Текст книги "Очерки русской исторической географии. География Начальной летописи"

Рассеянные на таком обширном пространстве славяне разделялись на группы или ветви, которые теперь принято называть племенами. Как мы видели, таких племен летопись насчитывает до тринадцати, а именно: поляне, древляне, дреговичи, полочане, славяне новгородские, кривичи, бужане (волыняне и дулебы), северяне, радимичи, вятичи, улучи, тиверцы и хорваты. Сверх того несколько других племенных названий приводят современные нашей летописи иностранные писатели – Константин Порфирородный, упоминающий сербов и ленчицан, Географ Баварский и мусульманские писатели, известия которых, впрочем, сильно запутаны, собирались, очевидно, по слухам и потому могут быть приняты в расчет лишь настолько, насколько они сходятся с известиями нашего отечественного летописца¹¹⁴.

Каждая ветвь, каждое племя занимало определенную область, имело свое имя, и в понятиях летописца представлялось особью или единицей, точно отличавшейся от других. «Имаху бо обычаи свои и закон отец своих и преданья, кождо свой нрав» (Лавр., 6). Но вместе с тем мы не находим у него прямого объяснения, в чем именно заключались эти отличия, чем именно выделялась каждая ветвь из ряда других. По прямому смыслу летописного изложения все эти отличия сводятся к неравности нравственного и общественного развития и, может быть, к различию некоторых обычаев и обрядов в частном и общественном быту. При этом следует заметить, что в глазах летописца-христианина эти отличия, вытекавшие из первобытного языческого строя славянства, могли представляться с большей резкостью, чем то было в действительности. Так, отличительные черты полян, в которых христианство водворилось ранее, чем у других, он полагает в превосходстве их над другими именно по нравственным понятиям и по формам общественного быта. Их обычай кроток и тих: у них – брачные обряды, тогда как древляне, радимичи и вятичи живут в лесах, подобно зверям, и браков у них нет, но игрища межи селы. «Схождахуся на игрища, на плясание, и на вся бесовская игрища, и ту умыкаху жены себе, с нею же кто съвещашася; имяху же по две и по три жены». Погребальный обряд их – тризны, сожжение трупов и выставка праха «в малой судине на столпе, на путех» – обряд, соблюдавшийся еще во время летописца у вятичей, соблюдался прежде и у кривичей (Лавр., с. 6). Ясно, что такие обрядовые отличия, вызванные у славян водворением у них нового жизненного начала, – христианства, такое неравенство в общественном и нравственном развитии не могли служить первоначальной основой для такого выделения и обособления ветвей из общей массы восточнославянского населения, с каким они являются нам не только в изложении Начальной летописи, но и в самой исторической жизни Руси первых веков. Эти ветви, как увидим ниже, легли в основу удельного расчленения русской земли и в первое время придали ему особенную прочность и определенность. Многие из них различались на Руси еще в половине ХII века (кривичи, дреговичи, радимичи). Также мало могли обособляться ветви языком, различия в котором состояли не более как в говорах, религиях, и тем менее началами и формами общественного и семейного быта, которые носили на себе печать единого славянского происхождения. И потому при разъяснении истинного значения так называемых восточнославянских племен необходимо устранить всякую мысль о внутренних этнографических отличиях их друг от друга и искать иных условий и оснований их обособления. При внимательном рассмотрении свидетельств о быте восточных славян нельзя не видеть, что эти условия и основания заключались, с одной стороны, в географической отдельности поселений каждого племени, а с другой – во внутренней связи ее составных частей, которые сплачивались задатками государственной жизни, обнаруживающимися в разных концах восточнославянского мира уже до половины IX века. Так что каждая ветвь славянского языка составляла не этнографическую, а политико-географическую единицу. На такое именно значение племен указывают все известия Начальной летописи. Древнейшее предание о пришествии славян с Дуная ставит в связь появление славянских ветвей именно с географическим их расселением: «разидошася, говорит оно, по земле и прозвашася имены своими, где седше на котором месте». Самые имена некоторых ветвей объясняются у летописца топически: «поляне или поли – занеже в поле седаху (Лавр., с. 12), древляне – за не седоша в лесех, полочане речки ради Полоты…» Что касается политической отдельности, отдельности внутреннего управления, то она свидетельствуется всем ходом образования Русского государства, всем ходом подчинения ему восточнославянского мира. Видно, что к половине IX века, восточнославянские ветви выработали уже в себе в значительной мере и внутреннее единство, и внешнюю самостоятельность, и сознание своей особности. С таким развитием отдельности и самостоятельности являются новгородские славяне и полоцкие кривичи в призвании князей, которое, если и совершилось, то не иначе как на обоюдных условиях с той и другой стороны. Кривичи, поляне и другие южные племена, соглашающиеся добровольно подчиниться Руси; улучи, тиверцы, хорваты в борьбе с Русью за независимость, в борьбе, которая у вятичей длилась до конца XI века. Особность восточнославянских ветвей была таким резким, выдающимся фактом в эпоху сложения Русского государства, что летопись почла необходимым объяснить ее происхождение преданием, записанным ею в известной легенде о Кие и его братьях. До этих братьев, говорит она, поляне жили особо, каждый род на своем месте. Но после основания Киева и «по сих братьи держати почаша род их княжение в Полях, в Деревлях свое, а дреговичи свое, а словене свое в Новгороде, а другое на Полоте и же полочане» (Лавр., с. 5).

