Электронная библиотека » Николас Рейнольдс » » онлайн чтение - страница 3


  • Текст добавлен: 21 ноября 2019, 13:40


Автор книги: Николас Рейнольдс


Жанр: Зарубежная публицистика, Публицистика


сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 3 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Шрифт:
- 100% +

Глава 2
Писатель и комиссар

Война в Испании

Время – весна 1937 г., место действия – Испания. На фотографии виден некогда элегантный черный седан, что-то вроде четырехдверного Dodge выпуска 1934 г., изрешеченный вражеским истребителем. Теперь это была груда металла со спущенным колесом, выбитым ветровым стеклом и фарой, вывалившейся из гнезда. Капот отсутствовал, он валялся на земле рядом с автомобилем. Распахнутая дверь говорила о том, что пассажиры успели выпрыгнуть. Их было двое – Хемингуэй и голландский коммунист Йорис Ивенс. Теперь они, оставшиеся чудесным образом целыми и невредимыми, позировали фотографу на фоне разбитой машины.

На протяжении большей части своей жизни Хемингуэю нравилось ходить по краю и рисковать. Однако по выражению его лица можно понять, что на этот раз смерть была совсем рядом. Его губы сжаты, руки засунуты в карманы длинного застегнутого не до конца рыжевато-коричневого плаща с поднятым воротником. На голове – небольшой черный берет. Хотя его глаза кажутся полузакрытыми, заметно, что писатель все же смотрит в сторону фотоаппарата. А вот стоящий рядом с ним Ивенс уставился прямо в объектив. Как и на Хемингуэе, на нем черный берет и зимнее пальто, однако оно распахнуто, а левая рука – в кармане брюк. На его лице какое-то подобие улыбки, почти удовлетворенное выражение, словно говорящее, что жизнь продолжается, несмотря на воздушный налет[39]39
  Hans Schoots, Living Dangerously, A Biography of Joris Ivens (Amsterdam: Amsterdam University Press, 2000), 127. Хемингуэй очень ярко описал, что такое попасть под авианалет, возможно этот самый, в своей июльской статье 1938 г.: когда вражеский самолет стреляет по твоему автомобилю, «ты резко сворачиваешь на обочину и выскакиваешь из кабины. Ты распластываешься на земле… и лежишь с пересохшим ртом». “‘I Saw Murder Done in Spain’ – Hemingway’s Lost Report,” Chicago Tribune, November 29, 1982.


[Закрыть]
.



Хемингуэй отправился в Испанию в 1937 г., чтобы писать о гражданской войне, которая началась там летом 1936 г. Базовый политический расклад был простым, по крайней мере вначале: кучка реакционных генералов, включая Франсиско Франко, возглавила националистический мятеж против законно избранного республиканского правительства. В стране существовала реальная демократия. Но, с точки зрения таких, как Франко, республика имела два серьезных изъяна: ею фактически невозможно было править, и многочисленные ее сторонники слишком сильно толкали страну влево. Разлом очень быстро стал таким же глубоким, как и в других местах в первой половине XX в., когда крупные землевладельцы, военные и представители католической церкви объединились против разношерстных групп слева от центра – социалистов, коммунистов, тред-юнионистов и анархистов, у каждой из которых были свои цели.

Ситуация осложнилась, когда в нее вмешались три иностранных государства. Если западные демократические государства оставались в стороне, то Гитлер и Муссолини поддержали Франко, предоставив ему оружие, советников и живую силу. Сталин принял сторону Республики, чтобы улучшить свои отношения с европейскими левыми и отвлечь внимание от кровавых чисток у себя в стране. В результате осенью 1936 г. Советы стали оказывать такую же помощь, как и Гитлер с Муссолини, разве что они посылали не так много техники и бойцов и делали упор на советниках и работниках спецслужб. Среди последних был человек, который называл себя Александром Орловым[40]40
  Обсуждение роли Советов в Испании см. в Ronald Radosh, Mary R. Habeck, and Grigory Sevostianov, eds., Spain Betrayed: The Soviet Union in the Spanish Civil War (New Haven, CT, and London: Yale, 2001) и Kowalski, Stalin and the Spanish Civil War. Лучшая биография Орлова представлена в John Costello and Oleg Tsarev, Deadly Illusions: The KGB Orlov Dossier (New York: Crown Books, 1993).


[Закрыть]
.

Ставший прообразом одного из второстепенных персонажей в романе «По ком звонит колокол», Орлов имел безупречную для большевика характеристику. Его жизнь была полностью посвящена революционной борьбе. Во время гражданской войны в России он беззаветно сражался с белыми, которые хотели уничтожить новый режим. В 1920-е гг. Орлов стал одним из первых членов организации, которая впоследствии превратилась в НКВД, а потом в КГБ. Обладая врожденными способностями к языкам и юридическим образованием, он не испытывал затруднений во время работы в Западной Европе в отличие от многих своих коллег, которым не удавалось избавиться от провинциальных привычек и манер российских чиновников. На сохранившихся фотографиях Орлов выглядит как плотно сбитый человек с короткими темными волосами и тщательно подстриженными, почти гитлеровскими усами. Его глаза не выражают никаких эмоций. Он вообще редко улыбался.

