Текст книги "Люди, обокравшие мир. Правда и вымысел о современных офшорных зонах"

Резкий рост ставок в одном месте, почти немедленно отзывался во всех юрисдикциях, включенных в офшорную сеть

Абсолютная политическая мощь Банка Англии и его либертарианские предпочтения начинали все сильнее беспокоить британских политиков. Однако Банк твердо поставил их на место: «Контроль за обменом валют – нарушение прав граждан. Поэтому я считаю такой контроль этически неправильным», – сказал в 1963 году управляющий Банка лорд Кромер – насквозь проникнутый имперским духом типичный представитель своего класса.

Крестник короля Георга V, выпускник Итона, по материнской линии – внук британского генерального консула, а на самом деле фактического правителя Египта, по отцовской линии – внук вице-короля Индии и генерал-губернатора

Канады – Кромер считал своей главной целью восстановление былого имперского величия лондонского Сити. «Несомненно, восстановление международной роли Лондона – дело, близкое сердцу лорда Кромера», – писал журнал Banker²⁸.

Американские банкиры быстро поняли, что если этот новый странный лондонский рынок свободен от политического контроля США, то он свободен и от банковских законов США. Одним из этих законов был знаменитый закон Гласса-Стигалла, принятый в 1933 году и запрещавший обыкновенным ссудо-сберегательным банкам владеть наиболее опасными финансовыми компаниями определенных типов. Закон оказался настолько полезным, что его сохраняли до 1999 года, инициаторами его отмены стали президент Клинтон и министр финансов Роберт Рубин (в прошлом сопредседатель Goldman Sachs). Этот гений банковского дела, видимо, прислушался к совету Г. К. Честертона, сказавшего, что прежде чем сносить ограду, стоит, пожалуй, узнать, зачем ее поставили прежние хозяева. Впрочем, американские банкиры обходили закон Гласса-Стигалла задолго до его отмены, в чем им прежде всего помогал Лондон.

Джордж Болтон ясно видел открывавшуюся возможность: в феврале 1957 года он перешел из Банка Англии в Банк Лондона и Южной Америки (Bank of London and South America, BOLSA) [далее везде – BOLSA], ныне входящий в Lloyds Bank. Уже через месяц в BOLSA евродолларовые депозиты составляли 3 миллиона долларов; через три года этот показатель вырос до 247 миллионов долларов (в те времена это были очень большие деньги) и продолжал расти. Вскоре BOLSA стал крупнейшим игроком на рынке. Практически сразу же после перехода Болтона BOLSA открыл совместное предприятие на Багамах – крепкой и надежной британской налоговой гавани, в валютном совете которого одно место занимал представитель Банка Англии. Затем BOLSA развернул экспансию на Каймановых островах, Антигуа и в других зонах, вытягивая долларовые вклады из Северной и Южной Америки и без шума вливая их в нерегулируемый лондонский офшорный рынок.

Дефицит США, по мере того как 1960-е годы шли к концу, становился все больше и больше. Расходы США за рубежом были слишком велики по сравнению с доходами американской казны, и огромные суммы долларов уходили из страны на еврорынок.

Следующий стимул офшорный лондонский рынок получил в 1963 году, когда появились еврооблигации. Эти вновь изобретенные инструменты представляли собой нерегулируемые офшорные облигации на предъявителя, то есть были именно анонимными. Любой, кто предъявлял эти клочки бумаги, являлся их собственником. Еврооблигации немного напоминали сверхценные долларовые банкноты: никто не регистрировал имена их владельцев, а потому они были идеальным средством ухода от налогов. Облигации на предъявителя – непременный атрибут голливудских фильмов про мерзавцев вроде «Полицейского из Беверли-Хиллс» или «Крепкого орешка»; их считают настолько губительными, что во многих странах они запрещены законом. Крайнее свое воплощение цинизм офшорных деяний получил в составленном в 1963 году меморандуме Банка Англии, где черным по белому написано: «Какое бы сильное отвращение ни вызывал у нас спекулятивный капитал, мы не можем… отказываться принимать эти деньги» ²⁹. Тут-то и были состряпаны новые еврооблигации. Банк, штаб-квартира которого находилось в Лондоне, эмитировал их в амстердамском аэропорту Схипхол, уклоняясь от британского гербового сбора; выплаты наличных по купонам обычно производились в Люксембурге, чтобы избежать британских подоходных налогов³⁰.