Таким образом так называемые теперь племена в славянском мире уже в эпоху до образования Русского государства представлялись в понимании летописца княжениями. Как кажется, они весьма рано усвоили себе название земель (польская или полянская земля, Лавр., с. 9; деревьская земля, там же, с. 24), название, более точно выражающее их внутренние и внешние отношения. Почти нет сомнения, что основой всего последующего общественного развития славян, зародышем, из которого вышли их княжения и земли, был родовой быт, в котором они жили первоначально. Отдельные роды под властью родовых старейшин или родоначальников были рассеяны по побережьям рек и проточных озер небольшими поселениями. Очень вероятно, что, живя разрозненно, роды рано увидели необходимость оборонных мест против внешних нападений и по возможности укрепляли свои поселения. Так возникли городки на местах, удобных для защиты, обыкновенно на гористом берегу реки или озера. Остатки их сохранились во многих из городищ, которые разбросаны по всему пространству коренных славянских поселений и их древнейших колоний в инородческих землях и о которых, между тем, за немногими исключениями ничего не сообщают исторические памятники¹¹⁵. Такие же следы древнеславянских сооружений представляют, вероятно, многие из населенных мест, которые до сей поры удержали название городков, городцев, городисков, городенок, городней и т. д. Естественное размножение населения обусловило выход из родового быта в быт общинный, с общинным землевладением, судом и управлением. Вместо разъединенных родовых поселений и городков возникли более многолюдные села, занятые одним или несколькими разветвившимися родами. Из сел могли выделяться обособившиеся веси¹¹⁶, деревни. Между ними устанавливалась связь как в силу родственных союзов, так и благодаря географическому положению, то есть удобствам сообщения и общности местных интересов. Эта связь укреплялась необходимостью общей защиты от внешних неприятелей и от враждебных соседей и стремлением более почетных и могущественных родов возвыситься над другими и подчинить их своей власти. Так образовались волости или, как утверждают, погосты¹¹⁷ и затем последовательно из союза волостей – земли или княжения, которые управлялись или вечем волостных старейшин, или же племенными князьями, теми же старейшинами, но выделившимися из ряда других своим влиянием и значением. Как видно, более влиятельные роды передали всему союзу свои родовые названия. Иначе нельзя объяснить происхождение отечественных (patronymica)¹¹⁸ или племенных названий славянских ветвей, очевидно происшедших от имен родоначальников колен, – каковы кривичи, дреговичи, вятичи, радимичи. Это предположение находит подтверждение в известном летописном предании о Радиме и Вятке, родоначальниках и вождях радимичей и вятичей. В связи с такой переменой в общественном быте славян стояло развитие городов с тем значением, с каким мы видим их в эпоху образования Русского государства и в первый период его исторической жизни. Города явились у славян вместе с утверждением у них некоторой центральной власти, была ли то власть веча старейшин или власть племенных князей. Предание о Кие и его братьях связывает основание Киева с началом княжения у полян и их обособления от других славянских ветвей. Как видно из этого предания, город – деревянное укрепление (столпье 1161 год;. Ипат., с. 90) с земляным валом (Лавр., с. 95, 97, Ипат., с. 24, 43, 62 и пр.) и рвом (гробля или гребля 977 год; Лавр., с. 31, 32), через который вел один или несколько мостов к градным вратам, – строился на заселенных уже местах, занятых родом, который приобрел большее значение и преобладающее влияние в среде других родов. Поставленный в наиболее выгодные условия для обороны, он делался центральным местом