждает Хасан Рухани. Он договаривается с Западом о ядерной сделке и ослабляет гайки, закрученные Ахмадинежадом. Но после разочарования населения в Рухани и реформистах к власти в 2021 году приходит консерватор Эбрахим Раиси (в кои-то веки ничего неожиданного в его победе не было).

Итак, краткое изложение политической истории Ирана последних десятилетий говорит нам, что каждый новый президент серьезно менял политический вектор как внутри страны, так и на международной арене. Конечно, можно представить, что это самого Хаменеи бросало из стороны в сторону, но это бы означало, что у «диктатора» было раздвоение (а то и разчетверение) личности. Честно говоря, верховный лидер такого впечатления не оставляет. Скорее, такие метания напоминали движения вполне работающего маятника электорального процесса, который в иранских реалиях качается от реформистского крыла к консервативному – примерно как в США демократы сменяют республиканцев и наоборот.

Другим показателем, подтверждающим, что выборы в Иране по-настоящему важны, служит явка. Да, в стране, как и в других не вполне демократических государствах, работают методы электоральной мобилизации: Исламская республика видит в выборах важный фактор своей легитимности, поэтому ставит отметку в шенаснаме – ходил человек на выборы или нет. Кто активнее ходил, у того будет преимущество, если вдруг захочет пойти на госслужбу. У тех, кто уже работает чиновником или, например, преподавателем, количество отметок тоже могут проверить, и по карьерной лестнице скорее продвинут более активного гражданина.

Но все же явка всегда разная: с конца 1980‐х на парламентских и президентских выборах она колебалась от 40 % до более 80 %, и чем выше была конкуренция, тем активнее люди шли голосовать. Самая высокая явка на выборах президента случилась в 2009 году (85 %), когда Ахмадинежад бился с Мир-Хосейном Мусави, после чего разгорелись самые большие протесты в истории Тегерана. А самая низкая явка (48 %) наблюдалась в 2021 году, когда победа Раиси на выборах была заранее очевидна (потом она упала еще ниже, но об этом чуть позже…)

В период с 1990‐е по 2010‐е на иранских президентских выборах существовала еще одна любопытная традиция, прервавшаяся лишь в 2021‐м: тот, кого верховный лидер поддерживал на президентских выборах, всегда проигрывал. В 1997 году кандидатом от рахбара считался Али Акбар Натек-Нури, но победил Хатами. В 2005 году сразу несколько кандидатов претендовали на то, что идут на выборы при поддержке Хаменеи, однако будущий победитель Ахмадинежад явно не мог рассчитывать на такую поддержку – ему вообще прочили 2 % голосов. Реформистом он не был, как раз наоборот, но верховный лидер явно ставил на других участников. В 2013‐м выборы выиграл Рухани, явно не ходивший в приближенных Хаменеи, в отличие от его соперника Али Акбара Велаяти. В 2017 году ситуация была еще более очевидна – кандидатом от рахбара был Раиси, но выиграл снова Рухани.

Даже выборы 2009 года, где консерваторы вроде как победили, подтверждают это правило. Тогда Ахмадинежад переизбирался на второй срок, уже доказав свою приверженность консервативной линии и поддержку Хаменеи. Иными словами, в битве с Мир-Хосейном Мусави было очевидно, что верховный лидер на стороне Ахмадинежада. И, похоже, Ахмадинежад те выборы проиграл. Однако в тот момент консерваторы решили сломать систему через колено и нарисовать нужный результат своему кандидату. Целый ряд иранских и западных аналитиков написал о фальсификациях вскоре после обнародования результатов. Реакцией стало «Зеленое движение», когда на улицы городов вышли сотни тысяч демонстрантов, требующих пересчитать голосование. Ценой жестокого подавления протестов и жертв – власти заявили о гибели 36 человек, оппозиция называла цифры в разы выше – Ахмадинежаду удалось сохранить власть, но эксперимент с фальсификациями был признан неудачным. Через четыре года реформисту Рухани спокойно дали победить.

