Текст книги "Я был адъютантом Гитлера"

Гражданская война в Испании

Совершенно ясно, что Гитлер (как он охотно делал) использовал обе оказии для того, чтобы неофициальным путем довести свои взгляды по текущим политическим вопросам до правильных адресатов в Англии. Тогдашний германский посол в Лондоне, а позднее имперский министр иностранных дел фон Риббентроп{76} наблюдал эти приватные беседы с экс-королем с опасением, боясь, что это нанесет ущерб его дипломатической деятельности. Напряженность между Англией и Германией объяснялась различием их позиций в отношении Гражданской войны в Испании и затрудняла достижение Гитлером его цели – добиться прочного взаимопонимания с Великобританией. Постоянно заседавший в Лондоне «Комитет по невмешательству», в котором Германию представлял Риббентроп, по его донесениям, больше содействовал отравлению атмосферы в отношениях между Германией и Англией, чем ее разрядке.

С точки зрения политики взаимопонимания с Англией, позиция Гитлера по отношению к испанской Гражданской войне испытывала колебания. Но большевистское вмешательство на стороне красных вновь и вновь побуждало его не ослаблять своих усилий в поддержку Франко. Против этого говорили донесения военных и политических германских органов в Испании о коррупции среди руководящих франкистов. Упущения Франко в военном командовании затягивали все решения и меры каудильо на латиноамериканский манер. Гитлер даже не удивлялся доходившим до него иногда раздраженным вопросам немецких офицеров легиона «Кондор», а правильно ли они вообще делают, что, учитывая все эти безобразия, сражаются на франкистской стороне.

Ко всему прочему Гитлеру пришлось заниматься еще и сварой между обеими высшими германскими инстанциями в Испании. По настоянию Зарубежной организации НСДАП германским послом при Франко был назначен крупный знаток местных условий генерал Вильгельм Фаупель. Он хотел выиграть войну, чтобы самому стать победителем, а потому потребовал срочно перебросить в Испанию две-три германских дивизии, в чем ему, естественно, было отказано Берлином. Тщеславие Фаупеля очень быстро привело к его непреодолимой конфронтации с генералом Шперрле{77}, командиром легиона «Кондор».

Тот поставил вопрос ребром: «Или Фаупель, или я». После тщательного изучения конфликта штабом Верховного главнокомандования вермахта (ОКВ) и министерством иностранных дел Гитлер решил спор в пользу Шперрле. Фаупеля в августе отозвали.

Я лично знал обоих «боевых петухов» и, как и многие другие, не удивился такому ходу событий. Но он бросал свет на споры из-за компетенции внутри высших органов рейха, которые не умели сами решать пустяковые проблемы, а доводили их до высшей инстанции – до Гитлера. Шперрле, который и дальше шел в Испании напролом, был 1 ноября заменен генералом Фолькманом.

Я с интересом следил за развитием событий не только потому, что знал действующих лиц, но и потому, что в круг моих обязанностей в адъютантуре вооруженных сил входило поддерживать контакт с «Особым штабом „В“ – штабом связи между вермахтом и легионом „Кондор“ в Испании.

С тех пор как Гитлер вернулся в Берлин, он зачастую казался рассеянным. Подолгу общался с Герингом и Гессом. Из его застольных бесед и разговоров по вечерам можно было понять, что его все больше занимали мысли насчет позиции великих держав в отношении Германии. Все чаще кульминацией его высказываний служило желание убедить англичан в опасности противодействующего русского империализма. Коммунистическое мировоззрение, которое в России можно сравнить со своего рода религией, мол, в сочетании с диктаторским режимом недооценивать никак нельзя. Он, Гитлер, кое-что в этом деле понимает, ведь национал-социализм тоже свершил в Германии такое чудо, какого никто не ожидал. Тогда почему же это невозможно в России? Но Англия близоруко все еще держится за «Версаль». Он постоянно испытывает возмущение, когда читает в зарубежной прессе о праве испанцев на самоопределение, а в то же самое время отказывают в этом праве немцам, проживающим в Австрии, Чехословакии, Польше! «И при всем при том Риббентроп постоянно хочет, чтобы я принял английских политиков! Но и Нейрат тоже считает это никчемным. Из этого ничего не выйдет!». Таковы примерно были тирады Гитлера о политике Англии, а мы никак не могли взять их в толк. Пока однажды загадка не разрешилась.

