Текст книги "Рождение гигантов"

Глава 8

Это состояние Ростик хорошо знал – и спать хочется так, что даже глаза болят, и твердо знаешь, что нельзя. Какая все-таки странная штука – сон, что-то при этом происходит такое, чего и словами не выразишь, вот и приходится бодрствовать. Некогда про такую боль в глазах говорили – «можно спички вставлять», это из студенческого фольклора, когда приходится добивать подготовку к экзамену в последнюю ночь, и веки, чтобы они не опускались, нужно подпирать спичками… Тот еще юмор, конечно, но с другой строны – откуда ему-то знать, он никогда студентом не был, может, так и должно быть?

В подвале было холодно или он просто замерз от не до конца еще установившейся весны? Или ветер какой-то бьет в незакрывающуюся дверь подвала… Хотя откуда в Полдневье ветер? Он просто ничего не соображает, отупел от бессонницы и чего-то, что запрещает ему спать. При этом нервы слегка «гуляют», как говорил отец, например, он отлично слышит, если кто-то подходит наверху к входу в его, ставший чуть ли не персональным, подвал… Черт, он даже не может понять, кто это?

Он завертелся на ложе из шкур, не тех, на которых лежал Гулливер, а собственных, которые ему постелила Ладушка. Шкур много, но почему-то все равно холодно. Он поднял голову и стал приглядываться, кто спускается по ступеням. Эх, если бы он был сейчас в теле Гулливера, ему бы и смотреть не пришлось, он бы сразу все понял.

Вошла Баяпошка, она тащила громоздкий поднос, уставленный снедью. Поставила его на специальные козлы, которые тут, в подвале, были устроены вместо стола. Грубые козлы, струганы топором, что обещает или избежать занозы, или наоборот – если уж занозишься, то так, что впору хирурга звать.

– Рост, – позвала девушка, – ты трое суток не ел. А я тебе гречневых блинчиков сделала и морса из кизила… Ты раньше любил.

Он все-таки вынужден был подняться и сесть на табуретку у стола, стараясь разобрать выражение ее лица в свете горевшей плошки. Она тут же подсела, от нее пахло свежестью и теплом, но это было чужое теперь тепло.

– Скоро все и случится, – пояснил он. – Мне нельзя уходить.

– Но поесть-то можно?

Да, он отупел больше, чем полагал в своей полудреме.

– Ты тоже почувствовала?

– Ничего я не чувствую… И наши тоже – ничего.

Это правда, с тем, как аймихо относятся к гигантам, этому вот новому приобретению человечества, придется разбираться особо. Что-то тут ему не нравилось, хотя он и не понимал что. Или он уже до того устал, что ему наплевать на все? Впрочем, тоже нет – не наплевать, тут что-то другое.

Ростик попробовал опять прислушаться к себе, как делал все эти последние… она сказала – три дня. Значит, три, она лучше знает. Это он не видит даже прямого солнца, а только отражение его в системе зеркал, которыми днем освещается подвал. И уже не способен отличить этот свет от факелов.

– Хочешь, я тебя обниму… просто за плечи? Тебе теплее станет.

Ее слова скользнули мимо его понимания. Хотя, при желании, он мог бы понять. Только зачем?.. Вернее, вдруг он понял, что ему некогда. Как тогда, с Гулливером, он делал что-то усилием своей воли, а может, и не совсем своей, хотя тогда – чьей же? Это было бы страшно, если бы Рост каким-то образом к этому не подготовился. Он даже поднажал, чтобы это происходило быстрее и определеннее, и лишь тогда осознал, что действительно боится. Странно, смерти боялся, многого, что выпало ему, тоже… опасался, но как-то контролировал страхи. А теперь – боится и почти ничего не может поделать.

Баяпошка повернулась к Гулливеру. Тот неожиданно перетек в новую позу, уже лежал, опершись на локоть огромной руки, и вглядывался во что-то… в углу, где ничего не было. Может, аглор? Но там не было невидимки, в этом Ростик был уверен. И тогда стало понятно, что гигант смотрит в себя.

