Текст книги "Идеальные"

Алабама фыркнула и глотнула сангрии. Сидевший напротив Генри заерзал на стуле. Луи беззвучно, одними губами сказал Селесте: «Прости». А она потупила глаза на мобильник, так и не подавший никаких сигналов. Внезапно Селесте дико захотелось запульнуть его куда-нибудь подальше, через весь зал, в самый дальний угол.

– И все же ты должна поехать, Си-Си, – сказала Алабама. – Есть у Беллы аутизм или нет, но от того, что ты откажешься от поездки, ничего не изменится.

Селеста не нашлась, что на это ответить. И не сказала ни слова. Похоже, ее молчание было истолковано как согласие. Алабама продолжила говорить. Но что она говорила, Селеста не слышала.

Когда официантка принесла их первое кушанье – к сожалению, то самое сырное блюдо с красивым названием, – зазвонил мобильник Луи.

– Робби, – сказал он, посмотрев на всех сидящих за столиком. Хотя Селеста, наверное, была единственной, кто знал имя его управляющего партнера. – Я должен ответить, – произнес извиняющимся тоном Луи и встал. Проходя мимо Селесты, муж сжал рукой ее плечо. А затем устремился к двери с резвостью человека, убегающего с места преступления.

Официантка наполнила их стаканы водой и заверила, что скоро подаст остальные блюда. Генри снова поблагодарил ее, и на этот раз девушка ему улыбнулась. Она была еще совсем юной и миловидной, с подкупающей щербинкой между двумя передними зубами.

– Я хочу писать, – объявила Алабама после ухода официантки. И, схватив свою украшенную блестками сумочку, повесила ее на плечо. – Закажите еще графин сангрии, если официантка вернется раньше меня.

Селеста протянула руку к графину, который действительно оказался почти пустым. Решив, что одну маленькую стопку можно пропустить, даже будучи за рулем, она начала сливать себе остатки.

– Знаешь, – заговорил Генри, когда Селеста поставила графин обратно в центр стола, – они все по-другому воспринимают, потому что старше. А я учу детей и заметил, что матери первыми все подмечают. – Генри потрогал одну из пуговиц на рубашке, словно поправлял микрофон. – Не отцы, уж не знаю почему. А именно матери. Возможно, просто потому, что стремятся узнать о своих детях все раньше остальных.

Генри встретился взглядом с Селестой. И ее поразило, насколько редко они с ним разговаривали с глазу на глаз, как сейчас. Они проводили вместе массу времени на протяжении нескольких лет, но практически всегда рядом с ними присутствовала Алабама, имевшая склонность задавать тему и тон разговора. Генри преподавал в двенадцатом классе историю, то ли американскую, то ли европейскую – Селеста точно не помнила.

– Спасибо, Генри, – пробормотала она.

Ей хотелось добавить что-то еще, но она так и не смогла ничего сформулировать. И ограничилась лишь этими словами, бездумно слетевшими с языка.

Позднее, тем же вечером, уже снова усевшись в машину, Селеста поправила зеркало заднего вида и порадовалась, что ей не нужно ломать голову над тем, сколько чаевых дать сотруднику службы парковки. Она даже сказала что-то по этому поводу Луи. И почти сразу осознала, каким будет его ответ: «Ты слишком сильно беспокоишься по пустякам, Селеста».

– Алабама может разболтать? – спросил Луи, когда она отъехала от бордюрного камня.

Селеста глянула на часы. «Может, еще не поздно заехать к родителям и забрать Беллу?» – поколебалась она.

– Да, – односложно ответила она мужу, включив поворотник, осветивший переулок.

«Пока мы доедем до дома родителей, будет уже почти девять. Слишком поздно забирать Беллу», – решила Селеста. Ей не хотелось будить дочку.

– Извини, что ляпнул про аутизм, – сказал Луи. Протянув руку, он положил ее на коленку жены. – Мне не следовало им говорить.

– Все нормально, – ответила Селеста и позволила словам повиснуть в воздухе, пытаясь понять, насколько они верны. К тому моменту, как Луи убрал руку с ее колена и откинул голову на подголовник, она решила: в общем и целом, они правдивы.