В 1930-х гг. Орлов вел необычайно плодотворную деятельность в Западной Европе. Среди его достижений – помощь в создании советской разведсети, в том числе так называемой кембриджской пятерки в составе Кима Филби и других выходцев из британской элиты, использовавших свою безупречную репутацию для проникновения в высшие круги правительства Великобритании[41]41
  Очень хорошее описание кембриджской пятерки см. в Philip Knightley, The Master Spy: The Story of Kim Philby (New York: Knopf, 1989).


[Закрыть]
. В послужном списке у Орлова были также командировка в Соединенные Штаты и работа на руководящий состав аппарата Кремля, где Сталин, который принимал окончательные кадровые решения, наверняка должен был знать его.

НКВД направил Орлова в Испанию в августе 1936 г. с четким заданием. Одной из главных задач была разведывательная и вооруженная поддержка Республики, которая включала в себя подготовку антифашистских добровольческих формирований. Орлов помогал наращивать советское присутствие в Испании, а также влияние Коммунистической партии Испании. Постепенно правительство Испании превращалось в подконтрольный Советам орган. Одновременно НКВД развернуло безжалостные репрессии против местных «троцкистов» (т. е. против тех, у кого были связи с главным соперником Сталина, изгнанным из России Львом Троцким). НКВД в Испании начал преследовать всех, независимо от национальности, кто казался неблагонадежным или мог стать неблагонадежным в будущем. Целью могла стать любая испанская политическая группа вроде анархистов или ультралевых, если она имела собственное, несталинистское видение будущего.

Тем, кто попадал под подозрение, грозил арест, допрос, пытки и расстрел нередко в одном из собственных объектов резидентуры. Английский скульптор Джейсон Герни, идеалист с левым уклоном, отправившийся в Испанию воевать за Республику, очень быстро своими глазами увидел то, о чем «знали все»: практически всегда «где-нибудь поблизости находилась тюрьма и допросный центр» НКВД. При «малейшем намеке на подрывную работу или “троцкизм”, под которым могло пониматься все что угодно, человек исчезал навсегда»[42]42
  Jason Gurney, Crusade in Spain (London: Faber & Faber, 1974), 183.


[Закрыть]
. Как минимум в одном из таких центров в Испании имелся собственный крематорий[43]43
  Один из главных головорезов НКВД в Испании организовал «строительство… тайного крематория, который позволял НКВД избавляться от жертв, не оставляя никаких следов». Christopher Andrew and Vasili Mitrokhin, The Sword and the Shield (New York: Basic Books, 2001), 74. Авторы приводят ссылки на многочисленные источники.


[Закрыть]
. НКВД мог заманить троцкиста к себе под каким-нибудь предлогом, допросить его, убить и кремировать, не оставляя никаких следов.

Если такая параноидальная практика была осмысленной, то в краткосрочной перспективе ее цель заключалась в укреплении Республики за счет сплочения сторонников, а в долгосрочной – в превращении Испании в марионетку Советов[44]44
  Radosh et al., Spain Betrayed, xxiii and xxiii.


[Закрыть]
.

Орлов говорил своему неожиданному распорядителю литературного наследия, отставному агенту ФБР по имени Эдвард Газур, что это НКВД организовал поездку Хемингуэя в Испанию. «В результате усилий республиканского правительства, за спиной которого стояли Советы, Североамериканский газетный альянс [NANA] в Нью-Йорке заключил контракт с Хемингуэем…»[45]45
  Gazur, Alexander Orlov, 123–24.


[Закрыть]
Заявление Орлова трудно подтвердить и, даже если оно соответствует истине, это лишь часть истории. В цепочке событий, которые привели Хемингуэя в Испанию, было много звеньев: его давняя любовь к Испании, притягательная сила новой войны, новостная служба, готовая щедро платить за слово, возможность сделать фильм о Республике и, не в последнюю очередь, стремление добиться своего, несмотря на нежелание Госдепартамента США выдать паспорт для поездки в Испанию. Прежде чем отплыть из Нью-Йорка, писателю пришлось отправиться в Вашингтон для встречи с Рут Шипли, могущественной чиновницей, возглавлявшей паспортный отдел. Нужно было представить ей контракт с NANA и дать заверения, что он «не имеет намерений участвовать в… конфликте»[46]46
  Датированная 24 февраля 1937 г. пометка Дж. Белла на полях заявления Хемингуэя на получение паспорта от того же числа. Официальное заявление Госдепартамента, предоставленное автору в соответствии с законом о свободе информации. Цитируется также в Daniel Robinson, “‘My True Occupation Is That of a Writer’: Hemingway’s Passport Correspondence,” Hemingway Review 24, no. 2 (2005): 87–94. См. также письмо Хемингуэя Перкинсу от 28 октября 1938 г. в Baker, ed., Selected Letters, 473–75. Здесь Хемингуэй пишет, что ему предлагали «штатную должность капитана» в неназванном французском подразделении, но он был вынужден отказаться из-за условий контракта с Джеком Уилером из NANA и данного Полин обещания не ввязываться в новую войну.


[Закрыть]
.

Писательница Джозефина Хербст, друг Хемингуэя со времен его жизни в Париже, которая вновь объявилась в Ки-Уэсте и в Испании, понимала ситуацию лучше, чем Орлов. Она чувствовала, что Хемингуэй, как и многие другие, «переживал своего рода трансформацию», и поездка в Испанию была частью этого процесса[47]47
  Josephine Herbst, The Starched Blue Sky of Spain (New York: HarperCollins, 1991), 150.