Демонтаж системы государственного регулирования вполне успешно встраивался в общий процесс 1960-х годов, в частности, в мятежную культурную жизнь столицы Англии. Законодателем новой мировой моды становился Лондон, где свергались все общепринятые стереотипы и устанавливались новые каноны стиля. Приветствовалось все, что выбивалось из привычных представлений, что подрывало государственную власть и авторитеты, – подобные мятежные настроения пронизывали все общество сверху донизу. В этот ряд вписывались и вылазки Джеймса Бонда в офшоры: в фильме «Золотой палец» (1964) суперагент посещает Швейцарию, а в фильме «Шаровая молния» (1965) – Нассау. Зрителя бондианы бросало в дрожь от соблазнительных картинок налоговых гаваней и всего запретного, что с ними связано. Радиостанция Radio Caroline («самая знаменитая офшорная радиостанция мира») начала вещание с борта судна Caroline, находившегося в проливе Ла-Манш, то есть вне зоны действия британских правил и лицензий на радиовещание. Новая пиратская станция совершила настоящую революцию – благодаря ей мир начал слушать рок-н-ролл. И это вызвало еще большее любопытство и даже симпатию к загадочному слову «офшор».

Бурный рост еврорынка продолжался. Объем совершаемых сделок к 1970 году оценивали в 46 миллиардов долларов, а к 1975 году он превысил совокупный объем валютных резервов всех стран мира. Когда в 1970-х годах возникли потрясения, вызванные эмбарго на поставки нефти и резким ростом цен на нефть, еврорынок стал каналом, по которому богатые нефтью страны выводили избытки своих поступлений в страны-потребители, страдавшие от дефицита средств. По мере того как пламя от костра, называвшегося еврорынком, поднималось все выше, капитал начал штурм цитаделей власти и демократического национального государства. Известный экономист Александр Сакс не преувеличивал, говоря, что этот «новый банковский порядок… переписал каждую строчку в бухгалтерском учете»³¹. Гари Берн, один из весьма немногих ученых, глубоко изучивших рынок, пошел еще дальше, назвав евродоллары и еврорынок «новым видом денег и новым рынком, на которых эти деньги обращаются».

Еврорынок продолжал расти как снежный ком: в 1980 году его объем составлял 500 миллиардов долларов, а еще через восемь лет – уже 2,6 триллиона долларов³²; к 1997 году на нем предоставляли почти 90 % всех международных кредитов. Теперь этот рынок стал настолько всеобъемлющим, что Банк международных расчетов, осуществляющий надзор за глобальными финансовыми потоками, отказался от попыток измерить его объем и теперь просто суммирует все сделки, совершаемые на расширенных валютных рынках.

Каждое новое правительство пытается облагать налогами этот рынок или регулировать его – и всякий раз терпит неудачу. «Евродоллар – докучливая, увертливая, скользкая тварь, – писала в 1975 году экономист Джейн Снеддон Литтл. – Пытаясь обуздать рынки, руководители центральных банков ставят себя в глупое положение людей, которые охотятся на слонов с сачками для ловли бабочек. Хотя различные власти время от времени захватывают слона за колено или даже набрасывают сеть на его туловище, животное, как правило, вырывается через прорехи в сети… Евродоллары представляют проблемы, с которыми центральные банки никогда прежде не сталкивались» ³³. Тем примечательнее явление, которое Гари Берн называет «самым важным новшеством со времен изобретения банкнот», остающимся, по большей части, пока неизученным³⁴. Это все та же старая проблема офшоров: никто не обращает внимания на происходящее у всех на виду.