Демократические институты в Иране никогда не были всесильными, однако они влияли на значительную часть принимаемых решений. Так сложилось по многим причинам, включая своеобразную систему институтов и специфику неформальных отношений. Но главное, что доказывает иранская модель – для демократизации нужно одно основное условие: конкуренция внутри системы. Пока ни один из флангов не может победить, люди могут спорить о будущем, власть сменяться, а население влиять на принятие решений. Однако если одна из двух башен окончательно побеждает, система рушится. Хаменеи в итоге удалось добиться своего – один из его кандидатов президентом все-таки стал.

Консервативный Меджлис

Февраль 2020 года

Иран живет по своему времени: пока в мире постепенно начинался судьбоносный 2020-й, в стране медленно двигался к завершению 1398 год. Вышел он не самым радостным. Годом ранее из-за выхода США из ядерной сделки подскочили цены – и продолжали расти весь год. Официально признавалось, что годовая инфляция достигла примерно 40 %, при этом сами иранцы жаловались, что их средний чек в магазине увеличился минимум вдвое. На фоне всех экономических сложностей 24 абана (15 ноября 2019‐го) власти объявили, что единовременно увеличивают в три раза розничные цены на бензин. Народ принялся протестовать, поджигать заправки и банки, перекрывать улицы – в ответ власти санкционировали открытие огня по протестующим и на неделю вырубили в стране интернет. Те столкновения в народе нарекли «кровавым абаном», погибло более тысячи человек.[9]9
  В Иране используется собственный солнечный календарь. 1398 год соответствует 21 марта 2019 – 19 марта 2020 года. Также для определения религиозных дат (например, месяца рамадан) применяют мусульманский лунный календарь. Привычный остальной части мира григорианский календарь в обычной жизни не используют.


[Закрыть]

На этом драматические события не закончились. 13 дея (3 января 2020‐го) по распоряжению президента США Дональда Трампа ударом беспилотника в Ираке был убит легендарный иранский военачальник Касем Сулеймани, командующий спецподразделением «Кодс». Власти устроили масштабные похороны мученика с многотысячными проводами – на похоронах в Кермане собралось так много людей, что началась давка, в которой погибли люди. В ночь погребения тела Сулеймани Корпус стражей исламской революции нанес ракетный удар по базам США в Ираке. Большой войны не случилось, но Тегеран и Вашингтон оказались как никогда близки к прямому столкновению.

При этом в ночь запуска ракет по американским базам иранские силы противовоздушной обороны еще и сбили гражданский самолет Международных авиалиний Украины. Как утверждалось, произошло это по ошибке: оператор ПВО принял Boeing 737 за американскую крылатую ракету. Погибли 176 человек, большинство – иранцы, летевшие в Канаду с пересадкой в Киеве. Гибель невинных людей всколыхнула общество, в Тегеране прошли крупные акции протеста.

Теперь же в первых числах эсфанда, последнего месяца иранского года, жителям предстояло выбрать новый парламент. Воодушевления по этому поводу не было никакого. Во-первых, инфляция, протесты и сотни погибших за последние месяцы убавили у граждан желания участвовать в любых политических мероприятиях, организованных Исламской республикой. Во-вторых, избирательная кампания впервые за долгие годы была лишена всякой интриги. Консерваторы настолько укрепились внутри системы, что почти всех альтернативных кандидатов до выборов просто не допустили.

Наконец, за два дня до голосования пришла иная напасть: в Иране официально объявили о первых обнаружениях коронавируса COVID-19. На следующий день случаев заболевания было уже 18 – и четыре летальных исхода. Все это наделало немало шуму и явно перебило в информационной повестке выборы в Меджлис. В начале эсфанда люди еще и не догадывались о масштабе проблемы: иранский новый год Ноуруз им придется праздновать в условиях жесткого карантина, сидя по домам.

20 февраля

В день перед выборами меня пригласили на день рождения девушки моего иранского друга. Антураж был привычным для домашнего праздника людей из среднего класса: три десятка гостей в большой квартире, девушки ярко накрашены и в коротких платьях, парни прихлебывают арак (сорокаградусный виноградный самогон), все танцуют под иранскую попсу.

Как настоящий сумасшедший исследователь, я пытался выяснить у каждого второго присутствующего, идет ли он завтра на выборы. В большинстве случаев отвечали мне усмешкой или вовсе непонимающим взглядом: мол, о чем ты вообще?