Дома Луи снова извинился, когда Селеста снимала свой блейзер. А потом муж ее поцеловал, и поцелуй был достаточно долгим, чтобы дать ей понять: он хочет большего. Но Луи был пьяным, а она – уставшей. И поэтому Селеста лишь ответила ему на поцелуй, а затем скинула его руки со своей талии, проигнорировав подавленный вид мужа, пока надевала ночную сорочку. Они занимались сексом раз, иногда два раза в неделю. Так что этим вечером Селеста не испытала угрызений совести.

Тем более что в конечном итоге это оказалось неважным: через несколько минут после того, как в спальне погас свет, Селеста услышала, что муж заснул. А у нее внезапно сон улетучился, и она просто уставилась в потолок. Вспомнила, как позвонила после ужина матери. «Все замечательно. Все прошло хорошо», – заверила ее та. Белла выбрала клубничную пасту, почистила зубы безо всяких инцидентов и уже спала, сладко посапывая во сне.

Мысли Селесты вернулись к Генри. К тому, что он сказал ей за ужином. «Не отцы, а именно матери». Интересно, все было действительно так? Но еще больше Селесту озадачил вопрос: Генри специально дождался, когда они останутся одни, чтобы сказать ей это, или просто так вышло?

Глава 19

Холли

Тремя месяцами ранее

Даллас, штат Техас

Первое, что должна была сделать Холли, вспомнив про таблетку, – это позвонить Нику. Но она этого не сделала. Она не позвонила мужу, а лишь завернула кран и медленно положила зубную щетку на бортик раковины. Холли не позвонила Нику и когда пришла в спальню. Вместо этого она натянула черные спортивные легинсы и скрутила все еще мокрые волосы в рыхлый пучок.

Холли не позвонила Нику и из аптеки. Она вообще не вспоминала о муже. Единственным человеком, о котором думала тогда Холли, была Мэллори.

Мэллори с мужем семь месяцев не оставляли попыток зачать ребенка, пока, наконец, она не забеременела Фионой. Но только сейчас – стоя в душной, слишком ярко освещенной секции товаров для планирования семьи – Холли задумалась о том, в какую копеечку могли вылететь тесты на беременность за семь месяцев.

Она позвонила Нику только после того, как сделала тест – после того, как пописала, а затем промокнула маленькое окошко кусочком туалетной бумаги, чтобы удалить проказливую каплю мочи. Посмотрела на тест и перечитала инструкцию на упаковке, подтвердившую, что означала вторая полоска. И только тогда подумала о Нике. «Интересно, он поверит мне на слово или лучше сохранить коробочку с тестом на случай, если он захочет убедиться в результате своими глазами?» Поразмышляв над этим пару секунд, Холли решительно выбросила и коробочку, и тест в мусорное ведро.

Она не знала, как долго Ник мог задержаться в офисе. Обычно он не бывал там по выходным, а если и выезжал, то на час или на два, не больше. Выйдя из ванной, Холли проверила свой телефон. Уже на кухне она проверила его снова, потому что попросту не запомнила время, высветившееся на экране в первый раз.

Проследовав, как лунатик, из кухни в гостиную, Холли опустилась на кушетку и включила телевизор. Позднее она пыталась припомнить, что показывали по телевизору. Но не смогла даже сообразить, какой канал был включен. В памяти всплыло лишь то, что она села на кушетку, а потом получила сообщение от Ника. Как будто часы, пролетевшие между этими двумя моментами, сжались до минут, и она совершила скачок во времени.

Когда Ник уже ехал домой, Холли беспричинно переместилась из гостиной в кухню. На улице еще не стемнело, но небо было пасмурным, а их окна располагались так, что создавалось впечатление, будто уже опустились сумерки.

Холли не знала, как расценить то, что она оказалась неспособной его почувствовать. Его… Эмбрион? Зародыш? Как правильно назвать это – по-видимому, пока еще микроскопически малое, но чужеродное скопление клеток? Это было скопление не ее клеток. Так разве она должна была его почувствовать?

Тишину в доме нарушил звук ключа, поворачивавшегося в замочной скважине, разнесшийся эхом по комнатам. Холли не заметила, как встала со стула, пока не осознала, что уже стоит, а Ник не включил свет.

