Текст книги "Высший пилотаж киллера"

Глава 4

Я проснулся в незнакомой постели, и сначала мне это очень понравилось – мягко, уютно, удобно. Потом мной почему-то овладела паника. Я сунул руку под соседнюю подушку, «пушки» там не было, тогда я все равно скатился с кровати, вдруг успею закрыться…

Потом я все вспомнил. Все мои «пушки», и «узи» тоже, висели на спинке очень красивого стула с резной дубовой спинкой. Еще на столе были разложены причиндалы для смазки и чуть не полста коробок разных патронов.

Не спуская глаз с патронов, я поднялся на ноги. Все было правильно, патроны были на месте, я был на месте, я собирался их в кого-то выпулить, и кто-то скоро умрет. Подумать только, я еще не начал ходить в церковь, только пробовал украдкой креститься на колокольни, и вдруг – собираюсь холодно и с наибольшей эффективностью замочить, может быть, даже не одного, а нескольких людей, которые об этом не подозревают.

Да, скорее всего сразу до виновника всех этих событий не добраться, придется сначала пройти его окружение, телохранителей, горилл, попок… К тому же работать придется в образе и одному. А это значит, что ментов для ареста не вызовешь, оперативникам задержание не сдашь, все – сам.

Но пока следовало начать, как говорят англичане – первые вещи сначала. Я успокоил дыхание и попытался выровнять пульс. Потом сходил в душ.

Душ был великолепный, с такой сантехникой, что я просто не видел ничего подобного даже в западных фильмах. Потом неторопливо оделся.

Вообще-то я собирался сначала посидеть с документами, которые мне вчера поздно вечером забросил курьер, а это значило, что можно пожить в тренировочном. Это было особенно приятно потому, что, как я видел в свое окошко, выходящее, естественно, в наш крохотный внутренний дворик, в котором, как я и предсказывал, стояла теперь, помимо двух хозяйских машин, моя темно-серая «Волга», – итак, я видел, на улице бушевала метелица. Этакая ласковая, январская, московская метелица, с крупными хлопьями снега под одиноким фонарем, со свежим, очень мягким снегом на подоконнике, с ранними, изумительными по глубине тона сумерками, густеющими над этими старомодными крышами.

Потом я увидел, как Анатолич вышел во двор, зачем-то подышал на руки, посмотрел на небо, достал, как фокусник, из-за двери лопату для снега и стал прокладывать первую, узенькую еще тропинку к воротам. Правильно, первый проход для возможных гостей, мало ли кто теперь пожалует. Когда поселился этот чужак, то есть я.

Я не сомневался, что он видел свет в моем окне, и гадал, что я буду делать. И удастся ли мне сделать хоть что-то. Кстати, мог он что-нибудь знать? Нет, вряд ли. Я убрал постель и потащился на кухню. Там уже весело полыхали газовые плиты. При виде их я сразу понял, почему вчера нам так быстро подали совершенно свежий кофе.

Воеводина посмотрела на меня смеющимися глазами. Я не знал, что ее развеселило, но это сразу же наладило доверительный контакт. Она подала мне большой заварочный чайник и в особую вазочку положила кучу печенья, от которого я едва сумел отказаться – настолько оно было аппетитным.

Потом, предупредив, что могу и не выйти к завтраку в девять, который теперь мне полагается есть вместе с хозяйкой, я поднялся наверх. После третьей чашки чаю я почувствовал, что еще и не начинал жить по-настоящему, а следовательно, пора было браться за работу.

Материалов о смерти Вероники Аверьяновны Ветлинской, которой на момент смерти было 25 полных лет, было не очень много. Ее нашли два года назад, в один из последних дней зимних каникул мальчишки, которые чистили лед Борисовских прудов под каток. Она плавала в темной стылой воде лицом вверх.

Опознание прошло довольно уверенно, потому что сохранилась меховая курточка, зубная карта и кольцо. Конечно, палец распух, но к кольцу это отношения не имело. Скорее, наоборот, подделывать нательные украшения на утопленниках настолько неприятно, что даже матерые мочилы на это не идут.

К моменту, когда следствие зашло в тупик, Аркадия, которая и тогда очень недурно получала, наняла частного сыщика. Стерх, Никита Николаич. Лицензия номер… Так, это тоже неинтересно. Но адрес я все-таки запомнил.