Поняв, что полевое исследование электоральных предпочтений как-то не идет, я начал спрашивать про коронавирус. Он присутствующих интересовал чуть больше, но пока всерьез не пугал. Наиболее содержательный диалог у меня удался с отцом именинницы. Он не слишком интересовался танцами, а просто сидел за барной стойкой со стаканом и с удовольствием общался с каждым, кто к нему подсаживался. На мой вопрос про выборы он ответил очень воодушевленно и крепкими словами:

– Да какие еще выборы! Эти ахунды уже все засрали в нашей стране. При шахе, помню, времена были – никто так не боялся полицию, как сейчас. Я молодым был, но помню![10]10
  Пренебрежительное слово для обозначения исламского духовенства. Подробнее см. приложение «Словарь персидских ругательств и оскорбительных выражений».


[Закрыть]

– А если бы реформистов допустили? Например, тех, кого бы поддержал Хатами. Вы бы пошли голосовать? – пытался я вывести диалог в конструктивное русло.

– Да плевать я хотел на них всех. Хатами, Рухани – все они ахунды, разные лица одного преступного режима. Ты видел, они объявили о коронавирусе? Думаешь, почему прямо перед выборами? Потому что знают, что на их идиотские выборы никто не придет, им придется оправдываться. Вот они и придумали эту историю.

В общем, из всей этой тусовки на выборы на следующий день собирался идти только один человек. Я.

21 февраля

Ранним утром меня разбудил звонок начальника.

– Выборы уже начались, а на ленте нет ничего об открытии участков. Ты чем занят вообще?!

Рассказывать о том, что с иранского дня рождения я вернулся в районе четырех утра, поэтому проспал, я посчитал излишним. Вместо этого браво пролепетал что-то вроде «да, да, уже работаю» и принялся писать тексты в новостную ленту.

Первые полдня я провел дома за новостями: ничего особенного, валились заявления о том, кто из важных политиков проголосовал и есть ли инциденты на участках. К полудню объявили первые результаты явки. «По состоянию на 12 часов дня по местному времени проголосовали 7,5 миллиона человек», – заявил министр внутренних дел. Мягко говоря, не густо, учитывая, что общее число избирателей оценивалось в 57 миллионов.

После обеда информационная картина совсем успокоилась, и я решил сходить на пару избирательных участков. Сначала зашел в школу, где накануне видел вывеску с предвыборными объявлениями. Никаких очередей: всего несколько избирателей и примерно столько же членов избирательной комиссии. Я показал пресс-карту, сказал, что хочу пофотографировать. На лице мужчины лет сорока за столиком тут же отразилось беспокойство. Он отошел посоветоваться с коллегами, потом вернулся и вежливо сказал:

– Может, не надо снимать сейчас? Если бы вы утром пришли, тут были бы очереди, много людей. А сейчас нет никого, зачем снимать?

Местный член избиркома явно опасался показывать не очень презентабельную картинку – и я решил пойти навстречу, тем более что бильд-редакторы ТАСС вряд ли бы взяли на сайт фото пустого участка. В чем смысл показывать непонятное полупустое помещение, где даже не поймешь, что происходит? Я отправился на другой участок в поисках более впечатляющих видов, там тоже встретил максимум парочку избирателей, и мне сказали уже категорично: никакой съемки!

Затем я прошелся по улочкам в районе Ванака уже просто для того, чтобы проверить, везде ли у избирательных урн настолько безлюдно. Какой-то относительный ажиотаж был обнаружен только на участке в большой мечети в районе улицы Шейх Бахаи. Там я, уже никого не спрашивая, сделал пару снимков на телефон.

Вернулся домой я уже ближе к шести вечера, когда участки должны были завершать работу. Но тут власти страны объявили, что продлили голосование – очевидно, показатели явки вышли совсем непрезентабельными. Затем они это сделали еще раз, а затем еще, и в итоге перестали принимать голоса только в полночь. Вероятно, эта мера позволила большему числу людей проголосовать, но радикально ситуацию не спасла. Через день объявили, что в выборах приняли участие 42,5 % избирателей – самый низкий показатель за всю историю. Безальтернативность выборов, население в апатии – что-то мне это все напоминало.