Раздался треск, Росту и подсказывать не стоило, он знал – треснул автоклав. И от того, что должно было из него появиться, у него по телу прошла дрожь. Аймихоша тоже дрогнула, вернее, ответила его страху своим собственным. Оказывается, и в боязни можно поддерживать кого-то, а можно отстраниться.

Автоклав вдруг брызнул во все строны. Огромные, чуть не в несколько ладоней и толщиной в палец осколки рассыпались по подвалу. Некоторые, ударившись о стену, еще разок раскололись – такова была сила, которая расшвыряла их. Рост тут же скакнул вперед, чтобы увидеть, чего он так боялся.

Это было… что-то, очень похожее на динозавра. Такая же длинная челюсть, такие же выпуклые и не совсем привычные глаза, странный, как у крокодила, нос. И голова, уродливая, пупырчатая, даже в темноте отливающая слизистой зеленью, которая повернулась к нему.

А он стоял на расстоянии десятка шагов и пробовал понять, что и как это существо чувствует. Кажется, он даже выговорил:

– Еды…

Гулливер взрыкнул. Тогда, не совсем так, как обычно мыслит человек, а примерно в том режиме, когда его пытались оболванить чегетазуры, Ростик осознал, что динозавр размышляет – а нельзя ли вот это странное двуногое сожрать. И лишь Гулливер, который отчего-то все отлично понимал и даже пытался командовать, сумел запретить немедленную и, без сомнения, смертельную для Роста атаку динозавра.

А потом новое существо стало выбираться из автоклава, немного неуклюже, Ростик ожидал от него большей подвижности и скорости… И лишь после долгого сосредоточения Рост увидел, что динозавру мешают крылья. Это был птерозавр, а вовсе не дино… Или как там такое существо величают биологи?

Крылья здоровенной туши показались огромными. Они заняли почти половину подвала, хотя были еще слабыми, волочились по полу и даже не шумели, а плюхались, словно прямо тут неожиданно откуда-то высыпалась пара неводов рыбы. И пахли они протухшей рыбой.

– Помоги, – попросил Рост, неизвестно к кому обращаясь, то ли к Баяпошке, то ли к Гулливеру.

Но гигант и сам действовал толково. Не поднимаясь, он потянулся и перевернул на пол тот самый огромный чан с молдвуном, который Ростик еще вечером попросил поставить в подвале, хотя тогда и сам не был уверен, что до утра эта пища не протухнет. Молдвун мягко растекся по полу, птерозавр принялся хлебать его, словно жидкую кашу, обливаясь слюной. Гулливер так же осторожно, не привлекая к себе внимания, завернулся в свои шкуры и даже подтащил пару из них на грудь и ноги, чтобы получше замаскироваться. Ростик не знал, что ему и делать.

Он оглянулся, Баяпошка уже куда-то подевалась, скорее всего, выбралась в заводской двор, не выдержав присутствия этого зверя. Она испугалась гораздо сильнее, чем Ростик, и это было для нее правильно, он ее за это не осуждал. Только мельком пожалел, что и сам не может удрать.

Наевшись, птерозавр прикорнул в углу, подобрав под себя крылья. Ему было худо, но он уже не рассматривал все живое вокруг как возможную добычу. Ростик знал, что ему уходить из подвала нельзя, как и прежде. Почему-то был уверен, что только он способен обеспечить птерозавру относительное спокойствие, погасить вспышку возможной агрессии…

Должно быть, он все-таки тоже уснул, потому что, когда поднял голову, как ему показалось, через минуту после того, как крылатый новорожденный забился в уголок подвала, уже вовсю светило солнце. И наверху что-то происходило.

Снова, как и ночью, он не мог определить, кто это и зачем тут появился. И снова ждал. Кажется, его пребывание в Гулливере сыграло с ним плохую шутку: память о том, каково ему было в шкуре гиганта, кричала, что можно быть мощнее и сильнее, ярче и острее воспринимать мир. Стоп, попросил он, все-таки в том состоянии было слишком много животного, а нужно быть человеком.