5 октября Рузвельт произнес по случаю освящения моста в Чикаго речь, которая вошла в историю под названием «Карантинная». Гитлер воспринял ее весьма серьезно. Суть высказываний американского президента состояла в требовании международного «карантина» против наций-«агрессоров». Под ними он подразумевал Италию за ее абиссинскую войну, Японию – за ее нападение на Китай, а также Германию – за отказ и впредь считать для себя обязательными условия Версальского договора. Рузвельт сказал, что 90% населения Земли подвергается угрозе со стороны 10%. Эти цифры особенно возмутили Гитлера, ибо данное соотношение служило ясным доказательством того, что русских тот агрессорами не считает. Типичным для позиции Гитлера явилось его намерение определить, какие именно внутриполитические причины вынудили Рузвельта совершить такой поворот в своей политике. При этом он обнаружил ужасающее падение американской экономики и скачкообразный рост безработицы за последние месяцы. Отсюда Гитлер сделал вывод: Рузвельт ищет выход из экономической катастрофы в правительственных военных заказах. Дабы получить согласие конгресса, он должен натравливать американскую общественность на вышеназванные государства во главе с Германией. Геринг энергично поддержал такой ход мыслей фюрера.

5 ноября 1937 года

Усиливающиеся во всем мире антигерманские настроения, как их видел Гитлер, должны были оказать свое влияние на совещание 5 ноября 1937 г. Оно вошло в историю из-за «протокола Хоссбаха», сыгравшего такую большую роль на Нюрнбергском процессе. Бломберг через Хоссбаха попросил фюрера о проведении заседания для обсуждения главнокомандующими составных частей вермахта вопроса о вооружении и сырьевых ресурсах.

К назначенному времени, 16 часам, Бломберг, Геринг, Фрич и Редер приехали в Имперскую канцелярию со своими адъютантами и экспертами по вооружению. В квартире фюрера их встретили и проводили в Зимний сад его военные адъютанты. Сопровождающие остались в курительной комнате. Бросалось в глаза, что по желанию Гитлера был приглашен и имперский министр иностранных дел барон фон Нейрат. Гитлер вошел в Зимний сад в сопровождении Хоссбаха, держа в руках несколько исписанных листков бумаги. Камердинер закрыл стеклянные двери и задернул занавеси. Часы показывали 16 часов 15 минут. Всеобщее гадание, что бы это значило, в курительной комнате. Про себя мы отметили, что Гитлер еще никогда не проводил совещаний верхушки вермахта совместно с имперским министром иностранных дел. Особенно любопытным и обеспокоенным был личный адъютант фюрера Видеман, который как раз готовился к поездке в Соединенные Штаты.

20 часов 50 минут. Двери открываются. Главнокомандующие и Нейрат со своим сопровождением, которое так долго ожидало их, покидают квартиру фюрера. Все мы молча констатируем, что совещание прошло за закрытыми дверями.

Вскоре после этого совещания Гитлер отбывает в Мюнхен на обычные торжества по случаю марша 1923 г. к «Галерее полководцев», затем он отправится в свою личную резиденцию на Оберзальцберге. 14 ноября я выезжаю туда, еще не зная, что явилось причиной моего вызова.

Перед отъездом Хоссбах пригласил меня и Путткамера к себе в кабинет и с серьезным видом сообщил нам, что совещание 5 ноября имеет принципиальное значение и мы должны знать об этом. Он сделал запись совещания, и нам следует ее прочесть. Сначала дал протокол Путткамеру, а потом мне. Запись имела объем примерно 15-20 стандартных страниц и была сделана знакомым мне почерком Хоссбаха, скорее большими, чем маленькими буквами. Мне все еще помнится, как Хоссбах сказал нам, кому именно он даст ее прочесть и где она будет окончательно храниться. Гитлеру он сможет ее показать не ранее конца месяца, ибо тот вернется из своей поездки в Аугсбург 21 или 22 ноября.

Содержание протокола общеизвестно по экземпляру, представленному Международному военному трибуналу в Нюрнберге в 1946 г. Оригинал рукописи Хоссбаха до сих пор не обнаружен. Соответствуют ли и насколько именно оба текста друг другу, с уверенностью поэтому никто определить не может. Сам же я могу сказать, что, насколько мне помнится, текст оригинала был короче, чем нюрнбергский. Предположение, что Хоссбах в силу своего отношения к Гитлеру и его речи сделал запись тенденциозной, я считаю необоснованным.