[Закрыть]
. Она также знала, что он хотел быть военным писателем для своего поколения: война давала ответы, которые нельзя найти где-то еще, даже в водах Ки-Уэста, когда подсекаешь тарпона. «То, что было там повседневной реальностью, встречалось здесь лишь в экстремальных ситуациях»[48]48
  Там же.


[Закрыть]
.

Хербст совершенно справедливо говорила о процессе. Хемингуэй изменился не в одночасье. Поначалу он встал на сторону Республики и против фашизма[49]49
  См. A. E. Hotchner, Papa Hemingway (New York: Random House, 1966), 197, в расшифровке интервью Хемингуэя акцент сделан на Республике: «…Я вижу, как народ пишет свою конституцию. Это была последняя республика, появившаяся в Европе, и я верил в нее».


[Закрыть]
. В декабре 1936 г. он написал своему редактору Перкинсу, что Франко – «это первостатейный сукин сын»[50]50
  Письмо Хемингуэя Максвеллу Перкинсу от 15 декабря 1937 г. в Baker, ed., Selected Letters, 455.


[Закрыть]
. В другом письме, отправленном несколько недель спустя, его тон уже был неоднозначным. Правды нет ни на одной стороне, и он не готов поддерживать кого-либо из них. Однако ему не были безразличны судьбы людей и их страдания, а это означало, что писатель симпатизировал тем, кто возделывает землю[51]51
  Там же, 456.


[Закрыть]
. Он добавлял, что не слишком задумывается о советском режиме, который поддерживает Республику: «В России сейчас у власти грязная клика, но мне не нравятся никакие правительства».

Несколькими днями позже в семье своей жены Полин (где все были католиками и поэтому были склонны симпатизировать Франко и националистам) Хемингуэй допустил, что «красные вполне могут быть такими плохими, как говорят», но добавил, что эта страна принадлежит им, а не живущим за границей землевладельцам, не говоря уже об итальянцах и немцах[52]52
  Письмо Хемингуэя семье Пфайфферов от 9 февраля 1937 г. в Baker, ed., Selected Letters, 457.


[Закрыть]
. Он также заявил, что хочет поехать в Испанию, чтобы лично следить за «генеральной репетицией неизбежной войны в Европе» и писать «антивоенные репортажи», которые помогут удержать Соединенные Штаты от вступления в войну.

Потом появилась Марта Геллхорн, неотразимая третья жена Хемингуэя, которая была почти на 10 лет младше великого писателя. Она заглянула в бар Sloppy Joe’s в декабре 1936 г. и изменила его жизнь. Яркая, напористая блондинка, одержимая страстью к литературному творчеству и левым идеалам, она жаждала приключений. Они с Хемингуэем договорились встретиться в Испании и вместе освещать ход войны – она для журнала Collier’s, а он для NANA. Война скрепила их взаимоотношения – связала в буквальном смысле огнем. В 1940 г. Геллхорн стала третьей женой Хемингуэя. Из четырех его жен одна она могла бы считаться почти ровней ему. Во время этой войны только она превратилась в журналистку и романистку со своей собственной точкой зрения. Хемингуэй часто одобрял ее писательские амбиции, однако порою возмущался. Так или иначе, он не мог не видеть ее внимания к страданиям простых людей в 1930-е гг. Присутствие Геллхорн в жизни Хемингуэя в Испании сделало его более восприимчивым к левым идеям.

Свой вклад в левый поворот Хемингуэя внесли и его соотечественники – художники и писатели, со многими из которых он дружил долгое время, как, например, с Джоном Дос Пассосом, романистом, рассказавшим ему о Ки-Уэсте, и Арчибальдом Маклишем, будущим директором библиотеки конгресса США, уже известным поэтом в то время. Маклиш и Дос Пассос были, как писал Хемингуэй, единственными литературными друзьями, которым он мог доверять[53]53
  Письмо Хемингуэя Арчибальду Маклишу от 28 июня [год не указан, по контексту примерно 1933 г.] в Box 10, MacLeish Papers, Library of Congress (LoC), Washington, DC.


[Закрыть]
. Маклиш на том этапе довольно пессимистично смотрел на будущее капитализма, а Дос Пассос вообще помешался на социальном равенстве. Как и у Хемингуэя, у Маклиша и Дос Пассоса было много друзей и знакомых из коммунистического стана. Однако вся эта троица нередко расходилась во взглядах с коммунистами, иногда очень сильно, и было бы правильнее называть их «симпатизирующими левым» и антифашистами, а не «сторонниками» и уж тем более не преданными коммунистами[54]54
  Письмо Арчибальда Маклиша Уиттакеру Чемберсу от 18 марта 1941 г. в Box 10, MacLeish Papers, LoC.


[Закрыть]
. С Маклишем и Дос Пассосом Хемингуэй стал одним из учредителей Contemporary Historians Inc. – группы, созданной, чтобы снимать фильмы об Испанской Республике. Их цель заключалась в распространении правдивой информации о ее борьбе за выживание, а главное, в изменении позиции правительства США, которое придерживалось политики нейтралитета.

Historians выпустила фильмы «Испания в огне», над которым Хемингуэй начал работать еще до отъезда из Нью-Йорка, и «Испанская земля», где он помогал с натурными съемками, а потом читал закадровый текст. «Испания в огне» кажется сегодня грубым сочетанием истории и пропаганды. Одна из афиш кричит о том, что в фильме показаны «тысячи жертв фашистов, убитых при поддержке Гитлера – Муссолини», «мертвые женщины и дети лежат на улицах Мадрида». Там же цитируется Хемингуэй, который говорит, что этот фильм не оставит равнодушным никого, независимо от политических взглядов и религиозных верований[55]55
  http://library.sc.edu/spcoll/amlit/hemingway/images/spainflames.jpg (accessed December 2013).