убежища для более или менее обширного округа или волости. При этом прежние родовые городки, конечно, должны были потерять свое прежнее значение и обратились по большей части в запустелые городища. Как у других славян, где город ставился и поддерживался соединенными силами всей волости или жупы, и у восточных славян обязанность поддерживать город, вероятно, распространялась на весь примыкавший к нему округ. В то же время город делался сосредоточием, если не административным, то религиозным и политическим, своего округа или волости. Здесь собиралось вече, творились суд и расправа, здесь могли быть общественные святыни, могли совершаться общественные моленья и жертвоприношения. При образовании земель некоторые из таких городов получили в общем союзе волостей большое значение, сделались выражением политического единства земли и ее особности. Как велико было это значение уже к половине IX века, видно из того, что многие земли получили от них свое название, стали обозначаться их именем, и эти городские имена отчасти вытеснили собой первоначальные родовые и племенные названия, отчасти сделались равнозначущи с ними. При этом некоторые обширные земли, первоначально составлявшие по происхождению одно целое и носившие одно племенное или родовое название, распались под влиянием городов на отдельные земли или же из них выделились отдельные городские волости, достаточно обширные для того, чтобы сделаться совершенно самостоятельными. Во всяком случае такие земли являются с названиями, заимствованными от городов. Намеки на такой важный переворот в политической жизни восточных славян сохранились в Начальной летописи. Так, мы находим в ней славян, может быть, ветвь обширного кривского племени, колонизовавшую финский северо-запад и равнозначащих им новгородцев, полочан, западную ветвь кривичей (от Полоцка, где первые насельници – кривичи, Лавр., с. 9) и собственно кривичей «их же град есть Смоленьск». Обширное племя дулебов два раза переменило свое земельное название вследствие перенесения политического центра из одного города в другой. Это побужское население в эпоху летописца называлось велынянами (от города Beлыня, или Волыня. Лавр., с. 85). Но раньше, чем назваться этим последним именем, оно называлось бужанами – «за не седоша по Бугу» объясняет летопись (там же, с. 5), но вернее от города Бужьска, как полочане от Полоцка, кияне от Киева, куряне от Курска и т. д. Затем северо-западная часть дулебов выделилась как червенская земля, на раннее существование которой указывает город Червень, отвоеванный Владимиром Святым у ляхов в 981 году (Лавр., с. 38), и ервенcкиe города, занятые Болеславом в 1018 году (там же, с. 62). Разложение земель под влиянием городов должно составлять одну из важнейших сторон восточнославянской жизни в дорусский период. В самую эпоху образования Русского государства мы видим, что центральные города решают участь всей земли, которая от них зависела. Так, подчинение Смоленска Олегу повело за собой подчинение русской власти всего собственно кривского племени. Киев признает власть Аскольда и Дира над всей польской землей. Убиение Игоря коростенцами было сигналом к общему восстанию деревской земли. К Новгороду были приписаны волости, занимавшие всю область ильменских славян. В тех землях, где ни летопись, ни другие источники не указывают таких городов в дорусский период, но которые тем не менее являются в этот период цельными и самостоятельными землями с общим управлением и общим представительством, все-таки мы находим позднее города, очевидно, не княжеского происхождения, каковы например: Коредна (конца XI век), Корачев, Мценеск (XII век) и другие у вятичей; Переяслав (Х век), Чернигов (X век), Курск (XI век) – у северян и, может быть, Гомеи (Гомель, XII век) у радимичей.

