Текст книги "Шаг вперёд, два назад"

* * *

«А вечерок-то удался! – подумал Штефан, шагая в направлении знакомой палатки с грязно-желтым пологом. – Теперь дело за Сабиной».

Только что выигранные деньги обнадеживающе позвякивали за пазухой. Ландскнехт похлопал себя по животу, будто сомневался, что такие деньги все еще с ним, и тут же скривился от острого приступа боли. Накаркала слепая ворона, разрази его Бог!

Последний штурм был со всех сторон неудачным. Часть пороха отсырела, поэтому стрелять приходилось через раз, и то с осечками. Лестниц подготовили мало, а подкоп еще не дорыли. Зачем на приступ отправили, понятно: чтобы поубавилось тех, кому надо деньги платить. Где роттэ Клауса? Нет роттэ Клауса! Где отряд Весельчака? Нет больше ни отряда, ни Весельчака! Все, долой имена из списка.

Потери тогда были огромные, и все-таки взобрались на стену, все-таки уперлись рогом на галерее, что вела в надвратную башню. Тут бы на подмогу бросить кого-нибудь, так нет, протрубили отход! Штефан тогда зазевался и по-дурацки получил железкой в бедро. Поганца достал, конечно, а про рану сначала и вовсе забыл. Мало ли дыр затянулось на шкуре? А заплатку на костюм шлюхи тем же днем поставили. Но к вечеру начался жар, а нога опухла и покраснела изрядно. Похоже, тот замковый хмырь, чтоб ему черти в задницу смолу вливали, меч намазал, чтобы рана не затягивалась. Штефану теперь жилось совсем несладко. Считай, совсем не жилось, потому что на простые походные радости сил едва хватало.

Но даже такие дни, проходившие в постоянном ознобе, слабости, боли, корчах и вони из гниющей раны, к которой сам ландскнехт привык, а окружающие нет, были лучше, чем все те годы, когда он горбатился на поле. Ганзейские города2626
  Ганза – союз городов, преимущественно немецких, торговавших в акватории Балтийского и Северного морей. В XIV—XVI веках фактически контролировал торговлю в этом регионе, пока не был вытеснен голландскими купцами.


[Закрыть] хотели все больше и больше зерна, и благородные господа Померании с охотой им это зерно продавали, все жестче прижимая крестьян и заставляя их чаще работать на барщине. Один день превратился в два, а потом в три. Когда свою-то землю обрабатывать, если в воскресенье никто не работает? По ночам что ли? А еще и десятину платить надо! Штефан Неггер помыкался-помыкался и плюнул. Пускай другие бурьян распахивают, а он, пока молодой, попытает счастья в другом ремесле.

И с тех пор, как он принял это решение, звонкое серебряное счастье улыбалось ему всегда, кроме того злополучного дня, отравившего ему кровь и существование. Костлявый скоро заберет его, это правда. Но только не сегодня! Ой, не сегодня! Этой ночью Штефана ждали рейнское вино и ласки рыжеволосой бестии, голодной, как суккуб, и неистовой, как буря.

«Может, все-таки к лекарю завернуть? Деньги-то есть…»

Ландскнехт на ходу обдумал эту мысль, но решил, что тратить время, чтобы узнать очевидное, совершенно ни к чему. Отлить в прозрачную колбу и наблюдать, как полковой врач, прищуриваясь, рассматривает жидкость со всех сторон, нюхает и чуть ли не пробует на вкус, было бы, конечно, весело, но пользы от этого – с гулькин нос. Так что Штефан решил обойтись привычными средствами для снятия боли. Завернуть к фургонам маркитантов – минутное дело, а потом уже Сабина…

– Брат Штефан, постой! – послышался за спиной запыхавшийся голос Эмиха.

– Отвали, – беззлобно буркнул Штефан, не поворачиваясь. – Завтра будешь отыгрываться.

– Я не за этим! – снова крикнул Эмих. – Ты что-то обронил, брат! Вон, в траве блестит.

Штефан, скрипнув зубами от досады, развернулся к назойливому товарищу. Тот уже сидел на корточках в десяти шагах и шуровал рукой в траве.

«И вправду, что ли, трофеи подрастерял? А если не мое, так мне же и лучше!»