[Закрыть]
. «Испанская земля» – более тонкий и высокопрофессиональный фильм, который тем не менее очень убедителен. Его режиссер, космополитичный Йорис Ивенс, был, пожалуй, самым политически ангажированным членом Historians. В отличие от своих коллег с их эпизодической поддержкой левого движения, он являлся убежденным коммунистом всю сознательную жизнь вплоть до развала советской империи в 1989 г. В 1930-е гг. Ивенс находился в подчинении Коммунистического интернационала, или Коминтерна[56]56
  Schoots, Living Dangerously, esp. 71. Ивенс был членом Коммунистической партии Голландии как минимум с 1931 по 1936 г. Несмотря на то что потом его членство в партии прекратилось, политические убеждения остались прежними.


[Закрыть]
.



Номинально ассоциация коммунистических партий, Коминтерн, была независимой от НКВД. Однако, как и НКВД, она представляла собой продолжение сталинского аппарата и находилась под его полным контролем. Одним из руководителей Коминтерна был немец Вилли Мюнценберг – неутомимый, неопрятный, креативный, харизматичный человек. Из-за своей разносторонности и энергичности он однажды был назван одним из «пяти самых интересных людей в Европе»[57]57
  Cowley, The Dream of the Golden Mountain, 233.


[Закрыть]
. Мюнценберг познакомился с Лениным еще до большевистской революции. В 1920-е гг. именно Ленин попросил его создать за пределами России механизм агитации и пропаганды (который вскоре стали называть агитпропом) для формирования благоприятного образа революции в прессе. Мюнценберг оказался отличным выбором, и довольно быстро встал во главе умопомрачительной европейской империи агитпропа, которую иногда называли трестом Мюнценберга[58]58
  Ronald Radosh and Allis Radosh, Red Star over Hollywood (San Francisco: Encounter Books, 2005), 1–2; Arthur Koestler, Invisible Writing: The Second Volume of an Autobiography, 1932–1940 (New York: Stein & Day, 1984), 251, 381. Koch, Double Lives, также содержит общее описание жизни и деятельности Мюнценберга.


[Закрыть]
.

Все началось с печатного слова: Мюнценберг учреждал журналы и газеты, которые вели борьбу с капиталистической и фашистской периодикой. Затем стали ставить пьесы, проводить конференции и разнообразные культурные мероприятия – «непрерывную череду… десяток или больше международных конгрессов, митинги и комитеты»[59]59
  Koestler, Invisible Writing, 251, 381.


[Закрыть]
. Фильмы снимали как в Советском Союзе, так и за рубежом. Коминтерн открыто признавал некоторые из этих пропагандистских продуктов своими собственными, однако действовал также через многочисленные передовые группы. Участники могли знать, что они делают, или использоваться втемную. Негласный девиз выглядел так: «Все для партии, но ничего от имени партии». Профессиональный кинематографист, член Коммунистической партии Голландии Ивенс был именно тем человеком, которого Мюнценберг хотел видеть в своей команде[60]60
  Schoots, Living Dangerously, 47–48.


[Закрыть]
. Лояльность, энергичность и креативность – все было при нем, плюс самостоятельность. Ивенс знал, что фильмы, которые не кажутся пропагандой, убеждают сильнее.

Ивенс не скрывал своей партийной принадлежности от Historians, где спокойно относились к ней, так как знали биографию Ивенса. Маклиш не сомневался в том, что Ивенс такой «коммунист, который никогда не даст коммунизму мешать его работе»[61]61
  Scott Donaldson, Archibald MacLeish: An American Life (Boston and New York: Houghton Mifflin, 1992), 264.


[Закрыть]
. Маклиш был, пожалуй, слишком благородным.

Обладающий даром убеждения Ивенс очень скоро стал «политическим комиссаром Эрнеста», человеком, который руководил политическим образованием писателя[62]62
  Этот термин придумал Бейкер, биограф Хемингуэя. Baker, Hemingway, 307. Историк Массачусетского технологического института Уильям Уотсон пошел дальше, когда написал, что Ивенс был для Хемингуэя «оперативным сотрудником резидентуры», т. е. своего рода профессиональным разведчиком, управляющим работой агента. Хотя я очень обязан Уотсону за его анализ, на мой взгляд, он перегибает палку. На Хемингуэя определенно влияли и Ивенс, и другие коммунисты, но он никогда не находился под таким контролем, который нужен оперативному сотруднику. Более того, Ивенс был пропагандистом, а не шпионом. William B. Watson, “Joris Ivens and the Communists: Bringing Hemingway Into the Spanish Civil War,” Hemingway Review 18, no. 2 (Fall 1990).


[Закрыть]
. Вряд ли теперь кто-нибудь узнает, действительно ли это Коминтерн приставил Ивенса к Хемингуэю. В дошедших до нас обширных архивах Коминтерна нет никаких свидетельств официальной постановки такой задачи. Автоматизированный поиск упоминаний Хемингуэя в 50 млн оцифрованных страниц (эти революционеры были помешаны на ведении учета) не дал никакого результата[63]63
  Эти файлы находятся в архивах Коммунистического интернационала, INCOMKA, Communist International Archives, European Reading Room, LoC, accessed October 2013.