Отдельность земель сама по себе заставляет предполагать, что они были более или менее точно разграничены между собой, имели более или менее определенные межи, рубежи, пределы и грани. Нет сомнения, что исконные поселения славян были расположены по рекам и проточным озерам, представлявшим удобнейшие пути сообщения. Все исторически известные поселения славян и следы древнейших их обиталищ – городки и городища – мы находим именно на таких речных и озерных побережьях, тогда как сама Начальная летопись также распределяет расселения восточнославянских ветвей по рекам и озерам. Теми же водными путями должно было идти и дальнейшее распространение населения вследствие его естественного размножения. Это открывается, между прочим, в том любопытном факте, что и теперь еще многие реки, сближающиеся между собой устьями или истоками, носят одинаковые названия, очевидно, перенесенные расселявшимся племенем с одной на другую. Таковы: Буг Западный и Буг Восточный; две Случи, из которых одна впадает в Припять с севера (Минской губернии), другая – с юга через Горынь, с которой сливается в недальнем расстоянии от Припяти (Волынской губернии); две Березины, правый приток Немана и левый приток Днепра; две Нерли в Поволжье; в соединительных водах между бассейном Западной Двины и южной частью Озерной области мы встречали уже несколько одноименных рек и озер¹¹⁹. Образование волостей и их слияние в земли и княжения шло также вдоль водных путей. Лесистые, часто болотистые волоки между рек, водоразделы, оставаясь незанятыми, составляли естественные пределы между группами тяготевших друг к другу родов и волостей и затем между возникшими из них землями, расположенными на разных речных системах. То были единственные естественные пределы на Восточно-Европейской равнине¹²⁰, где судоходные и спокойные реки не разделяли, а сближали между собой побережное население. Исключение составлял многоводный и широкий Днепр, который в среднем течении своем отделял поселения радимичей и северян с одной стороны от дреговичей и полян – с другой; тогда как верхнее течение его по обеим сторонам было занято обширной кривской ветвью. С течением времени, с размножением населения, волоки стали заселяться. В глуши их лесов стали прокладываться пути, чиниться гати, делаться росчисти, на которых возникали селения, может быть, те же дворища, которые мы видим в белорусских лесах позднее, в XVI веке. Но уходившее в глубь лесов население не теряло связи со своими сородичами и земляками. Таким образом с двух противоположных сторон волока сближалось население разных волостей и земель, и здесь естественным путем устанавливались между ними грани, межи и рубежи¹²¹. Такое сближение могло вести соседившие племена к распрям и столкновениям, память о которых сохранила Начальная летопись в преданиях об обидах, нанесенных древлянами полянам¹²². В силу того здесь, на волоковых порубежьях и сумежьях, возникли ряды сторожевых укреплений, даже городков, о которых хотя и не сохранилось прямых летописных известий по их незначительности в последующем ходе русской исторической жизни, но следы которых явны и теперь в названиях волоковых урочищ и населенных мест, как например, Стража, Стражница, Стражник и т. п., Рубежевичи, Межи, Городок и т. п. Из них наибольшего внимания заслуживают места с названиями Сутень или Сутеск¹²³, а также Ворота, Твердь и Осек. Термином Сутень, Сутеска (Сутейск, и, может быть, Хутиска, Хучиска, Утиска, Ситина и др.), как кажется, обозначались первоначально вообще порубежные места, позднее, после сложения Русского государства, после того, как созрело сознание его единства и целостности, получившие названия украин (въкраин Ипат., с. 170). Ворота исторически известны на поземельных порубежьях, где сторожевые и укрепленные пункты естественно должны были устраиваться с большей заботливостью и в больших размерах. По точному смыслу летописного определения «Ворота» были не что иное, как проезжий путь на рубеже, укрепленном природой, – лесами, болотами, реками, и, может быть, искусством – засеками и завалами, – может быть, оберегаемый стражей. Летопись указывает их на рубеже галицко-лядском, как кажется, по дороге от Решова (милях 2,5 от него) в Судомир, где теперь видим селение Пржевратно (Приворотье); затем на рубежах галицко-угорском и волынско-ятвяжском. Память о Воротах¹²⁴ могла сохраниться в знаменитых «богатырских заставах» народного эпоса, а также в подобноименных названиях местностей, которые встречаются именно там, где, на основании положительных исторических данных, можно провести древний земельный рубеж (Воротново, Привратно и т. п.). Почти то же надо сказать об Осеке и Тверди¹²⁵. Твердь мы видим на галицкоугорской границе. Осеки¹²⁶ указываются летописью в XIII веке в Польше и у ятвягов. То были, как кажется, окопы, устраивавшиеся в лесах, где окрестные жители в случае нападения находили себе убежище. Известий о таких укреплениях на Руси летописи не представляют, но многие урочища и населенные места с названиями «Осек» указывают их в русских пределах и именно там, где проходило порубежье, где, по меньшей мере, есть другие основания предполагать его. Все подобные местности могут служить некоторым руководством и указанием к восстановлению древних земельных или племенных рубежей. Сверх того, нельзя не заметить, что сходившееся с двух противоположных сторон волока население различных ветвей, племен, земель, сближаясь между собой, охотно давало своим поселениям и урочищам, занятым и возделанным им, свои племенные и земельные наименования. Иначе трудно было бы объяснить на порубежных волоках хорографические и типографические названия, очевидно происходящие от древних племенных или земельных названий восточного славянства. Так, мы видим кривские и дреговские названия селений и урочищ на водоразделе Припяти, Березины и Немана; хорватские и дулебские – по Днестру и Бугу; на левой стороне среднего течения Днепра – северянские названия, сливающиеся с кривскими и вятичскими. Там, где восточное славянство сходилось с инородческим населением, это явление выступает резче и крупнее. Многочисленные факты такого рода из географической номенклатуры мы будем иметь случай увидеть ниже.

