Текст книги "Зверь Божий"

– Несёт судьбу, как и всякий человек повинен нести свой крест, – отозвался брат Парамон.

Стражник перебрал поводья фыркнувшей лошади и проехал дальше.

На месте очередного ночлега чернели пятна старых костровищ, но травы коням хватало и бежал ручей. Неждан с мужиками таскал хворост из подлеска для костров обоза и стражи к возам, составленным в круг. В сумерках хрустели кормом кони, иногда железно звякали в отдалении дозорные.

– Серебро у него там! Вы урмана с крестом где видели? – проговорил рябой стражник, подпихивая в костёр головню.

– У лапотника? – засмеялся другой.

– Да при чём лапотник? Под крестом – урман! Я их видел.

– Все видели…

– Все, – передразнил рябой, – а отрок его молчит…. Ты видел, чтоб палку в холсты пеленали? – ткнул бородой рябой в лучника.

– Тихо! – шикнул старшина.

– Тать он! – вспыхнул рябой и глуше добавил, стрельнув на старшего глазами: – А серебро у него надо перед рассветом брать, чтоб обозные не видели.

– Тихо, – опять крякнул старший. – Ваше дело смотреть, чтоб ни одного круга воска с возов не пропало. А урман этот, сказывали мне, княжий человек.

– Княжьи урмане с топорами и кольчужные! – не унимался рябой. – А этот крестом кроется.

Старший почесал под пропотевшей, дубеющей от вечерней прохлады стёганкой и сказал:

– Завтра вступаем в Соловьиные леса. Если что начнётся, урмана стрелой первого. Понял, Девятко?

При напоминании о Соловьином лесе стража заёрзала. Лучник молча кивнул.

У обозного костра широко растянутые угли грели сразу несколько горшков и котлов. Люди жались к огню и озирались во тьму, хотя ночь была вполне обычной. Тёплая, звёздная. Лес тянулся такой же, как и до того – густой, живой и многоголосый. По углям пробегала огненная дрожь, похожая на ту, которой вздрагивает легко тронутая ветром река.

– Мужики лес зовут соловьиным… – то ли сказал, то ли спросил Неждан, садясь у воза, к Парамоном. Горшок разогретой с салом каши прижигал ему ладони даже через скомканную шапку.

– Леса, – отозвался Парамон. – Отсюда и за Оку-реку неспокойные леса.

Косолапый возница, с такой же кривой, как его ноги, бородой, свесился с воза и, блеснув белками, выдохнул:

– Тати всех языков бесчинства творят – разоряют обозы, даже княжьи. Кладут требы4545
  Треба – богослужение, обряд.


[Закрыть] тёмным богам. Людей на капище4646
  Капище – языческое святилище.


[Закрыть] режут, а кого холопят – продают хазарам4747
  Хазары – тюркоязычный кочевой народ.


[Закрыть]. И по лесам их не изловить.

От костра к нему стали поворачиваться головы.

– Я тут многожды хаживал. Всякое видел.

Курносый парень с мягкой ещё бородёнкой подался от костра к возу и спросил:

– Дядько, а от чего леса-то соловьиные?

Возница спустил с воза кривые ноги, ещё сильнее скособочил бороду, тень от неё легла ему на плечо, и ответил:

– Соловей – волхв страшный, у них за главного. Мерянского роду он. Слыхивал ты поди, что меря не только по-людски говорить умеет, а и посвистывает по-соловьиному? В лесу надо тебе узнать кто где, кричи не кричи, лес через себя голос не пропустит, а по-птичьи можно. Вот меря и научилась свистеть, да так, что хоть разговор можно разговаривать.

Неждан посмотрел на брата Парамона, тот согласно кивнул. Мужики у костра тоже закивали, а один, плешивый, прошамкал:

– Капище в дубраве у них тайной. И дубы поливают кровью. Зарыто там серебра и золота невидимо. А Соловей меж тех дубов сидит – свистнет – люди мрут, оттого там костьми всё выстлано.

– Слышно, – отозвался другой голос, – он мертвяков свистом на веси насылает! И вся навь ему служит! Тать он и душегуб, до нас обоз шёл – так в лесу и канул, у меня брат и вся семья…

– Рты закройте! Кличете! – с досадой рявкнул проходивший вокруг составленных возов старшина стражи. – Спать всем. Обозным костры жечь до утра. Кто за круг выйдет – порублю.

Обвёл всех глазами, задержал взгляд на Парамоне и пошёл дальше.