[Закрыть]
. Однако Ивенса могли попросить и неофициально и просто сказать: «Посмотри, что можно сделать». Именно так Мюнценберг дал задание журналисту и писателю Артуру Кёстлеру – попросил посмотреть, что тот может узнать о противнике. Не имея специальной подготовки, Кёстлер проник в штаб Франко, был арестован и чуть не поплатился за свой поступок жизнью[64]64
  Описано в Koestler, Invisible Writing, 387 et seq.


[Закрыть]
. Впрочем, Ивенс мог просто сделать то, что было правильным с его точки зрения, и решил с умом использовать великого писателя.

Хемингуэй и Кёстлер были не единственными, кого Коминтерн завербовал во время войны в Испании. Еще одной целью была Барбара Вертхайм, больше известная как историк Барбара Такман, автор бестселлера «Августовские пушки», который привлек внимание президента Джона Кеннеди[65]65
  Историю Вертхайм можно найти в Peter Wyden, The Passionate War: The Narrative History of the Spanish Civil War (New York: Simon & Schuster, 1983), 405. Уайден опирался на интервью с Такман. Интересно отметить, что Хемингуэй знал или слышал о Каце и говорил, что он не нравится ему. Gustav Regler, The Owl of Minerva (New York: Farrar, Straus, 1960), 357.


[Закрыть]
. Нью-йоркская светская львица и выпускница престижного частного Рэдклиффского колледжа, Вертхайм отправилась в Испанию в 1937 г. в качестве репортера журнала Nation. Проведя некоторое время в Валенсии и в Мадриде, она перебралась в Париж, где познакомилась с одним из главных помощников Мюнценберга – общительным, обаятельным и мастерски манипулирующим людьми Отто Кацем, который попытался завербовать ее для работы на Коминтерн. Вертхайм, которая не была коммунисткой, отказалась. Тогда Кац отступил на запасную позицию и предложил ей подумать над созданием книги, поддерживающей общее дело и проводящей исторические параллели. На это она согласилась и написала свою первую книгу о Великобритании и Испании в XIX в., которая «должна была», по ее собственному выражению, «показать, что в основе британской политики всегда лежало стремление не дать Испании… освободиться от контроля доминирующей на континенте силы (Гитлера в текущий момент)»[66]66
  Barbara W. Tuchman, Practicing History (New York: Knopf, 1981), 6.


[Закрыть]
. Стоит заметить, что экземпляр этой малоизвестной книги Вертхайм об Испании обнаружился в личной библиотеке Хемингуэя в Ки-Уэсте – в 2015 г. он по-прежнему стоял на полке[67]67
  James D. Brasch and Joseph Sigman, Hemingway’s Library: A Composite Record (Boston: JFK Library Electronic Edition, 2000), 372.


[Закрыть]
.

Как и Кац, Ивенс подбирал индивидуальный подход к каждой цели. Голландец, который был на год старше Хемингуэя, прекрасно знал, что не стоит начинать с предложения стать агентом Коминтерна. Хемингуэя нужно постепенно знакомить со стадом и ни в коем случае нельзя насильно обращать в свою веру. Десятилетия спустя в удивительно откровенном интервью с Уильямом Уотсоном, историком из Массачусетского технологического института, Ивенс вспоминал: «У меня были планы в отношении Хемингуэя, и, думаю, я выбрал правильную тактику. Я знал, как далеко могут пойти люди вроде него, а также, что он не предатель»[68]68
  Watson, “Joris Ivens,” 13.


[Закрыть]
.

Ивенс заставил Хемингуэя работать, самолично и без посредников, на переднем крае кинопроизводства и позаботился о том, чтобы он контактировал с антифашистскими бригадами Коминтерна. В отличие от убежденных коммунистов, Хемингуэй попал в Испанию не в результате своей политической сознательности, а под влиянием полуинстинктивных жизненных установок вроде помощи жертвам несправедливости, борьбы с фашизмом и удержания Америки от ввязывания в новую войну в Европе. Ивенс изменил ситуацию после того, как Хемингуэй прибыл в Европу в марте 1937 г. «Я был политически причастным, – признался Ивенс в разговоре с Уотсоном, – а он нет… Я поставил себе задачу разъяснить Хемингуэю суть антифашизма» так, как ее понимали в Коминтерне, ни больше, ни меньше[69]69
  Там же, 12.


[Закрыть]
.

Ивенс начал с формирования прочных дружеских отношений. Их основой могла стать их работа. Хемингуэй вкладывал душу в съемку фильма. Он старался быть полезным, организовывал транспорт, таскал оборудование, делился продуктами и выпивкой (обычно виски и сырым луком). Наверное, чтобы проверить себя (он не участвовал в боевых действиях почти 20 лет), он не упускал случая побывать со съемочной группой на переднем крае. Работая в окопах на передовой, а иногда на ничьей земле, члены съемочной группы шли на риск, который в полной мере понимал лишь ветеран сражений Хемингуэй. Однажды пуля попала в стену прямо над головой Ивенса, и Хемингуэй увел команду в более безопасное место. Когда выяснилось, что оператор в спешке оставил камеру, Хемингуэй пополз обратно за ней под огнем вражеских снайперов, пули которых ложились совсем рядом. Успешный выход из смертельно опасной ситуации сближает людей. Как сказал Ивенс, «когда находишься с кем-то на переднем крае… ты понимаешь, кто он такой… Первые две недели в Испании у нас ушли на то, чтобы узнать друг друга… На фронте этот период сильно сокращается»[70]70
  Там же. В более общем плане см. Schoots, Living Dangerously, 123–24.