Президент без конкурентов

Июнь 2021 года

Прошло почти полтора года, и за парламентскими выборами пора было освещать президентские. За несколько дней до события в вотсапп-группе для иностранных журналистов предложили отправить заявку, чтобы сфотографировать, как будет голосовать Эбрахим Раиси. На тот момент уже не было сомнений, что именно он станет новым президентом Ирана.

Единственным соперником от реформистов, которого допустили к выборам, стал бывший глава Центробанка Абдольнасер Хеммати. Выдвинули его скорее для порядка; сам Хеммати даже не старался вести кампанию. Я посетил одно из его предвыборных мероприятий: он отвечал на вопросы журналистов в «актовом зале» экономического факультета Тегеранского университета. Выглядел Хеммати уставшим чиновником, которого против его воли заставили общаться с народом, говорил вяло и очень общо. Очередь дошла до меня, и я спросил его о перспективах отношений с Россией. Ответ вышел таким же безжизненным и пространным: мол, со всеми странами надо развивать отношения…

Любопытно, что даже такое сдержанное мероприятие не обошлось без провокации. Как только Хеммати заявил, что пресс-конференция окончена, в зале вскочил «возмущенный студент» и поставленным громким голосом толкнул агитационную речь. Он заявил, что это университет, а он, мол, студент, и ему не дали задать вопрос, когда он очень хотел. Сидевшая в зале молодежь из числа учащихся, которую сюда явно пригнали для массовки, тут же поползла на выход, перешептываясь: «опять кого-то басиджа принесло…». В общем, консервативный лагерь не смущался добивать уже и без того на ладан дышащих реформистов.[11]11
  «Басидж» (перс. «мобилизация») – ополчение в составе Корпуса стражей исламской революции, басиджи – участники соответствующего ополчения. В данном случае имеется в виду провокатор, агент силовиков.


[Закрыть]

В итоге я отправил заявку, чтобы посмотреть на Раиси на избирательном участке. Все шло в атмосфере типичной иранской неразберихи: место и время несколько раз переносили, в итоге мне пришлось вставать в четыре утра и ехать на другой конец города, чтобы попасть в мечеть Эршад в городе Рей (южный пригород Тегерана), где в итоге и должен был появиться Раиси, а потом ждать несколько часов. Фронтмен консерваторов спокойно проголосовал под камеры на пустом участке, показал свой фирменный жест с двумя широко раскрытыми ладонями, сказал несколько ритуальных фраз про выборы и удалился.

После этого я поехал на север Тегерана, где на улице Шариати в другой мечети должен был проголосовать Хеммати. Этот участок был «витринным»: в разных концах просторного помещения стояли представители различных этнических и религиозных меньшинств в национальных костюмах и куча журналистов, значительная часть из которых были иностранцами. Представители меньшинств не спешили уходить с участка после голосования и активно раздавали интервью о том, как счастливы голосовать на выборах в Исламской республике.

Прямо у входа в участок стояла немолодая женщина, обернутая в флаг страны, в руках она держала портреты двух верховных лидеров – Хомейни и Хаменеи – и надпись на английском «We Win», то есть «мы побеждаем». Эта даму я уже не раз видел на официальных и провластных мероприятиях, она всегда охотно общалась с людьми на улице, рассказывая, как замечательны выборы в Иране и как внушает надежды народу местная политика. В какой-то момент один из проходивших мимо молодых иранцев начал громко и возмущенно спрашивать у активистки с флагом: «Если все так хорошо, то почему нас ненавидят во всем мире?!» Она попыталась ему что-то возразить, но парень был не слишком готов слушать и продолжал возмущаться. Женщина предпочла отойти на несколько метров в сторону, где продолжила перформанс.

Вскоре на участок пришел Хеммати. Ему с охраной пришлось в буквальном смысле пробиваться к участку сквозь толпу – мощный контраст с тщательно организованным голосованием Раиси, которое я наблюдал несколькими часами ранее.