Ночь прошла для Неждана неспокойно, он просыпался на любой звук, да и весь обоз спал в полглаза. На рассвете гулко топтались кони и все, включая стражу, прежде чем есть кашу, бросали в костёр по ложке, Сварожичу4848
  Сварожич – ритуальное название огня в восточно-славянской мифологии.


[Закрыть], в убережение от зла в Соловьиных лесах.

Неждан зацепил каши с куском мяса – отдать огню, так же делал отец у овина4949
  Овин – постройка для сушки снопов.


[Закрыть], разводя костёр, но остановил руку. Парамон черпал из котла, не прерываясь на требу.

– А ты что? Не желаешь от богов помощи? – нехорошо покосился на него косолапый возница. Мужики заёрзали, от костра стражи повернулись головы.

Парамон прожевал кашу, обтёр ложку и встал, оборачиваясь.

– От горелой каши помощи не жду, – сказал он и слегка надвинулся на возницу. Тот отстранился, уведя вслед за своей кривой бородой взгляд в сторону от страшного шрама и ледяных глаз.

– Уповаю на Господа, – продолжал ровным голосом Парамон. – Каждому воздастся по делам его. Что ты сделал для Бога? Кашу жёг?

Возница отодвинулся ещё дальше, Неждан отправил ложку в рот, а у костра стражи рябой переглянулся с лучником.

Возы вновь вытянулись по дороге. Люди сбились плотнее. Двое стражников постоянно отъезжали вперёд, остальные чутко слушали лес. Неждан тоже пытался слушать, но за визгом колёс, людскими голосами, фырканьем и конским топотом звуков из лесу слышно не было. Никаких, кроме птичьих.

– Соловей свистом с коня сшибает? – решил наконец спросить Неждан.

– Страшишься? – спросил брат Парамон, ровно отмеряя шаги посохом.

Неждан повёл головой и переложил меч на другое плечо. Телега подпрыгнула, наехав на корневище.

– Бесы находят жильё в сердцах человеческих. Поганый жрец и тать – Соловей. Грабит обозы только при плохой страже. О себе распускает слух, зная, что страх – хозяин человека. Хочешь владеть людьми – стань хозяином их страхов. Ты слышал – обозные спорили о том, кто из них сильнее Соловья боится. И кашу жгли страх утвердить. Поганая вера держится на нём. Истинная на любви.

Дорога, обходя овраги петляя прорезала лес. Обозы в его цельной зелени прогрызли след похожий на тот, что оставляет гусеница на яблоке.

При всяком извиве возы останавливались, впереди едущие стражники, один после другого, устремлялись за поворот и спустя время показывали руками, что ехать можно.

Девятко держал лук с натянутой тетивой поперёк седла. Остальная стража разобрала с воза копья. Конные держали их у стремени. Пешие шли со щитами.

На каждом возу поверх поклажи лежало по три-четыре сулицы5050
  Сулица – короткое метательное копье.


[Закрыть]. Шедшие рядом мужики поглядывали на их тёмные гранёные наконечники с тревогой.

– Раньше Соловей по другим лесам сиживал, – услышал Неждан косолапого возницу. – И пока из тех лесов его гридь с княжьими урманами не выбила, много он весей и селищ пожёг, людей на капищах семьями резал. С тех пор здесь лютует. Как ворон… Сказывают, – наклонился возница к молодому мужику, – у него везде глаза есть…

Мужик заозирался.

– Везде лишь Божьи глаза, – прервал брат Парамон.

Возница подёргал кривой бородой, перебрал вожжи и не ответил. Подала голос кукушка. За ней, из самых недр леса, послышался далекий свист, резанул лесные голоса и смолк.

Возница вскинулся, молодой мужик побелел, а ближайший стражник перехватил копьё. Свист раздался снова, такой же далёкий, но с другой стороны.

– А отовсюду свистит тоже твой бог?! – прошипел, натягивая вожжи, кривоногий Парамону.

Парамон не ответил, посмотрел на старшину стражи, который, на рысях обгоняя обоз, проехал вперёд, за поворот.

Неждан ожидал, что листва раздвинется и кто-то пернатый, когтистый и жуткий, разрезая людей и коней свистом, обрушиться как вихрь. Вынесет из седла конных и начнёт рвать остальных. Его ладонь сильнее сжала рукоять спелёнутого меча.