О содержании же нюрнбергского документа могу сообщить только то, что некоторые пассажи и темы 1937 г. я однозначно узнаю. Остальные части текста кажутся мне новыми. Мое тогдашнее впечатление было таково: Гитлер хотел дать общую оценку европейской политической и военной обстановки во взаимосвязи со своими мыслями и планами относительно будущего Германии. Он желал, при наличии определенных политических предпосылок, присоединить к рейху Австрию и Чехословакию, сделав это не позднее 1943-45 гг. После указанного срока, считал он, можно ожидать изменения соотношения сил в Европе лишь не в нашу пользу. В таком случае он предполагал вражду Франции и Англии с Германией. Но не припоминаю, чтобы в записи назывались Польша, Россия и США. Из речи Гитлера и последовавшего за нею обсуждения, которое нам обрисовал Хоссбах, мне запомнилось только то, что Бломберг, Фрич и Нейрат весьма настойчиво предостерегали насчет враждебности со стороны Англии и Франции в любом случае и в любое время. При насильственном территориальном изменении, осуществляемом Германией, следует считаться с возможностью их вмешательства.

Тот факт, что Хоссбах проинформировал Путткамера и меня о содержании совещания, показало мне: оно имело особенное значение для него самого, а тем самым также для Фрича и Бека. Но я еще слишком недолго принадлежал к гитлеровскому штабу, чтобы оценить это в полной мере. Я считал вполне само собою разумеющимся, что фюрер как ответственный политик и Верховный главнокомандующий провел со своими авторитетными советниками совещание по оценке положения, причем его планы на 1943-45 гг. тогда, в 1937 г., показались мне слишком далекими, а потому и неактуальными. Никакого обсуждения высказываний Гитлера между нами троими не было. Путткамер и я просто приняли эту запись к сведению, а Хоссбах подчеркнул, что она является совершенно секретной. Мне тогда и в голову не приходило, чтобы Гитлер мог готовить планы, выходящие за пределы возможного.

Первое пребывание в «Бергхофе»

С моим первым пребыванием в «Бергхофе» у меня связаны два воспоминания. Здесь я впервые познакомился с Евой Браун, а во-вторых, однажды Гитлер стал меня расспрашивать насчет моей предыдущей военной карьеры. Круг лиц, с которыми он общался на Оберзальцберге, был мне совсем неизвестен. В Берлине мне сказали только, что жизнь Гитлера здесь, в горах, носит весьма приватный характер и, вполне понятно, у него гостят и дамы. Еве Браун в то время было 25 лет, а Гитлеру шел 49-й год. Держалась она скромно и сдержанно, даже во время обеда или ужина. С гостящими дамами Гитлер держался так же, как и с женщинами вообще. Непосвященный едва ли смог бы заметить, что между ним и Евой Браун существуют особые отношения. Она всегда производила впечатление очень ухоженной молодой женщины, в соответствии со своим типом хорошо выглядевшей и жизнерадостной.

Однажды, прогуливаясь по холлу взад-вперед, Гитлер высказал мне свои мысли насчет Италии. Испытываемое им глубокое уважение к Муссолини и сделанному дуче побудило его к завышенной оценке Италии и итальянцев. Я с этим не согласился, сославшись на собственный опыт, приобретенный во время трехмесячного обучения в итальянской авиации в 1933 г. Сказал, что хотя итальянцы и хорошие летчики, но относятся к летному делу, как к спорту. Гитлер слушал молча и никаких вопросов не задавал. Свой ответ он дал мне спустя полгода в Риме.

Мне показалось, фюрер гораздо больше интересуется тем, что я могу рассказать ему о России. Со времени моего пребывания там прошло восемь лет. С тех пор наверняка и в России тоже произошло многое. Но одно представлялось мне достойным упоминания: мы были удивлены сноровкой русских механиков, работавших в мастерских и обслуживавших наши самолеты. На вопрос, что думаю я об этой стране и ее людях, я обрисовал Гитлеру две вещи, которые тогда произвели на меня большое впечатление. Поблизости от Липецка находилась лишь частично огороженная местность для учебного бомбометания, куда почти не допускались жители окрестных деревень. Они пытались пасти там свой скот. Однажды сдетонировала неразорвавшаяся бомба, убившая несколько детей, а также лошадей. Русские предъявили счет на возмещение стоимости лошадей, а о детях никто и слова не промолвил. Людей хватает! Лошади ценились куда выше. Затем я рассказал Гитлеру о раскисавших после дождя дорогах. Летом из-за ливней они становились непроезжими для автомашин. На нашей тогдашней учебной территории, где не все улицы были заасфальтированы, всякое движение транспорта прекращалось. К счастью, летом дороги быстро просыхали, но осенью, уже в сентябре, я сам убедился в том, это была сплошная глина.