Наспех проведенный расчет показывает, почему нерегулируемый офшорный еврорынок (и в более широком смысле офшорный капитал) может приносить необычайно высокие прибыли, которые намного превышают возможные выгоды уклонения от налогов. Правительства требуют, чтобы банки делали резервы по принятым ими депозитам. Представим некий французский банк, который, в соответствии с официальными требованиями о резервировании средств, должен держать 10 % суммы депозитов в наличных. Текущая ставка по кредитам – 5 % годовых, процент по депозитам – 4 %. Теперь из каждых 100 долларов банк может выдать в кредит только 90 долларов под 5 % годовых, что принесет банку 4,5 доллара дохода. Из этих 4,5 доллара банк должен выплатить вкладчикам 4 % от суммы их депозитов (4 % от 100 долларов составят 4 доллара), что оставляет банку всего лишь 50 центов дохода. Вычтем операционные расходы банка (скажем, 40 центов) – и со 100 долларов прибыль банка составит жалкие 10 центов. А теперь представим вместо этого французского банка, соблюдающего требования законодательства, банк, работающий на лондонском офшорном еврорынке. Там нет требований о резервировании, и банк может выдать в кредит все 100 долларов под 5 % и заработать на этом 5 долларов. Вычтем из этих 5 долларов 4 доллара процентов, выплачиваемых вкладчикам, и 40 центов, приходящиеся на операционные расходы банка. Прибыль получается ошеломляющей – она составляет 60 центов, что в шесть раз выше прибыли банка, работающего по закону.

Расплачиваться по счетам приходится не азартно играющим финансистам, а рядовым налогоплательщикам

Разумеется, этот пример – карикатурное изображение более сложной действительности, но его основополагающий принцип существует и действует. Обратите внимание: никто не предложил более совершенного или более дешевого средства. Банковское дело не стало внезапно эффективным. Все, что произошло в рассмотренном выше случае, – всего лишь результат уклонения от регулирования, позволившего банкам увеличить свою прибыль в шесть раз.

На первый взгляд, это кажется бесплатной выгодой для всех, поскольку работающие на конкурентном рынке банки передают часть своей дополнительной прибыли заемщикам и вкладчикам. Но клиенты офшорных банков – почти всегда самые богатые в мире люди и корпорации. Бесплатные деньги для банкиров и представителей самых богатых людей и корпораций мира, получаемые за счет всех прочих, – основной лейтмотив деятельности системы офшоров. Мы сталкиваемся с ним снова и снова. И это не единственная проблема. Правительства обязывают банки иметь капитал и резервы по весьма основательной причине: необходимо принимать меры защиты от финансовых паник. В хорошие времена это может казаться даром полученными деньгами, но, по памятной формулировке инвестора Уоррена Баффета, «только когда вода уходит, выясняется, кто купается нагишом». Как мир заново понял после 2007 года, расплачиваться по счетам приходится не азартно играющим финансистам, а рядовым налогоплательщикам. Но и тут у офшоров в запасе есть очередной секрет. Прежде всего, дело вращается вокруг причин, по которым от банков требуют держать резервы по вкладам.

Предположим, вы вносите в работающий в соответствии с законом банк 100 долларов наличными. Банк должен резервировать 10 % этой суммы, а потому может выдать в кредит другому лицу только 90 долларов. Теперь это лицо, заемщик, должен потратить 90 долларов. Обходным путем эти 90 долларов попадают на другой банковский счет. Из полученных им 90 долларов другой банк может выдать кредит в размере 90 % от этих 90 долларов, а это означает, что в кредит выдают 81 доллар. И цепочка продолжает разворачиваться. Принцип банковского резервирования долей средств хорошо известен. Если упорно продолжать вычисления, обнаруживается, что при обязательном резервировании 10 % вкладов ваших 100 долларов в экономике раздуваются до 1000 долларов.

Трудно поверить, что подобным образом деньги можно просто извлекать из воздуха, но это одно из самых важных дел, совершаемых банками. «Если подумать, то создание денег оказывается делом странным и причудливым, – говорил экономист Дж. К. Гелбрейт. – Процесс создания денег так прост, что разум его отвергает». Такова главная мистерия банковского дела: банки могут «раздувать свои балансы», предоставляя кредиты другим. В банковском мире деньги можно создавать одним лишь актом предоставления кредитов. Это деньги как долги.

Само по себе создание денег банками – дело неплохое, но возникает вопрос: какие объемы заимствований безопасны? Регуляторы пытаются контролировать ликвидность (чтобы иметь гарантии, что объем денег, обращающихся в системе, не выйдет из-под контроля), вводя требования резервирования и поддержания собственного капитала банков. Но представим ситуацию на нерегулируемых лондонских еврорынках, где от банков не требуют создавать и держать такие резервы. Первые внесенные в банк 100 долларов позволяют банку выдать кредит в размере тех же 100 долларов, которые превращаются в новый депозит в размере 100 долларов, которые снова выдают в кредит, – и так до бесконечности.