– Сулицу рожном вверх возьми, – услышал он бесстрастный голос Парамона и увидел, что тот самый курносый парень, схватив с воза сулицу, тряся жидкой бородкой, наставил её на лес тупым концом. Из-за поворота на рысях вымахнул старшина.

– Там, – проскрипел возница, – поляна и перекрестье. Дорога с полуночи с нашей сходится, и еще одна проторилась, в обход Соловьиным лесам. По старой-то ездить боятся…

– Обоз на поляне с полуночи, – гаркнул старшина. – К нему встанем, решим, как ехать, по объездной или прямоезжим путем.

Стража расслабилась в сёдлах, курносый опустил сулицу в подрагивающих руках. Замерший обоз дрогнул, вздрогнул и лес, будто к нему вновь вернулись звуки – шелест и птичьи переклики. Или люди, перестав вслушиваться в страшное, начали слышать обычное.

За поворотом сплошная стена деревьев редела, сходила на берёзовые перелески и расступалась на проплешине поросшей высокой жёсткой травой.

Тут в одну колею сходились две дороги, одна с востока, вторая с севера. Но от этой единой колеи в сторону уходила еще одна – объездная. Вкруг глубины Соловьиных лесов, прямой же путь, сверлящий чащу, был подзабит травами и мало наезжен.

На перекрёстке стояло подвод, возов и телег почти как на руках и ногах пальцев. Гомонили люди, трое с копьями конно сновали вокруг, на голове одного из верховых даже темнел железный шишак. Воняли костры. И дети были в этом обозе, а с ними и бабы.

После дырявого света в лесу здесь было ярко, людно, громко. Парень, уже кинувший сулицу на воз, пошёл скорее, дробнее и веселей.

– Услышали боги-то… – проскрипел возница и, подтянув вожжи, пропел лошади, пошедшей бодрее: – Ти-иш-ша.

Неждан сидел возле Парамона, что-то перебиравшего в торбе на возу. Пахло едой, горелым, конями, потом, травой. Переступила, передёрнув кожей, лошадь.

– Много идёт, – оживлённо рассказывал тот самый парень с их обоза. – И урмане есть, – он, словно приглашая в разговор, посмотрел на Парамона. – Говорят, они в сам Киев.

Парамон молчал, ковыряясь в слепую в торбе, возница неодобрительно посмотрел в его сторону и ответил:

– Воины они изрядные. Хоть вежество им и неведомо. Сколько их?

– Все с заводными конями! На конях кольчуги в мешках звенят, щиты круглые! – повернулся курносый к вознице. – У одного меч! Трое их, топоры…

– Трое? – перебил разочарованно возница, отсыпая лошади в торбу овса.

– Трое. И стражи десяток. Даже вон баб ведут с детьми. Теперь Соловья-душегуба можно не бояться-то, верно?

– Ти-иш-ша… – пропел привычно лошади возница и взмахнул у неё над крупом, отгоняя овода. – Не боятся… Ты, Годинко, в кусты по нужде, вон, с сулицей ходи и сиди с засапожным ножом в руках, хотя откуда у тебя. У тебя и сапог-то нет – лапоть.

Неждан посмотрел на свои босые исцарапанные ноги, а Годинко, распахнув серые глаза и почёсывая под бородкой, повернулся к Парамону:

– Так можно же не бояться, верно?

– – Страх и ненависть в твоей воле, – сказал брат Парамон, завязывая торбу. – Любовь в Божьей. Что выберешь?

– Прямой путь лучше. Нас много, – говорил высокий, с ладной бородой купец. Под полы его отороченного мехом добротного зипуна ветер загнал дым, он отступил в сторону и заправил пальцы за шитый пояс, тускло блеснуло серебряное кольцо. – Мне товар надо доставить быстро. На Ингвара тать не пойдёт. – Он кивнул в сторону, где у другого костра были урмане. Один спал, второй правил что-то из кожи, а третий, услыхав имя, повернул соломеннобородое лицо со лбом похожим на гладкий камень.

Старшина владимирского обоза поковырял ногтем нос, покусал седеющий ус и сказал:

– Почитай, два на десять возов, сторожи с нами полтора десятка, урман трое, на полверсты растянем обоз-то.

– Короткая дорога прямая, обоз весь виден будет, только раз вильнёт. А объездная петлями идёт, оврагов много.

Купец поправил на голове шитую тафью, быстро стрельнул глазами на старшину своего обоза и ещё добавил:

– Да и новая дорога тоже неспокойна. Там, говорят, урман видели. Вместе спокойнее и быстрее…

– Ты меня что, урманами страшишь? – закаркал, поднимаясь, владимирец. – Не своими ли?!