Впечатления от пребывания в «Бергхофе» не покидали меня и в Берлине и являлись предметом оживленных бесед в доме Бломберга, где я с женой несколько дней гостил после моего возвращения. Там мы встречались в дружеском кругу с самим фельдмаршалом, его сыном и дочерью. Бломбергу был знаком приватный стиль на вилле фюрера. Слышал он и о Еве Браун, и о ее роли в жизни Гитлера. Бломберг являлся единственным имперским министром, происходившим не из рядов партии. То, что фюрер приблизил его к себе и неоднократно приглашал в «Бергхоф», служило признаком особого доверия. Даже Геринг еще ни разу не сидел за одним столом с Евой Браун!

Несмотря на оживленную беседу, сам хозяин дома в тот вечер был сдержанным и рассеянным. Не хватало его открытости и живых рассказов. Вообще-то Бломберг представлял собой тип «образованного солдата», но в тот вечер это было как-то незаметно. Я спросил моего друга Акселя, что тяготит сегодня его отца, но он о служебных заботах его ничего не знал. Однако одна из реплик Акселя дала мне понять: озабоченность фельдмаршала вызвана какими-то личными проблемами. Только в декабре его дочь Дорле поведала моей жене, что овдовевший отец хочет снова жениться. Она и вся родня, как можно было понять, чувствуют себя из-за его выбора невесты совершенно несчастными.

Посещение «Мессершмитт-АГ»

22 ноября 1937 г. Гитлер после закрытия партсъезда НСДАП посетил в Аугсбурге фирму профессора Мессершмитта «Баварские авиазаводы». К тому времени она была переименована в «Мессершмитт-АГ{78}». Посещение состоялось по совместному желанию Рудольфа Гесса и самого Мессершмитта. Оба они дружили уже много лет. Поводом явились впечатляющие первые успехи «Бф-109» (позже назван «Ме-109»), сконструированного Мессершмиттом и его инженерами. Примерно в то же самое время первые машины этого типа использовались истребительной группой легиона «Кондор» в Испании и показали, что по своим летным качествам они превосходят русский истребитель «И-16», который у нас называли «Рата». Незадолго до этого дня, 11 ноября 1937 г., шеф-пилоту фирмы Мессершмитта удалось на «Бф-109», достигнув скорости 610,95 км в час, установить во славу Германии абсолютный рекорд для самолетов наземного базирования.

Опираясь на эти успехи, Мессершмитт имел все основания принимать Гитлера с гордостью и удовлетворением. Имперское министерство авиации было представлено на осмотре группой офицеров и инженеров Технического управления во главе с Мильхом и Удетом. Присутствовал ли Геринг, сейчас не помню. Между Мильхом и Мессершмиттом существовала известная всем неприязнь еще с тех времен, когда Мильх был генеральным директором акционерной компании «Люфганза». Последствием этой ссоры являлось лишь то, что сотрудничество имперского министерства авиации с Мессершмиттом длительный период шло с помехами и лучший немецкий авиаконструктор не использовался люфтваффе в полную силу.

Еще при осмотре завода мы получили наглядный пример этого. Мессершмитт, войдя вместе с Гитлером в цех, попросил его взглянуть на новую конструкцию. Раскрыли большие ворота в соседний цех, и перед взорами присутствующих предстала модель нового четырехмоторного дальнего бомбардировщика – предшественника сконструированного уже во время войны, но так и не запущенного в серийное производство «Ме-264». Мессершмитт сообщил, что дальность его полета с тонной бомбового груза равна 600 км. Господа из имперского министерства авиации тут же усомнились в этих данных.

Гитлер проявил сдержанность. В области самолетостроения он такими же познаниями, как в области кораблестроения или танкостроения, а также производства танков, не обладал. Но фюрер счел, что все-таки возможно сконструировать такой четырехмоторный бомбардировщик, который сможет уйти от истребителей. Однако если истребители уже обладают скоростью 600 км в час, этот бомбардировщик должен летать с минимальной скоростью 650 км в час. Поэтому следует пренебречь броней и оборонительным оружием такого «скоростного бомбардировщика» ради его скорости. Тем самым можно будет избежать опасности воздушного боя.

Мильх подтвердил, что люфтваффе уже довольно давно дала заказ на самолет с такими летными характеристиками. Мессершмитт стал оспаривать, доказывая, что двухмоторные или четырехмоторные самолеты с такой высокой скоростью в настоящее время производиться в Германии не могут, потому что у нас нет соответствующих моторов. Гитлер же счел правильным отдать приоритет четырехмоторному бомбардировщику. Мильх в ответ заметил, что сырьевая база ограничивает возможности люфтваффе, а потому она намерена считать приоритетным выпуск двухмоторного скоростного бомбардировщика. Никакого решения после этой дискуссии принято не было.