В подвал спустились трое: Ким с Пестелем и один бакумур, тоже вроде бы знакомый, может, даже Черак… Нет, спустились пятеро, потому что на носилках лежал еще кто-то, да и дверной проем, освещенный, как прожектором, солнечным отражением, перекрыла… приглядевшись, Ростик понял, что это Лада. Она стояла, отчетливо ощущая атмосферу страха, которую ночью так явственно чувствовал Ростик. Она тоже немного боялась, вот только никуда, как Баяпошка, убегать не собиралась.

Рост подошел к носилкам, которые действительно волокли Черак с Микралом, его появление почему-то заставило Кима вздрогнуть. Пестель выглядел поспокойнее, его захлестывали волны любопытства, ему было не до боязни. Он и откинул одеяло… под которым оказалась Ева.

Она изменилась за те месяцы, что Ростик ее не видел, стала еще кошмарнее. Она просто лежала, почти как ребенок, а может, как умирающий ребенок. Пробовала поджать ноги к подбородку, но даже этого от слабости сделать не могла. Ростик присел, погладил ее все такие же, как в прошлом, великолепной красоты волосы – густые, длинные, небывалой рыжей расцветки. Они струились, словно в них сохранялась своя, не зависящая от тела жизнь. Где-то такое Ростик уже читал, когда еще интересовался романами.

– Ев, – позвал он, – остальное тебе придется сделать самой.

Оказывается, она смотрела на него в упор, но может быть, не видела, не хотела видеть. Она действительно умирала.

– Что? – ее запекшиеся губы даже это слово произнесли с трудом. Потом она решила поиграть в мужество, попробовала улыбнуться.

– Ты должна, – тон Ростика не понравился ему самому. Но у него не было выхода. – Подтащись к этой штуке, – он махнул в сторону птерозавра, – и заберись в него.

Она не понимала. Птерозавр вдруг тоже ожил, потряс почти просохшими, но все равно не очень чистыми крыльями, покрутил головой, снова увидел уже основательно протухший молдвун, неуклюже скакнул вперед, зарылся в него пастью, пытаясь теперь его не просто втягивать, а жевать. Или грызть.

– Ты должна, – попросил Ростик, отчетливо представляя, что ей сейчас предстояло. И сомневаясь, сумеет ли она.

Ева снова попробовала улыбнуться, подняла руку, сухую и горячечную, потрогала Ростика, и вдруг оперлась на него, он ее поддержал. Потом почти поднял, он и не думал, что сумеет это – ведь ослабел больше, чем от голода, и больно ему стало от этого усилия, а все равно поднялся. Она тоже уперлась одной ногой в пол и привстала.

Вторая нога пахла у нее ужасно. И болталась в штанине обычного, только чуть меньше мужского размера, офицерского галифе, которое в этом месте почти задубело от смеси сукровицы и гноя. Она спросила слабым голоском, едва прозвучавшим даже в гулком подвале:

– Вздумал старой подружкой накормить новую?

Они потащились к птерозавру, и Ким с Пестелем догадались – остались сзади. Ростик волок Еву, она пыталась ему помочь, но и вторая нога у нее почти не работала. Они доперлись до бока животины, которая вдруг перестала есть, и неловким, немного собачьим движением придвинулась к ним. Тогда Ростик стал Еву раздевать, усадив ее на пол из литого камня.

– Зачем? На что-то надеешься?.. – Ева обмякла, только и могла, что так вот нелепо шутить.

Рост сделал свое дело, еще раз посмотрел на культю, которая распухла, стала багрово-черной, причем эта чернота заливала уже весь низ живота Евы. Потом, поднатужившись, поднял ее и направил к «горбу» птерозавра, неожиданно даже для него, возникшему между крыльями, сразу за тем местом, где шея зверя переходила в махательные мускулы.

– Ползи, – попросил он. – Только ползи.