[Закрыть]
.

Ивенс знакомил Хемингуэя с «правильными» людьми: с бойцами-коммунистами. Интернациональные бригады, создаваемые Коминтерном для поддержки Республики, идеально подходили для этой цели. В них было множество бескомпромиссных, ярких и образованных мужчин (а также несколько женщин) из разных стран, включая Соединенные Штаты. Именно такие люди нравились Хемингуэю. Некоторые из них, например Милтон Вулфф из самой известной американской части интербригад – батальона имени Авраама Линкольна, стали друзьями писателя на всю оставшуюся жизнь. Они были не бумагомарателями или романтиками, а людьми, рискующими жизнью ради убеждений, – они были настоящими. По большей части это были коммунисты, готовые делать то, что прикажет партия или Коминтерн. Ивенсу не надо было читать Хемингуэю лекции по политике – он просто мог отвезти его на передовую, туда, где сражались интербригады, и позволить впитывать то, что делают и говорят вокруг.

Через несколько недель Ивенс решил, что Хемингуэй готов к следующему шагу: к знакомству кое с кем помимо рядовых бойцов. Это были командиры-коммунисты, представители Советского Союза и советские журналисты. Лучшее место для встречи с ними находилось всего в нескольких километрах от фронта, в мадридском отеле Gaylord, который Советы превратили в дополнение к своему посольству в Испании. Мимо этого расположенного на пересечении двух больших улиц компактного отеля довольно легко пройти, не обратив на него внимания. Футуристичные прямые линии, очерчивающие серый фасад, делали его похожим больше на многоквартирный дом, чем на роскошный отель с мраморными коридорами, которые ведут к хорошо обставленным номерам. Необычность этого места выдавали лишь часовые с примкнутыми штыками у автостоянки.

Представители Советов и их приближенные жили, ели и пили в роскоши Gaylord, в то время как их солдаты сражались и умирали в траншеях в нескольких километрах. Это было одно из нескольких мест в столице, которые хорошо снабжались продуктами и алкоголем, в частности водкой и икрой. На первую встречу Хемингуэй прихватил с собой пару драгоценных бутылок виски в качестве своего вклада в общий стол, уже трещавший под тяжестью огромного окорока (может, он таким образом хотел гарантировать, что его примут?)[71]71
  Ilya Ehrenburg, Memoirs: 1921–1941 (Cleveland and New York: World, 1963), 383.


[Закрыть]
.

В какой-то мере Хемингуэя привлекала эксклюзивность Gaylord: лишь небольшая группка журналистов имела туда доступ и возможность находиться среди людей, которые определяли ход войны. Ивенс познакомил Хемингуэя с писателем Михаилом Кольцовым, главным корреспондентом советской ежедневной газеты Правда, и с другими руководителями коммунистического движения. Через много лет Ивенс сказал, «что дал ему [Хемингуэю] преимущество, в котором тот очень нуждался»[72]72
  Watson, “Joris Ivens,” 13.


[Закрыть]
.

Очень скоро связь между этими двумя людьми стала достаточно прочной, чтобы Ивенс мог давать Хемингуэю задания. Даже через 70 с лишним лет в письмах Хемингуэю Ивенс предстает как эдакий режиссер (или политический комиссар): он дает наставления с утомительной навязчивостью. Он указывает Хемингуэю, с кем встретиться, куда пойти, что снимать, а порой даже что сказать. В письме от 26 апреля 1937 г., например, приведен пронумерованный список текущих дел, в котором среди прочего значится: проконтролировать съемки в испанской деревне; организовать транспорт; отправить уточненный вариант не позднее 3 мая; образумить Дос Пассоса[73]73
  Письмо Йориса Ивенса Хемингуэю от 26 апреля 1937 г. в Incoming Correspondence, Ernest Hemingway Collection, JFK Library.


[Закрыть]
. Чуть позднее Ивенс просит Хемингуэя помочь в доработке краткого содержания фильма «Испанская земля»[74]74
  Недатированный фрагмент, примерно от июня 1937 г., записки Ивенса для Хемингуэя, которая начинается словами: «Ханна на печать для Йориса», в Incoming Correspondence, Ernest Hemingway Collection, JFK Library. См. также also Baker, Hemingway, 313.


[Закрыть]
.

Хемингуэй при всем желании не мог сделать все, что Ивенс хотел от него. Взаимоотношения в большей мере были нацелены на влияние, а не на управление. Однако именно Ивенс определял программу Хемингуэя во время его первой поездки в Испанию, практически не оставляя ему времени на другие дела, даже на ухаживание за Геллхорн. Один из гражданских служащих в интербригадах, британский поэт Стивен Спендер, описывал ситуацию следующим образом: Хемингуэя буквально «преследовала эта упорная, агрессивная леди». Она «постоянно искала его», но он обычно пропадал на фронте вместе с Ивенсом[75]75
  Denis Brian, The True Gen (New York: Grove, 1988), 111. Уотсон указывает также, что благодаря Ивенсу большинство людей, которых Хемингуэй встречал во время первой поездки в Испанию, предположительно были коммунистами. Это не более чем догадка. На протяжении большей части своей жизни Хемингуэй общался с людьми из самых разных слоев общества. Ивенс вел журнал съемок, который показывает, что Хемингуэй при первом посещении Испании проводил очень много времени со съемочной группой. Однако этот журнал охватывает не все его время. Не сохранилось каких-либо ежедневников или календарей, которые показывали бы, чем еще занимался Хемингуэй. Аналогичным образом отсутствие детальных свидетельств не позволяет принять теорию в книге Stephen Koch, The Breaking Point: Hemingway, Dos Passos, and the Murder of José Robles (New York: Counterpoint, 2005), которая приписывает коммунистам еще больший контроль и манипулирование Хемингуэем в Испании. С точки зрения Коча, Хемингуэй – «послушное орудие», т. е. полусознательный или ничего не подозревающий коллаборационист, который выполняет указания Коминтерна. В этой книге Коч исследует запутанную полемику о ролях Хемингуэя и Хербст в изложении Дос Пассосу истории гибели Роблеса.