Планы создания бомбардировщиков

В последующие недели я пытался разузнать побольше в Техническом управлении имперского министерства авиации и генеральном штабе люфтваффе насчет закулисных причин разговоров у Мессершмитта. Сообщенные мне в Техническом управлении сведения о запланированных или заказанных новых бомбардировщиках были противоречивы.

В генеральном штабе я обратился к подполковнику Ешоннеку – начальнику оперативного отдела, который высоко котировался там. В противоположность многим офицерам этого штаба, отдававшим люфтваффе сухопутным войскам, Ешоннек еще с Первой мировой войны был офицером-летчиком. В рейхсвере он нес службу как в его генеральном штабе, так и в войсках, а через командования тогдашних тайных авиационных училищ и учебных лагерей поддерживал связь с авиацией. В люфтваффе он тоже побывал на различных должностях и в войсках, и в ее генеральном штабе. Долгое время он был начальником оперативного отдела этого штаба, а также адъютантом Мильха. Геринг, хотя и не скрывавший своей антипатии к бывшим офицерам генерального штаба сухопутных войск пожилого возраста, все больше обращался к Ешоннеку, а не к начальнику генерального штаба люфтваффе генералу Штумпфу. Но это их сотрудничеству не помешало, зато охладило отношения между Мильхом и Ешоннеком. Тут играли роль не только личные, но и другие, не особенно известные причины. Эти неприязненные отношения, шедшие во вред люфтваффе, сохранились до смерти Ешоннека в 1942 г. Я не могу разделять вложенное в уста Бломберга мнение, что «тяжелые условия в имперском министерстве авиации возникли в результате поведения Мильха» – ведь ответственным главой министерства являлся Геринг.

Лично я с самого начала питал к Ешоннеку большое доверие. Через него я поддерживал контакт с Главным командованием люфтваффе и имел возможность знакомиться с работой ее различных инстанций. Благодаря этому мне удавалось также получать всякие материалы и составить себе собственное мнение, чтобы действительно компетентно информировать Гитлера и действовать в соответствии с намерениями руководства люфтваффе.

Ешоннек в ответ на мои вопросы информировал меня о планировании и ходе создания бомбардировщиков. Желание Гитлера строить скоростной бомбардировщик не было новым. Такое требование выдвигал еще Вефер, первый начальник генерального штаба люфтваффе. Военно-воздушные силы имели свои предприятия, в частности фирму «Юнкерс» в Дессау, которая получила соответствующий заказ на конструирование двухмоторного самолета. Его вооружение и оснащение подлежало существенному ограничению ради скорости, значительно превышающей скорость истребителей. Этот самолет, «Ю-88», во время испытательных полетов уже показывал 500-километровую скорость. На мою реплику, а может ли он достигнуть границы 600 км в час, Ешоннек ответил: только что поставленный рекорд скорости стал возможен лишь при «причесанном», то есть форсированном, моторе. Серийную же модель придется использовать с имеющимися в настоящее время моторами и полным оснащением, то есть со всем необходимым вооружением и радиоаппаратурой, а потому летать она сможет со скоростью не более 500 км в час. Такова же, насколько нам известно, и примерная скорость ожидаемых новых английских самолетов. Впрочем, дальнейший план выпуска «Ю-88» предусматривает установку на нем более сильных моторов, но они, как и для «Ме-109», начнут поступать не ранее чем через год. Ешоннек считал, что в виде «Ю-88» люфтваффе получит идеальный бомбардировщик.

Мы говорили и о задачах авиации оперативного назначения, а также о потребности в дальних бомбардировщиках. Здесь тоже надо сконструировать вариант «Ю-88». Начатое еще при Вефере, согласно его стратегической концепции, конструирование четырехмоторных бомбардировщиков Геринг приказал приостановить. Первые машины, «Ю-89» Юнкерса и «До-19» Дорнье, уже год назад свое отлетали и превратились теперь в груду ржавого металла или использовались по другому назначению. «Ю-89» вскоре поднялся в воздух в форме «Ю-90» у компании «Люфтганза». Геринг принял это решение в пользу «Ю-88» также и ввиду напряженного положения с сырьем. Вместо одного четырехмоторного самолета можно было выпустить два двухмоторных с дополнительным эффектом: Геринг рассчитывал на более высокую производительность.

На мой вопрос, по чьему предложению или совету и когда именно Геринг принял это решение, Ешоннек ответить не смог. Наверно, это произошло тогда, когда сам Ешоннек еще командовал эскадрой в Грайфевальде. В остальном же он был убежден, что с проектом выпуска четырехмоторного бомбардировщика «Ме-264» в Аугсбурге ничего не выйдет.

Итак, тогда было принято роковое решение: люфтваффе четырехмоторного бомбардировщика не получит.