Зачатки государственного строя у восточных славян, которые обнаружились к IX веку довольно сильно в образовании земель, нашли себе могущественную опору в русских князьях и в объединяющих элементах, которые они внесли в жизнь славян, то есть в самом понятии княжеской власти, в княжеской дружине, члены которой сетью раскинулись по всей русской земле как органы вновь возникшего, общего для всех земель правительства, в духе общих для всех земель предприятий, и из них особенно в борьбе с инородцами, которая наиболее способствовала росту общенародного сознания, наконец, в христианстве и его учреждениях. Обособленность земель не могла устоять при наплыве таких сильных объединяющих элементов. Не вдаваясь в рассмотрение вопроса о племенном происхождении Руси, которую, как мы видели, летопись причисляет к варягам, нельзя, однако, не заметить, что многие данные заставляют признать за ней скорее славянское, чем германо-скандинавское происхождение, и что в ряду этих данных видное место занимает легкость, с какой в самое непродолжительное время – в течение почти одного столетия – на таком огромном пространстве Русское государство могло не только возникнуть, но и сложиться, произведя при этом существенные перемены в возникавшем политическом строе всего славянства. Ясно, что в лице Руси действовала родственная сила, поднявшаяся из среды самого славянства, с пониманием как его нужд и потребностей, определенных предшествовавшим ходом его жизни, так и ближайших средств их удовлетворения. Возникновение Русского государства тесно связано с освобождением славянских земель от зависимости и даннических отношений к сильным инородцам – варягам на севере, казарам на юге, и, так вероятно, ляхам на западе. По прямому смыслу летописного предания, у восточных славян в одно и то же время возникли два русских государства, два государственных центра (862 год): на севере – Новгород, к которому тяготели, кроме новгородских славян, полоцкие кривичи и колонизационное славянское население Поволжья (Ростов, Белоозеро) и нижней Оки (Муром); на юге – Киев. Первый центр возник после того как соединившееся население восстало на своих поработителей – варягов («изъгнаша варяги за море и не даша им дани») вследствие внутренних смут, поднявшихся после освобождения, когда явилось сознание необходимости поискать себе князя «иже бы володел нами и судил по праву» (Лавр., 8). Второй южнорусский центр образовался вследствие недовольства населения зависимостью от полукочевых казаров. Летопись говорит, что первые южнорусские князья (Аскольд и Дир) господствовали только над польской (полянской) землей, которая позднее действительно по преимуществу называлась Русью, Русской землей, но если принять в расчет – не говоря уже о свидетельствах мусульманских и византийских источников – наши известия об обширных предприятиях южной Руси на Византию, а также предания об Аскольдовых войнах с болгарами, печенегами, и о влиянии, какое имел в то время Киев на северо-западную Русь, не без вероятия можно допустить, что власть первых киевских князей распространялась гораздо шире, не ограничивалась одними полянами, и, если не могла распространяться на восток от Днепра, где господствовали Хазары, то утвердилась на западном берегу его над дреговичами и волынянами (дулебами)¹²⁷. Через двадцать лет после образования этих двух русских государств они сливаются в одно, причем северная Русь одержала верх над Русью южной, но значение центра во вновь возникшем государстве осталось за Киевом. При этом в состав его вошла обширная земля собственных кривичей, остававшаяся прежде независимой и от Новгорода, и от Киева. Затем область Руси увеличивалась на счет славянских земель почти с каждым годом. К 883 году летопись относит покорение древлян, в следующие два года было подчинено население восточного побережья Днепра – северяне (884 год) и радимичи, платившие до того дань казарам. К началу Х века (907 год) уже весь восточнославянский мир, за исключением улучей и вятичей, соединился под властью русских князей для общей исторической жизни, а к концу того же столетия не только были подчинены земли, остававшиеся еще непокоренными, но даже прекратились всякие стремления и попытки отдельных земель возвратить свою независимость. Исключение составляли только вятичи, окончательно подчинившиеся в последней четверти XI века. К эпохе введения христианства Русское государство, по крайней мере извне, географически, было уже сформировано.

Всматриваясь в ход образования его, нельзя не видеть, что присоединение к нему земель вообще не нарушало их целости¹²⁸. Земли подчинялись русским князьям в своих прежних рубежах или по соглашению, или после борьбы, которая велась также общими средствами всей земли. Исключение представляют улучи, и, может быть, тиверцы, разбившиеся, впрочем, не столько в борьбе с русскими князьями за независимость, сколько вследствие наплыва кочевых степняков, которые отодвинули их в земли соседних хорватов и дулебов. С такой же целостностью земли являются в попытках возвратить утраченную независимость в восстаниях против русских князей. Тем не менее новая государственная жизнь очень скоро обнаружила на них свое влияние и прежде всего в расширении значения городов, в которых установились центры управления князей или их посадников. Город гораздо сильнее тяготел над областью, когда в нем утвердился князь или его посадник с дружиной, чем в былое время, когда в нем сидел племенной князь в зависимости от старейшин и лучших людей, управлявших землей. Мало-помалу значение земли стушевалось, уступая место княжеской волости. Новые отношения произвели перемену и в географической терминологии. Старые племенные названия исчезали; исчезали даже некоторые названия земель, происшедшие, как можно думать, от старославянских городов, и имя центрального княжеского города делается выражением целой области, обозначает всю княжескую волость, которая к нему тянула. Начальная летопись представляет данные, по которым можно судить, как выходили постепенно из употребления старославянские земельные и племенные названия, заменяясь новыми – городскими. Ранее других исчезают дулебы (907 год) и улучи (922 год?); затем поляне и тиверцы в 944 году, со времени похода Игоря на греков (Лавр., с. 19); несколько долее держатся имена хорватов (до 992 года; там же, с. 52), словен (до 1018 года; там же, с. 62), северян (до 1024 года; север; там же, с. 64). Радимичи, кривичи, дреговичи, вятичи и, как кажется, древляне исчезают окончательно только в XII веке. Вместо этих старых названий являются города и горожане: Киев, кияне (кыяне, кыевские людие) для полян, Новгород и новгородцы (новгородьские людие) для словен. Вновь основанный княжеский город Володимер обозначает древнюю область дулебов. Туров стал обозначать землю дреговичей; Перемышль – землю хорватов; Смоленск и еще ранее Полоцк – кривичей. Отделившаяся еще ранее от дулебов часть червенской земли переменилась в Теребовльскую волость, впоследствии часть Галицкого княжения. Такое возвышение городов не могло, однако, уничтожить прежнего земельного деления, прежние рубежи. Напротив, они не только должны были послужить рубежами для новых городских или княжеских волостей, но, вместе с тем, как заведенные исстари и освященные временем, придавали им более устоя и прочности. В первое время расчленения Руси на уделы, когда благодаря малочисленности членов княжеского рода и обширности русской земли и княжеские волости могли быть обширны, в основание этого расчленения принималось прежнее земельное деление. Впоследствии, когда размножившиеся члены княжеского рода стали добиваться для себя особых волостей или уделов, причем началось дробление земель, это дробление встретило сильное противодействие в самих землях, в понятиях и интересах самого населения. Поэтому-то в тех княжеских усобицах, которые были вызваны не родовыми счетами и столкновениями, а территориальными вопросами, замечается деятельное участие населения. Такие усобицы тяжело отзывались на самом населении и имеют существенный интерес в историческом ходе древнерусской жизни и ее политического склада. Из них напомним здесь усобицу, возникнувшую за отчуждение от Червенско-Волынской земли Теребовльского княжения, за полоцкое Поднепровье и за Минскую волость кривичей, за Посемье. Но раздробление земель началось в самом конце эпохи, обнимаемой Начальной летописью, так что все известия ее о русской территории касаются княжеских волостей, когда они еще состояли из одной или нескольких старославянских земель, но всегда в их цельном составе. В этом обстоятельстве открывается возможность хоть приблизительно восстановить положение, пространство и пределы прежних славянских земель, определив положение княжеских волостей на основании Начальной летописи и принимая в соображение известия позднейшего времени XII–XV веков, которые имеют отношение к рассматриваемому вопросу и могут содействовать его уяснению. При этом нельзя оставлять без внимания и данные, представляемые топографической и хорографической номенклатурой, в которых, как мы видели, должны были сохраниться следы давнего распределения населения, хотя нельзя конечно, основываясь исключительно на них, делать заключения или выводы. Приступая к опыту такого труда, мы начнем с юго-западных расселений восточных славян – от Карпат и низовьев Дуная, в полости Днестра, Буга и нижнего Днепра.