Этот Стерх – кстати, очень редкая фамилия – выяснил одного знакомого Веточки, таково было всеобщее прозвище покойной еще с детских времен. Жалымник, какой-то слесарь в каком-то ремонтном кооперативе, как я понял из докладной Стерха, – балаболка, бабник и прохиндей. Впрочем, может, Жалымник был нужен Веточке не для постели.

Я представил себе Аркадию, решил, что Веточка должна чем-то походить на нее. И рядом какой-то Жалымник? Нет, они не вязались. Каким бы он ни был красавцем, он ей не подходил. Или он был глубже, чем казался? Тогда насколько плоским был Стерх, если не почувствовал этого? В этом предстояло разобраться.

Работала Веточка в каком-то агентстве, которое носило длинное иностранное название – «Интернэшнл» Бизнес Рисерч энд Информэшнл Адженси. Сокращенно – ИБРИА. Впрочем, Стерх где-то назвал эту шарашку Прилипалой, и я подивился его проницательности. В самом деле, любое агентство нуждается в постоянных клиентах, и это прозвище отмечало, что в ИБРИА работают ребятки, которые не выпускают живым ни одного из возможных клиентов…

Плохо я пошутил – живым не выпускают. Это я зря.

Так, теперь фотографии. Вечно я забываю про них. Но если вспоминаю, то говорю себе, что у меня такая привычка – рассматривать лица в конце. Дело в том, что я действительно не очень верю лицам. Раньше верил, теперь – нет. После той пластической операции, которую сделала моя Галя, когда мы оказались в Греции.

И хирург там был самый что ни на есть заштатный, и делали все по западным меркам второпях, хоть и дорого, и ситуация была против нас… Но когда я посмотрел на Галю после того, как с нее сняли последние бинты, мне стало ясно – фотографии как документа больше не существует.

Но делать нечего, нужно было смотреть. Я и стал смотреть.

Веточка, большеглазая, очень милая, может, даже и неглупая. Немного похожа на Аркадию, но мягче, женственнее, как-то больше раскрыта миру и людям. Очень приятная девица.

Жалымник – прилизанный, совершенно правильный и никакой. Такие в лагере становятся либо стукачами, либо шестерят перед каждым, кто не побоится надавать ему по носу. И на уголовном фото у него был бы вид никакого, вот только… Нет, все зависело от того, в каких руках он окажется. Если попадет к нормальным мужикам, может статься, выкарабкается. А если завертит его какая-нибудь сложившаяся кодла – пиши пропало. Может цапнуть, и с неоправданной жестокостью, потому что редко ему удается цапнуть, все больше исподтишка, и уже слабеющего противника. Ну и, конечно, нет и речи о том, что он может кому-то помочь. Нет, такой совсем не вязался рядом с Веточкой.

И работа у нее интеллигентная, мозгов требует, а не просто широкой задницы. Агентство все-таки, если не ошибаюсь, должно крутиться, а не мух ловить. Особенно тут, в Москве. Особенно если оно – Интернэшнл, а не просто местечковая крыша для кучки бездельников. Иначе они, наверное, уже давно развалились бы. А может, уже и развалились. Два года для наших нынешних коммерсантов – срок немалый.

Вообще-то у меня отношение к агентствам довольно сложное. Было у меня одно агентство в жизни, уж не чаял как свою Галю вытащить. Ну, ладно, теперь карты сданы другие, Галя сидит далеко, и голова у меня на плечах поумнее стала, и сам я теперь не просто Терминатор, а фальшивка на сто процентов, так что, может быть, и уцелею.

Я закрыл папку, достал свое сотовое чудо и позвонил этому самому Стерху. Он был на месте, обещал подождать, никуда не деваться. Но предупредил, чтобы я не очень задерживался. Я отказался от завтрака и пошел вниз. «Пушку» на этот раз я взял только одну.

Глава 5

Никита Николаич Стерх жил в довольно уютном и, вероятно, тихом районе, на краю Тимирязевского леса, неподалеку от опытных полей Сельскохозяйственной академии.

Жить в этом районе, без сомнения, очень приятно. Я поставил свою машину на импровизированную стоянку, устроенную, как всегда бывает в Москве, прямо на газоне, и поднялся на девятый этаж. Лифт был так изрисован сексуальными призывами и лозунгами, что возникало сомнение в нравственности целого дома разом. Но по выходе из лифта никто на меня не бросился, никто не пытался изнасиловать, и я благополучно позвонил в дверь с рифлеными стеклами, отгораживающими от клетки узкий, как лесная тропа, холл, заставленный разным скарбом.