Штефан подошел и наклонился, чтобы рассмотреть, много ли там лежит, и тут же получил ножом в лицо. Хорошо, что дернуться успел, иначе отхватил бы в шею, и тогда все, танцевать ему с Костлявым раньше срока. А так только щека располосована.

– Паскуда! – взревел Штефан, неуклюже отпрыгивая в сторону. – Братство предал? На добро позарился?!

Эмих отвечать не стал и вместо этого крепко пнул Штефана в раненое бедро. Он, конечно, успел руку подставить, но толку-то? Бывший крестьянин взвыл, заходясь от жуткой боли, и припал на одну ногу.

– Не люблю я проигрывать, брат… – произнес Эмих, медленно двигаясь влево, под больную штефанову ногу, и выписывая кинжалом финты и петли. – Особенно, когда на жизнь играем.

– Совсем сдурел? – сквозь стиснутые зубы прошипел Штефан.

Шваб опять не ответил. Он, танцуя с ножом, подскочил вплотную, собираясь прикончить Штефана, но тут его ждал маленький и очень острый сюрприз. Если бы не снова вспыхнувшая боль, которая сковала Штефана прямо в движении, Эмих точно попрощался бы с жизнью. А так успел развернуться боком, и лезвие Штефанова ножа всего лишь распороло куртку.

«Проклятье!»

Эмих снова атаковал с передней ноги, коротко ткнув вперед кинжалом. Штефан ловко сбил руку с оружием, зашел под открытый бок и собирался уже воткнуть лезвие под ребра этой скотине, как вдруг почувствовал, что не может пошевелить рукой.

Костлявые пальцы сжали его правое запястье крепче, чем кандалы. Штефан оглянулся через плечо, увидел голый череп, скалившийся ему редкими зубами, – и тут же получил кинжалом в горло. Острое лезвие вошло снизу, под подбородок, пробило нижнюю челюсть, нёбо и воткнулось прямо в мозг.

* * *

Хмурое утро медленно сменяло короткую майскую ночь. Кроваво-красная полоса только-только появилась на мертвенно-сером подбрюшье неба. Нехотя вылезавшее солнце еще не высушило росу, обильно выпавшую на траву, но уже осветило печальную картину ночной битвы торжествующих пороков с жалкими остатками добродетелей.

Собравшиеся братья были еще более хмурыми, чем небо. Еще не протрезвевшие или мучившиеся с похмелья, всклокоченные и, естественно, не выспавшиеся после ночного веселья, ландскнехты кучковались на утоптанной площадке за бруствером. Около двух сотен наемников, из которых от силы треть переживет сегодняшнее утро, но те, кто выживет, озолотятся и смогут, швыряясь деньгами налево и направо, дотянуть до нового штурма в пьяном довольстве и объятьях блудниц. Две сотни веривших в свою удачу. Потерянный отряд.

– Шевели ногами, мертвечина! Строимся, строимся!

Зычный голос фельдвайбеля легко перекрыл невнятный гомон смертников.

– Поживее, тупорылые! Ряды выровняйте! Что встали, как стадо баранов, в Бога душу вашу мать?!

– Зачем надрываешься, брат Клас? – буркнул кто-то из пришедшей в движение толпы. – Мы на штурм строем пойдем, что ли? Мишенью для пушек?

В замке, конечно, увидели скопление пехотинцев и возню в пробуждающемся лагере. Петер, которого команды фельдвайбеля давно не касались, видел на стенах какое-то шевеление, но стрелять со стен еще не начали. Орудия осаждающих тоже пока молчали.

– А ну, пасти свои захлопнули и построились! – продолжал разоряться фельдвайбель, то и дело ускоряя передвижения наемников то пинком, то зуботычиной. – Тут капеллан сказать чего-то хочет, потом причащать будет. Так что рыгать, бздеть и песни петь не велено! Велено стоять ровно и пучить глаза от счастья! Эй ты, мразь в полоску, флягу быстро выкинул! Да выкинул я сказал, а не выжрал! Шевелитесь уже, скоты ленивые!

К ору и побоям от Класа ландскнехты относились вполне снисходительно: это ведь его, фельдвайбеля, дело, простых кнехтов строить. Да и сам он не раз и не два вставал с ними рядом. Боец знатный, уважаемый, и просто так братьев не песочит. Другое дело – полевые капелланы. Этих птиц наемники терпеть не могли. А Петер Кирх по прозвищу Апостол и вовсе ненавидел.