– Что это ты сидишь в потемках? – поинтересовался он, опустив руку с выключателя. Муж окинул Холли взглядом, и в его глазах отразилась озабоченность: – Что это ты стоишь?

Озабоченность Нику не шла. Лица некоторых людей словно созданы для того, чтобы выражать беспокойство. Но лицо ее мужа было не таким.

– Я не заметила, – ответила Холли, сама не понимая, что имела в виду – то ли темноту, то ли то, что стояла. Наверное, и то и другое.

Понаблюдав за реакцией Ника, Холли совершенно не удивилась тому, что он счел ее ответ удовлетворительным. Пожав плечами, Ник проследовал к мойке и опустил в нее свою пустую кружку-непроливайку.

– Извини, что задержался так сильно, – сказал он, наполнив тару водой. – Это все новый малец в отделе информационных технологий – Гранже. Он работает без выходных. И прикинь, всему, что он знает и умеет, он научился на Ютубе! Ты только подумай – на Ютубе! Это же дикость! Уму непостижимо. – Ник повернулся к Холли. – Ну, да бог с ним. Я жажду выпить «Маргариту» в «Паз Тикерс». Мы еще застанем там «счастливый час».

Холли на мгновение вгляделась в лицо мужа: все его прямые линии сглаживала ребячливая мягкость глаз. И Холли внезапно, сама того не желая, приняла решение.

– Я беременна, – сказала она.

Ник окаменел и, похоже, лишился дара речи. А Холли осознала, что все еще стоит, и ей вдруг почему-то захотелось прикрыть свой живот.

– Что? – произнес, наконец, ее муж.

– Я беременна, – повторила Холли, хотя прекрасно понимала, что он все услышал.

– Но ты же принимаешь таблетки, – руки Ника слегка приподнялись, локти немного согнулись.

Глядя на его позу спринтера, можно было подумать, что от бегства его отделяет лишь доля секунды.

– Иногда таблетки не срабатывают…

Воцарилась долгая пауза. До этого Холли никогда не испытывала желания читать чужие мысли, обычно она все отлично читала по лицам. Но в этот момент ей захотелось (больше всего на свете!) проникнуть в мысли мужа.

А затем, в тот самый миг, когда Холли решилась что-то сказать – что именно, она еще не придумала, но хоть что-то! – лицо Ника изменилось. Холли потребовалась секунда, чтобы истолковать его новое выражение как улыбку. И еще секунда – чтобы уяснить ее значение.

Счастье! Оно казалось столь неуместным в разговоре на такую тему.

– Да это же… – Ник сделал шаг вперед.

Его голос задрожал и затих. И прежде чем Холли сообразила, что происходит, муж уже встал перед ней, его руки обвили ее тело, а в нос ударил густой знакомый коричный запах дезодоранта.

– О, господи! – пробормотал Ник с таким чувством, что мозг у Холли закипел. Высвободившись из его объятий, она отступила на шаг назад. На секунду – на одну ужасающую секунду – ей показалось, что муж плачет. Но это было лишь игрой бликов света от люстры.

– Я не желаю быть беременной, – сказала Холли; ее голос был не громче шепота.

Она понимала, как это прозвучало. Сознавала, что ее прямота граничила с жестокостью. Но она должна была сказать это Нику. Муж должен был узнать это прямо сейчас – до того, как чувство, нараставшее в груди, переполнило бы его и выплеснулось наружу.

Рука Ника все еще была на ее предплечье. Холли ощутила, как напряглись его пальцы. А затем ей осталось лишь наблюдать, как покидала лицо мужа улыбка. Сначала она исчезла из его глаз, мелкие морщинки немного разгладились. Потом опустились вниз уголки его губ. И наконец брови Ника сдвинулись к переносице, пока глаза скользили по ее лицу.

Ей надо сказать это как можно скорее, осознала Холли. Глядя на лицо Ника, она поняла: ей следовало быть с ним честной с самого начала. Но для этого ей конечно же требовалось быть честной с самой собой.

– Ты не хочешь ребенка сейчас, – сказал муж.