Ева ничего не понимала, ей было даже не очень страшно, она уже перестала обращать внимание на страх. Она подтянулась на руках, все-таки руки у нее были очень сильные, перехватила наросты над крыльями, Рост толкнул ее в ногу, она чуть зашипела от боли, но сделала еще одно движение… И вдруг ввертелась в тело птерозавра.

Это выглядело как обман зрения. Вот человек, пусть грязный от пота, боли и непрекращающегося гниения, вот зверь, которого и представить себе даже во сне невозможно… И вдруг оба совместились, и человек стал исчезать, уходить в тело птерозавра, растворяться в нем. Потом нарост стал больше и вдруг разом пропал. Ростик шагнул назад, но почему-то оступился и покатился по полу. Ким с Ладой тут же подхватили его, помогли подняться.

Втроем они уже отпрянули подальше, а огромная крылатая зверюга вдруг встряхнулась, словно курица под дождем, раскрылась, расправила крылья и вытянула шею. Ее чудовищная голова медленно повернулась к людям, потом в сторону Гулливера, который сидел на своих шкурах, потом она затопала, приволакивая крылья и почему-то хромая, к выходу из подвала.

Они пропустили птерозавра вперед, да у них и не было другой возможности. Эта зверюга сбивала на ходу все, что попадалось, даже пару зеркал опрокинула. Нужно впредь ставить их по-другому, подумал Ростик, а может, это Пестель высказался.

Во дворе птерозавр снова осмотрелся, поднял голову к солнцу, заорал, громко и неожиданно. И вдруг побежал. Все еще прихрамывая, но определенно набирая скорость. Куда, он же разобьется, подумал Ростик, не отрываясь от диковинного зрелища и в то же время отчего-то понимая, что за всем, что тут происходило, каким-то своим, внутренним зрением следит Гулливер. Зверь распахнул крылья, ударил ими… До противоположной стены заводы было едва ли больше сотни шагов, он определенно не мог взлететь на такой короткой дистанции… И все-таки взлетел.

Мягко, как показалось Росту, почти на месте вздернулся в воздух и сразу оказался так высоко, что перемахнул через забор, который ему мешал. Рост ощутил удар воздухом, обдавшим ему лицо, мокрое от пота. Только всплеск этот был дружественным, и конечно, это было дуновение надежды.

– Плохо она летает, – высказалась Лада.

– Она великолепна, – пробормотал Ростик, но его никто не услышал.

А птерозавр прошел над заводом, уже на высоте доброй сотни метров, мягко изогнув голову, рассматривая собравшихся внизу людей. А потом чуть не на месте развернулся и улетел на восток.

– Ева все еще стесняется своей… ущербности, – извинился за старую сослуживицу Ким.

– Научится, – раздался голос. Ростик повернулся, это была Баяпошка. Она не спускалась в подвал, рассматривала все откуда-то из безопасного места, лишь теперь подошла.

– Что теперь? – спросила Лада.

– Нужно ждать, – сказал Ростик и даже улыбнулся. Теперь он не боялся, у него получилось, он был в этом уверен.

Но радовался он зря. Два последующих дня его лихорадило, словно он чем-то заразился от Евы, и пришлось проваляться в кровати. Лишь к концу второго дня он выполз на стену завода и попытался понять, что делает в теле птерозавра Ева. Определить это, как он ни старался, не удалось. Зато удалось рассмотреть Лагерь пурпурных, который показался ему безлюдным, обветшалым, даже полуразрушенным. Когда он увел оттуда самых активных и потому опасных губисков, что-то с этим почти городом произошло, плохое и необратимое. Вот теперь новую проблему сыскал на свою шею, размышлял Рост, но не слишком долго, потому что скоро выключилось солнце.

Потом, когда он уже пришел в себя после всех мук, связанных с рождением птерозавра, пришлось снова ждать. И лишь под утро пятого дня он понял, что теперь, возможно, осталось недолго. Ростик выбрался с территории завода, едва солнышко стало прожаривать воздух. Даже забыл позавтракать, но решил, раз так получилось, сходить к ручью и напиться воды. Идти пришлось далеко, потому что вода у самого завода была мутной и отдавала чем-то железистым, пить такую воду не хотелось, Ростик даже удивился, как он хлебал эту жижу с Гулливером.

Завод с той точки, куда он пришел, виделся стоящим на округлом холме, одном из тех, что служили подошвой Олимпа. Осмотревшись, Рост проверил пистолет пурпурных на поясе. Тут уже вполне можно было нарваться на стаю обнаглевших гиеномедведей, а то и стать добычей каких-нибудь разведчиков из диких бакумуров. Они в последнее время, как он слышал, представляли немалую проблему даже для подвозчиков торфа в Боловск.

Он все-таки напился выше по склону, пользуясь случаем, как следует поплескался в воде, потом оделся и сел на пригорок, ожидая неизвестно чего. И дождался.

Над ним снова, резко и непривычно громко раздался крик, на этот раз уже не испуганный, напряженный, а ликующий, полный счастья и незлой, дружественной силы. Он поднял голову, закрыв глаза рукой, чтобы рассмотреть хоть что-нибудь. Нет, это было невозможно. Ева очень умело обманула его, зайдя в самый слепящий круг, который образовывало Солнце в зените. А потом по земле промчалась тень, и вдруг прямо в ручей плюхнулась огромная туша птерозавра. Зверь стал гораздо больше размерами и тут же принялся всасывать воду неуклюжей пастью… Как Ростику уже довелось видеть в ночь его рождения.

Мешок между крыльями раскрылся, и появилась Ева, словно бы из ниоткуда. Вот ведь, снова – не было ее, и вдруг она уже есть. Она попробовала на руках проползти по шее гигантского ящера с крыльями. Тот повернулся, глянул огромными, внушающими ужас глазами, но, видимо, теперь между ним и его наездницей существовало полное взаимопонимание. Потому что голова снова отвернулась, так и не сожрав слабого, увечного человечка, снова зарылась в воду, может быть, выискивая там вкусных рыб.

Рост подхватил Еву, стоя по пояс в воде, не обращая внимания на то, как холодные струи едва не сбивают его с ног. Она упала на него, как спелое яблоко, подержалась за шею, жарко усмехнувшись, как в любовной игре.

– Рост, нога заживает… – Она поцеловала его от полноты чувств. – И я чувствую, что может отрасти новая. Представляешь?

– И впрямь, так будет лучше, – Рост доволок ее до берега, посадил, голенькую, словно новорожденную, на чистый валун.

Ева растерла коленку, которая на сей раз выглядела совершенно здоровой, даже аппетитной, и рассмеялась, тряхнув головой. Только тогда Рост заметил, что у нее больше не было ее замечательной гривы. Она поймала его взгляд, провела по совершенно круглой голове.

– Ерунда, – определила она. – Это там, – она посмотрела вверх, прищурившись от солнечного света, – только мешает.

– Ты меня не путай, – попросил Ростик, – ты скажи, как эта штука…

– Эта штука, – Ева теперь ласково, почти влюбленно вглядывалась в птерозавра, который плескался в воде, растопыривая крылья и размахивая ими так, что воздух мял близкий к берегу ковыль, – умеет и не такое. Она… вообще – гениальная!

– Так это женщина? – спросил для верности Ростик, рассматривая резвящегося зверя.

– А как бы иначе я нашла с ней общий язык?

– Мы решили, что гиганты не имеют пола.

– Это неважно, – Ева тряхнула головой, словно ее великолепные волосы все еще были при ней. – Ты тогда сказал осенью, чтобы я ждала, вот теперь дождалась. Ты понимаешь? – Она потянулась к нему. – Понимаешь?!

Рост не ответил. После того как он побывал в теле Гулливера, что-то не позволило ему ответить. Он повернулся к тому месту, чуть восточнее Олимпа, где находился Перевал. Оттуда, еще почти невидимый на фоне дальней горной гряды, показался крейсер. Он шел низко, опустив нос, неуверенно рыская по курсу, словно пилот на нем был ранен или его вели двое вместо четырех летчиков.

Он отбрасывал на холмы неестественно четкую тень, и по этой тени можно было сказать, что скорость у боевой машины была не намного больше, чем у бегущего бегимлеси. Он тащился из последних сил, направляясь к заводу. Ева прикрыла лицо ладонью, тоже вгляделась.

– Что это? – Она помолчала и сама себе подсказала: – Что-то скверное, да?

Рост вытащил из подсумка ракету и пальнул ею в воздух. Чтобы на заводе ее увидели и прислали антиграв, потому что до завода быстро дотащить Еву он не мог. А ему уже полагалось быть там, он знал это наверняка.

Глава 9

Гулливер вел себя, как мальчишка. Иногда начинал плескаться в мелких для его роста, похожих на лужицы, водоемах, хотя если бы Гринев вздумал выбраться из него и опробовать эти прудики, ему наверняка пришлось бы плавать. А иногда гигант принимался гоняться за странными антилопами, с широкими, как у всех болотных обитателей, копытами, способными и твердо на земле стоять, и, растопырившись, как перепончатая лапа, не проваливаться в топкую грязь Водного мира. Антилоп этих, кстати сказать, Гулливер не очень любил кушать, съедал только круп и иногда потроха – печень, сердце и легкие, но это он так деликатесничал.

Росту стоило труда потребовать от него, чтобы он не убивал живность для забавы, не для еды, и чтобы он не трогал самок с детенышами. Гулливер этого не понимал, хотя тут, в необозримых пространствах, залитых самыми животворными болотцами и прудиками, да еще весной, да еще когда можно было и воду пить, словно кисель, с самой разнообразной молодью, голодать ему уж точно не приходилось.

Хотя нет, Ростик чувствовал его голод, но некая степень голодания для этого огромного тела была постоянной, необходимой, и потому с этим можно было не считаться. К тому же он попросту решил, что у Гулливера были какие-то нелады с ощущением насыщения, он мог съесть раза в два больше, чем ему бы полагалось, а этого следовало избегать. Гигант сердился, толчками в тонкое сознание Ростика посылая сигналы неудовольствия. Но почему следовало остерегаться этой сытости, Рост и сам не понимал, поэтому между ними, если честно, не все протекало гладко.

И все равно гигант его слушался, пробегал в день более сотни километров и при этом иногда даже шел вперед, на юг, когда Рост проваливался в необходимый ему сон.

За свои подвиги гигант требовал поощрения, поэтому Ростик старательно учился радоваться, когда он грыз, допустим, ту же антилопу или ловил небольших крокодильчиков, у которых оказались удивительно вкусные хвосты, или нацеживал в пасти рыбную молодь сквозь зубы, словно кит. Правда, и Гулливер не слишком оскорблял вкусовые ощущения Роста, например, когда он грыз крокодильчиков, во рту у человека явственно наблюдался вкус жареной трески, с ее тонким ароматом рыбьего жирка, а когда они питались травой, то возникало ощущение свежежареной картошки.

Они шли через Водный мир, через те самые топи, в которые ни один человек не решился бы сунуться, в которых даже хорошо снаряженный путешественник погиб бы, вероятно, за несколько суток. Потому что между торфяными полями и вздымающимися порой островами, а иногда и под ними, находились необъятные, иногда очень глубокие по полдневным меркам полости с темной водой, в которые запросто можно было угодить.

Только необыкновенное чутье Гулливера, его умение ориентироваться в любых обстоятельствах позволяли не проваливаться в бездонную трясину и пробираться даже там, где, как Росту казалось, продвигаться вперед было немыслимо. Должно быть, потому, что гигант каким-то образом сам, без помощи Роста, научился, распластавшись, переползать через опасные участки. Сначала-то Рост трепетал в полном смысле от этих его выходок, но потом привык. Тем более что Гулливер ни разу не ошибся. Его координация, присутствие духа и постоянно испытываемое удовольствие от всего, что их окружало, не раз выручали и позволяли уверенно продвигаться на юг.