После посещения парадных участков я заглянул на пару обычных. Нельзя сказать, что народу совсем уж не было, однако не встретил я и тех очередей, которые наблюдал в 2017 году, когда Раиси противостоял Рухани. В этот раз было заранее объявлено, что избирательные участки будут работать до полуночи, однако этого оказалось мало, и власти продлили их работу до двух ночи. Как и на выборах в Меджлис в 2020 году, это не слишком помогло. Итоговая явка составила 48 % – самый скромный показатель для президентских выборов за всю историю страны.

Как и ожидалось, Раиси одержал победу, набрав 62 % голосов. Однако помимо низкой явки в глаза бросалось еще одно обстоятельство. Второе место на выборах занял не Хеммати и вообще не кто-то из «альтернативных» кандидатов. Второе место заняли испорченные бюллетени – именно так поступили около 15 % от всех избирателей. Единственный оставшийся вариант протестного голосования – графы «против всех» на иранских выборах нет.

Кто убил иранскую демократию?

Еще накануне выхода Дональда Трампа из ядерной сделки в 2018 году положение иранского президента-реформиста Рухани отнюдь не выглядело безоблачным. Расчет на то, что отмена западных санкций, состоявшаяся после подписания соглашения 2015 года, приведет к улучшению жизни населения, оправдался лишь отчасти. Инвесторы из Европы шли в Иран очень осторожно, положительные сдвиги в экономике в 2016–2017 годах наблюдались почти исключительно за счет снятия нефтяного эмбарго. Население было явно разочаровано тем, что реформисты пообещали быстрый рост благосостояния, но на деле обычный житель Ирана не успел почувствовать разницы.

В начале 2018‐го произошло еще одно событие, имевшее большое символическое значение. В связи с протестами декабря 2017 – января 2018 года власти Ирана решили заблокировать в стране телеграм. Это шло вразрез с предвыборными обещаниями Рухани: никаких новых ограничений в интернете. Сам президент уверял, что решение принято не им, но народ это не утешало: Рухани уже воспринимали как политика, который не держит свое слово.

Однако решение Трампа похоронить ядерную сделку стало настоящей катастрофой для Рухани и всего реформистского лагеря. Вслед за возвращением санкций обвалилась экономика, подскочила инфляция, а на этом фоне по всем телеканалам продолжал вещать президент – он выглядел очевидным виновником произошедшего. На самом деле, ситуация была тревожной для всей политической элиты: все понимали, что без отмены санкций нормально развиваться почти невозможно. Однако консерваторы в той ситуации разглядели не только негатив, но и возможность наконец-то разделаться с реформистским лагерем.

Рухани сделали козлом отпущения. Президента и его министров нещадно критиковала консервативная пресса. Консерваторы в Меджлисе постоянно инициировали разбирательства для членов правительства, некоторых министров в итоге отправили в отставку.

Когда в ноябре 2019 года подскочили цены на бензин, в Иране вспыхнули массовые протесты. Рухани уверял, что такого решения не принимал и узнал о нем в тот же день, что и вся страна. Вероятно, инициатором и правда был не он: верховный лидер и другие политические силы продавили болезненную меру, чтобы решить вопрос с разросшимися субсидиями на бензин ценой репутации реформистов. И во многом это им удалось – протестующие среди прочего призывали президента оставить свой пост.

Консерваторы во власти, видя, что Рухани теряет поддержку населения, все чаще использовали доступные им формальные и неформальные механизмы, чтобы воплощать в жизнь свои решения. В итоге президент в глазах иранцев выглядел жалко: он напоминал приглашенного эксперта, который может высказывать свое мнение, но ничего не решает. На выборы в Меджлис в 2020 году не допустили почти никто из реформистского лагеря. Рухани неоднократно выражал возмущение по этому поводу, но народ за него не вступился и на улицы не вышел. Аналогичная история произошла и в ходе выборов президента в 2021 году: Раиси выиграл в гонке с заведомо слабыми кандидатами.

