Текст книги "В чужих морях"

Неделю я провела в постели генерала.

Конечно, он использует меня, как считает нужным. Но не похоже, что получает от этого много удовольствия. Он уже начал от меня уставать. А дальше что? Вернет меня обратно в трюм? Или придумает что похуже?

Обычно Диего сервирует джентльменам вечернюю трапезу и приходит, чтобы убраться в каюте. В течение двух, иногда трех корабельных склянок мы остаемся одни. Матросы перекликаются на мачтах и реях. Музыка английских инструментов – виолы и рожка, по словам Джона, – доносится снизу из кают-компании. Идущие на вахту матросы поют псалмы, а те, кто спускается в трюм – непристойные частушки. Я думаю о Томасе под лестницей. Не стоило мне оставлять его одного.

Мы разговариваем, я и Диего, танцуя на грани, огибая острые углы. Он расспрашивает о местах, в которых я бывала: об Акапулько, Маниле и Перу. Сам он рассказывает о Кубе, где родился, и об Огненной Земле, где поступил на службу к генералу. Он метко характеризует людей на борту корабля – кто всегда любезен, а кого следует избегать как чумы. Я молчу, что и сама обладаю определенным опытом в таких делах.

В основном он говорит о генерале: его таланте мореплавателя, отваге в бою и огромных богатствах в трюме, которые принесут честь и славу не только ему, но и каждому моряку, который вернется с ним к берегам родной Англии.

Музыка внизу умолкает. Но пройдет еще два поворота часов и треть, прежде чем в каюте появится генерал. Он коротко кивнет мне, желая доброго вечера, и дружески поболтает с Диего. Потом над тазиком умоет руки и лицо водой из кувшина, поковыряет в зубах серебряной зубочисткой. А потом мы втроем будем укладываться на ночь: двое лягут на кровати, один на полу.

* * *

Сегодня Диего приходит, когда музыканты еще и не начинали играть. И, против обыкновения, с пустыми руками. Ни конфетки мне, ни финика, ни лакомства с генеральского стола.

Я поднимаю взгляд от рубашки, на которую ставлю заплатку, сидя с ногами на кровати. Света мало: всего одна свеча. Глаза устали. Я моргаю.

– Добрый вечер.

Он закрывает дверь и говорит, не поворачиваясь лицом:

– Я обещал тебе, что мы закончили дела в Новой Испании. Но нам придется сделать еще одну остановку.

Я втыкаю иголку и встаю.

– Где?

За окном каюты темно. Низкие облака, луна еще не взошла. Сердце колотится. Я считаю в уме. Семь дней пути из Зонзоната.

– В Уатулько, – говорит он. – Чего ты испугалась?

– Я не испугалась, – возвращаюсь к кровати и снова беру иголку, но руки дрожат так, что шить я не могу.

Внизу, в кают-компании, музыкант настраивает виолу. Мелодия течет, поднимаясь и опадая, как ветер. Я окончательно бросаю шитье и сажусь на руки, чтобы унять дрожь.

– Просто меня там знают.

– И что?

Он наводит порядок в каюте, подбирает с пола книги и ставит их на место или складывает в аккуратные стопки. Бронзовый глобус, с которым я играла, со стола отправляет на полку к астролябии.

– Ты знаешь, как наказывают за побег, – говорю я ему. – Но меня ждет худшее: я не просто беглая, я сбежала с еретиками.

– Здесь они не имеют власти.

– А если захватят корабль?

– Не захватят. – Он собирает карты и документы и складывает их в морской сундук генерала.

Снаружи доносится последний призыв перед сменой вахты, звонкий голос мальчишки, дрогнув, дает петуха. Топот матросов, бегущих с орудийной палубы наверх по трапу в середине корабля, кто-то тяжело спрыгивает с реи, сотрясая палубу.

– Испанцы нас не ждут, – говорит Диего. – Они беззащитны. Это не мужчины – они трусливы, как женщины. – Он бросает на меня взгляд, значение которого я не могу разобрать. – Мягкотелые, как спелые фиги. Мы можем делать с ними все что угодно.

К виоле присоединяются дудка и барабан. Музыканты заиграли быструю веселую джигу. Снизу доносится смех и стук кувшинов и кубков по столу. Меня не зовут туда танцевать с тех пор, как генерал объявил меня своей.

Я собираю шитье и кладу в сундук у окна.

По правде говоря, испанцы действительно ослабили бдительность. Индейцы больше не оказывают сопротивления. Симарроны, сбежавшие от рабства, и носа не кажут из своих окруженных ловушками фортов в горах. Враг, способный дать отпор с оружием в руках, стал редок.

Но в голове продолжают крутиться ужасные мысли.

– В Уатулько есть судья, злобный как сам дьявол. Он подмял под себя весь город. Рабов тащат к столбу для порки без всякой причины. Я была там три недели назад, и на виселице болталась девочка.

Диего замирает у полки с поднятой рукой, руки у него обнажены, и видна ямка плеча.

– А что, если генерал высадит меня на берег в Уатулько? – Я больше не в силах скрывать свою тревогу. – Тогда мне конец.

Диего медленно поворачивается ко мне лицом.

– Уверен, ты сумеешь смягчить злобного судью. Раздвинешь перед ним ноги, и все будет хорошо. Вряд ли твою кожу станут портить ожогами от кипящего масла.

Я вздрагиваю, будто он ударил меня.

– Приземлишься на ноги, ну или на спину, – он кивает на кровать. – Так же, как здесь.

Ах вот почему он злится? Я захлопываю сундук.

– Это ты бросил меня с волками! – Я тычу пальцем в нижние палубы. – Что я должна была сделать? Если он выгонит меня отсюда…

Диего смотрит на меня. Внизу, в кают-компании, от топота ног прогибаются доски. Джига звучит все быстрее.

Диего стоит так близко, что я чувствую вонь сальных снастей на его руках и запах сигар в дыхании. Я жду, что он меня ударит. Я почти чувствую, как боль обжигает щеку. Но вместо этого он наклоняется и шипит. Я едва могу расслышать из-за музыки и топота ног внизу.

– Он не зверь! Я еще когда впервые тебя увидел, сразу подумал, что ты хитрющая девка. Так придумай что-то другое, чтобы задержаться здесь. – Он поворачивается и уходит, хлопнув дверью.

Что другое?

Путана ди дио, у меня ничего нет!

Да чтоб его черти драли, этого Диего! Несчастный слепец.

Музыка внизу смолкает. Генерал скоро будет здесь. Я начинаю отсчет.

Апрель 1579, Уатулько, 15° 40 северной широты

После каждого пушечного выстрела корабль сотрясается всем корпусом. Заволакивается черным дымом. Как он еще держится на плаву? Это ведь не военный корабль. Он и для морских походов едва пригоден. Я затыкаю уши, но даже неслышный, грохот орудий отдается во всем теле.

Снизу доносится лязг и скрежет железа, из арсенала тащат на палубу шпаги и аркебузы. Матросы чертыхаются и орут, поднимая бочонки с порохом по узким лестницам.

«Выше держи, болван!»

«Иди к дьяволу!»

На палубе все перекрикиваются, зовут друг друга помочь облачиться в доспехи.

«Ай, Иисусе, ты мне бок прищемил!»

В воскресенье Пасха. Подумать только! Они воюют на Страстной неделе.

Скрипят лебедки, натягиваются канаты, корабль бросает якоря. Моряки высыпают на палубу, бряцая оружием и доспехами. Когда замолкают пушки, я слушаю их праздную болтовню в ожидании команды сойти на берег. Они не испытывают страха. Грядущая битва их нисколько не беспокоит.

«Как думаете, у них есть вино? Последний раз мы затаривались им в Вальпараисо».

«Я рассчитываю на вино и женщин. Генерал своей девкой не делится».

Должно быть, точно так же – с шутками и прибаутками – они готовились захватить мою деревню. Те пираты тоже были англичанами, хотя тогда я даже не знала о существовании Англии.

Должно быть, они так же облачались на битву, бросив якорь в бухте. Помогали друг другу затянуть ремни на кожаных латах. Смеялись над плохо подогнанными шлемами, сползающими на глаза.

И совершенно не боялись смерти, потому что знали, что нашему оружию не сравниться с огнестрельным. Лучники были гордостью нашего народа. Опытными стрелками. Их стрелы с наконечниками, смазанными ядом, убивали человека за считаные минуты. Но против пороха и дроби они оказались бесполезны.

Я тогда была маленькой девочкой, дрожала и плакала, прижимаясь к сестрам, брату и бабушке. Мы могли только сидеть, сбившись в кучу, и ждать, когда ужас придет к нам.

От одного воспоминания мне кажется, что стены сдвигаются, пытаясь раздавить меня. И вот уже вместо каюты я снова вижу хижину матери, объятую огнем. Я выхожу на ют.

Такой суматохи на корабле я прежде не видела. Оружие повсюду, оно горами свалено в шлюпку и просто на палубу. Мужчины собираются вокруг, выбирая, чем вооружиться, поднимают арбалеты и аркебузы на марсовые площадки.

Мальчишки в середине палубы катают шарики из конопляной пеньки, набивая их гвоздями и прочей железной мелочью. Они обваливают их в каше из пороха, смолы и серы, чтобы потом поджигать и бросать в испанцев. Диего приходит наполнить ими мешок. Я впервые вижу его обутым – в длинные, выше колен, кожаные ботфорты. Мальчишки проводят для него испытание, поджигая конопляный шарик и бросая за борт. Он взрывается над морем, вздымая поток воды и огня, подобный извержению вулкана.

Остальные огненные мячики, которые Диего загружает в мешок, пойдут на поджог кораблей в гавани и домов в городе. Я закрываю дверь.

Никогда не привыкну к свисту пуль и грому пушек.

Воспоминания о том дне, когда я впервые услышала их, всегда приходят беззвучно. Я вижу только образы. Пальмовую крышу в огне. Клубы черного дыма. Мать с огромными распахнутыми глазами. Открытый рот брата, малыша Фоде, из которого не вылетает ни звука. Сестру Даву, трущую кулачками глаза, которые разъедает дым.

Потом я вижу дьяволов, которые срывают занавеску, закрывающую дверной проем, и с хохотом врываются в хижину.

Их тела сияют, освещенные пламенем. Теперь-то я знаю – это просто латы и шлемы. А тогда я подумала, что ожили железные идолы. Огромные бороды, похожие на сорняки, наполовину скрывают лица, обожженные солнцем.

Ружей мы никогда прежде не видели, поэтому не придали им значения. Наше внимание приковывали ноги в сапогах, покрытых толстым слоем грязи. Враги прошли через болото, откуда их никто не ожидал, и теперь оставляли жижу на чистом камышовом полу. Для нас занести в дом грязь было немыслимо. Мы в ужасе смотрели на их ноги и не представляли, что худшее ждет впереди…

На корме, снаружи каюты, трубит трубач. «Слава Господу нашему и святому Георгию! Сегодня нас ждет победа!» – выкрикивает генерал. Одиночный выстрел из кулеврины вызывает в ответ шквал огня, треск ружей и раскаты пушек с берега и победный рев англичан.

Теперь, когда стрельба разгорается не на шутку, на меня будто разом обрушиваются все звуки того памятного дня. Тогда тоже грохотало, будто настал конец света. Треск ломающихся стволов нашей живой зеленой ограды. Вопли прорвавшихся врагов. Свист горящих стрел, сыплющихся с неба на каждую хижину, крыши и заборы. Звук был таким мощным, что заполонил собой все.

«Мы в безопасности, – говорили старейшины. – Мы уже пережили одну осаду». На этот раз осада длилась несколько месяцев, но запасов риса в кладовых и воды в колодцах должно было хватить еще надолго. Нас защищало непроходимое болото и непробиваемая живая стена из деревьев и лиан, которые народ сплетал воедино на протяжении десятилетий.

«Невозможно преодолеть ее, – утверждали старейшины. – Это могут только дьяволы».

Но им было невдомек, что племя, с которым мы враждовали, именно с дьяволами и заключило сделку. Встретив дьявольскую армию, прибывшую с моря на плавучих деревянных крепостях, враги привели сияющих металлом дьяволов туда, где за баррикадой скрывались мы…

Я забиваюсь в щель между кроватью и морским сундуком, пригибая голову к коленям, чтобы не чувствовать запах, который преследует меня сейчас, как тогда: едкий запах пороха. И не могу сказать, наяву ли я слышу накатывающий следом за жженым порохом смрад горящего дерева, соломы и человеческой плоти – или это призрачный запах воспоминаний.

* * *

Сколько времени прошло, я не знаю.

Выглянув в окно, я вижу, что шлюпки нет. От разбитого борта корабля, стоящего в гавани, клубами поднимается дым. С берега доносятся слабые крики и лязг металла, треск выстрелов и звон церковного колокола.

Внезапно шум на берегу стихает. Вместо него слышится пение. Что происходит? Приоткрыв дверь, я выглядываю. Палуба пуста, за исключением часового, стоящего спиной к берегу.

Я выхожу наружу. Ветерок обдувает прохладой разгоряченные щеки. Песок, рассыпанный по палубе для защиты от огня, царапает пятки.

Часовой смотрит вверх. Это джентльмен в коричневой бархатной шапочке. Он окидывает меня презрительным взглядом, и я замираю.

Мне нужно на мостик. Только генерал и его приближенные имеют право туда подниматься. Я бросаюсь к ступенькам. Отсюда звуки слышны яснее. Колокол замолчал. Голоса, доносимые ветром, полны торжества и веселья. Больше не слышно ни ружейных, ни пушечных выстрелов. Часовой ходит внизу.

На верхушках деревьев, окружающих город, кричат попугаи и обезьяны. Слабое пение доносится из низины, где между холмами и морем расположились дома. В городе всего одно высокое здание – церковь. Рядом приземистое здание суда. Невысокие каменные дома окружают городскую площадь – плазу, – склады с плоскими крышами выстроились вдоль дороги в лес. Соломенные крыши горят. Выбитые двери косо свисают с петель.

По площади англичане катят бочки к берегу. К северной стороне церкви стягивается толпа – оттуда, где я стою, это хорошо видно. Пушкаря Флада легко узнать издалека по необычной шапке – он утверждает, что она из верблюжьей шерсти; правда ли это, я не знаю, но пахнет она зверинцем. Он окунает в бочку кубок – мадре де диос, это же потир[14]14
  Сосуд для христианского богослужения, применяемый при обряде причастия.


[Закрыть]! – и пьет из него.

Какие-то тени мелькают в лесу над городом, я насчитываю с десяток жителей, которые смотрят с высоты на свои горящие дома. На площади Диего выводит пленников из здания суда, спускаясь впереди них по ступенькам, вооруженные англичане подталкивают их в спины остриями шпаг.

Боже сохрани, если после такого генерал высадит меня на берег. Считай, я пропала.

Пока я оглядываю улицы и площади города, на планшир рядом со мной падает тень. Мне не нужно поворачиваться, чтобы узнать, кто это. Я-то думала, он со всеми на берегу, но больше ни у кого нет привычки бесшумно бродить по кораблю. Еще один шаг, и под ногой скрипит доска. Я поворачиваюсь, будто только заметила его присутствие.

– Генерал, – говорю я, стараясь добавить в голос воодушевления.

Он смотрит мимо меня на город, сложив руки за спиной. Как случайный прохожий, залюбовавшийся прекрасным видом.

Он ждет, не проявляя своей власти надо мной, пока не будет готов. Всему свое время.

– Ну, Мария! – Он наконец поворачивается ко мне. – Нравится тебе эта сцена?

Крики на берегу привлекают мое внимание: многоголовая и многоногая толпа обступила жертву. Те, что с краю, бьют кого-то посередине. Он выползает у них из-под ног на четвереньках и, шатаясь, встает. Его тут же снова сбивают с ног. Двое держат, а третий пинает ногой в лицо.

– Теперь ты видишь. Как Господь. Заботится об англичанах, – произносит генерал в своей отрывистой манере.

Я не стала говорить, что, на мой взгляд, англичане и сами способны о себе позаботиться. Вместо этого осмеливаюсь спросить:

– Теперь мы можем плыть дальше?

– Нет. Сначала я хочу закончить дела. С местными властями.

Сердце пропускает удар.

– Кстати, вот и они. – Он указывает на берег, откуда отчаливает шлюпка. Диего с пленниками разместился на носу, корма нагружена людьми, сундуками, бочками и оружием. На берегу вторая партия с кучей награбленного добра остается ждать возвращения шлюпки. Я вижу среди них Томаса, перепрыгивающего с ноги на ногу на раскаленных камнях.

– И ты должна пойти со мной. – Генерал протягивает руку.

От этой мысли у меня кровь стынет в жилах: я-то видела, кто находится среди пленных.

– Но почему?

– Потому что они этого не ожидают.

Шлюпка приближается. Тень набегает на лицо Диего, когда рядом с генералом он видит меня. После ссоры мы не разговаривали. Он причаливает к кораблю и протягивает руку первому пленнику.

– Добро пожаловать на борт к нашему генералу. Он хороший человек.

Это он, судья! Разжирел еще больше с тех пор, как я его видела. Он пытается встать сам, отказываясь от руки Диего, опираясь на трясущиеся, как у новорожденного козленка, ноги. Повернувшись к человеку в облачении священника, сидящему позади него, он возглашает:

– Заметьте, падре! Я поднимаюсь на борт только под угрозой насилия. – Он тычет украшенным рубиновым перстнем пальцем туда, где мы ждем на носовой палубе.

– Никакого насилия, – говорит Диего. – Мой генерал хочет просто поговорить с вами.

Судья поднимается на борт. Его взгляд перебегает с генерала на меня и обратно, он застывает как вкопанный, так что идущему следом священнику приходится подтолкнуть его в спину.

При виде него мне хочется провалиться сквозь палубу.

– Вы находите уместным, – брызжет слюной судья, – приветствовать представителя его превосходительства вице-короля Новой Испании, стоя бок о бок со шлюхой? И это на Страстной неделе!

Генерал окидывает судью высокомерным взглядом.

– Кэри… – предлагает он львиногривому джентльмену ответить вместо него.

– Вы оскорбляете нашу гостью, алькальд, – говорит Кэри. – Она уже некоторое время путешествует с нами. Помогает с приготовлением пищи.

Я смотрю на него с удивлением. Я и не предполагала, что он меня заметил.

– Знаю я, чем она вам помогает, – брюзжит судья. – Я ее знаю. Она стояла передо мной.

Диего толкает судью в спину рукоятью шпаги.

– А теперь, – тихо говорит он по-кастильски, – вы стоите перед ней. И я предупреждаю, следите за тем, как вы с ней разговариваете.

Судья сжимает и разжимает кулаки, его пухлые пальцы, перетянутые множеством колец, напоминают тамале[15]15
  Традиционное мезоамериканское блюдо – тесто из кукурузной муки, обернутое кукурузными или банановыми листьями, приготовленное на пару.


[Закрыть]. Путана ди дио, мне еще придется за это заплатить.

С ревом и хохотом англичане взбираются на борт. Они увешаны алтарными облачениями и распятиями. Друг к другу они обращаются не иначе как «падре». Гнусный Пайк сдергивает с шеи дамасский алтарный покров и вытирает им пот со лба. Потом плюет на него и трет кровавый порез на предплечье. Священник наблюдает за ними, прижав руку к животу, как будто его сейчас стошнит.

Генерал прерывает молчание.

– Это единственные мужчины в городе? – Он осматривает их, как бычков на базаре.

– Единственные, кто не умеет быстро бегать, – говорит Диего. – Священника мы нашли в церкви, где он поклонялся изображениям и ложным идолам. Естественно, мы позаботились о них ради спасения его души.

– Пайк позаботился о них, – смеется один из моряков.

– Судья заседал в здании суда, – продолжает Диего, – отдавал приказ о новых зверствах в отношении какого-то бедняги, который воспользовался случаем и сбежал в горы. Судебные чиновники также сбежали. Что же касается алькальда, вы сами видите, что бегать он не в состоянии.

– Как вы смеете вмешиваться в правосудие Новой Испании! – кричит судья. – Подсудимый был беглым рабом и поджигателем!

Генерал поворачивается и тихим, ровным голосом говорит в лицо судье:

– Не рассказывайте мне о правосудии Новой Испании. Я видел, как ваш вероломный вице-король держит свое слово. Я был в Сан-Хуан-де-Улуа, когда он напал на флот моего кузена Хокинса после заверений, что нам не причинят вреда. Вы знаете, сколько моих соотечественников погибло от его подлости? Скольких из тех, кто пережил его трусливое нападение, приволокли на эшафот и сожгли? Сколько он украл у нас? Сколько товаров и сокровищ мы потеряли вместе с кораблями, которые он потопил?

– Нет! – вдруг выкрикивает генерал. – Ваш вице-король убил достаточно моих соотечественников. А теперь я узнаю в Вальпараисо, что в тюрьме Лимы есть еще заключенные, ожидающие сожжения!

– Они еретики! – возражает судья, но уже тише. Его глаза перебегают с палубы на горящее здание суда на берегу.

– Нет, добрые христиане, – понижает голос генерал. – Капитан Окснам путешествовал со мной. Я хорошо его знаю.

Он разглаживает камзол и отворачивается от судьи.

– Далее. – Он говорит громче, чтобы все люди, столпившиеся вокруг, могли услышать. – В отличие от вашего вице-короля, меня не нужно бояться, поскольку я умею держать слово. На моем корабле вашим жизням ничто не угрожает, так же, как и моей. Но сначала вы должны кое-что для меня сделать.

Он направляется к трюму. Перехватив мой взгляд, он жестом приказывает следовать за ним.

– Теперь идите познакомьтесь со своими новыми апартаментами, – говорит Кэри.

Судья и священник семенят вперед, уворачиваясь от острия шпаги Диего, то и дело упирающегося им в спины.

Я собираюсь последовать за ними, но останавливаюсь, чтобы посмотреть, что такое матросы пытаются втащить на борт.

Добыча, выгруженная из шлюпки, свалена на палубе тремя кучами: провизия, оружие и сокровища. Однако сейчас десяток матросов тянут канат, надрываясь от усилия.

– Тяни! – кричит Пайк, и груз показывается над бортом. Что-то огромное, сияя и отбрасывая солнечные лучи обратно в небо, с громким гулом переваливается на палубу. Матросы ревут от восторга.

Малхайя диос! Я невольно вздрагиваю и крещусь. Это церковный колокол Уатулько.