Его слова прозвучали не как вопрос. Скорее как отрицание того, что он не желал принимать как правду.

За пару секунд каким-то невероятным образом перед глазами Холли пронеслись два альтернативных варианта их жизни, как ленты двух кинохроник, каждая из которых начиналась с этого самого момента.

– Я вообще не хочу иметь детей.

Ее шепот стал еле слышным, Холли показалось его недостаточно, но повысить голос у нее не получалось. Несколько минут Ник не сводил с ее лица глаз. Словно искал в нем то, чего не мог найти. И Холли сознавала, что он этого не найдет.

– С каких пор? – выдавил он наконец с такой беспомощностью в голосе, какой она никогда в нем не слышала. – Я думал, ты хочешь детей.

– Я тоже так думала, – сказала Холли.

На мгновение они оба замолчали. Холли вспомнилась их последняя встреча с Мэллори. Та приехала к ней, сюда, без Фионы. И Холли заварила им обеим изысканный кофе во френч-прессе. Мэллори была так впечатлена!

– Что изменилось?

Услышав голос Ника, Холли заставила себя посмотреть в глаза мужу. Она всегда знала о своей способности разбивать чужие сердца. Но никогда не думала, что может разбить и свое собственное сердце.

– Не знаю, – с трудом выговорила она. – Я, правда, не знаю.

Это был самый честный ответ, который она могла выдать. Может быть, все изменилось из-за Мэллори. Возможно, ничего не изменилось вообще. Возможно, Холли была такой всегда.

Ник ничего не сказал. Вместо этого он стал чесать тыльную сторону шеи, переваривая ее слова. Холли поняла: муж пытался прийти к какому-то решению, найти выход из той дерьмовой ситуации, в которой они оказались.

– Ладно, – медленно произнес он. И потом – еще медленней – повторил: – Ладно.

И, похоже, прекратил раздумывать. Он пришел к единственному выводу, к которому мог прийти.

Через несколько минут Ник вышел из комнаты с такими согбенными плечами, с какими никогда не ходил. Холли проводила его взглядом. А когда муж скрылся за углом коридора в их спальне, закрыла глаза. Она ждала, что из них брызнут слезы, но этого не случилось. И Холли поймала себя на мысли, что ничего не ощущает. Ничего, кроме голода. Внезапно она почувствовала себя такой голодной, какой не помнила никогда.

Подойдя к холодильнику, Холли распахнула его дверцу; со средней полки ей улыбнулась картонная коробка с овощным супом без ГМО. Холли могла порезать огурец, посыпать сверху сыром фета. Все это было проще простого. Она столько раз делала это прежде. Но сейчас Холли была слишком голодна, чтобы ждать. Алчно голодна. Настолько голодна, что не вытерпела бы и пяти минут, пока смешивала все свои питательные ингредиенты вместе.

И вместо супа Холли извлекла из холодильника упаковку йогурта. Это был йогурт Ника – ни в коей степени не веганский. Но ей вдруг стало наплевать. Схватив ложку, она зачерпнула йогурт прямо из пластиковой коробочки. Так быстро, словно рука не являлась частью ее тела. Она, как некая внешняя сила, поспешила запихать ей этот йогурт в рот побыстрей, пока Холли не передумала.

В голове зароились вопросы. Уйдет ли от нее теперь Ник? А если не уйдет, достанет ли у нее самой сил, чтобы уйти?

И ребенок. У нее что, будет ребенок? У нее не может, не должно быть ребенка! Но разве у нее есть другой вариант? Уход от Ника вовсе не означал свободу.

Не прошло и минуты, даже секунды, как Холли опустила глаза и осознала, что ложка уже ковыряла дно пластиковой коробочки. Почти тридцать две унции йогурта перетекли из нее в желудок Холли. Она медленно моргнула, соображая, сколько калорий съела. Сколько лактозы и сахара. От этих мыслей ей стало плохо. До тошноты. И все же…

Под стать ее руке ноги Холли, похоже, передвигались по собственному усмотрению, без ее дозволения. Она открыла буфет, просканировала глазами содержимое полок в поисках того, что даже не хотела. Рука – ее чертова своевольная рука! – потянулась к пачке крекеров, которые Холли выудила из упаковки с бессмысленной торопливостью. Когда первый крекер коснулся ее губ, Холли озадачилась: а не вырвет ли ее после такого обилия йогурта? Разжевав крекер, Холли проглотила его и схватила второй. Это было по-настоящему удивительно – сколько всего она уже отправила в рот, но до сих пор не наелась.