– Глотку не дери. Сядь. Урман своих не бывает, они свои только серебру. Но если тебя пограбят там, не обессудь.

Старшина поворочал головой, посмотрел на купеческого обозного, тот, не отведя взгляда, слегка пожал плечами.

– Тебе от меня выгода какая?

Купец вынул из-за пояса руку и, ткнув на короткий путь, сказал:

– Тебе выгода. Тебе путь сократить. А мне ещё шесть оружных. Да и идти тебе только с нами. Ingvar, komdu hingað5151
  Ингвар, иди сюда (сканд.).


[Закрыть].

Урман с соломенной бородой, звякнув длинным ножом на поясе, прошёл сквозь стелящийся дым к костру.

– Завтра выходим, – сказал старшине купец. – Своим скажи.

– Так это они нас и пограбят! – шипел вечером рябой у костра владимирской стражи.

– Вот ты, Радим, и смекай, – на лице старшины мелькали тени приплясывающего костра. – Если начнётся что, они свой обоз оборонят, наш не очень, но мы-то за них повоюем. Числом, может, татей и отобьём, но с потерей. Нас шестеро на восемь возов, их почитай полтора десятка, если с урманами на их обоз. Вот и выходит, наш обоз новгородцам и отойдёт, если нас побьют.

– Псы! Так уйдём…

– Переймут, порежут, мужиков похолопят и сошлются на Соловья. Девятко, если начнётся что, первого не нашего урмана бей, а этих.

Рябой Радим встал и спросил:

– А чего сейчас не порежут?

– Зачем? – спросил старшина. – Людей в обозе у них много, всем рот не закрыть. А так, как ни посмотри, прибыток – не сунется Соловей – новгородец время выиграет не по объездной едучи, сунется, отобьётся с нашей помощью, да ещё, может, если нас побьют, воском разжиться. Уже пронюхал, что везём.

У костра ещё долго говорила и ворочалась стража. Оттуда за воз, где лежал Неждан, долетали дым и отблески.

– Будет дождь, – сказал Парамон, подходя из сумерек. – Видишь, – добавил он, присаживаясь, – есть владимирцы, новгородцы. И больше – словене ильменские, радимичи, деревляне, поляне, вятичи, меря… Разорвана земля. А Русь где? – повернулся он внезапно к Неждану.

Опять Неждан услышал это слово, но не знал, что ответить, и молчал. Молчал и брат Парамон, а потом сказал:

– Земля кровью прирастает.

Перед тем как уснуть под возом рядом с Годинко, Неждану виделась прирастающая кровью земля, словно бордовая запёкшаяся корка, слепляющая разорванные края непонятно кем нанесённой раны.

К утру он продрог. Прямой мелкий дождь сеялся в костры, дым стлался над возами слоями, как сырая холстина.

«Меч», – подумал Неждан. Он давно не протирал лезвия, Парамон не велел даже разворачивать.

Под возом было сумеречно. Годинко, повернувшись спиной, лежал серым комом. Неждан запустил в свёрток с мечом руку, слегка потянул рукоять. Она не поддалась, он даже вздрогнул. Потянул сильнее, Годинко заворочался, Неждан замер, подождал и ещё потянул. Меч сдвинулся. Неждан пошевелил им внутри ножен, запахнул холстину и выполз из-под воза, смахнув спиной цепочку бледных капель. Крепко пахло конями. Шевелились у костров обозные мужики. Вёл в поводу коня рябой, на его мокрой бороде висели капли. За дымом у новгородского конца виднелась купеческая тафья, фыркнула лошадь, к спине прилипла рубаха. Брат Парамон шевелил в костре огонь, но больше расшевеливал дым.

Туча, похожая на чернику, раздавленную на влажном полотне, утянула липкий дождь за верхушки леса. Обоз по короткому пути тронулся тяжело, как размокшее бревно по ручью. Владимирцы шли сзади. Их стража чутко вертела головами и посматривала вперёд – в середину, где ехали урмане и новгородский купец.

Рябой Радим подъехал к старшине, лошадь под ним дёргала головой.

– Урман к нам поставил ближе, пёс… – сказал он.

– Посматривай! – зло оборвал его старшина, хмурый, как мокрый лес по сторонам. – Девятко, тетива сухая?

Ехавший на другой стороне дороги Девятко показал натянутый лук.