За 2020–2021 год консерваторы сосредоточили в своих руках контроль над Меджлисом, а президентом впервые стал человек, которого поддерживает Хаменеи. Но эта победа обошлась системе серьезными последствиями. Население больших городов, которое голосовало за реформистов, полностью утратило доверие к политикам этого лагеря, но это не заставило их полюбить консерваторов. Напротив, теперь эти люди возненавидели всех политиков страны. Иными словами, политическая модель в глазах значительной, а может, и большей части населения лишилась легитимности. Взорвалась эта бомба замедленного действия достаточно скоро: протестами 2022 года.

Система «демократического маятника», которая тридцать лет позволяла Ирану проводить реформы, сохранять стабильность и добиваться общественной поддержки властей, выглядела развалившейся. Причин, как водится, несколько. Прежде всего, в основе самой модели лежало противоречие: институты вокруг верховного лидера обладают большими возможностями для контроля над политической системой, чем избираемые органы. Пока реформисты получали поддержку народа, им удавалось эффективно обеспечивать баланс. Но стоило им утратить голоса населения, как консерваторы заполнили все.

Есть еще один фактор, который не стоит недооценивать. Удивительная система теократии с элементами демократии стала порождением уникальных внутриполитических раскладов Ирана 1989 года. Та самая дихотомия Хаменеи – Рафсанджани вряд ли могла существовать после исчезновения одного из отцов-основателей. Рафсанджани умер в 2017 году, захлебнувшись в бассейне, и злые языки твердили, что ему могли «помочь», хотя никаких доказательств нет. Как бы то ни было, реформистское движение потеряло своего основателя, после чего почти моментально сдулось.

Таким образом, политическая карта Исламской Республики в начале 2020‐х выглядела предельно унылой: ни конкуренции, ни интриги. Иранский маятник напрочь сломан, а реформисты полностью лишись возможности вернуться во власть. По крайней мере, так казалось еще в начале 2024 года.

Птица Феникс

В марте 2024 года в Иране прошли плановые выборы в Меджлис. Ситуация выглядела предельно стабильной и скучной: Совет стражей конституции не допустил до избирательных участков почти никого из альтернативных кандидатов, и консерваторы заняли в парламенте 233 места из 290. Реформистов как организованной силы на выборах вообще не было, скорее в некоторых избирательных округах попадались умеренные прагматики как альтернатива консервативному крылу. Явка на таких неинтересных выборах ожидаемо упала до нового исторического антирекорда – 40,5 %.

Однако уже через пару месяцев в эту консервативную идиллию «черным лебедем» ворвалась авиакатастрофа. 19 мая 2024 года президент Раиси во главе статусной делегации из политиков и чиновников возвращался после церемонии открытия ГЭС на ирано-азербайджанской границе. Из Азербайджана вылетела группа из трех вертолетов, но успешно приземлились только два. Винтокрылая машина, на борту которой помимо президента Ирана был еще и глава МИД Ирана Хосейн Амир Абдоллахиян, потерпела катастрофу в горах иранской провинции Восточный Азербайджан – никто не выжил.

Логично, что такое стечение обстоятельств породило ряд вопросов, в том числе – не помог ли кто-то иранскому политику так драматично уйти из жизни? Звучали версии об иностранной диверсии или внутренней политической борьбе. Некоторые делали достаточно простое заключение: по слухам, двумя потенциальными претендентами на пост рахбара в случае смерти Али Хаменеи были Эбрахим Раиси и Моджтаба Хаменеи (сын действующего лидера). Один из них погиб, другой остался жив. Отгадайте, кому это выгодно? Впрочем, никаких подтверждений внешнего воздействия не появилось, поэтому основной версией так и остается техническая неисправность вертолета и плохие погодные условия.

В любом случае, система должна была справиться с внезапно появившейся задачей: провести внеочередные президентские выборы. Начало было тривиальным: 80 кандидатов подали свои заявки, из которых Совет стражей отобрал шесть «наиболее достойных» – пять консерваторов, трое из которых выглядели как явные спойлеры, а также одного реформиста – Масуда Пезашкиана – для создания видимости конкуренции и альтернативности выбора.