Тщедушный священник, казавшийся еще меньше рядом с массивными братьями, облаченными в броню, пытался пробраться сквозь выровнявшиеся порядки, но никак не мог, то спотыкаясь о якобы случайно переставленное оружие, то падая, напоровшись на выставленный локоть или ногу.

– Перебирает святой отец с кровью Христовой!

– На ногах не стоит, лыка тоже не вяжет!

– Смотри, слово Божье по дороге не растеряй!

От былой угрюмости не осталось и следа. Потерянный отряд откровенно веселился. Как-никак глумиться над священниками – единственное развлечение перед боем, все остальные радости ждали наемников после.

– Прекратили живо, – негромко произнес граф Райнхард, появившийся на площадке в сопровождении трабантов и грабежмейстера, и братья слегка поутихли. Кто платит, тот и командует.

Священник, мелко трясущийся то ли от страха, то ли от возраста, залепетал какую-то благочестивую чушь. Петер выхватывал из его речи только отдельные слова: имя Господне… святой Иоанн Креститель… подчиняйтесь властям… сие есть тело Мое. Все остальное было не из Книги, а значит, обычный поповский бред.

Раньше Петер много слушал разных проповедников – сторонников папы, учеников Лютера, цвинглианцев, кальвинистов, даже анабаптистов. Но все они пороли чушь. Лютую, махровую, несусветную. Они хотели что-то добавить, что-то разъяснить, истолковать и не понимали, что тем самым все дальше и дальше удаляются от Божественной простоты и ясности. Все эти проповедники думали отыскать Бога в хитросплетениях словес и не хотели явить Его силу. Они не понимали, что Бог сам по себе – Слово и никакие комментарии и разъяснения Ему не нужны. Его надо просто слушать. И нести другим.

Братья-ландскнехты считали Петера слабоумным после того, как рядом с ним взорвался пороховой склад. Там хранилось столько взрывчатки, что часть обозных фургонов попросту разметало в щепу, а Петера только оглушило. Несколько недель он вообще ничего не слышал, над чем братья откровенно потешались в свойственной им манере – рассказывали про него всякие скабрезные небылицы, как Петер узнал уже после, когда слух вернулся. Но сначала он от безысходности начал читать. Книгу взял в разграбленном монастыре, выбрав ту, что поменьше размером, а буквы и до этого знал. Отец научил когда-то.

Только тогда он наконец понял, зачем Господь спас его во время взрыва. Отныне Петер говорил с братьями только Словом и все время читал Книгу, стараясь запомнить как можно больше и как можно точнее. Все считали, что Петер тронулся умом, но слабоумным он не был. Он свято верил в то, что небезразличен Богу, что его миссия – просветить заблудшие души, явив им свет истинной, ревностной, безотчетной веры. Однажды он бросился прямо на строй аркебузиров, вслух читая псалмы, – и все пули прошли мимо. Он стоял в строю с братьями – и ни разу в них не попали ядра. За те десять лет, что Петер провел среди братьев-ландскнехтов, он не получил ни одной раны.

Капеллан закончил свое невнятное бормотание, в которое, похоже, и сам не верил, и взял облатку. Первый же ландскнехт, вышедший к нему из строя для причастия, крепким ударом справа отправил священника наземь. Затем пнул пару раз под дых, втоптал облатки в грязь и, подзуживаемый другими братьями, извлек на свет Божий те части, что отличали мужчину от женщины, чтобы под вселенский хохот и свист оросить капеллана. Тот, скорчившись от боли и унижения, хотел отползти, но получались у него только вялые, беспомощные подергивания.

Хауптман не вмешивался. Видимо, посчитал, что развеселившиеся ландскнехты будут воевать лучше недовольных.

– Пусть Апостол скажет! Апостола, Апостола перед строем! – один за другим загалдели братья.

Петер медленно подошел к брустверу, и ландскнехты тут же затихли, принимая сосредоточенный вид. Кое-кто даже посчитал нужным перекреститься. Петер прекрасно понимал, что служил для них талисманом, ходячим амулетом, живым щитом от шальных снарядов. Они говорили, что верят не в Бога, а в него, Апостола, так же, как верят в рубашку из крапивы, сотканную девственницей накануне Рождества. Но Петер был рад и этому, потому что любая искренняя вера, даже такая, лучше заумного высокопарного безверия.