В теории это выглядит просто, но в реальной жизни теория, разумеется, никогда целиком не осуществляется. Если бы она реализовалась в полной мере, мы, возможно, давно бы уже захлебнулись в гиперинфляции. Нет, в любой конкретный момент существует определенный спрос на кредитные средства, и если на офшорном рынке спрос на кредиты растет, этот рост в какой-то момент вызывает компенсирующее сокращение спроса на традиционном рынке. И не только. Офшорные евродоллары в конце концов просачиваются обратно на традиционные рынки, где снова подпадают под нормальные требования резервирования. Чтобы быть справедливым, замечу: благоразумные банкиры часто создают резервы, даже когда их к этому не принуждают.

Десятилетиями продолжается широкая дискуссия о величине реального вклада еврорынка в увеличение объема обращающихся в мире денег, резкое увеличение рисков и строительство становящейся все более неустойчивой, все более шаткой пирамиды долгов. Поскольку Банк международных расчетов прекратил давать количественную оценку этого рынка, трудно прийти к сколько-нибудь обоснованным выводам относительно роли еврорынка, например, в последнем финансовом кризисе и резком росте долгов в мире. И все же некоторые вещи кажутся вполне очевидными. Если вы создаете огромную площадку для генерирования нового, нерегулируемого кредита, созданные вами рынки будут расширяться, вытесняя лучше регулируемые банковские операции, а спрос будет расти, чтобы соответствовать потенциальному предложению. Кредит начнет захватывать сферы, которые прежде не мог захватить и в которых его на самом деле и быть не должно. В своей книге «International Economics» («Мировая экономика») Сидней Уэллс и Алан Уинтерес пишут, что евробанки «почти наверняка» нашли клиентов, которые не могли делать заимствования в рамках национальных систем. Другими словами, еврорынки создали возможность для снижения качества кредитов, и это остается вне поля зрения регулирующих органов.

Разгребая архивы за 1960-1970-е годы, я был поражен тем, как регуляторы всего мира, пытаясь справиться с этим странным новым феноменом офшоров, своими руками создавали беды, поставившие мировую экономику на колени во время последнего экономического кризиса 2007 года. Как писал высокопоставленный британский государственный служащий в «совершенно секретном» меморандуме, найденном мной в архивах за 1968 год: «Одна из причин для беспокойства – последствия этой практики пролонгации краткосрочного кредитования, которая в сущности обеспечивает долгосрочное финансирование». Именно такая практика в 2007 году уничтожила британский банк Northern Rock. В опубликованной примерно в то время в журнале Banker статье были поставлены вопросы: «Является ли рост этого рынка для международной финансовой системы в целом тонизирующим средством? Следует ли его приветствовать? Или это медленно действующий яд? Обнадеживает ли то, что процесс адаптации снова примет форму обрушения международной финансовой системы? Является ли участие Великобритании в развитии этого рынка еще одной гарантией, что мы снова окажемся на передовой линии такого коллапса?» Ответы на эти вопросы пока не даны.

Что бы сделал со всем этим Кейнс? Учитывая его пробританскую позицию и решительную, хотя и не слепую и безоговорочную защиту британского имперского проекта, можно предположить, что он приветствовал бы эти явления, процессы и их последствия. Как он сам писал в 1941 году, когда вел переговоры о предоставлении американской помощи: «Америке нельзя разрешать выклевывать глаза Британской империи»³⁵. И дело не только в этом. Кейнс иногда очень решительно боролся, помогая лондонскому Сити сохранить первенство в мире. Но всякий раз он бился за международный порядок, основанный на сотрудничестве, а не на конкуренции стран. Кейнс надеялся, что Лондон сможет удержать свои позиции главным образом благодаря тому, что будет центром основанного на сотрудничестве стерлингового блока. Мысль о демонтаже правил просто как о способе взваливания тягот на соседей была ему ненавистна. Думаю, он смотрел бы с ужасом на развернувшийся с 1970-х годов стремительный рост офшорных финансов за счет разорения соседей. Еще больший ужас у него вызвало бы порожденное экспансией офшорных финансов массированное бегство капитала.