Дверь открыла девушка с изумрудными волосами, очень веселыми глазами и совершенно изумительной формой рук. Она улыбнулась и показала куда-то вглубь.

– Вика? – позвал изнутри мужской голос.

– Он пришел, – безапелляционно отозвалась девушка и добавила: – Входите, раздевайтесь.

– Почему вы решили, что я – это я?

– Прямая спина, накачанные ноги – много тренируетесь. А привычка не застегивать верхнюю часть куртки говорит о «пушке».

– Вы всех клиентов так огорошиваете? – спросил я. – Прямо по шерлок-холмсовски?

– Я никого не огорошиваю, я говорю о том, что вижу перед собой.

Да, нынешние секретарши частных детективных контор за словом в карман не лезли. Я прошел в комнату, раздевшись, как мне было велено.

Девушка, к сожалению, удалилась в другую комнату, а я увидел перед собой Стерха.

Это был довольно печальный, как спаниель, уже заметно полнеющий человек с очень мягкими, я бы сказал, вкрадчивыми манерами. Но за всем этим мягким шармом угадывалась железная воля. И он, как я сразу понял по его глазам, очень много повидал. Если бы мне хоть раз дано было выбирать, я бы, возможно, взял его в напарники.

Он указал на кожаное кресло с высокой спинкой. Оно оказалось довольно удобным. Я попрыгал, стараясь получше распробовать его своим задом.

– В последнее время довольно много приходит женщин, – Стерх чуть улыбнулся. – Приходится раскошеливаться на комфорт.

– Окупается?

– Не знаю. – Он вздохнул. – Деньгами занимается Вика, я даже не помню, когда видел какой-то счет.

– Ну, значит, все в порядке. Иначе она бы давно уже высказала свое мнение.

– Вы тоже заметили? – он хмыкнул, как человек, который оказался прав. – Да, она понукает меня, когда дело плохо. Хотя… собственно, она понукает меня все время.

Он с отвращением посмотрел на кипу документов, занявшую половину его стола.

– Не нравится писанина?

– А кому понравится? Это дело о вымогательстве за украденного элитного кота-производителя. Вы когда-нибудь о таком слыхали?

– На то вы и частник. – А потом я не выдержал и добавил: – С удовольствием занялся бы делом о вымогательстве за кота. Велика сумма? – Три тысячи гринов, – хмуро ответил Стерх. Похоже, настроение у него поползло вниз.

– Немало. Коты так дорого стоят?

– Сам не очень понимаю. То ли вымирающая порода, то ли, наоборот, только входит в моду. – Он понял, что мы теряем время. – Так что у вас?

Он закурил. Терпеть не могу людей, которые курят на рабочем месте. Но Стерх курил трубку, и это отчасти примиряло.

– Я ищу Жалымника, – напомнил я. – Мне нужно с ним поговорить.

– Странно, что вы пришли ко мне, – ответил он, – я же, кажется, давал Аркадии его рабочий телефон. – Не повышая голоса, он попросил: – Вика, прелесть моя, принеси папку на Веточку Ветлинскую.

Из соседней комнаты не донеслось ни звука. Но Стерха это не остановило. Он принялся думать.

– Странно, что дело это снова всплыло. И странно, что вы им занимаетесь.

Тут я вспомнил, что должен быть в образе. Я представил, как должен был войти Терминатор в контору частного сыча, но было уже поздно. Поэтому оставалось одно – играть уголовника, который пытается закосить под умного лепилу.

Но, в общем, косить не пришлось. Едва в комнату вошла Вика с тоненьким скоросшивателем в руках, я вспомнил, что Стерх должен знать, откуда я, ведь ему, кажется, звонил Основной. Как удачно, что я не принялся импровизировать. Но до какой же степени я потерял хватку, если не соображаю даже, кто я в настоящую минуту.

Я взял папку.

– Вы давно знаете Розгедина?

– Я пару раз работал на вашу «крышу». Дела интересные, только платят у вас хреново.

Так, значит, агент. Ну что же, тогда многое совсем просто.

– Эту папку я беру с собой.

– Нет.

– Что?

– Вы можете посмотреть ее здесь. И все.

Так, значит, очень хороший агент, с правом голоса.

