Текст книги "Высший пилотаж киллера"

Глава 16

Но спал я недолго. Мне показалось, и глаз не успел сомкнуть, как меня уже будил Воеводин. В голосе его звучала паника, в далеко отставленной руке он держал помповый «ремингтон». Я как его увидел, так сразу выбросил вперед руку с «пушкой», но потом понял, кто тут стоит, и, прежде чем что-то спросить, вежливо так попросил:

– Анатолич, мать твою за ногу, никогда больше, слышишь, не буди меня с «пушкой» в руке! Я ведь психованный, мог и выстрелить!

Он тут же отошел в дальний угол, даже поставил «пушку» на пол, прикладом вниз, но потом все-таки схватил ее. Когда он заговорил, в голосе его звучала паника.

– Там двое или больше, по крыше прошли на нашу территорию.

– Что делают?

– Не знаю. Как сигнал сработал, я врубил монитор, но ничего не понял и побежал к тебе.

– Ментов вызвал?

– У меня автоматическая вызывалка, я ее включил, но что из этого будет?..

Я накинул бронежилет, штаны, куртку, зимние сапоги и взял свой «ягуар». В карман сунул коробку с патронами. Конечно, для двоих будет достаточно и того, что есть в барабане, но если они упорные и вооруженные, а у меня было подозрение, что они именно такие, потому что это должны быть те же ребята, которых я вчера вечером уже видел и которые мне синяк во всю грудь поставили, то патроны обязательно потребуются.

Мы шли легко, Воеводин успокоился, дышал нормально. Ему только одному было страшно, а сейчас все в норме. И хотя на него можно было, по-видимому, положиться, я сказал:

– Ты не стреляй, понял? Только если они меня зацепят и я сам за себя не смогу постоять. Но это вряд ли.

– А в воздух?

– Шуму будет слишком много. Кроме того, ты станешь мишенью. Так что все равно не стреляй. А еще лучше, иди к Аркадии.

Он остановился как вкопанный.

– Верно, ну, я бегу.

И он исчез.

Я сразу поуспокоился. Не люблю, когда сзади остается кто-то с оружием, чьи нервы мне неизвестны. Может и поддержать, конечно, но может так взяться за дело, что всю погоню сорвет. У любителей ведь как – прогнал и слава богу. О том, что нужно преследовать, они не думают.

Ребята, проникшие через нашу сигнализацию, были еще на крыше. Они так и не сумели отыскать слуховое окошко, которое я уже знал, мне его Анатолич показал. Но они топтались уже недалеко от него, если бы я, например, вздумал рубашку застегивать, мы бы столкнулись на чердаке, а не на крыше. А так – все преимущества были на моей стороне.

Я снял «пушку» с предохранителя, порадовался, что я все-таки вычистил свой стрелявший на даче револьвер, прежде чем лег спать, и сказал своим самым твердым голосом:

– Ну, все, хлопцы, мордой вниз и без стрельбы – вы на мушке.

Но они без стрельбы не захотели. Качок, а его я узнал даже в темноте, вернее, при том свете, который давали уличные фонари, начал стрелять даже раньше, чем я успел договорить свою фразу. Может, она и в самом деле была длинновата?

Он ударил из автоматической винтовки с глушителем в таком темпе, что мне на секунду, уже когда я присел, показалось, он бьет из не очень быстрого автомата.

Пули защелкали по кровельному железу так бодро, что только звон пошел. Я выставил левую руку со своим «стволом» и выстрелил, никуда особенно не целясь, просто потому, что дал же им слово, что они на мушке, следовало его выполнить. Левую я выставляю всегда, когда есть вероятность, что с близкого расстояния ее все-таки зацепят, а я стреляю неприцельно. Вот когда беседа пойдет конкретней, мне нужна будет правая, ею я стреляю раза в три лучше.

Потом я перезарядился, хотя очень хотелось побежать за орлами. Они уже не стеснялись, так топали, что только стропила качались. Потом я выскочил и один раз попытался выстрелить прицельно. Но они были уже далеко, а я все-таки не призовой стрелок, да и перепрыгивали они с крыши на крышу, нет чтобы постоять спокойно…

В общем, я погнался, также грохоча. Но мне почему-то казалось, что нажимать особенно не стоит, почему-то мне казалось, что у них что-то может быть приготовлено вот для такого специально случая. И в самом деле, было приготовлено.

Когда они перескочили на последнюю крышу третьего примерно этажа в нашем ряду и перед ними оказался дом раза в два выше и я уже решил, что тут-то им самая ловушка, они вдруг повисли прямо в воздухе, быстро, как мартышки на веревочке, перебирая руками. Качок, конечно, помогал себе еще и ногами, удержать свои килограммы только на руках он не мог.

Я присмотрелся, у них тут была перекинута широкая, довольно удобная веревочная лестница, прямо как на корабле в штормовую погоду. Это настораживало. Если они предусмотрели такой вариант отхода, то могло быть что-то еще. Я присел, чтобы это рассмотреть на фоне освещенной стены… Это меня и спасло.

Над краем крыши того дома, на который эти голуби карабкались, полыхнула вспышка. И в то же мгновение пуля впилась в крышу за моей спиной с тугим, чавкающим звуком, от которого я оказался за трубой еще раньше, чем понял, что нужно делать. Их прикрывали, а я не мог даже посоревноваться со снайпером в меткости, потому что из револьвера с винтовкой не посоревнуешься.

