Текст книги "В чужих морях"

Когда я догоняю пленников, они направляются в трюм, где генерал собирается показать им награбленные сокровища и клетку, в которой держат Паскуаля.

Вместо того чтобы пойти за ними, я сворачиваю к кают-компании. Мальчишки уже накрывают на стол, расставляют блюда с фруктами из города. Я беру гуаву и ем у окна, выходящего в сторону берега. Дым от горевшего в гавани корабля рассеялся, но все еще чернеет высоко в воздухе. Небо ясное. Дымное облако будет видно за много лиг во всех направлениях.

За всю мою жизнь здесь, в Новой Испании, я ни разу не видела, чтобы с чиновником королевства или священником обращались подобным образом. Эти англичане прошли Южными проливами, все время грабя и нападая – и все же испанцы не могут их поймать. Как долго фортуна будет благоволить им? А сколько продлится мое везение? Ведь о себе я тоже не забываю. Когда инквизиторы пришли за хозяином Саймонсом в Сьюдад-де-Мехико, этого оказалось достаточно, чтобы бросить меня в камеру, обвинив в том, что он заразил меня ересью. Три месяца я провела в темноте с крысами. Простая служанка в его доме, мне тогда не было и шестнадцати.

А что будет, если меня найдут здесь, с лютеранами, творящими подобные безобразия? Каким будет мое наказание? У меня всего одна шея, которую можно сунуть в петлю, и одно тело, которое можно сжечь, но боюсь, этого им будет мало.

Шаги приближаются к двери каюты. Генерал говорит тихим и мягким голосом. Если бы я не знала языка, то могла бы подумать, что он успокаивает плачущего ребенка, так нежен его голос. Но он говорит:

– Ваш вице-король непременно пошлет за вами, чтобы получить сведения обо мне. Вы должны будете передать ему, чтобы он не смел убивать Окснама и других англичан, насильно удерживаемых в Лиме, потому что, если они будут убиты, это будет стоить ему жизней двух тысяч испанцев. Я сам лично перевешаю их и отправлю ему их головы.

Генерал улыбается, открывая дверь. Он входит первым, за ним судья и священник с разинутыми от ужаса ртами. Увидев меня, судья снова приходит в ярость.

Львиногривый офицер Кэри следует за генералом, как тень. За ним другие из ближайшего окружения: четверо джентльменов, толкающих друг друга локтями, чтобы занять место поближе. Входят судовой кок Легг и боцман Винтер, затем капеллан Флетчер.

Диего идет последним. Мужчины неохотно расступаются, давая ему пройти к генералу.

Я наливаю каждому по кубку вина и собираюсь уйти, но генерал кладет руку мне на плечо.

– Останься.

Потом обращается к испанцам:

– Садитесь, пожалуйста. Скоро нам подадут ужин. Но сперва, – обращается он к судье, – вы напишете письмо, дающее мне право войти в город.

– Вы уже вошли в город! – бормочет судья.

– На самом деле нет. Возможно, мои люди были слишком взволнованы, увидев землю, и не подчинились моим приказам, точно не знаю. Но моя нога не ступала на землю Уатулько.

– А если я не стану писать письмо?

– Тогда вам придется плохо.

– Вы вернете наши товары?

Генерал откидывается на спинку стула и соединяет кончики пальцев.

– Нет. Я прибыл сюда, чтобы возместить ущерб, который ваш вице-король нанес моему кузену Хокинсу одиннадцать лет назад, и у меня есть доверенность от королевы, позволяющая предпринимать любые… даже самые крайние меры… необходимые для достижения этой цели. Мы потеряли тридцать тысяч фунтов! Сомневаюсь, что в вашем жалком городишке имеются такие богатства.

– Но зерно, – умоляет судья, – и вино! Вы забрали все. Мы будем голодать.

– Это плохое вино. – Генерал, поморщившись, ставит кубок на стол. – Вы можете забрать бочонок назад. И часть этих… не знаю, как они называются, – он указывает на нетронутые кукурузные лепешки, – когда напишете разрешение.

– И тогда вы уйдете?

Генерал кивает.

– Куда? – Брови судьи нависают над глазами.

– Сначала сделаем остановку в Акапулько, – говорит генерал, и меня охватывает страх. По той же причине, по которой я не могу высадиться здесь, я не могу вернуться в Акапулько! Там солдаты вице-короля. Его боевые корабли. Нельзя, чтобы меня поймали с англичанами!

Генерал поднимает руку, и, не говоря ни слова, Легг вскакивает и передает ему карту, намотанную на деревянный шест.