Сотня посерьезневших бородатых лиц, не отрываясь, смотрела на него, сохраняя полное молчание.

– Благодать и мир вам да умножится в познании Бога и Христа Иисуса, Господа нашего!

Апостол, встав в полный рост, поднял обе руки к небу, и потерянный отряд, как один человек, опустился на колени. Хауптман, трабанты и грабежмейстер присоединились.

– Живущий под кровом Всевышнего под сенью Всемогущего покоится, говорит Господу: «Прибежище мое и защита моя, Бог мой, на Которого я уповаю!»

Кто-то воздел очи горе, другие склонились, опустив лица в грязь, третьи смотрели перед собой, но ничего не видели, беззвучно повторяя слова псалма. Летнее солнце уже оторвалось от края земли и пустилось в вечное путешествие по небосклону. Апостол, возглашавший молитву, был весь окутан его сиянием.

– За то, что он возлюбил Меня, избавлю его; защищу его, потому что он познал имя Мое.

БУХ!

За спиной впервые за день ухнула пушка, свистнуло ядро, и в следующий миг Петера Кирха по прозвищу Апостол разорвало на части, обдав первые шеренги молящихся кровью и плотью их талисмана.

На стене замка два скелета, потрясая шомполом и запалом, радостно запрыгали вокруг орудия, как дети вокруг майского дерева.

* * *

Подкоп сработал на редкость удачно – от взрыва рухнула часть стены, загорелись какие-то сараи, а густой черный дым заволок все поле боя. Теперь никаких ублюдочных арбалетов! Никаких сволочных аркебуз! Пришло время поговорить сталь на сталь, а в таких разговорах Ульрих знал толк. И сталь у него в руках была замечательной.

Первый же встреченный защитник замка, выскочивший из дыма, словно призрак, уяснил это обстоятельство, толком не успев поднять топор. Ульрих, по привычке выбравший оборонительную стойку «плуг», ткнул острием в лицо, и противник – дурак! – отшатнулся назад, давая наемнику время для замаха. Шаг вперед, удар в шею – и первый враг падает наземь, фонтанируя кровью из перерубленной артерии.

«Хо-хо! Славное начало!»

Апостола жалко, конечно, но все братья, видевшие его смерть, буквально озверели и бросились на штурм без приказа. Многие из тех, на кого не попала кровь ландскнехта, взяли кусочек его тела с собой.

Из дыма показались сразу двое, и ближайший вдруг рухнул, получив пулю в лоб. Вот свезло так свезло! Тут же не прицелишься, стрелок наугад бил.

Второй противник, споткнувшись о тело товарища, качнулся вперед и едва не напоролся на заботливо подставленный меч Ульриха, но сумел удержать клинок в руках и плавно отвести волнистое лезвие.

Мастер длинного меча едва не ошибся. Оказавшийся слишком близко к врагу – в неудобной позиции, к тому же левосторонней, когда руки хочешь не хочешь надо перекрещивать, Ульрих не успел бы ударить на опережение. Но мог кое-что другое – длинный шаг в сторону с одновременной сменой хвата на полумеч. Взявшись левой рукой за лезвие, он поймал удар и, прилипнув клинком к клинку, отвел смерть в сторону, тем же движением посылая массивную рукоять своего меча в голову. Навершие крепко звякнуло о шлем, оглушенный противник пошатнулся, а Ульрих, не меняя чрезмерно широкого хвата, коротко резанул по животу, броней не прикрытому. Враг завизжал, вертясь на земле, и Ульрих его окончательно утихомирил.

«Даже меч тупить жалко. Режешь их, как овец!»

Прошло то время, когда он торговал отцовскими булками, дрался на палках каждый вечер и, прикарманивая мелочь, копил на очередной урок у федерфехтера или мастера из братства святого Марка2727
  Речь идет о братствах фехтовальщиков, за деньги обучавших бою.


[Закрыть]. Теперь он сам дает уроки, кому захочет.

Ульрих, получив короткую передышку, покрутил головой, пытаясь оценить ситуацию на поле боя. Пороховой дым, резавший глаза до слез и вызывавший першение в горле, и не думал рассеиваться. Никого из братьев рядом видно не было, что и понятно: случайно отхватить от ульрихового фламберга никто не спешил.

Пролом он уже проскочил, здесь уже просторный замковый двор. Еще немного, и все закончится. Сейчас подтянутся оставшиеся пехотинцы и начнется зачистка внутренних помещений. Тогда фламберг надо будет отложить, но сейчас…

К Ульриху шел воин в латном доспехе. Решительный шаг буквально разрывал черную пелену, заставляя ее обрывки закручиваться водоворотами у вычурных черных пластин с профилированными желобками.

Доспех был старым, из тех, что лет сто назад любили делать на родине Ульриха, зато полным, а шлем – с глухим забралом. Воин лязгал железом, шагая по утоптанной земле замкового двора. Сам Ульрих столько брони в бою носить не любил, обходясь кирасой с налядвенниками, перчатками и шлемом без забрала. Но сейчас в руки сама шагала уйма денег! Оставалось всего ничего – вытряхнуть из них владельца.

Тот уже вскидывал свой двуручный меч в красивом приветственном салюте. Ульрих ответил подобающим образом – хлестнул чересчур вежливому по передней ноге. Кончик волнистого лезвия летел точно в то место, где была щель в смыкавшихся пластинах, и нога была загружена, но враг ловко перенес вес на заднюю ногу и тут же отскочил, увеличивая дистанцию.

«Прыткий!»

Ульрих атаковал, не давая врагу восстановить равновесие. Клинок, уже набравший скорость, с гудением разрезал воздух, устремляясь к стыку шлема и горжета.

Кланг-кланг-клллинг. Три шага – три удара. Быстро, быстрее, быстрее быстрого. Каждый раз Ульрих использовал силу соударения, посылая меч то слева, то справа.

Неизвестный воин сделал это лучше и быстрее. Он, твердо отшагивая, не только успел дважды попасть в центр тяжести Ульрихова клинка, выставляя блок точно в срок, но и поймал третий удар Ульриха на стык лезвия и фальшгарды. Переложив руку на ту часть клинка, что была замотана кожей, и используя расширенный хват, он начал проворачивать сцепленное оружие, вырывая меч из рук баварского фехтовальщика. Лезвие начало ощутимо выгибаться, в кистях и предплечьях заломило, но Ульрих в последний момент все-таки успел выдернуть свой меч, разрывая дистанцию и вставая в «плуг».

Клинки разошлись с протяжным металлическим скрежетом.

«Хорош!»

Противник очутился в боковом замахе, удобном для контратаки, но сейчас было слишком далеко для ответного удара. И все же неизвестный латник, отпустив одну руку, послал свой меч вперед, разгоняя его поворотом корпуса и бедер.

«Одной рукой, сукин ты сын?!»

Не решившись блокировать, Ульрих присел в низкой стойке, пропуская над головой шелестящую смерть. Сила удара была такой, что противника должно было, как минимум, развернуть, но тот, будто заранее зная, что промахнется, уже укладывал меч на правом плече острием вперед, замирая в стойке «быка».

«Да кто он вообще такой?!»

Этот воин один на один зарубил бы любого из братьев в их лагере, большая часть которых только и могла, что тыкать палкой вперед. Во вражеский строй – длинной, в обозных шлюх – короткой. Но сейчас латник точно ошибся со стойкой.

Из «быка» можно рубить, но потребуется время для разворота меча и замаха. Гораздо удобнее колоть, но удар будет предсказуемым. Противник выбрал укол.

«Все, попался!»

Ульрих знал, что глухой шлем с маленькими прорезями сильно ограничивает обзор по бокам, а от укола в лицо он настолько привык уходить, что смог бы это сделать хоть на руках. Против строя пикинеров без этого навыка мечник долго не живет. А Ульрих планировал жить долго.

Шаг вперед и влево, уход от укола. Клинок привычно лег на правое плечо, сливая вражеское лезвие в сторону, описал дугу, поднимаясь для неотвратимого удара, и полетел точно в голову, как десятки раз до этого.

Но Ульрих не попал. Латник непостижимым образом сместился.

«Как?! Когда?!»

Отшатнувшись на два шага назад, мастер братства святого Марка почувствовал, что в правой подмышке стало мокро, а потом внезапно выронил меч. Пришла резкая боль, а латник уже бил Ульриха под колено, надрезая связки.

Мастер длинного меча упал, хотел откатиться в сторону, но был проткнут мощным ударом сверху, пригвоздившим его к земле. Противник налег на клинок, провернул его и резко выдернул, подхватив одной рукой под гарду. Вычурный меч с фальшгардой взлетел рукоятью вверх, словно окровавленный крест.

«Славный бой! – подумал Ульрих, глядевший на клубы дыма, заслонявшие небо. – Лучше я бы не сумел…»

Последнее, что наемник увидел в этой жизни, – оскаленный череп, улыбающийся ему из-под откинутого забрала.

* * *

«Очень кстати», – подумал Эмих, прячась в клубах плотного дыма, который не поднимался столбом в проломе, а медленно расползался по склону.

В черном тумане то и дело мелькали тела сражающихся, но кто берет верх – штурмующие или защитники, ландскнехт пока понять не мог. Слышались крики и проклятия, звенела сталь, сухо потрескивали аркебузы и мушкеты, три орудия в лагере то и дело вставляли свое веское слово в общий хаос, что творился у пролома. Скоро должны были подтянуться резервы осаждающих, и вот тогда, в гуще тех, кто хочет найти и припрятать что-нибудь маленькое и ценное до общего дележа добычи, в замок войдет и он.

Вообще-то Эмих должен был сейчас быть впереди, вместе с другими братьями из потерянного отряда, но с этим делом вполне можно было подождать. Пускай Ульрих там машет своей оглоблей! Для него грохнуть кого-нибудь – самая большая радость в жизни. А вот Эмих сражениям совершенно не радовался: теснота, вонь, грязь, кровища, да еще и убить могут, не приведи Бог!

Одно дело в поле. Стоишь себе в задних шеренгах и просто давишь в спину впереди стоящим для пущего натиска. Такое дело большого ума не требует, и риск минимальный – все пули и удары соберут на себя бронированные первые шеренги. Конечно, квадрат пехоты могли накрыть ядрами, но от этой напасти у них в отряде есть заговоренный Апостол. Точнее был, мир его ошметкам!

Совсем другое дело штурм, где каждый сам за себя и от шального выстрела, случайного камня, брошенного со стены, или хитрой замковой ловушки тебя защищают только собственная сноровка и везение. Слишком невелики шансы на выигрыш, чтобы так рисковать, а рисковать Эмих Альтшулер совершенно не любил. Он любил выигрывать.

Третий сын городского писаря, отосланный во Франконию, в школу при монастыре святого Бонифация в Фульде, очень рано понял, как устроена жизнь. Монахи ежедневно напивались вусмерть, развратничали где и с кем попало и частенько забывали кормить своих воспитанников, которые, дабы не умереть с голоду, сбивались в ватаги и по ночам грабили крестьян из ближайших деревень. Эмиху, которому по малолетству и худобе доставалась одна из самых опасных ролей – залезать в окна и протискиваться в щели, чтобы открыть другим путь в погреба и амбары, не раз и не два приходила в голову мысль поживиться в самой обители, но кладовые монастыря охранялись так же хорошо, как и сокровищница, и проникнуть туда за все годы учения так никому и не удалось. На счастье, Эмих узнал, что келарь имел привычку по ночам играть в карты и кости с паломниками и послушниками. Молодой Альтшулер, быстро смекнувший, что получить вилами в бок куда неприятнее, чем проиграть несколько медяков, очень быстро овладел тонкостями нового ремесла, уступив другим воспитанникам сомнительное право лазить по крестьянским усадьбам. Он кропотливо изучал, как устроены разные игры, учился считать шансы, присматривался к соперникам, выясняя их характер, привычки и манеру игры, и жил хоть и не припеваючи, но в целом без лишений, а главное, без всякого ненужного риска. Жизнь шла как по маслу, пока не настал судный день: монастырь разграбили восставшие крестьяне. Монахи с учениками большей частью разбежались, но Эмих вернулся. Пламя бушевало и в родной Швабии, и во Франконии, так что пожар благоразумнее было переждать. Времена были трудными, потому что играть стало не с кем и не на что. Еды было мало, но кое-какие запасы уцелели, так что зиму пережить удалось. По весне монастырь разграбили еще раз, и Эмих всерьез засомневался, надо ли терпеть эти лишения ради сомнительной возможности ночевать под крышей, а не в лесу, и еще более сомнительного Божественного попечения, про которое выжившие монахи заливали оставшимся воспитанникам по тридцать раз на дню. Наконец, когда новая свора мародеров заявилась в обитель в третий раз, Эмих, прикинув шансы на выживание, присоединился к грабившим. Он ведь любил выигрывать.