Я снова сел в кресло и посмотрел. Оказалось, что менты нарыли только половину материала на гибель Веточки. Все, что не касалось экспертных заключений, сделал вот этот хмырь с очень мягкими манерами. Но телефон Жалымника там действительно был. Я запомнил его, воспользовавшись старыми мнемоническими правилами для запоминания телефонных цифр, которыми мне продолбили плешь на учебе и регулярных переподготовках.

Я вернул папку и пожалел, что был, кажется, резок с этим парнем. Но, с другой стороны, получилось даже неплохо. Я теперь знаю, как он говорит с теми, кто приходит его поднанять с той стороны фронта.

– Если не считать телефона, у нас документы не хуже. – Я посмотрел на него, он на меня. – А что можешь сказать на словах?

– Жалымник, я видел его пару раз, был нормальным слесарем. Недалекий, в меру тупой. Но последние ветры сбили его с панталыку. Он решил, что все можно. Для начала, как почти все они, он запил. Потом стал подличать. Потом разбогател, и боюсь, стал подличать еще больше.

– Ну, ты прямо как его родная мать.

– Я случайно поинтересовался полгода назад о нем у нашего общего знакомого. Это не имело никакого отношения к нынешнему делу, но парень был неглуп и многое видел правильно.

– Видел?

– Сейчас он уехал. Кажется, в Канаду. Все, кто что-то действительно умеет, уезжают. Этим… – он помолчал, глядя в окно, – больше никто не верит и не будут верить уже никогда.

– Так. А что значит – разбогател? По каким стандартам разбогател? По твоим, моим или по…

– У него черная, как смоль, «Ауди». Это по любым московским стандартам немало.

Да, пожалуй. Но мне был интересен этот Стерх, и я спросил:

– Ну а что это значит – черная, как смоль, «Ауди»?

– Это значит, что он вступил в банду, или в какую-то братву, или просто влился в некую коммерческую структуру, которая ничего криминального вроде бы и не совершает, но в расчете на будущее платит так, что может взять у человека все – жизнь, имя, свободу. Я ясно излагаю?

– Ты знаешь конкретно или просто домысливаешь?

– Я знаю, как это происходит.

Я подумал, пытаясь представить себе то лицо, которое еще не успел забыть по фотографии, и черную «Ауди».

– Почему такое большое значение ты придаешь цвету его машины?

– Черные машины обычно не гонят сюда, если нет спецзаказа. А если есть спецзаказ, значит, как правило, машину приходится угонять специально, а не покупать у старьевщика. А это дорого, раза в два дороже обычной иномарки в дешевых перегонных конторах.

– Это опять твои домыслы?

– Разумеется.

Он мне так понравился, что я тут же решил: когда меня выгонят или я смогу сам избавиться от хомута Основного, устроиться к нему работать хоть обычным курьером.

– Ты не любишь коммерсантов? У тебя все время сквозит этакое пренебрежение к ним?

Он развел руками.

– Все, что ты тут видишь, – частная коммерческая структура. Но я работаю, леплю свой кусок хлеба. А половина – шарапники. И их я любить не могу. – Он печально улыбнулся и пояснил, если я еще не понял: – Дармоеды.

Я встал и пошел, но у двери остановился. Да, он был интересен, вот только я бы с ним все-таки слишком близко не сходился. И без того слишком много знает.

– Слушай, ты со всеми так откровенен?

– Нет, я вообще не откровенен. Я просто честно отрабатываю тот чек, который в твое ведомство Вика перешлет сегодня еще до обеда.

– Даже так?

Я пошел к вешалке одеваться. Чуда с изумрудными волосами не было. Вероятно, она выписывала чек на имя Шефа.

Он мне очень понравился. Мне давно так никто не нравился. Это меня немного даже стало беспокоить. И особенно понравилось то, что он в конце концов все-таки соврал. Это было так по-человечески, так дилетантски. Хотя сыграно все было очень убедительно.

Если бы он в начале разговора не признался, что даже не смотрит на свои счета, я бы, не исключено, поверил, что он действительно работает только за деньги.

Глава 6

Из машины я позвонил Жалымнику на работу. Только после тридцатого звонка, когда я решил было, что придется тащиться в этот кооператив собственной персоной и лишний раз светиться перед очень внимательными и ничего не забывающими людьми, кто-то поднял трубку.

Человек этот с усилием осознал, что спрашивают о ком-то, кто у них работал раньше, и хриплым, трубным голосом стал звать приятеля. Наконец появился второй, который умел мыслить в соответствии с задаваемыми вопросами.