Как уже было отмечено, 1960-е годы были временем оживления в Лондоне, но американские регуляторы этой радости не разделяли. Федеральный резервный банк Нью-Йорка в 1960 году направил в Лондон группу сотрудников для расследования, поскольку счел, что еврорынок уже делает «более сложным проведение независимой валютной политики какой-либо одной страной»³⁶. Есть некоторая ирония в том, что рост влияния идей Милтона Фридмана, доказывавшего, что правительствам следует сосредоточиться на предложении денег как на рычаге управления национальными экономиками, происходило как раз тогда, когда поддерживаемый Фридманом еврорынок начал делать этот рычаг неэффективным.

Сотрудники Банка Англии щедро угощали американцев чаем, но практически ничего не сделали, чтобы помочь американским гостям разобраться в беспокоивших их вопросах, и, даже после того как американцы заявили, что еврорынок представляет «угрозу стабильности», они и пальцем не пошевелили. Заявления, с которыми периодически выступал Банк Англии, лишь подтверждали опасения американцев; в одном из них говорилось: «Кредитование, осуществляемое уполномоченными банками, не контролируется ни по объему, ни по природе, ни по содержанию. Мы полагаемся на коммерческое благоразумие кредиторов». Джеймс Робертсон, вице-председатель ФРС, указал на один из источников беспокойства: появление в британских налоговых гаванях вроде Каймановых или Багамских островов центров еврорынка, связанных с Великобританией и регулируемых Банком Англии. «Мое главное возражение таково: эти финансовые учреждения не являются филиалами ни в каком смысле этого слова. Они просто выдвижные ящики стола, принадлежавшие кому-то другому. Что заставляет банки прибегать к мошенничеству ради получения определенных привилегий?»

Президент Кеннеди попытался прекратить утечку американской валюты. Сделал он это 18 июля 1963 года, обложив процентные доходы по иностранным ценным бумагам, что, по предположению американского правительства, должно было устранить всякие материальные стимулы к предоставлению кредитов на более прибыльных зарубежных рынках. Однако акция Кеннеди возымела противоположный эффект, вызвав панический массовый исход инвесторов на нерегулируемый лондонский офшорный рынок, свободный от налогов и контроля. «Вы еще запомните этот день, – пообещал Генри Александер, глава банка Morgan Guaranty. – Этот день изменит облик американского банковского бизнеса и выдавит весь бизнес в Лондон»³⁷.

Президент Кеннеди попытался прекратить утечку американской валюты

Американских политиков все сильнее беспокоила финансовая стабильность. В 1963 году (к этому времени американские банки уже были крупнейшими игроками на офшорном рынке) в министерстве финансов США пришли к выводу, что новый рынок усугубил «неравновесие мировых платежей»³⁸. Министерство предложило американским банкирами «спросить самих себя, служит ли такого рода деятельность национальным интересам США»³⁹. Американцы снова сообщили о своих опасениях Банку Англии, а в Лондон отправили валютного инспектора, которому было поручено провести проверку американских банков. «Мне неважно, уклоняется ли Citibank в Лондоне от выполнения американских правил, да и не особенно хочется знать, как там обстоит дело», – заявил один высокопоставленный сотрудников Банка Англии⁴⁰ – в сущности американцев просто послали ко всем чертям.

Компетентный и энергичный заместитель министра финансов США Роберт Руса в 1967 году добавил к сказанному ранее, что офшорный рынок резко усилил дестабилизирующие потоки денег, «масштабы которых намного больше, чем какие-либо прежде испытанные массированные движения капитала». Из Лондона последовал обычный ответ, сводившийся к уже знакомым формулировкам: «Занимайтесь своим делом» и «Тут не о чем беспокоиться». Лорд Кромер, например, заявил в 1963 году представителям Федерального резервного банка Нью-Йорка в ответ на выраженную Руса озабоченность уклонением от налогов: «Я полагаю маловероятным, чтобы объем операций такого рода вырос в очень большой степени». В свете того что нервозность проявляли и британские государственные чиновники, наглость Кромера представляется еще более поразительной. «Хотя проверяющие не выглядели очень расстроенными, – отмечалось в одном из меморандумов Банка Англии в 1960 году, – у меня сложилось впечатление, что некоторые из них тайком скрестили пальцы»⁴¹.