У Неждана мёрзли босые ноги. Проползшие впереди возы и конные раздавили дорогу как червяка – в поблёскивающее холодное месиво. Один из урман остановил лошадь, а когда последний воз поравнялся с ним, поехал рядом, посматривая на ровно идущего Парамона. Старшина дёрнул шеей. Годинко косился на окольчуженного урмана, на его щит, притороченный к седлу шлем. От кольчуги урмана воняло прогорклым жиром.

Лес безмолвствовал, или голоса, скрип колёс, лошадиный шаг и фырканье скрывали лесные звуки, как лоскутная занавесь в избе скрывает темноту в углу. Молодые деревца к нечищеной дороге стали подступать ближе, обочины не было, страже места не хватало. Рябой пристроился прямо за Нежданом. Урман отстал шагов на десять, и рябой непрестанно оглядывался, отчего его конь дёргал головой ещё сильнее, дыша тепло и мокро Неждану почти в затылок.

Дорога опять сузилась. По бокам валялись сучья. Осклизлый после дождя ствол обломанным концом высунулся чуть не в колею. На нём рыжела грибная поросль. Чем дальше, тем таких стволов торчало больше, сужая дорогу на ширину воза.

Брат Парамон, обшаривая взглядом дорогу, тихо сказал Неждану:

– Буреломные брёвна людьми положены…

– Что ты там каркаешь, ворон урманский! – гавкнул с коня рябой.

Парамон к нему обернул посечённое лицо:

– Бревна лежат так, чтоб воз не развернулся.

И больше не смотря на стражника, что-то сказал на своём языке едущему позади урману.

Тот презрительно посмотрел на Парамона, потом вдоль дороги, а рябой Радим, посылая вперёд коня, зарычал:

– По-нашему говори! Пёс…

Парамон, не обратив внимания, вдруг поднял руку, обрывая Радима, шаря по лесу глазами. Радим осёкся, урман подъехал ближе, а лес вдруг взорвался свистом. Казалось, сами деревья, сверля уши, засвистали тонко и переливчато. Конь под Радимом осел. Урман заорал что-то вперёд, косолапый возница натянул вожжи, Неждан чуть не ткнулся в воз грудью, Годинко вцепился ему в руку. Свист летел от начала обоза, там уже кричали люди, в его конец и вновь переливался волной обратно. С треском, подминая под себя поросль, чуть не раздавив урмана, позади рухнуло дерево.

– Щиты, щиты! – орал владимирский старшина.

Девятко, обернувшись в седле, оттянув тетиву до уха, целил в заднего урмана, под которым плясала лошадь, и вдруг завалился на круп своего коня со стрелой, будто выросшей из горла. Конь его шарахнулся, придавив к возу обозного мужика, тягловая лошадь дёрнулась. Люди кричали, а свист резал, терзал воздух. Как вихрь поднимет листву – поднимал в душах страх.

В щит Радиму стукнуло, словно вбили гвоздь, в нём задрожала стрела.

– Псы! – заревел он. – Псы!

Урман соскочил с лошади и, подняв щит, выставив топор, спиной почти влез в ветки упавшего дерева. На руке Неждана, от страха тяжёлый как бревно, скулил Годинко.

– Под воз! – рявкнул на него Парамон, а свист вдруг стих, только продолжали орать впереди обоза.

Парамон, пихнув задеревеневшего возницу, бросился к свесившемуся головой с коня Девятко. У того из горла и рта толчками выплёскивалась кровь и свисала толстыми красными нитями с волос.

– Псы! – опять заревел Радим лесу.

Лес вновь засвистел зло, тревожно.

Неждан вертел головой. От свиста, от криков, а пуще от крови, которой захлёбывался, дёргаясь, Девятко, по телу от затылка прошла до живота дрожь, на миг окаменела в кишках и отхлынула, смытая синей безудержной яростью на исторгающий свист и ужас лес. И вдруг что-то ударив между лопаток так, что перехватило дыхание, швырнуло его на колени. Меч чавкнул, упав в чёрную грязь, из-под холстины показалась рукоять, туго спеленатая скрипучей коричневой кожей. Неждан схватился за неё, потянул из ножен, мыслей уже не было, в голове бушевала синяя метель, заморозившая всё, кроме единого чувства – убить то, что посмело внушать страх!

Годинко под возом вцепился в грязь, словно она могла защитить от раздирающего свиста, криков, крови. Неждан стоял на четвереньках рядом. «Сюда! – хотел крикнуть Годинко. – Под воз!»