Да, Жалымник тут работал, но теперь не работает. Во-первых, уволился по собственному желанию, а во-вторых, какое мне дело? Дело, как я сказал, довольно серьезное, поэтому все-таки хотелось бы узнать, как его разыскать. Тогда, поднатужившись, второй голос ответил, что по телефону таких сведений они дать не могут. Как будто, появившись там, я что-то резко изменю. Ну да ладно.

Я еще спросил, как давно он не работает, голос ответил, что полгода, и положил трубку. Каким бы ни был он способным, но первым класть трубку он научился с детства, и это было необратимо. В большинстве случаев в России вообще можно спрашивать только один раз – как только тебе ответили, тут же бросают трубку, как будто не в силах человеческих ответить на второй вопрос, или каждое слово необходимо оплачивать, или вообще ответы – невыносимая пытка, и каждый ее миг приходится терпеть, стиснув зубы.

Я аккуратно вписал в свою записную бывший рабочий телефон Жалымника, а потом позвонил Шефу. Он был спокоен, то есть с ним можно было даже поговорить. Но я не очень знал, какие вопросы можно задать, а какие пока преждевременны. Но начал со Стерха.

– Шеф, Стерх – это серьезно?

– Не знаю точно, не знаю даже, в каком он сегодня состоянии, но Основной как-то сказал, что тройкой дел, которые он распутал, мог бы гордиться даже наш отдел.

М-да, красноречиво, афористично, как почти все у Основного. И довольно неконкретно. Я еще раз попытался представить себе сидящего за рабочим столом ухмыляющегося, героического Стерха, и у меня не получилось. Получилось, что он все равно должен быть очень грустным.

– А оплачивать его счет ты собираешься?

– Не зная сумму, не могу сказать, что со мной сделают в бухгалтерии, но, по-моему, оплатить придется.

Вот это уже лучше. Так, продолжаем разговор.

– А вообще-то, на него полагаться можно?

– Если он будет уверен, что он работает на законную сторону, если у него не будет сомнений, что его не подставляют, если он будет знать всю операцию или большую ее часть, он вполне может оказать довольно действенную помощь.

– Идем дальше, я звонил на работу к Жалымнику.

– На какую работу?

Я рассказал все, что знал. Шеф изумился, что такая важная информация не нашла отражения в общей папке, которую они переслали мне вечером, а потом вдруг стал чем-то щелкать. Я понял, что он записывает на магнитофон, чтобы потом ввести новые данные в дело. Очень мне это не понравилось. У меня аллергия к некоторым звукам, например, к щелчкам в трубке. Работу автомата Калашникова я переношу не в пример лучше – привык, наверное.

– Хорошо, если у них есть нормальный учет сотрудников, а я думаю, что есть, то очень скоро ты получишь его адрес, – подытожил эту часть разговора мой командир. – Что еще?

И вот тут я сделал ошибку. Я решил поерничать, забыв, что с руководством это возбраняется. Но, как бывает и с лучшими из нас, переоценил себя. Работаю все один да один, вот и захотелось обсудить вполне профессиональные проблемки.

– Шеф, никак не возьму в толк, сколько патронов с собой таскать? Одну коробку или больше?

Он хранил молчание добрых три секунды, для его реакции – равносильно молчаливому осуждению.

– Ты говоришь о револьвере?

Пай-мальчик Шеф всегда очень серьезно относится к оружию. Нет, правда, в этом что-то есть. Другие такие же лопушки-компьютерщики любят поиграть с ним, называют небрежными или жаргонными словечками, а у Шефа этого никогда не было. Он очень серьезно относился к любым «пушкам», и как-то сразу становилось ясно, что он очень хорошо знает, как эти машинки работают.

– Да, о своем…

– Ты взял только один «ствол»?

– Вообще-то…

– И, по-моему, даже не подумал о бронежилете?

Я сдался. Перед лицом такой сокрушительной проницательности я был бессилен.

– Верно.

– Слушай приказ. При первой возможности ты несешься домой… На базу. Подгоняешь вторую кобуру и поддеваешь жилет. Понял?

Ну, со второй кобурой он махнул, мне же не с полком воевать, а… Собственно, я еще не знал, с кем мне воевать. Но теперь жилет придется таскать.

Я не заметил, что молчание длится чуть дольше, чем мог вынести Шеф.

– Не слышу ответа.

– Есть, Шеф.

Но он уже мне не верил.

– Повторить приказ.

Я повторил и закрыл свою коробочку.