За решением Банка Англии не регулировать офшорные рынки стоит причудливая логика героини книги «Алиса в Стране чудес». Сходная логика свойственна и офшорной системе. Если какой-нибудь регулируемый лондонский банк подвергся бы нашествию вкладчиков, желающих изъять свои депозиты, Банк Англии почувствовал бы, что на нем как на регуляторе этого банка лежит определенная обязанность вмешаться в дело и подобрать обломки. Другими словами, регулирование, как о нем было сказано в одном из банковских меморандумов, «означало бы признание ответственности». Тогда уж, подсказывала эта извращенная логика, лучше вовсе не регулировать!⁴²

Так почему же США разрешили своим банкам очертя голову броситься в этот нерегулируемый лондонский омут, хотя американские власти прекрасно понимали, что делая это, банки нарушают правила американского финансового контроля?

Во-первых, большинство людей считали еврорынок причудливой, чуть грязноватой, но временной аномалией – чем-то таким, что вскоре исчезнет. Журнал Time в 1962 году пришел к выводу, что «по мнению большинства экспертов, евродоллар постепенно исчезнет, если процентные ставки повысятся до европейского уровня или если платежному дефициту США будет положен конец»⁴³. Многие американские банкиры также рассматривали евродоллары как своего рода потешные деньги, которые лучше оставить европейцам. «Подумаешь, евродоллары! – заявил в Лондоне журналу Time один американский банкир. – На самом деле, это горячие деньги – и я предпочитаю так их и называть». И действительно, эти деньги были горячими. Еврорынок, своего рода глобальный проводник антикейнсианских идей, делал краткосрочные движения капитала более чувствительными к малейшим колебаниям процентных ставок по всему миру. А еще этот механизм позволял объединять в одной точке достаточно денег для крупных спекулятивных атак на валюты, которые, по решению спекулянтов, вечно готовых удариться в бега, были очень уязвимы ⁴⁴.

Существовало еще одно обстоятельство, ставившее политиков США в безвыходное положение. Могущественные интересы американских банков стремились к тому, чтобы на этой офшорной поляне для игр царило максимально возможное спокойствие. Когда Хендрик Хоутаккер, младший член Совета экономических консультантов при президенте США, попытался заинтересовать президента еврорынком, его резко одернули: «Нет, мы не хотим привлекать внимания к этому вопросу»⁴⁵. Как объяснял один расстроенный ученый, банкиры «умышленно уклонялись от обсуждения этого вопроса»⁴⁶.

Между тем Банк Англии оставался противником регулирования. В 1973 году несколько немецких банкиров пришли с визитом к Банка, чтобы узнать, какие разрешения нужны, чтобы стать уполномоченным банком в Лондоне. Один из них вспоминает: «Этот господин посмотрел на нас и сказал: “Банк является банком, если я считаю его таковым”». Так оно в общем и было – за исключением того что Дэвид Кинастон называет «редкими, неизбежными церемониями, проводимыми во второй половине дня». Как объяснил один бельгийский банкир, регулирование предполагало обязанность «эпизодически и по очереди посещать церемонии чаепития в Банке Англии, на которых полагается рассказывать о том, чем вы там занимаетесь»⁴⁷.

Еврорынки были тем глубоким и нерегулируемым финансовым морем, в котором кишели особо крупные и очень опасные акулы последнего экономического кризиса

Даже спустя много лет, когда люди уже начали задавать вопросы, в 1975 году, в отчете одного из комитетов американского конгресса выражали удивление тем, что этот новый рынок остается вне зоны видения политического радара. Эти же вопросы поколением позже, в июне 2008 года, когда финансовая паника распространялась по всему миру, повторил Банк международных расчетов. «Как могла возникнуть огромная теневая банковская система, даже не вызвавшая ясных официальных заявлений об озабоченности государственных органов?» – жалобно вопрошали сотрудники этого учреждения. Как мы увидим, оказывается, что офшорные еврорынки являются средой, в значительной мере благоприятствовавшей этой теневой банковской системе. Еврорынки были тем глубоким и нерегулируемым финансовым морем, в котором кишели особо крупные и очень опасные акулы последнего экономического кризиса – причудливо структурированные инвестиционные инструменты и каналы, недавно вызвавшие столько бед.

Увидеть происходящее сквозь эту тщательно построенную завесу секретности и непрозрачности не удалось не только американским политикам. В письмах Банка Англии ярко раскрывается та главная роль, которую сыграло это почтенное учреждение в выведении офшоров из политической повестки дня. «В прошлом у банка было несколько случаев, когда он упорно противился попыткам министерства финансов получить более полную информацию, – сказано в одном из меморандумов 1959 года. – Заместитель старшего управляющего отказался раскрывать подробности положения уполномоченных банков министерству финансов Ее Величества»⁴⁸. Как пишет Гари Берн, Банк Англии «охранял свой контроль над британской банковской системой от других государственных институтов, особенно от министерства финансов, чтобы затем делегировать большую часть своих полномочий, через “представительные ассоциации”, банкам Сити».

Кто-либо в Великобритании всерьез поставил под сомнение эту схему и добивался надлежащего рассмотрения поставленного вопроса? В парламентских дебатах, состоявшихся в 1959 году, один из бывших директоров Банка Англии смело заявил, что между государственной и частной ролью банка не может быть никакого конфликта, поскольку «интересы руководителей Банка идентичны национальным интересам»⁴⁹.

Вернемся к вопросу о том, почему США, несмотря на эпизодическое выражение озабоченности в официальных кругах, в конце концов вступили в сговор с Великобританией и позволили британским банкам вести офшорный бизнес. Ответ на этот вопрос приближает нас к пониманию, где находится реальная власть в этом мире. И здесь обнаруживается еще одна любопытная история.

Сегодня американский доллар – главная мировая резервная валюта. Если страны, находящиеся в менее привилегированном положении, периодически испытывают недостаток иностранной валюты, то США могут заимствовать у себя самих: США могут печатать деньги, необходимые для приобретения реальных ресурсов и долгое время жить не по средствам. Однажды советник генерала де Голля Жак Рюефф сделал следующий знаменитый комментарий: «Если бы у меня было соглашение с моим портным о том, что все деньги, которые я ему заплатил, в тот же день вернутся ко мне в качестве кредита, я был бы не против заказать у него больше костюмов».

Это обстоятельство меняет все. Оно дает президентам США то, что один разгневанный министр финансов Франции, а именно Валери Жискар д’Эстен, назвал «чрезмерной привилегией» Америки – в сущности беспредельным правом на бесплатный проезд. Как сформулировала эту мысль французская газета Le Monde, «рынок делает позицию Америки в переговорах по валютным вопросам гораздо сильнее, чем следовало бы. Американцев держат в состоянии безопасности – оно мало того что является пагубным, но и препятствует серьезному реформированию системы международных финансовых платежей»⁵⁰. Возможность оплачивать зарубежные долги собственной валютой (которую США могут печатать) обеспечила Америке войну во Вьетнаме. Позднее та же возможность помогала президенту Джорджу У Бушу снижать налоги и увеличивать и без того уже огромный дефицит. А когда настанет день расплаты за этот кавардак, США смогут переложить бремя урегулирования своих долгов на другие страны.

Остальные страны используют доллары в качестве резервов, потому что долларовые рынки очень велики и ликвидны и доллар считается сравнительно стабильной валютой. Цены на нефть рассчитывают в долларах. Люди торгуют, используя при этом доллары. Когда в середине 1990-х годов я был корреспондентом агентства Reuters в истерзанной войной Анголе, крикливые уличные менялы валют в центре Луанды набивали свои сумки не евро, не швейцарскими франками и не китайскими ренминби, а долларами США. Сегодня две трети официальных запасов иностранной валюты в мире держат в долларах. Доллары заставляют мир вертеться, и если у вас есть разрешение их печатать, вы – полноправный властитель.

«Любой историк знает, – писал в 2009 году Роберт Скидельски, – что валюта-гегемон – это часть имперской системы политических отношений»⁵¹.

Еврорынки – новая, нерегулируемая и крайне прибыльная арена использования доллара, ликвидность которой растет по экспоненте, – идеальны для поддержки этой имперской роли американской валюты. Как с восторгом говорил Дуглас Диллон, заместитель государственного секретаря США по экономическим вопросам, еврорынки дали «весьма хороший способ убеждения иностранных инвесторов держать депозиты в долларах»⁵². Евродоллары помогли Америке укрепить свою исключительную привилегию, финансировать свой дефицит, вести войны за рубежом и распоряжаться всем и всеми. Американские банкиры не хотели месяцами мучиться, уговаривая конгресс изменить внутреннее законодательство. Гораздо проще было перенести операции в Лондон.