[Закрыть]
.

Ивенс неслучайно беспокоился насчет Дос Пассоса. Профессор собирался покинуть общество единоверцев. Подспудной причиной могло быть усиливавшееся соперничество двух романистов, а поводом стало убийство Хосе Роблеса, друга Дос Пассоса. Выходец из «семьи с монархическими и в целом реакционными взглядами»[76]76
  Luddington, ed., 14th Chronicle, 527.


[Закрыть]
, Роблес постепенно перешел в стан левых, но не леворадикалов. В 1920-х гг. он эмигрировал в Соединенные Штаты и стал преподавать испанскую литературу в Университете Джона Хопкинса в Балтиморе. В тот момент, когда началась гражданская война, Роблес находился в Мадриде. Он остался в Испании и предложил свои услуги Республике. Немного владея русским языком, он участвовал как переводчик в переговорах между испанскими и советскими официальными лицами в военном министерстве, где обсуждались государственные секреты.

Осенью 1936 г. республиканская или советская служба безопасности арестовала Роблеса. Даже сегодня детали этого события остаются туманными. Скорее всего, его держали в одной из небольших тюрем, созданных НКВД по всей Испанской Республике, и непрерывно допрашивали. Следствие по его делу не проводилось, и официальные обвинения ему не предъявлялись. В конечном итоге держать Роблеса в живых стало несподручно, и в начале 1937 г. тюремщики расстреляли его, а от тела избавились[77]77
  Koch, Two Lives, 254–55.


[Закрыть]
.

Попав в Испанию весной 1937 г., Дос Пассос начал раскапывать правду о судьбе своего друга. Он отверг теорию о том, что Роблес был фашистским шпионом, как «выдумку романтиков из стана американских коммунистов». Это был выпад в адрес Хемингуэя и его коммунистических друзей. С точки зрения Дос Пассоса, Роблеса «расстреляли потому, что, на взгляд русских спецслужб, он знал слишком много о взаимосвязях испанского военного министерства с Кремлем и при этом не был политически надежным»[78]78
  Luddington, ed., 14th Chronicle, 528.


[Закрыть]
. Эту историю стоило рассказать американцам, поскольку она давала «представление о кровавом клубке, закрученном» в Испании, и служила противовесом «восторженным возгласам с нашей стороны», помогавшим «освободить головы… от… привычки считать черное абсолютно черным, а белое абсолютно белым»[79]79
  Там же.


[Закрыть]
.

Таким образом, в период между 1937 и 1940 гг. пути Дос Пассоса и Хемингуэя начали расходиться. Хемингуэя очаровали бойцы и представители культуры, стоявшие на стороне коммунистов, и он все больше посвящал себя спасению Республики от фашизма. Как заметила Джози Хербст, Хемингуэй «простодушно принял существующие идейные представления», а Дос Пассос, более искушенный в политике, стал сомневаться в них[80]80
  Herbst, Starched Blue Sky, 150–51.


[Закрыть]
.

Ивенс стремился не допустить, чтобы история с Роблесом вызвала негативную реакцию, особенно за пределами Испании. Он не хотел, чтобы Дос Пассос рассказывал о своем «друге-переводчике-фашисте», когда вернется домой[81]81
  Schoots, Living Dangerously, 127.


[Закрыть]
. В письме Хемингуэю от 26 апреля 1937 г. Ивенс выражает надежду на то, «что Дос все же поймет, чем мужчина и товарищ должен заниматься в это трудное и серьезное военное время», т. е. будет думать об общем благе, а не о судьбе отдельно взятого человека. Очень скоро Хемингуэй подхватит эту тему[82]82
  Письмо Йориса Ивенса Хемингуэю от 26 апреля 1937 г.


[Закрыть]
. Не давая Хемингуэю прямых указаний относительно того, что следует делать, Ивенс завершает нить рассуждений наводящим вопросом: «Ты согласен?»

Хемингуэй был согласен. Его беспокоило, что Дос Пассос осложнит работу съемочной группы, – его вопросы могли «создать проблемы всем»[83]83
  Цитируется в Virginia S. Carr, Dos Passos: A Life (New York: Doubleday, 1984), 368. См. также Herbst, Starched Blue Sky, 154.