Глава 20

Селеста

Тремя месяцами ранее

Чикаго, штат Иллинойс

На следующий день после ужина с Алабамой и Генри Селесту разбудило вежливое, но немного паническое сообщение от куратора футбольной команды Беллы. Доставка спортивных маек для детей задерживалась и не ожидалась к их первой игре в тот день.

«Дети могут надеть свои маечки, – заверила их женщина. – Нет причин для беспокойства!» Селеста и не сочла эту ситуацию заслуживавшей беспокойства, чего нельзя было сказать о ее дочери. Селеста смогла избежать полномасштабной истерики, лишь пообещав Белле, что та сможет надеть под майку свою любимую футболку с дельфином.

Вот так рука Селесты оказалась по локоть в куче грязного белья уже в начале восьмого утра. А футболку еще надо было постирать. Выловив ее из кучи, Селеста ахнула: жутко мятая, футболка Беллы так сильно воняла, что надеть ее нестиранной не представлялось возможным. Схватив футболку и еще несколько полотенец, Селеста бросила их в стиралку. А когда через полтора часа ее подозвала сушилка, Луи взялся докормить Беллу завтраком, чтобы жена могла развесить чистое белье.

И теперь Селеста слышала их голоса внизу: искаженное урчание низкого голоса Луи перемежалось с восторженным повизгиванием Беллы. Селеста невольно улыбнулась. Иногда она находила несправедливым, что Луи выпала роль веселого, доброго папы, а ей приходилось решать вопросы логистики и дисциплины. Но на самом деле такие мысли редко посещали Селесту. Справедливость как концепция казалась ей уже странной, забавной идеей из какой-то чужой, зарубежной культуры, абсолютно неважной и бессмысленной в их реальной жизни.

До ушей Селесты донесся новый звук, более высокий и пронзительный, как у трубящего слона. За ним последовал довольный вскрик. И Селеста, наконец, расслабилась. Это стало для нее облегчением, потому что все утро она пребывала в большем напряжении, чем обычно.

А началось все еще вечером, после ужина с Генри и Алабамой. Только Селеста ничего не замечала, пока не проснулась поутру раньше трезвона будильника рядом с Луи, спавшим с широко раскрытым ртом и тяжело сопевшим ей в ухо. Селеста повернула голову на подушке, посмотрела на мужа и внезапно ощутила сильное, почти неодолимое желание треснуть его кулаком по разинутой пасти.

Этот странный порыв удивил Селесту. С чего на нее накатило такое, было непонятно. Она не шибко разозлилась на мужа из-за того, что он брякнул за ужином. Тем более что потом Луи извинился. Да и ничего страшного в том, что он сделал, в общем-то, не было. Ну, перебрал немного и сболтнул друзьям лишнее, слишком личное. Но этот проступок был таким незначительным в масштабах злостных преступлений, что его вряд ли стоило брать в расчет.

Из кучи стиранного белья Селеста извлекла футболку Беллы. Со временем плотная хлопчатобумажная ткань утратила все свои достоинства. Она настолько истончилась в области горловины, что Селеста, каждый раз закидывая футболку в стиральную машину, молилась, чтобы она не порвалась.

Расстелив футболку на кровати, Селеста заколебалась: гладить ее или нет? И тут заметила под ней что-то черное. На секунду Селеста испугалась за свое стеганое пуховое одеяло: неужели на нем пятно? И быстро смахнула футболку в сторону. Но ей потребовалась миллисекунда, чтобы осознать гораздо более худший вариант: пятно было на футболке.