– Так-так-тааак, – радостно произнес смутно знакомый голос, и ландскнехту этот тон совершенно не понравился. Лично он никаких поводов для радости не видел.

Пробираясь в дыму по крутому склону в сторону бруствера и наблюдая преимущественно за тем, что творилось в проломе, Эмих и не заметил, как его окружили рейтары. Шесть человек из тех, кого он раньше обыгрывал (хотя кого он только не обыгрывал!), подходили с разных сторон, отрезая пути к отступлению. Они были без брони, один даже без рубашки, и только на говорившем была кираса. Ни шлема, ни налядвенников у него, правда, не было, зато у всех шестерых было оружие.

Круг пока еще был довольно широким, и можно было попробовать убежать, но с учетом двенадцати рейтарских пистолетов, по паре на каждого, шанс скрыться в дыму был явно меньше, чем схлопотать случайную пулю. Ладно бы, замки были фитильные; пока их запалишь… А тут все пистолеты новенькие, с колесцовыми замками.

– Смотрите-ка, кто к нам пришел! – продолжил рейтар в кирасе, а ландскнехт вновь промолчал, решив тактично не указывать на то обстоятельство, что он совершенно не планировал ни с кем встречаться. – И где же твои дружки? Где Каспар?

– Разве сторож я брату своему? – развел руками Эмих с виноватой улыбкой и добавил: – Уехал куда-то.

«Может, пронесет лихая?»

– Угу, – подтвердил рейтар в кирасе. – На моем коне.

Дело явно принимало серьезный оборот. В лагере дали сигнал к общему наступлению, но спешившиеся всадники выполнять его не спешили, обступив Эмиха со всех сторон. Тот поспешно вынул из-за пазухи вполне увесистый кошель и бросил рейтару. Тот поймал его на лету.

Денег там была уйма. Раза в два больше, чем месячное жалование всех шестерых всадников вместе взятых. Но не беда! Сейчас совершенно не тот момент, чтобы скупиться! К тому же у Эмиха было кое-что припрятано на черный день…

– Хороший был конь, – поцокал языком рейтар, взвешивая на ладони пухлый кожаный мешочек. – Дорогой.

Серебро, подкинутое и пойманное, радостно звякнуло, и рейтар миролюбиво добавил:

– На нового хватит.

Ландскнехт воспринял эти слова как повод поскорее слинять.

– Братья, может, разойдемся? Сейчас ведь в бой, плечом к плечу. Построиться бы надо…

– Братья, говоришь? – посмурнел рейтар в кирасе, а кто-то за спиной у Эмиха идиотски хихикнул. – Я бы тебя отпустил, но вот какая незадача: Каспар ночью зарубил трех человек, а среди них – моего младшего брата. Сводного, правда, но я его любил. Очень-очень любил. Как ты считаешь, надо ли помнить о собственных братьях или их можно продать?

– Постой… – только и успел вставить ландскнехт и тут же получил сильный толчок в спину, но не упал, напоровшись на сунутый ему в живот рейтарский кулак.

Его били долго, с молчаливым тупым остервенением. Эмих катался по земле, пытаясь прикрыть голову и промежность, но под таким градом ударов все попытки были тщетны. О том, чтобы достать нож и сопротивляться, речи не шло вообще.

«Может, все-таки обойдется?»

Когда на теле не осталось ни одного живого места, а верх и низ во вселенной окончательно перепутались, Эмих почувствовал, как два человека поднимают его за руки.

Окружающий мир плыл перед глазами, распухшее лицо горело, а язык совершенно не ворочался в разбитом рту. Ландскнехт судорожно дернулся, но держали его крепко, вновь попытался сказать что-то в свое оправдание и вдруг разглядел, как чья-то худая рука тянется к его поясу и вытаскивает у него кинжал.

Когда Эмих, с трудом подняв голову, наконец смог сосредоточить взгляд заплывших глаз, он увидел, как высокий скелет с несколькими сломанными ребрами подал его кинжал рейтару в кирасе и одобрительно похлопал того по плечу, выбив костями из наплечника отчетливо слышимый лязг.