– Ее изготовили для меня в Лиссабоне, – говорит генерал, забирая четыре кубка у ближайших к нему людей, чтобы придавить углы. – Она обошлась мне в восемьсот крузадо – можете в это поверить?

Злость испарилась. Он радуется, как мальчишка, указывая на особые отметки и объекты на карте – остров Сейлан[16]16
  Португальские мореплаватели назвали остров «Сейлао», голландцы изменили название на «Сейлан», и, в конце концов, британцы стали называть его «Цейлон».


[Закрыть], южную часть Новой Гвинеи, недавно открытую и нанесенную на карту, – как будто делится с другом, который разделяет страсть к подобным вещам.

Судья смотрит недоверчиво, вцепившись в край стола. Кольца исчезли, на опухших пальцах остались лишь воспаленные следы от них.

– Посмотрите сюда, – генерал бережно разглаживает карту. – У меня есть три способа вернуться домой. Тем же путем, как я прибыл, через Чили. Или минуя Китай и обогнув мыс Доброй Надежды. – Он указывает на южную оконечность Африки.

– А третий путь? – спрашивает судья.

– Э, нет, – говорит генерал, отставляя кубки. Карта скатывается внутрь, как дикобраз. – Дурак, кто поверяет свои тайны врагу!

Он отдает карту Леггу.

– Нет никакого третьего пути, – ярится судья.

– Есть, и скоро вы в этом убедитесь, когда обнаружите английский флот в своих водах. Я недавно открыл этот маршрут, – улыбается он судье. – Нам больше не нужно будет проходить через Магелланов пролив. Это связано с немалыми расходами и тяготами. Мы просто хотим торговать. Но нас разворачивают во всех портах. Не дают даже набрать пресной воды и пополнить съестные припасы.

Лицо судьи сурово.

– Мы не торгуем с еретиками.

– Но будете, – говорит генерал. – Потому что это только начало. Думаете, я один? Единственный англичанин, который прибыл сюда, чтобы избавить вас от драгоценностей, унизывающих пальцы, от зерна в ваших амбарах, от сокровищ в ваших трюмах? Пока мы беседуем, королева Англии готовит флот. И если ваш король не даст нам лицензии на торговлю, мы пройдем по моему новому маршруту и заберем все серебро. Вы больше не сможете считать этот океан своим испанским озером.

Он откидывается назад, чтобы добраться до мешочка на поясе, и достает огненный опал.

– Красивый, не правда ли? – Он вертит камень, чтобы поймать им свет. – Я забрал его у одного из ваших соотечественников. Драгоценность из коллекции вице-короля. Теперь он мой. Посмотрите, как сияет на нем лик Господа нашего! Воистину, он чудесен.

Судья смотрит на него с яростью.

– Опал, – продолжает генерал, – из всех камней мой самый любимый, потому что объединяет в себе все цвета. – Драгоценность сверкает и переливается, огненные и золотые лучи будто брызжут из пальцев. – И я вижу, что в Новой Испании их в избытке.

– Как уместно, что они вам так нравятся, – плюется судья. – Опал – камень воров.

– Правда? – смеется генерал. – Я не знал.

Кэри откашливается и декламирует, воздев глаза к потолку:

* * *

Я зоркостью владельца наделяю,

А простакам так отвожу глаза,

Что грабь их смело хоть средь бела дня —

Ты можешь положиться на меня.

* * *

– Спасибо за декламацию, Кэри, – кривится генерал. Он кладет опал на стол. – А теперь не будьте дураком, пишите письмо. Я должен доставить его королеве. Можете сказать вице-королю, что вас вынудили, приставили нож к горлу, для меня это не имеет значения.

– Кстати, вот и нож, – Диего достает из ножен на бедре кинжал. – Если это поможет вам писать быстрее.

Судья косится на кинжал. Винтер дает ему пергамент, перо и чернила. Алькальд яростно пишет, то и дело взглядывая на Диего, который поигрывает кинжалом, пробуя остроту лезвия на столешнице.

– Вот и молодец, – кивает генерал.

Падре из Уатулько до сих пор не произнес ни слова. Его взгляд мечется от судьи к генералу, чтобы подгадать, когда можно будет вмешаться, не подвергая себя опасности.

– Но церковные облачения, – начинает он. – Реликварии! Дароносица! Мы должны… можно ли вернуть их?

Триумфальная улыбка генерала вянет мгновенно. Он резко выбрасывает руку, словно хочет ударить священника. Но вместо этого срывает четки с его шеи.

– Зачем ты носишь это? – он бросает четки в угол и плюет на них.

Испанцы в ужасе. Я тоже.

– Да! – кричит генерал. – Вы и впрямь должны быть огорчены. Вы не христиане, а идолопоклонники! И это нас вы называете еретиками? Вы, затворившие во тьме свет Евангелия!

Священник поднимает глаза на ревущего от ярости генерала. Он трогает шею – сорванные четки содрали кожу.

– Ты смеешь говорить со мной о своем облачении! Реликвариях! Потире! Да вы поклоняетесь этим вещам вместо Спасителя нашего, Христа!

Англичане кивают и стучат по столу.

– Верно! Паписты! Монахи! Римские шлюхи!

Все, кроме капеллана. Флетчер смотрит на сломанное распятие. Его руки подрагивают, лежа на столе, пальцы снова и снова сжимаются в кулаки.

Генерал, кажется, собирается продолжить орать, когда его останавливает стук в дверь. Входят мальчики с блюдами. Улов со складов Уатулько оказался хорош. Жареная курица и бекон, свежая свинина вместо солонины, кукурузный хлеб, фасоль и зелень, тушенные с перцем и специями, кокосовые орехи, дыни и бананы.

Мальчики ставят блюда с краю, а генерал переставляет их ровно по центру. Он аккуратно ставит мясо перед испанцами.

Я сразу понимаю, что он делает. Удивительно, какой неутолимый у этого человека аппетит к маленьким победам. Он ждет их протеста, играя, как кошка с мышами. Кто из них возразит? Кто окажется смелее?

Удивительно, но протестует не тот, на кого бы я поставила. Дрожащим голосом священник Уатулько говорит:

– Простите, но сейчас Великий пост. Нам нельзя есть мясо.

Генерал делает паузу на мгновение, а затем воздевает руки к небу. Он выглядит ужасно расстроенным.

– Это вы меня простите. Немного рыбы для наших гостей, – кричит он мальчику у двери. – Страстной понедельник. Паписты не могут есть мяса.

Он указывает на табурет рядом с собой.

– Мария. Посиди с нами. – Я никогда не ела с ними за одним столом. – Будешь свинину?

Десять лет минуло с тех пор, как брат Кальво крестил и конфирмовал меня в католички. Я верую во Святую Троицу, единую в трех лицах, и в единого истинного Бога. Что касается остального, то, признаюсь, многое остается для меня загадкой. Так что почему еретикам позволено есть мясо в Великий пост, а католикам нет, я не знаю.

Но сейчас это не главный вопрос. Вопрос в том, кого из этих бойцовых петухов я поддерживаю?

Я увязла по горло с дьяволами-англичанами. Если испанцы поймают меня сейчас, никто меня не спасет. Моя жизнь в руках генерала.

Кроме того, я голодна, а жареное в меду мясо пахнет одурманивающе.

– Спасибо, с удовольствием.

Он улыбается мне поощрительно, будто я собака, которую удалось научить новому трюку.

Когда я впервые увидела Сьюдад-де-Мехико после долгого перехода через горные перевалы и долины на пути от Веракруса, я подумала, что сплю. Ничего подобного я раньше не видела и никогда больше не увижу, в этом я не сомневаюсь.

Купол собора сиял ярче золотого слитка. Сверкающие каналы петляли по городу, маленькие каноэ качались на воде, словно стручки какао на ветру. Широкие улицы и просторные площади поразительно отличались от кривых переулков Веракруса. Все это великолепие отражалось в огромном озере, как будто там было два города: один на суше, другой в воде.

Он был прекрасен. И во многих отношениях отличался от того места, о котором меня предупреждала мама. Но она оказалась права в деталях, это я поняла сразу. В тот момент, когда я ступила на мощеную дорогу, ведущую в город, пыльную и истоптанную, я поняла, что иду в страну мертвых.

Когда мама впервые рассказала о ней, я подумала, это просто сказка. Вижу свою маму как наяву: она рассказывает долгими вечерами за пряжей; длинные пальцы сучат хлопок, крутится веретено. Свет костра падает на руки, занятые работой. Хотела бы я вспомнить ее лицо. Но на месте него только мутное пятно.

Все женщины семьи моего отца – бабушка, другие его жены и дочери – собирались у маминого очага, закончив дневную работу. Она была первой женой, и дом у нее был самый лучший.

На людях женщины посмеивались: «Женщины не умеют рассказывать! Рассказы – ложь, только мужчины умеют ее плести». Но дома они разговаривали и пересказывали друг другу истории, дошедшие до нас от далеких предков.