Казалось, особых оснований для сюрпризов нет. Конкуренция должна была развернуться между двумя консерваторами: спикером Меджлиса Мохаммадом-Багером Галибафом и представителем верховного лидера в Высшем совете национальной безопасности Саидом Джалили. Первый был более публичной личностью и обладал пусть небольшим, но стабильным электоратом, поэтому считался фаворитом. Шансы реформиста Пезашкиана выглядели ничтожными – избиратели его почти не знали. Чуть ли не единственной яркой строчкой его биографии был пост министра здравоохранения в кабинете президента Хатами, еще в начале нулевых. Поэтому основным прогнозом виделась победа Галибафа при минимальной явке.

Явка и правда оказалась низкой – побит очередной антирекорд, всего 40 %. Но в остальном все пошло совсем не по плану. Во-первых, во второй раз в истории Ирана потребовался второй тур (до этого так было только в 2005 году). При этом фаворит Галибаф в следующий раунд не прошел.

Перед вторым туром я открыл инстаграм и увидел, как Сетаре запиливает сторис с призывами прийти на второй тур и проголосовать за Пезашкиана. А потом она еще и выложила фото с участка, где, улыбаясь, показывала синий от чернил палец. В голове замелькали флешбеки из 2017 года…

Президентом стал Пезашкиан. Эра тотального доминирования консерваторов продлилась всего три года.

Передышка перед бурей

Президентские выборы лета 2024 года показали, что иранская система не утратила способность генерировать неожиданные результаты, и электоральный процесс в Исламской Республике все еще может быть захватывающим.

Общие причины происходящего можно просто объяснить почти мистической магией выборов. Очень часто наблюдатели при оценке электоральных процессов гонятся за понятиями «честные», «прозрачные», «свободные». Положа руку на сердце, можно сказать, что иранские выборы не отвечают ни одному из этих критериев. Однако есть еще один фактор, благодаря которому выборы становятся «настоящими» – конкуренция. Иногда ее одной достаточно, чтобы при малейших колебаниях результат мог оказаться неожиданным.

Впрочем, любая непредсказуемость может быть частично срежиссирована. С одной стороны, ключевым и объективным фактором провала консерваторов на выборах можно назвать внутренние разногласия в их лагере. Консервативный фронт не смог сформировать коалицию и выдвинуть общего кандидата. В итоге в первом туре голоса лоялистов разделились между Саидом Джалили и Мохаммадом-Багером Галибафом, которые получили 40 % и 14,5 % соответственно. Простая математика позволяет предположить, что, откажись один из них от участия в выборах в пользу другого, консерваторы могли бы победить в первом туре. Но этого не произошло.

Более того, перед вторым туром часть сторонников Галибафа, обидевшись на Джалили за нежелание идти на компромисс, призвали поддержать реформиста Пезашкиана. Сам по себе такой разлад показателен: в консервативном лагере кризис лидерства, единый фронт дробится на фрагменты, каждая фракция по-своему смотрит на идеалы Исламской Республики, а молодые консерваторы все чаще обвиняют опытных политиков в отступлении от идеалов революции. Конечно, верховный лидер Али Хаменеи наверняка мог пресечь распри и надавить на консерваторов, дабы привести их к общему знаменателю хотя бы на время выборов. Но он этого не сделал. Почему?

Скорее всего, иранского лидера в целом устраивала победа реформиста. Власти уже во время ожесточенных протестов весны 2022 года (подробнее о них в главе 13) начали прощупывать почву, чтобы вернуть реформистов в политическое поле, выйти из кризиса легитимности и вернуть людям веру в иранскую политическую систему. Победа реформиста не выглядит полностью срежиссированной – все-таки это выбор, который сделали избиратели. Однако высшее руководство не стало препятствовать такому результату, хотя подходящих палок для электоральных колес у рахбара и его окружения, очевидно, хватает.

Иными словами, победа Пезашкиана во втором туре должна была вселить в сомневающихся веру в политический процесс в Исламской республике и стимулировать участие в выборах. Сказать, что задумка совсем не удалась, нельзя. Все-таки во втором туре явка подскочила на 9 %, то есть внезапно замаячившая на горизонте интрига произвела впечатление на какую-то часть общества, в том числе и на мою знакомую Сетаре. Однако итоговые 49 % – все-таки очень мало для Ирана, поэтому полностью политическую апатию на выборах 2024 года преодолеть не удалось.