Она потерла его с яростной энергией человека, пытающегося разжечь огонь трением. В голове всплыла сцена: Белла прижимается спиной к шине ее автомобиля, а потом валяется на асфальте парковки «Нордстрома». Пятно, похоже, оставило масло. Возможно, какое-то смазочное вещество. Но явно что-то более цепкое и стойкое, чем обычная грязь. Пятно на футболке было достаточно большим и достаточно черным, чтобы Селеста не могла позволить дочери выйти в ней в мир.

Вздохнув, она пошагала в ванную. Чтобы не мочить всю футболку, Селеста подставила пятно под кран и принялась тереть его между двумя кулачками, наблюдая, как под ними стекает посеревшая вода. Только почему-то чем сильнее она терла, тем больше становилось пятно. Неизвестная черная субстанция расползалась в хлопковых волокнах, как корни агрессивного растения в рыхлой почве. Селеста пустила воду на полную мощность. И под ее бешеным напором еще энергичней и быстрей заработала руками. И вдруг…

– Черт, – пробормотала Селеста.

Она поднесла футболку к глазам, позволив солнцу из окошка в ванной просочиться сквозь тонкую ткань. Свет был ярче в центре черного пятна – там зияла дыра!

– Эй, – окликнул Селесту муж, появившийся на пороге. – Ее высочество чистит зубы. После этого мы будем готовы выйти. – Глаза Луи упали на футболку. – Что это?

– Футболка Беллы. Я пообещала, что она ее сегодня наденет, – бесстрастно встряхнув футболку, ответила Селеста.

И подождала, пока Луи все осознает.

– Это ведь не есть хорошо, так? – рассудил он.

Селеста только вздохнула.

«Не есть хорошо» оказалось весьма оптимистичным заключением. Действительно, если бы кто-нибудь стал свидетелем реакции Беллы, не зная предыстории, он бы без труда поверил в то, что в семье кто-то умер.

– Это моя… – всхлипнула в очередной раз в покрывало девочка. За рекордно малое время она пролила фантастическое количество слез. – Это моя футболка.

За окном заурчала газонокосилка. Звук был настолько обыденным, что его заурядность только подчеркнул контраст с драмой, развернувшейся внутри.

– Надень любую другу футболку, – попыталась вразумить дочь Селеста. – Ты можешь надеть любую футболку, какую захочешь.

– Никакой другой футболки я не хочу! – воскликнула убитая горем Белла, сидевшая на полу в луже слез. – Я хочу эту футболку. Ты сама сказала мне ее надеть. – Девочка спрятала голову в изгибе своего локотка и всхлипнула так сильно, что Селеста прониклась неподдельной жалостью к расстроенной малышке.

– Изабелла Рене Рид, – раздался над ее плечом голос Луи.

Его низкий, глубокий тон произвел эффект. Белла подняла голову, явив родителям розовое, покрытое пятнами личико. Селеста тоже обернулась, в любопытстве: что такого удумал сказать муж, чего она еще не сказала?

– Ну-ка, встань с пола, – велел Луи, показав руками, будто поднимает довольно большую коробку. – Встань и выбери себе другую футболку. Мы уже опаздываем.

Белла сделала натужный вдох, и на короткое мгновение Селеста изумилась увиденному. Неужели только это и требовалось? Произнести всего несколько слов строгим тоном?

Но не успела Селеста так подумать, как лицо дочери исказило выражение, которое иначе как предательство она бы описать не смогла. Передернувшись всем телом, Белла снова разразилась фонтаном слез. Она совсем сникла – сносить бремя нового, более жестокого мира, ей было явно не по силам.

– Может, нам следует… – начала Селеста, но Луи уже ее обошел.

Подхватив Беллу под мышки, он поставил ее ноги.

– Нам пора ехать, – твердо произнес он. – Белла, выбери футболку.

Тело вновь предало девочку: ее прежде крепкие ножки подкосились, отказавшись его поддержать, ручки повисли как плети. Луи окинул взглядом дочку и перевел глаза на жену. «Он не сердится, – отметила про себя Селеста, – скорее, недоумевает, сбитый с толку». Как будто обнаружил груду одежды там, где, по его разумению, должна была быть Белла.