Но в ужасе пополз задом, пока не упёрся в колесо.

У воза звенело железо, стоял ор, мелькали ноги, людские, конские, но он не слышал и не видел это. На него в упор смотрели синие, ледяные и звериные глаза. И были они страшнее кусающего до смерти железа. Годинко заскулил, страшные глаза моргнули, и он увидел, что это тот же Неждан – тот же сопляк годами, бессловесный отрок урмана, похожего на колдуна. И вернулись звуки, и приоткрытый мёртвый глаз Девятко под заскорузлой от уже почерневшей крови бровью, смотрел будто из Нави.

Неждан вскочил, разом распрямив ноги. Кто-то в серой рубахе бил дубиной по морде коня, приседающего под Радимом, в щит которому упёрлись двумя копьями серые мужики. Из лесу с одной, с другой стороны, визжа, выскакивали другие, и один летел, выставив вперед копьё. Оно почти ткнуло в живот, но Неждан отскочил в сторону.

Теперь в его руке была не одна лишь сила костенеющих от ярости пальцев. Меч! Меч, сам рванувшийся сначала вверх, а потом вниз, лёгкий и жгучий, как зимняя позёмка, мелькнув лебяжьим крылом, рубанул шею и, казалось, зашевелился, зажил или это отдалась в руке сила удара… мужик коротко, утробно всхлипнул. Меч выпростался, легко выпуская горячие кляксы крови в лесную сырость.

Как мужик падал, роняя копьё, Неждан не смотрел. Крики, лязг, конское ржание и свист летели на него словно дубина, готовая размозжить его ярость, покончить с ней, с ним и этот удар надо было отразить!

И Неждан вдруг заревел, завыл и понизу, ужом, метнулся к коню Рябого, ударил в серую холщовую спину мечом, она стала красной. Рябой Радим, горланя и напирая щитом, поддал коню пятками и опрокинул второго татя.

Парамон, стащив уже мёртвого Девятко с коня, видел, как взлетел, блеснув, меч, как опустился. Конь убитого топтался, наваливая на воз. Скособочив бороду, кривоногий возница тянул на себя поводья и орал, то ли себе, то ли своей приседающей лошади.

– Ляг на спину! – коротко приказал ему Парамон, отпихивая посохом коня.

Возница бессмысленно ворочал глазами.

– На спину! – рявкнул Парамон. – Держи вожжи! Где сулицы?!

Возница завалился и вжал спину в тюки, зашарил рукой и вытянул из-под тюка древко.

Парамон бросился туда, где опять сверкнул меч. Неждан, воя, бежал в середину обоза, там кричали сильнее всего. За ним, выпростав спину из веток заваленного дерева, метнулся, прикрываясь щитом, урман. Из лесу ещё лезли, топорща бороды, тати. Орали из-под масок, вырезанных из коры и обрывков шкур.

У одного из возов владимирский старшина быстро совал в бок серому мужику зажатый в кулаке нож. Рядом лежал, дёргая ногой, окровавленный обозный.

Не переставая рычать, Неждан перескочил через них, завыл пуще прежнего и очертил мечом по воздуху круг, чиркнув по глазам татя с дубиной, присел, ударил по ногам, распрямился и снова заревел, как ревела пурга зимой по оврагам.

Урман, догнав его, топором на длинной рукояти подцепил сколоченный из досок щит другого мужика. Неждан, не думая, ткнул мечом в брешь, почувствовал, как входит в тело железо, дёрнул на себя и упал, поскользнувшись босой пяткой. В голову ему летела дубина. Урман вскинул свой щит, дубина ударила по кромке и вбила щит ребром в грязь, перемешанную с кровью у самого лица. Неждан вскочил и вцепился пальцами мужику с дубиной в горло. Потянул на себя смрад выходящего сиплыми толчками дыхания и стекленеющие от ужаса глаза.

Убить. Убить! Не думая!

Далеко с краю сознания, как птицы на рассвете, мелькнули слова Парамона: «Владеть людьми – быть хозяином их страха».

Этот – повержен. Неждан разжал пальцы и ударил ногой мужику в живот, как его самого некогда ударил брат Парамон.

Свист, крики вдруг смолкли, только стонали где-то, и голосила, голосила впереди баба. Серые мужики прянули в лес, словно их и не было.

Неждан повел вокруг мечом, на котором быстро, как на морозе, стыла кровь, и вдруг опустился без сил на колени в грязь, рядом с тем сипло втягивающим воздух мужиком, которого своим ударом сложил пополам.

– Убью! Вымесок! – из-за воза выскочил на них перекошенный, извалянный в грязи, потерявший тафью новгородский купец с ободранным лицом. Бросился, занёс над скрюченным мужиком нож.

Подоспевший Парамон перехватил его поперёк, не удержался и завалился с ним вместе у телеги.

– Кто? – орал купец выдираясь. – Что?!

Он извернулся, вскочил и теперь занёс нож над братом Парамоном:

– Тварь…

Но отступил – ему в грудь упёрся змеистый, как вьюга, клинок, а в глаза – синий ледяной взгляд. Между ним и Парамоном встал Неждан.

– Щенок! – новгородец попытался отпихнуть меч, но его самого щитом отодвинул урман и что-то залаял на своём языке.

К подводе, припадая на ногу, подбежал владимирский старшина и подъехал Радим.

– Не имай!5252
  Не трогай (устар.).


[Закрыть] – заревел он с коня. – Завёл пес новгородский! Девятко убили…

– Охолони! – рявкнул на него владимирский старшина, хватая лошадь за узду. – Щиты на лес наставьте, – пихнул он урмана. – Где твой старшой? – обратился он к купцу.

– С дырой во лбу лежит! – топыря губу, мотнул бородой в сторону купец. – Товар чуть не утянули. Коня мне срубили…

– Меч опусти, – сказал Неждану, поднимаясь, Парамон. – Людей, – нажимая, спросил он купца, – людей сколько побили?

– Людей?.. Обозных не всех. Баб с ребятнёй каких-то сволокли… Не знаю… Ингвар!

От начала обоза к ним двигался так и не вложивший в ножны меч Ингвар. Урман что-то опять пролаял ему на своём языке. Ингвар посмотрел на меч в руке Неждана, на него самого и вновь, с сомнением, на своего урмана.

– Ja5353
  Да (сканд.).


[Закрыть], – сказал ему брат Парамон.

Губы Ингвара презрительно скривились; не повернув головы, он скосил на Парамона глаза.

– Já er það5454
  Да, это так (сканд.).


[Закрыть], – снова сказал ему Парамон. Радим заворочался в седле и повёл копьём, старшина дёрнул его лошадь за узду.

– Что стоишь?! Бей его! – по-урмански завопил купец.

Парамон вдруг отстранил купца посохом с крестом и шагнул, почти вплотную приблизив к Ингвару лицо со страшным шрамом и холодными, как вода, глазами, и сказал по-урмански:

– Этот нужен живым. Отведёт к остальным. Мы отобьём людей. Мальчишка – воин и берсерк.

– Каких людей! – уже по-славянски заорал купец. – Ингвар, рубите их!

– Что может знать о воинах предавший богов своих отцов?! – не повернувшись к купцу, зашипел в лицо Парамону, едва сдерживая плевок, Ингвар. За его спиной замаячил третий урман.

– То, что и должен знать тот, кто опустил меч, чтобы поднять щит, – твёрдо ответил брат Парамон. – Хочешь проверить крепость своего железа против щита истинной веры?

– У них должно быть серебро, – вдруг вставил второй урман. – Этот, – он пнул скрючившегося мужика, – должен знать.

Неждан подступил к Парамону слева. Ингвар перевёл на него взгляд.

– Серебро… – опять по-славянски повторил за урманом купец. Подобрался и вдруг, обернувшись, крикнул:

– Кто старшим остался? Кречет, пересчитай стражу, раненых…

– Радим, – владимирский старшина опустил долу поднятый было топор, – посмотри, кто из наших цел. Мы не пойдём дале.

Ингвар отступил от Парамона и вложил меч. Парамон повернулся к старшине и твёрдо сказал, глядя в упор:

– Мы идём далее. Ибо идём мы до конца.

– Дядько, – спросил у косолапого обозного бледный Годинко, сидящий на тюках, – как же мы тут сами-то, без сторожи теперь?

– Как-как… – проворчал возница, обтирая рогожей переступающую лошадь. – Топор вон возьми или копьё… – он мотнул головой на лежащий на подводе топор, снятый с убитого Девятко.

– А чего они… Они же копий-то не взяли?!

– Чего-чего, – проворчал возница, сжимая и разжимая в корявых пальцах рогожку. – Дурень! Куда ты им в лесу замахнёшься, осины колоть?!

Владимирские и новгородские возы стянули плотнее, своих мёртвых сложили у возов, чужих побросали в чаще по другую сторону дороги.

Когда перевязывали раненых, купец торопил, переходил от одного воза к другому, быстро оглядываясь, что-то говорил своим урманам.

– Слышь, старшой, – сказал Радим, – нам бы у возов поболе людишек оставить.

– Троих оставим, все равно поранены, мужиков вооружим. Найди охотника, отдай ему лук Девятко. Пусть бьёт, если новгородцы на возы полезут.

– Тьфу! – плюнул Радим. – Зачем нам-то серебро? В обмен на жизни-то!

– А ты не понял? За серебром, вон, купчина с урманами лезет, мы идём полон освободить и гнездо поганое пожечь. Только рати у нас нет… Но откуда у щенка меч-то такой?..

– Так не пойдём!

– Не пойдём… Как не пойдём? Кто бы верх ни взял, нас и полонит.

Неждан, теперь не таясь, протирал куском овчины меч. Годинко смотрел на него со всё ещё не прошедшим страхом. Один из урман подошёл и протянул к лезвию руку, брат Парамон молча обернулся. Неждан поднял на урмана синие глаза, тот помедлил, убрал руку и кивнул.

– Сказать ничего не хочешь? – спросил брат Парамон, Неждан мотнул головой. Перекошенные от страха и боли лица, вопли остались позади, в синей вьюжной мгле, расплылись в ней. Сейчас в голове зияла пустота, и в теле окаменела невероятная усталость.

– Жуй, – коротко сказал Парамон, протянув вяленое мясо. – Потом туда, – он кивнул на середину обоза, где над привязанным к колесу мужиком склонились Ингвар и толмачивший ему купец.

Годинко подобрался ближе и протянул баклажку:

– Вода… вот воды попей.

– Что ты, щучья голова, воду суёшь! – влез косолапый возница. – На браги, – и протянул корявой рукой флягу.

Неждан послушно кивнул, хлебнул браги, запил водой и пошёл туда, где уже Парамон говорил купцу:

– Рот ему завяжи, чтоб не засвистал.

– Не засвищет, Ингвара с ним рядом пущу.

Парамон пожал плечами, отхватил ножом у втянувшего голову мужика подол рубахи. Потом быстро сунул ему рукой по животу, и, когда тот, силясь вздохнуть, распялил окровавленный рот, обвязал вокруг головы полосу ткани, попёрек лица через рот, словно привязав язык к нёбу. Один из урман цокнул языком.

– Ловок ты, монах, – сузил глаза купец.

Парамон промолчал.

В лесу было как на пустом гумне после дождя: сыро, сумеречно и глухо, только пошумливали наверху птицы. Неждан, теперь не таясь, привычно нёс меч на плече.

– Если крикну, валитесь на спину, – сказал Парамон шедшим позади всех владимирцам.

– Как догоним-то их? – спросил Радим.

– Если они в полон волокут баб с детьми, значит недалеко от проезжего пути у них логово, – сказал старшина. – Только бы этот на засаду не навёл.

– Засады нет, – уверенно произнёс Парамон.

– Почём знаешь, урман? – сощурился Радим.

– Тати к сопротивлению не привычны. Их оружие – страх. Его сейчас из рук у них выбили, а другого оружия они в руки взять пока не сумели… Да и не много их, будь больше, нас бы у возов всех побили.

– Стомыслый ты, урман… Не наслал бы ворожбы Соловей… – буркнул Радим.

– Господь наставляет, и Господь не оставит.

– Брате Парамоне, дозволь сказать? – спросил вдруг Неждан.

– Говори, – не оборачиваясь разрешил Парамон.

Неждан переложил меч на другое плечо, почесал под шапкой, как отец, и сказал тихо:

– У татей, тех, что там, ну, у обоза… остались…

– Наказаны, и тобой в том числе, смертию за многие вины и притеснения малых и слабых, – сказал Парамон и, обернувшись, жёстко посмотрел на Неждана холодными глазами. – Порублены.

– Порублены… – помолчав, вымолвил Неждан. – У них шапки сухи.

– Тьфу! – плюнул Радим, отодвигая ветку в каплях отшумевшего ночью дождя. – И что?

– А то! – крякнул старшина. – Ночью дождь шёл. Поутру погоды вернулись, а шапки сухи, стало быть, не в ночи на нас шли – утром. Стало быть, вообще рядом логово-то. Только бы сей не завёл куда.