[Закрыть]
. Хемингуэй взвалил на себя задачу сделать так, чтобы Дос Пассос не сорвал их работу после отъезда из Испании. Их конфликт перешел в решающую стадию 11 мая 1937 г. в Париже, когда Дос Пассос с женой собирались отправиться на поезде в Гавр, где они должны были пересесть на пароход, идущий через Атлантику[84]84
  Carr, Dos Passos, 372, описывает сцену на железнодорожной станции и ссылается на многочисленные источники. Brewster Chamberlin, The Hemingway Log (Lawrence: University Press of Kansas, 2015), 185, относит окончательный разрыв к 11 мая. Я также использовал новостную информацию об отправлении пассажирских судов и погоде из парижских изданий New York Herald Tribune за 10, 11, 12 и 13 мая 1937 г., где есть упоминания Хемингуэя во время его пребывания в Париже и сообщение о том, что он собирается отбыть в Соединенные Штаты на лайнере Normandie 13 мая.


[Закрыть]
.

Вокзал Сен-Лазар был одним из самых больших и старых в Париже. Элегантный фасад XIX в. делал вокзал похожим снаружи на музей – он не выглядел неуместным по соседству с Лувром, однако внутри полностью отвечал своему назначению и представлял собой ряд навесов из стали и стекла над платформами и железнодорожными путями. В полдень из-за туч выглянуло солнце, и его лучи осветили пассажиров на платформе, ожидавших поезд, который должен был отправиться в Гавр в 13:15. Дос Пассос и его жена Кэти, приехавшие на вокзал в последний момент, второпях грузили свои чемоданы. Буквально за минуту до того, как проводники объявили об отправлении поезда и закрыли двери, от толпы провожающих отделился Хемингуэй. Но приехал он вовсе не для того, чтобы попрощаться и пожелать счастливого пути. Его взгляд был хмурым и не предвещал ничего хорошего. Хемингуэй хотел получить ответы на важные вопросы. Немедленно. Что именно Дос Пассос намерен рассказать о Роблесе? Или, если уж на то пошло, о войне в целом? Всегда вдумчивый и уравновешенный, Дос Пассос ответил, что собирается рассказать свою историю американской публике: какой смысл воевать за гражданские свободы, если вы попутно попираете их? Хемингуэй парировал: «Гражданские свободы – чушь. Ты с нами или против нас?» Дос Пассос пожал плечами, как преподаватель, объясняющий свою позицию классу: он пишет то, что должен писать. Приблизив сжатый кулак к лицу Дос Пассоса, Хемингуэй сказал: «Сделаешь это, и тебе конец. Критики в Нью-Йорке распнут тебя»[85]85
  Luddington, ed., 14th Chronicle, 496. Я привожу комментарий Хемингуэя о том, что критики распнут Дос Пассоса, поскольку, высказываясь негативно о Республике, он вставал на позицию правых и отходил от традиционной левой точки зрения, которой они придерживались.


[Закрыть]
.

Кэти Дос Пассос (которая сама долгое время была близким другом Хемингуэя) не могла поверить в то, что происходит. Она сказала Хемингуэю, что «в жизни не слышала ничего более беспринципного». Хемингуэй так и не получил ответа, а когда поезд тронулся, он развернулся и пошел прочь, не оглядываясь[86]86
  Там же, 496.


[Закрыть]
.

Ивенс и Хемингуэй вычеркнули Дос Пассоса из своей профессиональной жизни. Создавалось впечатление, будто Дос Пассос никогда не был частью Contemporary Historians, – Ивенс впоследствии даже перерегистрировал эту организацию как History Today Inc., чтобы отмежеваться от неверующего. (Новая организация, как выразился Ивенс, не должна иметь «ничего общего с Дос Пассосом и всем, что с ним связано»[87]87
  Schoots, Living Dangerously, 138.


[Закрыть]
.) В начале 1938 г. Хемингуэй вернулся к этой теме в гневной телеграмме, отправленной с борта французского океанского лайнера Ile de France, за которой через несколько дней последовало чуть более мягкое письмо. Телеграмма обвиняла Дос Пассоса (который нередко с трудом сводил концы с концами) в предательстве «ради денег, в то время как более достойные продолжают сражаться» – иначе говоря, в продаже историй, обличающих промахи Республики[88]88
  The text of the cable appears in Paul Preston, We Saw Spain Die (London: Constable, 2009), 106.


[Закрыть]
.

Письмо начиналось с извинения, но потом его тон становился резким[89]89
  Письмо Хемингуэя Джону Дос Пассосу примерно от 26 марта 1938 г., опубликовано в Baker, ed., Selected Letters, 463–64.


[Закрыть]
. В одном из сравнительно мягких предложений содержалось обвинение, означавшее конец дружбе: для Хемингуэя утверждение, что на этой войне коммунисты навязывают свою волю народу, было «злобной клеветой».

В последующие годы Хемингуэй не раз излагал разные версии этой истории, всегда нелестные для Дос Пассоса. Он заявлял, что Роблеса расстреляли как шпиона после беспристрастного судебного разбирательства или что «ребята» просто застрелили «бесполезного переводчика»[90]90
  Статья цитируется в Alex Vernon, Hemingway’s Second War: Bearing Witness to the Spanish Civil War (Ames: University of Iowa Press, 2011), 165; комментарий для Маклиша см. в письме Хемингуэя Арчибальду Маклишу от 25 декабря 1943 г. в Box 10, MacLeish Papers, LoC.


[Закрыть]
. В 1954 г. Хемингуэй говорил, что он был тем, у кого «хватило смелости сказать Досу» правду о Роблесе, а Дос Пассос «обрушился на него, как на убийцу»[91]91
  Hotchner, Papa Hemingway, 132–33.


[Закрыть]
.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации