Текст книги "От Сталина до Горбачева. Воспоминания хирурга о власти в СССР"

Пакт с Гитлером

Солдатская шинель меня чуть было не догнала. В последний год учения прибыл военврач первого ранга, моряк. Собрали мужчин двух курсов и объявили:

– В Ленинграде создается Военно-морская медицинская академия. Вы архангелогородцы – моряки, вам и стать на рубежи родины!

Далее пояснил: нужно набрать слушателей на старшие курсы, срочно нужны врачи во флот. Ждать, пока подоспеют первокурсники, некогда. В общем, набор: всем мужчинам пройти комиссию и потом добровольно-принудительно одеть шинели. Год доучимся здесь, а на выпуск – в Ленинград. Стипендия – 200 р., обмундирование, бесплатный проезд и т. д.

Я чуть не плакал. Допекли-таки! Прощай, наука и свобода! Но другой наш народ был доволен: чем в глушь, на сельский участок – лучше в госпиталь или на корабль. Форма шикарная. Даже кортик! Назначен день медкомиссии. Хожу в унынии.

И тут меня Партия спасла. Секретарь Партбюро института Гребенникова была нашей студенткой, женщина уже в возрасте, мы ее уважали. Подошла ко мне и сказала.

– Коля, не хочешь, небось?

– Да уж, куда как рвусь!

– А ты не ходи на комиссию: ничего не будет, ты один такой, переживут.

Я и не пошел. И пропустили. Все ребята, и мой Борис тоже, через месяц уже ходили в шикарных черных кителях и сорили деньгами. А я спасся.

С деньгами стало получше: выкраивал немного времени от проекта для преподавания, и Галя поступила на работу. Противную, но выгодную: ее устроила подруга в медсанчасть тюрьмы. Я-то возражал, но что мог предложить?

Не можешь одеть жену – молчи. Не бойся, не продам тебя.

Правда, этого я и не боялся. Только противно.

Галя с подругой Шуркой Жигиной по очереди вели приемы заключенных. Мильтон приводил и присутствовал: разговоры не допускал.

Нет, не могу сказать, что ужасы рассказывала. К избитым не вызывали. Так, обычная работа. Мне не нравилось.

– Не кривись. Медик и в тюрьме может оставаться человеком.

Все свое время я тратил на «проект». Чертежная доска не снималась со стола. Получался огромный самолетище, почти такой, как современный Ил-86, но мощности моей машины были меньше. И вообще глупости – ставить паровой котел и турбину на самолет. Досадно даже вспоминать, что так залетел.

Практическая медицина не увлекала. Ходил на занятия, хорошо учился, но без удовольствия. К примеру, видел только одни роды. Пару раз держал крючки при простых операциях. К экзаменам готовился за 2–3 дня.

Два раза в год ездил в Москву на зачеты по технике. Тоже без труда.

Перед окончанием института директор Раппопорт (из военных врачей) предложил аспирантуру по военно-полевой хирургии на своей кафедре. Место было единственное – согласился. Так прозаически попал в хирургию.

Институт окончен. Четыре года прошли в труде и увлечениях. Получил диплом с отличием. У Гали тоже был красный диплом: ее оставили работать в городе. Отношения постепенно охлаждались. Даже не знаю почему. Любовь прошла. Купили старенький диванчик: спим отдельно.

Леля Гром вышла замуж. Не довел я дело до конца!

В августе 39-го года началась моя военно-полевая хирургия, а по существу – травматология. Чистая культурная клиника директора, тридцать коек. Больные с переломами, лежат долго. Работы мало – треп в ординаторской. За четыре месяца я научился лечить травмы. Так я считал.

В один из последних дней августа был в бане. Одеваюсь и слышу радио: «Приезжал Риббентроп. С Германией заключен Пакт о ненападении». С него началась Вторая мировая война. О секретном договоре Молотова – Риббентропа, которым Европу поделили, мы узнали только при перестройке.

Меня как обухом по голове. Ну не сволочи ли наши вожди? Трепались, трепались про фашистов, а теперь повернули на 180 градусов. Да разве же можно верить Гитлеру?

Перед тем несколько недель велись вялые переговоры с Англией и Францией, чтобы заключить союз. Они будто бы упирались и не хотели пропускать наши войска через Польшу. И вообще, саботировали, пытались столкнуть нас с Германией, чтобы ослабли, а потом прихлопнуть обеих: хитрые империалисты. Сначала японцев напустили в Монголии, на Халхин-Голе; не получилось, так пусть, дескать, с Гитлером подерутся.

Все это выглядело похожим на правду, советские граждане верили газетам, и даже я поддался. И вдруг – такая бомба!

Обсуждать события было не с кем: Бориса и всех моряков отправили в Ленинград, Ленька Тетюев уже год как служил в армии. Осталась Галя, но она политикой мало интересовалась.

1 сентября 1939 года немцы напали на Польшу. Будто бы в ответ на их провокацию. Наши подавали это с серьезным видом. Еще через несколько дней вступили в войну мы: «Воссоединение братских народов».

Каждый день печатались реляции: «Украинцы и белорусы радостно приветствуют Красную армию, освобождающую народ от польского ига».

Так вот: была Польша – и нет. Позади уже Чехословакия, Венгрия, Австрия. Силен Гитлер! Или нахален?

Англия и Франция объявили немцам войну, но воевать не спешили, сидели за линией Мажино. Называлось: «странная война». Много польских войск были интернированы в Союзе. Их судьбы будут долго обсуждаться, пока окончательно не прояснится: наши гэбэшники расстреляли офицеров в Хатыни. Из оставшихся во время войны создали польский легион.

Масса евреев устремились из Польши на восток, к нам. Пресса об этом помалкивала, но народ говорил, будто бы немцы сгоняют евреев в гетто.

Вообще, чудные дела совершались: месяц назад были фашисты, творили всякие безобразия: сажали, выселяли, конфисковали. Устраивали «хрустальную ночь». И вдруг за один день все изменилось: вполне добропорядочные немцы.

Что оставалось советским гражданам?

Приветствовать правительство, «снявшее угрозу войны». Впрочем, хватило ума не устраивать митинги с нашим обычным «Одобрям!» Понимали, что трудно переварить дружбу с фашистами.

Несчастная Россия! Был царь, теперь Сталин.

Война с финнами. Защита диплома. Клиники Алферова, Цимхеса

В конце 1939 года началась война с Финляндией. Конечно, устроили представление: «Финны обстреляли пограничников». Мы – ультиматум: «Отодвиньте границу». Все врут: сами напали, хотели обезопасить Ленинград, а может быть, и присоединить финнов к Союзу. Иначе зачем было объявлять о правительстве во главе с коммунистом Куусином? Но поторопились!

Позор был, а не война. Двести миллионов против трех. Эшелон раненых, три четверти обмороженных. Сам видел: привезли в Архангельск, даже к нам в клинику попали.

Но продукты из магазинов враз исчезли и больше уже не появлялись.

В ноябре подошло время кончать заочный институт. Пришла бумага – ехать в Москву. Попросил отпуск на три месяца и отбыл. В качестве дипломного проекта разрешили взять мой самолет. Но консультантов предложить не могли. Специалистов по паровым установкам для авиации не существовало. «Делай на свой риск». Какой мне риск? Проект дороже. Думал воплотить, чудак. Поехал в Москву.

Холод в ту зиму был адский. Шла финская война. Боялся, что не успею защитить диплом, вот-вот опять догонит армия, призовут.

Общежитие института было в Реутово, тогда ездили на электричке. В комнате жили втроем, ребята хорошие, только тихоходы. Работали целыми днями. В Москве тогда было голодно – за кусочком масла в 200 г нужно было становиться с 6 утра.

К середине января 1940 года проект был готов. Вместо восьми листов чертежей, что требовалось, сделано двадцать. Текст – том. Можно защищать.

И тут застопорилось. Нужны подписи консультантов, а никто не смотрел чертежи. Да я и не просил, самоуверенный. Теперь к защите не допускают.

Спасибо декану факультета, нашел все-таки. Очень крупный инженер, член коллегии Наркомтяжпрома, согласился взглянуть. С трепетом понес ему чертежи. Встретил – седой, высокий, «породистый». Квартира богатая.

– Если плохо, верну без рецензии. Позвоните через неделю.

Томительно ждал. Через неделю позвонил, и я явился. Встретил теплее, значит, понравилось. Чаем напоил. Покритиковал: и то плохо, и это никуда, но в целом решение оригинальное, и уж «инженер вы настоящий». Расспросил о планах. Сказал, что, если задумаю стать конструктором, он поможет. Я был весьма польщен, весьма.

После этого защита прошла отлично. Чертежами завесил всю стену. Дали лишние двадцать минут на доклад, оценили «отлично» и присудили диплом с отличием. Из дома мне уже написали, что военкомат интересуется.

Снес проект в Министерство авиапромышленности, правда уже не питая особых надежд. Через полгода справился: «Не пригоден». Забрал.

Вернулся домой, жду повестку. Но в начале марта война с финнами закончилась. Обкакались больше некуда. Одеть солдат и то не смогли.

Пока был в Москве, ушел на пенсию прежний директор, и отделение травматологии вернулось в состав клиники профессора Алферова М.В.

Трудный был шеф. Мрачный, вечно всем недовольный, держал в страхе весь персонал. Но хирург отличный – еще из земских. Оперировал все.

Помню его в большом стрессе: при травме области таза промывал мочевой пузырь через катетер раствором ртутного антисептика. Пузырь оказался порванным, яд попал в кровь, наступило отравление, почки отказали, и больной умирал на глазах всей клиники. На профессора было страшно смотреть в эти дни. Это было мое первое знакомство с роковыми хирургическими ошибками.

Выдержал в этой клинике только месяц. Ассистировал всего несколько раз, боялся, что обругает. Никогда меня не ругали за работу.

В начале апреля выпросил перевод в клинику факультетской хирургии, к профессору Д.Л. Цимхесу. Здесь была совсем другая жизнь. Больших операций мало, оперировали медленно. Резекция желудка тянулась по четыре часа, бывало, профессор от напряжения всю маску изжует. Ассистировал ему часто и даже сделал две аппендэктомии, с помощью старших разумеется.

Но и здесь мне не нравилось. Не лежала душа к хирургии. Решил дотянуть до летних каникул и просить в Москве о переводе на физиологию.

В мире дела снова осложнялись: наши войска вошли в Прибалтику. Объяснили: дескать, «нас народ хочет». Понимай: от немцев спастись. Как раз! Эстонцы и латыши спят и видят немцев еще со времен Петра.

Операции. Наука

Семейные дела шли плохо. Взаимное охлаждение. Не скандалили, но разговаривали все меньше. Супружескую верность не нарушил, но хотелось. Созрело решение разъехаться, пожить отдельно. Посмотреть: как оно? вернуть? Долгов за собой не чувствовал: Галя повзрослела и стала умнее. Найдет мужа.

1 июля я уехал из Архангельска в отпуск, но с намерением не возвращаться. Странное было чувство, когда провожала на вокзале: и воспоминания щемят, и даль манит. Все мои пожитки вошли в один чемодан. Взял десяток книг по хирургии и Павлова, другие оставил Гале.

Отныне моей базой стал Ярославль: там жила тетя Наташа – жена дяди Павла с сыном Сережей и Марусей. Пожил у них неделю и поехал в Москву – попытаться в Минздраве устроить перевод на физиологию. Четыре дня ходил по начальникам – не разрешили.

Надумал попытать счастья в родном Череповце.

Не был в городе три года, он мало изменился. Правда, значительно прибыла вода в Шексне: плотина Рыбинского моря уже давала о себе знать. Рассказали: все деревни, мимо которых когда-то ездил на пароходе, были выселены, и некоторые скрылись под водой. Включая и Ольхово. Бригады плотников разобрали дома, свезли на берег, собрали в плоты, погрузили на них скарб, живность, жителей и – вниз по Волге-реке! Места для расселения определили в Ярославской области. Туда поехал и наш дом, и все имущество. По дороге тетка Евгения потопила половину скарба и все книги – будто бы был шторм. От мамы не осталось ни одной вещицы. Больше всего жаль дневник.

В Череповце у меня были две базы: Александра Николаевна и Леня Тетюев. Он как раз вернулся из армии. Но по пути заехал в Архангельск и женился на «второй Жене» из той самой комнаты. На первой Жене уже был женат Толя Смирнов. Думалось тогда: дай бог, чтобы их браки удержались. (Они таки да, удержались. Виделся в шестидесятых годах.)

А мне ну никак не хотелось возвращаться к Гале!

Денек у Леньки погостил и пошел устраиваться.

Череповецкая межрайонная больница. Построена в 1930 году, два этажа: терапия, хирургия, акушерство, гинекология, рентген, лаборатория, 150 коек.

Вхожу в приемную и вспоминаю тот день семь лет назад, когда сюда занесли из саней маму. Тут ничего не изменилось.

Главный врач больницы, терапевт Стожков, предложил временно заменить уходящего в отпуск заведующего отделением и единственного хирурга Бориса Дмитриевича Стасова.

Наверное, я приукрасил себя, когда разговаривал со Стожковым. Когда вспоминаю, становится не по себе. Но была полная уверенность, что справлюсь.

Меня поселили в комнате при пищеблоке – он занимал отдельный домик. Хорошая комната, кровать с сеткой, постельное белье.

Тут же пошел знакомиться с заведующим отделения.

Не могу сказать, что он меня выучил хирургии, но, несомненно, позволил выучиться самому. Именно он, а не профессора из института.

Итак: Борис Дмитриевич Стасов. Племянник того самого бородатого Владимира Васильевича Стасова. Интеллигента высшей марки. Критика, друга великих писателей. Это раз. Два: родной брат коммунистки Стасовой, личного секретаря В.И. Ленина. Вот какая славная родословная.

Впрочем, это ему ничего не давало. Любви начальства не замечал.

Б.Д. был хорошим земским хирургом. Лет ему тогда было 65. Когда-то поработал в клинике Федорова, участвовал в Русско-японской войне, сменил несколько провинциальных больниц. В Череповце работал 6–7 лет.

Так и вижу его сейчас: высокий, сутулый, немного кривобокий старик с седым ежиком и маленькими усиками. Очень пунктуальный! Мои истории болезни проверял и ошибки правил. Типичные старые слова употреблял вроде «батеньки», как у Чехова. Между прочим, того же Чехова, а также Бунина, Куприна, Андреева, Горького, Б.Д. встречал у дяди, когда был гимназистом и студентом.

Вот такой мне попался шеф. Но сейчас он торопился уезжать, супруга была его моложе лет на двадцать и давила: «Ехать!» Для такого случая я был просто находкой. Иначе не отпустили бы. Я не стал хвастать, рассказал все, что имел за душой по части хирургии. Едва ли ему понравилось, что сменил три клиники и удрал из аспирантуры. Но он только смотрел с сомнением и просил ни в коем случае не проявлять излишней активности.

– В крайнем случае вызывайте из Вологды санавиацию и отправляйте!

Хорошо, что про свою инженерию и самолет не сказал, иначе счел бы за авантюриста.

Больных в отделении было мало, лежали прооперированные и несколько хроников. Среди них два солдата с финской войны с инфекцией и незаживающими культями бедер. Когда вышли из палаты, БД шепнул:

– Вы им давайте морфий: Они уже привыкли, еще до нас, в военном госпитале. Безнадежные.

Познакомил с сестрами. Операционная Катенька, красивая девушка, только высоковата. В палатах дежурила старуха из «бывших».

Отличная операционная. Немецкое оборудование: автоклавы, стерилизация, дистиллятор воды. Но ничего уже не работало. Обходились переносным автоклавом и стерилизатором на примусах.

Так я стал уже не Колей, как на электростанции, а Николаем Михайловичем, заведующим хирургическим отделением на 50 коек.

Потекла новая жизнь: холостой самостоятельный молодой мужчина. Будто бы даже интересный. Несомненно, образованный. По тем меркам.

На первом месте стояла хирургия. Впервые учебники приобрели зримый смысл. Много читал и проверял соответствие на больных.

К сожалению, больные не шли, не доверяли молодому, образованному. Подозревал, что коллеги в поликлинике отговаривали. Там работали два старых врача, устоявшиеся на амбулаторной работе.

– Ничего, пробьемся. От экстренной хирургии не скроешься.

К счастью, никаких драматических случаев не произошло вроде заворота кишок или прободной язвы желудка. Мог бы оскандалиться. А может, и нет, все-таки видал кое-что в клинике и уж точно знал теорию. Соперировал несколько острых аппендицитов, одну ущемленную грыжу, накладывал гипсы на переломы лодыжек и костей предплечий. Даже приняли больного с переломом бедра, и я вполне культурно наладил скелетное вытяжение. А какую вскрыл флегмону! До сих пор помню. У пожилой крестьянки гной распространялся от подмышки через грудь и живот аж до колена: отошло литра два. Поправилась.

Но сестры после этой тетки в меня поверили.

Еще одно запомнилось: про тех двух раненых морфинистов. Они в буквальном смысле погибали: истощены, не ходят, раны и культи гноятся – сепсис. Ничтоже сумняшеся, я запретил давать им уколы морфия и велел поднимать на костыли.

Сколько было стонов и криков! Как меня упрашивали сестры! Не поддался, жесток был. Один не выдержал, через две недели умер, а второй пошел на поправку и встречал БД на ногах и с нормальной температурой. Месяца через три выписался уже с протезом. Такие были подвиги.

Меня приняли временно, пока отпуск в аспирантуре. Права не имели держать дольше, есть законы. Но не уволил главврач. Ординатор давно был нужен, даже два, не могли найти, а тут сам пришел. Пренебрег Стожков законами. Впрочем, институт и министерство меня не искали.

По части быта все было окей, полный порядок. Сестра-хозяйка и кухня меня подкармливали, я не злоупотреблял. Регулярно в гости к Леньке ходил. Тут же нашлись дружки по техникуму. Интерес к девушкам был, объекты тоже были, из числа врачей больницы. Молодые и неженатые или разведенные. Ухаживал чуть-чуть, к настойчивости неспособен, податливости не проявляли. После экстренных ночных операций (всего лишь аппендициты!) провожал операционную Катеньку через весь город. Нравилась, но уж очень была, как бы сказать, «чистенькая». Только для влюбления. К этому желания не было точно. Казалось, я уже навлюблялся на всю жизнь. Остались только телесные потребности, интеллектуальные интересы и требования по части минимума морали. Да-да, оглядываюсь назад – так и было.

Гале написал пару писем. Не спрашивал, довольна ли холостой жизнью. Вдруг напишет, что «нет, возвращайся!» Я-то точно знал: не хочу. Она отвечала спокойными письмами. Но тоска в них проскальзывала, я делал вид, что намеки не понимаю, не уточнял.

Борис Дмитриевич приехал из отпуска в начале сентября. Сделал обход, я все рассказал, отчитался подробно-почтительно, не высовываясь со своими успехами. Покачал головой, когда встретил в коридоре того калеку-морфиниста. Но промолчал.

Стожков решил меня оставить: «Если не затребуют». Поэтому нашлось новое дело – преподавание в фельдшерской школе. Хирургия была уже занята БД, но анатомия и физиология свободны. Я их взял с удовольствием. Во-первых, нравится учить, во-вторых, приработок. Часов оказалось очень много – почти каждый день по 4–6, начало – с 12 или с 14. Директор, бывший хирург Угрюмов, принял хорошо и дал комнату в здании школы, на первом этаже, с отдельным входом. Тоже удобство в некотором смысле. Для холостого.

Ученики, а больше ученицы меня полюбили. Другие преподаватели, все старики, читали скучно. У меня всего было в меру: строгости и приятности. Однако без панибратства. Дистанция.

При техникуме была столовая: проблема обедов решилась.

Еще событие с дальними последствиями: приехала новая ординатор к нам в отделение – Лидия Яковлевна, Лида, ЛЯ. Она только что кончила институт в Ленинграде, незамужняя, моложе меня на год. Ей отдали мою комнату при кухне. Не скажу, что очень нравилась, но язычок имела острый. Знакомство, во всяком случае, состоялось и потом долго еще продолжалось, проходя через разные фазы «от и до». Однако скажу авансом: с уважением, но без влюбленности. Чего не было, того не было.

Хирургия развивалась успешно. С приездом БД пошли больные на плановые операции. БД оперировал хуже, чем Алферов, но лучше Цимхеса. Во всяком случае, живот и урология были представлены во всех типовых операциях. В травматологии я понимал лучше, он мне ее и передоверил полностью. Головы, кроме травм, не касались, отправляли в Вологду или в Ленинград. Я ассистировал на всех операциях БД, пока Лида не отняла свою долю. Постепенно грыжи и аппендициты отошли ко мне, шефу они были неинтересны. Потом пришлось поделиться с Лидой, а я перешел уже на более сложное: экстренные лапаротомии при «остром животе», однако при обязательном надзоре БД. Не доверял. И правильно делал. Ответственное отношение к жизни у меня было от мамы, а вот знаний маловато.

БД к смертям пациентов относился спокойно. Меня это возмущало: было желание бороться до последнего. Впрочем, «незаконных», смертей от прямых ошибок не было, а погрешности в лечении осложнений после экстренных операций встречались.

Из моих больных за год работы в Череповце не умер ни один. Не потому, что я был очень умный, просто БД всех трудных брал на себя. Еще хорошее знание анатомии. Оно спасало от того, чтобы не перерезать, чего не следует.

Еще дело – наука. Разработал (?!) «Теорию регулирующих систем организма». Ни много ни мало! Тетрадки сохранились; между прочим, из этих тетрадок через двадцать лет в Отделе биокибернетики родилась настоящая наука с экспериментами, статьями, книгой и диссертациями.

Вот самая суть. Внизу – клетки, своя специфика. Над ними – регуляторы. Четыре системы: первая химическая – химия крови, действует на все клетки. Вторая – эндокринная система, гормоны, их много – универсальные и избирательные. Действует главным образом на внутренние органы. Третья – вегетативная нервная система – симпатическая и парасимпатическая. Тоже регулируют внутренние органы, но более избирательно. Четвертая – кора мозга, чувствительная и двигательная сферы обеспечивают связь с внешним миром. Все системы соединены прямыми и обратными связями. Рисовал схемы.