В конечном итоге, им удалось усадить дочь в машину. Селеста умудрилась натянуть через ее неподатливую головку чистую футболку и закрепить волосы ободком. Через несколько минут Луи – со скорченным от усилий лицом – доставил ее маленькое тельце в гараж без всякой видимости хоть какой-то помощи от самой Беллы.

До футбольного поля было двадцать минут езды. И за это время никто из них троих не проронил ни слова. Поначалу единственными звуками в салоне были только шмыганье носом да прерывистые всхлипы Беллы с заднего сиденья. А потом их заглушило радио, которое включил Луи, уже больше не способный выносить эти звуки.

Когда они доехали до поля, Селеста и Луи поставили раскладные стульчики у боковой линии, напротив двух групп маленьких игроков, облепивших своих тренеров. В ослепительном сиянии солнца было трудно отличить одно маленькое тело от другого, но Селесте показалось, что она увидела фиолетовый ободок, порхавший у локтей тренера.

Белла перестала плакать к тому моменту, как они заехали на стоянку. Правда, когда они дошли до поля, глаза девочки все еще оставались опухшими, придавая ей сходство с ребенком, только что оправившимся от аллергической реакции.

– И какое чадо ваше?

Селеста опустила сложенную «домиком» руку со лба и повернулась к женщине, мило улыбавшейся справа. Лицо у женщины было практически идеально круглым, как у взрослой версии кукольной «малышки с капустной грядки»[2]2
  Cabbage Patch Kids («Малыши с капустной грядки») – линейка тканевых кукол с миловидными круглыми головами, впервые выпущенная Coleco Industries в 1982 году.


[Закрыть].

– О… Хм… Белла, – указала Селеста на пурпурные маечки. – Она играет за команду «Фиолетовых людоедов».

– А-а, – кивнула незнакомка. – А мой Дэклан играет за «Бобров». – Женщина, прищурившись, оглядела поле, а потом махнула рукой: – Вон там. Он… ой, ну надо же… мы такого никогда не делаем с нашими бутылками воды.

Вдохнув полной грудью воздух, женщина наклонилась вперед, как будто собралась закричать. Проследив за ее взглядом, Селеста увидела мальчонку, почти утопавшего в своей оранжевой футболке. Он использовал бутылку так же, как ее охочие до развлечений братцы, когда, будучи навеселе, мочились на парковках при барах.

– А знаете что? – сказала женщина, снова откинувшись на спинку своего стула. – Я, пожалуй, не буду вмешиваться. Пусть судьи с этим разбираются. Для этого их и назначают, разве не так? На сорок пять минут это не наша проблема. Пусть судьи судят мальцов, верно?

– Верно, а мы будем судить судей, – сказала Селеста.

Почему она это сказала, Селеста и сама не поняла. Как правило, она не позволяла себе язвить, тем более при незнакомых людях. Однако женщина запрокинула голову и во весь голос расхохоталась.

– Я Огюста Уоттерс, – сказала она, протянув Селесте руку. На груди ее пестрого серо-лилового свитшота красовалась надпись: «НЕЙПЕРВИЛЛСКАЯ ЦЕНТРАЛЬНАЯ СРЕДНЯЯ ШКОЛА». – Большинство людей зовут меня Огги.

– Селеста. – Селеста пожала руку Огги, оказавшуюся намного меньше ее собственной. – А это… – обернулась она, но обнаружила стул мужа пустым. Подняв глаза, Селеста обвела взглядом шеренгу людей, стоявших вокруг них. В нескольких футах она заметила Луи, разговаривавшего с другим отцом – то ли Дэном, то ли Томом, то ли с каким-то другим созвучным именем. – Вон там мой муж, Луи.

Огги привстала, чтобы выглянуть из-за Селесты. Несколько секунд она молча изучала Луи, а затем опять уселась на свой стул с кивком – похоже, одобрительным.

– Хорошо, что вы оба приходите на эти матчи, – сказала она.

– Это первая игра Беллы, – быстро ответила Селеста, почему-то застыдившись, как будто Огги ее в чем-то обвиняла.

– Первая игра, вот как? – улыбнулась та. – Что ж, тогда это все объясняет.

Селеста приподняла бровь:

– Что объясняет?