Иногда, отвлекаясь от ощущений Гулливера, едва ли не с трудом, словно это происходило с ним давным-давно, а не считаные дни назад, Ростик вспоминал, как на Алюминиевый завод прилетел Израилев. Он тогда принес действительно нерадостные известия.

Два десятка крейсеров, которые Боловск выслал для защиты корабля, стоящего, как в ловушке, в горном озере, потерпели от пауков, в общем-то, поражение.

Как они ни бомбили скопление лодок и плотов комши, как ни пробовали огнем сверху перебить восьминогих чудовищ, ничего у них не вышло. Хотя цех взрывчатки, устроенный на заводе, работал круглосуточно, и крейсерство вымотало уже все экипажи, даже те, которые были составлены почти целиком из пурпурных. Пауков было слишком много, и они оказались очень живучими. К тому же они выработали отличную тактику при налетах черных крейсеров, не совсем точно, но вполне эффективно используя массированный огонь из своих ружей по антигравитационным блинам, что позволяло им не только отгонять боевые машины человечества, но и привело уже к гибели двух треугольников. А еще три оказались в таком плачевном виде, что их для ремонта никто не решался даже в Боловск перегонять.

Поэтому, подумав с Евой на пару, Рост и забрался в Гулливера, который ему заметно обрадовался, и отправился через весь континент на помощь кораблю, как и Ева, вечером того же дня, когда они получили это известие, улетела в своем птерозавре предположительно в том же направлении. Первые дни своего похода Ростик пытался ее выискать, но потом отказался от желания непременно увидеть ее, реющую в поднебесье. Все равно у него ничего из этого не выходило, а переход по болотам требовал постоянного внимания и собранности.

Путь Ростик выбрал немного наискось, не к реке, которая пробила свой проход в южной горной гряде, а в обход, сильно забирая к западу, к лесу южных дваров, где он когда-то разведывал с Ладой дорогу для каравана пурпурных. Почему-то этот путь казался ему более безопасным, и еще он надеялся разобраться в особенностях тех мест, например, в разворачивании пространства.

Но с этой загадкой он не справился, потому что даже с изощренным и высокоточным чутьем Гулливера никаких ненормальностей не обнаружил, зато, когда вышел на плато у подножия южных гор, они славно попировали. Пищи, с точки зрения гиганта, тут было едва ли не больше, чем в Водном мире, и хотя она отличалась большей прытью, Гулливера это только позабавило. Загоняя очередное стадо зверей, смахивающих на южноамериканских бизонов, он на бегу выбирал самых аппетитных, и лишь потом на рывке догонял этих явно не медлительных тварей.

В общем, это было странное путешествие. Гигант был и носителем хрупкого человечка, и его подчиненным, и его воспитателем, включив его в себя таким образом, что даже во сне Ростик не слишком-то понимал, где его чувства и мысли перетекают в ощущения и впечатления того сгустка энергии и силы, каким был Гулливер. Иногда ему, чтобы окончательно не заблудиться в этих дебрях, приходилось даже вспоминать что-то сугубо человеческое, например, таблицу перевода двадцатичетырехчасовой шкалы времени в двадцатичасовую, некогда предложенную Перегудой для Полдневья. Ту самую таблицу, которую он пытался выучить уже много лет и с которой у него случались самые дикие ошибки и просчеты.

На плато, которое предшествовало озеру, он повстречал наконец Еву в птерозавре. Она объявилась ночью, каким-то чудом разглядев, как Гулливер уютно сидит на верхушке холма, заросшего сухим кустарником. Она спикировала и заорала, да так, что даже ее прежние «заводские» вопли показались мирными и мелодичными.

Рост проснулся сразу, Гулливер, изрядно насытившийся предыдущим вечером, поднялся лишь после того, как человек заставил его принять вертикальное положение. А Рост уже подстраивался к его умению видеть в темноте. И тут случилась совсем уж невероятная вещь, Ева без малейшего труда заговорила с ним, причем не образами или ощущениями, как Рост привык общаться с Гулливером, а словами, которые можно было даже записать.

– Почему так долго? Вы шли недели две, если правильно посчитать.

– Мы не долго, мы спешили.

Ева подлетела ближе, и в сознании Роста снова прозвучало:

– Я тут сражаюсь, как ведьма, а помощи… – Дальше шло что-то неразборчивое, возможно, прекрасная дева ругалась.

Рост направил Гулливера к озеру, которое сильно пахло водой, хотя еще находилось в сотне километров, примерно в двух третях суточного перехода. Попутно он пробовал было раздумывать над их возможностью переговариваться, и при этом возникали самые неожиданные догадки. В любом случае решать эту задачку требовалось не на ходу.

– Докладывай, – потребовал Ростик.

– Их много. И я думаю… – дальше снова было не вполне ясно.

Но ее предложение Рост понял – она хотела, чтобы он вышел на край плато, но не спускался к озеру, потому что там его определенно бы встретили комши. И еще, там она собиралась ему что-то показать. Немного не к месту Ростик спросил:

– Ты чего такая раздраженная?

– А ты тугодум, оказывается… – Опять что-то невнятное. – Я тебя уже неделю вызываю.

На этом связь между ними оборвалась. Вернее, ее речь уплыла, как в радио уходит нужная волна… Лишь в конце поступил какой-то резковатый сигнал.

Рост принялся его анализировать, мобилизовав все те приемы, которым его научили аймихо и которым научился в плену у чегетазуров. И вдруг понял, что набрел на два слова, которые, несомненно, прозвучали в этом уплывающем сигнале… Что-то вроде – «кислородная жизнь».

Разумеется, там было что-то еще, трудное для понимания, нечеловеческое, не свойственное его разуму. Ладно, решил он для себя, запомним хотя бы это, потом можно будет поинтересоваться у Пестеля, что бы это значило.

Когда до озера осталось километров тридцать, он побежал, а потом, когда уже мог осматривать с высоты нагорья все плато с озером, пригнулся, отдышался и скользнул между высокими, похожими на гигантские грибы, каменными столбами. Тут он удобненько залег, ожидая… Хотя ему и самому было непонятно, чего он ждал. Над ним в темном небе снова появилась Ева с птерозавром.

– Охотился на медуз?

И как она поняла, что он из любопытства сделал изрядный крюк? Но честность требовала признать, что медуз он не встретил.

– Пока не на них, просто местную живность ловил.

Внезапно она спросила:

– Ты все хорошо видишь?

А Рост и не успел ответить, как она вдруг… Она почти сложила крылья, вернее, придала им стреловидную форму, как у реактивного истребителя, и понеслась вниз, едва ли не отвесно. У самой земли, чтобы погасить скорость, она их все-таки раскинула, но все равно удар ее обо что-то прозвучал сильно. Даже не прислушиваясь, Рост различил в сыром воздухе тугой хлопок и скрежет… Она уже тяжело поднималась, вознося добычу. Это оказался паук, которого Ева держала за панцирь. Комши пытался вырваться, но анатомическое строение ног не позволяло ему достать птерозавра.

Поднялась она не слишком высоко, всего-то метров на сорок-шестьдесят, а потом, выйдя на какую-то плавную дугу, выпустила его. Он пролетел эти несколько десятков метров так быстро, что не успел даже перевернуться на спину… И лишь тогда, скорее общим ощущением Гулливера, чем сознанием, Ростик понял, что комши хотел этого, чтобы вынести и направить вверх ружье, которое удерживал в нижних, подбрюшных лапах, и все-таки выстрелить в летуна, вылетевшего из тьмы. Но не успел.

Удар о камни показался даже более громким, чем скрежет когтей птерозавра о его панцирь во время Евиной атаки. И все… Каждому было понятно, что с этим восьминогим все кончено. Это разбудило других пауков. Снизу в воздух ударило несколько показавшихся очень яркими световых линий, но ни одна из них даже близко не прошла около птерозавра. Ева уже благоразумно сменила направление полета по старинной, еще на Земле опробованной тактике противозенитного уклонения.