– Вы не взяли с собой напитков, – сказала Огги, кивнув на маленький переносной холодильник у своих ног. – Поверьте мне, вам обязательно захочется что-нибудь выпить. Я сегодня захватила только газировку. Но, судя по тому, как проходит игра, я в следующий раз возьму с собой «Белый коготь».

Селеста не поняла, шутила Огги или нет. Но это было даже волнующе – и неопределенность, и мысль о «Белом когте» до полудня.

Некоторое время они продолжали болтать. Огги общалась с помощью рук и вела разговор, интуитивно угадывая степень участия, отвечавшую собеседнице. И Селеста с удовольствием заполняла паузы, не ощущая, что ее торопят с ответом или допрашивают с пристрастием, с чем она обычно сталкивалась в беседах с незнакомыми людьми.

– Похоже, Белла в запасе, – встрял вдруг Луи. Он наконец вернулся на свой стул, вызвав заминку в их разговоре – достаточно долгую для того, чтобы Огги и Луи протянули и пожали руки друг другу.

Селеста проследила за взглядом мужа и совсем не удивилась, увидев и Беллу, и Дэклана под разными тентами. То, что их дети сидели на скамейках запасных, отстраненные от игры силами, управлявшими юными спортсменами, еще больше расположило Селесту к Огги; между ними появился новый связующий мостик.

– Как они решают, кому из пятилетних играть, а кому – сидеть в запасных? – полюбопытствовала Огги. Она уже открыла вторую банку кока-колы и потягивала ее через толстую соломинку, пригодную для многократного использования. – Наши дети что, так и проведут всю игру, ковыряя в носу?

– Не знаю, – пожала плечами Селеста. – Если Белла чем-то и похожа на меня, так это зрительно-моторной координацией столового ножа.

Огги фыркнула, Луи покосился на жену озадаченно. Селеста редко шутила, по крайней мере, целенаправленно.

Трель свистка огласила утро, становившееся под лучами солнца все теплее. Все родители вокруг них подались вперед и в едином порыве выдохнули.

Предсказание Огги оказалось верным. Дети, похоже, делились на две категории. Одни сидели на траве и ковырялись в носу, а другие с упоением катали яркий желтый мяч. Эта игра лишь отдаленно походила на те футбольные матчи, которые Селеста смотрела по телевизору – только наличием двух ворот и общей установки направлять мяч к ним.

– Интересно, почему команду так назвали – «Бобрами»? – спросила Селеста, сдвинув солнцезащитные очки с макушки на лицо.

Огги прихлопнула муху, заинтересованно кружившую вокруг ее содовой.

– Наверное, потому что пятилетним девочкам нравятся эти пушистые лесные существа, – опустив банку наземь, она захлопала в ладоши: – Есть! Мяч в воротах! – воскликнула она и тотчас снова сфокусировалась на Селесте. – У них было голосование на первой тренировке. Вариантов было два: «Бобры» или «Терминаторы». Девочки победили, потому что их было больше. Не думаю, что мальчишки считают бобров достаточно грозными.

Селеста хихикнула.

– А почему ваша команда зовется «Фиолетовыми людоедами»? – поинтересовалась, в свою очередь, Огги. – В этом названии заложен какой-то глубокий смысл?

Селеста снова хихикнула и начала отвечать, но замолкла на середине фразы. Похоже, ее подсознание отреагировало на звук раньше, чем его уловил мозг.

– Это что… – повернулась к полю Огги.

Селеста тоже перевела на него внимание. Дети на поле перестали бегать, желтый мяч лежал между ними, как солнце очень маленькой вселенной.

У Селесты не было причин подумать на Беллу. Но даже раньше, чем она встала, даже до того, как тренерши принялись кричать, подзывая родителей Беллы и Дэклана, Селеста все поняла.

Первым она нашла глазами Дэклана. Он, без всякого сомнения, был сыном Огги – с длинным носом, припорошенным веснушками, и широким ртом, сейчас вывернутым в стоне. А потом Селеста увидела дочь. Белла стояла на расстоянии вытянутой руки от мальчика, сцепив перед собой руки в единый кулак. Она вроде бы смотрела в сторону Дэклана, но взгляд у нее был отсутствующий.