Опять же, почти никакого звука, то есть он работал с глушителем, и качественным притом. Осознав, что он промазал, снайпер пошел молотить почти наобум, просто чтобы я не вылезал из-за трубы, и все равно выстрелов слышно не было. А ведь лучшие из наших глушителей держат выстрелов десять-двенадцать, а потом грохот становится вполне ощутимым. Здесь же – ни гугу. Или я оглох?

Я поднял голову, попытался поймать на мушку одну из качающихся на веревочных петлях фигур и нажал на курок. Нет, далековато, и снова щелчки пуль в кирпичную кладку. Я от разочарования высадил все, что было в барабане, почти не прячась, но единственным моим достижением стало лишь эхо в нешироких переулках под нами. Потом они ловко, не высовываясь, поддернули лестницу и утащили ее с собой. По лестнице вполне можно было кое-что выяснить, поэтому они поступили правильно. Я их одобрял. Кого я не одобрял – так это себя.

Я пробежал назад, потом соскользнул вниз, в тьму дома. Тут меня встретил Воеводин, опять, кстати, испугавший меня своим «ремингтоном». На всякий случай я спросил:

– А разрешение на «ствол» у тебя имеется?

– И лицензия охранника, и все, что положено, – он был очень серьезен.

– Ладно, тогда выпустишь меня из ворот, но потом сразу же закроешься и восстановишь сигнализацию на крыше.

– А ты куда?

– Хочу пройтись.

Едва я оказался за воротами, я рванул как спринтер. Бежать по тем же улицам, через которые только что по крышам перескакивал, как кенгуру, оказалось делом нелегким. Один раз я даже заплутал в каких-то гаражах и пришлось их преодолевать через верх. Но все равно я не успел.

Где-то не очень далеко, но вне досягаемости, заработал мотор, потом машина тронулась, и шум ее на пустынных улицах быстро затих. Мне показалось, на выкрашенной желтой краской пустынной стене и досках какого-то забора я увидел отблеск ее фар, но это был всего лишь отблеск. Ни саму машину, ни ее пассажиров я толком так и не разглядел. Они ушли.

Я разозлился на себя. Это была почти слепая злость, граничащая с яростью. Я готов был себе синяков насажать на кулаки, готов был сломать что-то, потому что люди, которые в меня стреляли, ушли. И опять могли подготовить нападение.

Я пошел дальше, раздумывая, мог ли я их преследовать, быстро выкатив на машине? Получалось, что и этот вариант не прошел бы. Не в Калифорнии живем, и не май месяц, все-таки на улице было градусов пятнадцать, даже завестись было бы проблемой. А уж дорогу быстренько найти в этой круговерти углов, закоулков, проходов – и подавно.

На месте, на котором стояла эта машина, уже вертелся какой-то старичок. Я, на всякий случай, спросил его, что он видел, но он вышел уже после того, как эти обормоты уехали. И в этом ему повезло. Иначе они могли его запросто замочить как свидетеля или от общего расстройства нервов.

Но зато не повезло мне. Потому что, будь мы в Калифорнии, этот старичок, оставаясь незаметным, хоть что-нибудь да увидел бы. И фоторобот этих субчиков лежал бы на столе у Шефа уже сегодня к утру.

Так или иначе, я прикрыл следы машины картонным ящиком от немецкого пива и пошел назад. Следы мы получили. Но я сомневался, что они многое прояснят. На дачу эти бандиты ехали почти наверняка на своей машине, потому что не ожидали, что их там накроют. Сюда они ехали на дело посерьезней и подготовились так основательно, что грех был бы не приехать на ворованных колесах. И следы не будут значить ничего, потому что машина окажется в собственности абсолютно непричастного к этому делу человека.

А потом, когда я подходил к воротам, меня еще чуть не арестовали подоспевшие менты. Они накинулись на меня так, что едва мордой в снег не окунули. Оказалось, их насторожило то, что я нес револьвер в руках. А я просто не люблю недавно стрелявшее оружие в карманы класть, потому что потом нужно или с запахом смириться, а он въедливый и выдаст тебя знающему человеку и через много дней, или нести куртку в химчистку, а это хлопотно.

В общем, когда все разъяснилось, они даже извинения не попросили. Зато на след машины послали человека довольно быстро.

И все равно, я уснул, отчетливо ощущая, что достижений у меня, кроме изрешеченных крыш соседних домов, пока никаких не имеется.

Глава 17

За завтраком, который я решил провести вместе с Аркадией, она, аккуратненько поклевывая пшенную, рассыпчатую, как золотой песок, кашку, рассказала, как Воеводин ее разбудил, а потом они принялись вместе слушать канонаду над их головами. Судя по всему, она не очень испугалась, хотя, возможно, только теперь, при свете дня выглядела такой довольной и веселой.

Я довольно подробно описал, что и как происходило ночью у меня.

Мы сидели в той самой комнате, где познакомились. Только камин не горел, и на столе было столько посуды, что хватило бы еще на десяток не очень требовательных гостей. Она поглядывала на меня чуть покрасневшими глазами, таким же большими, как у Веточки.

– Сегодня вы не торопитесь на свои следственные мероприятия?

Я отломил огромный кусок ветчины, поджаренной с яйцом, и макнул его в сладкий кетчуп, совсем не такой, как я люблю. Вот что хорошо было в перестройке, или как ее там теперь следовало называть – у нас появился кетчуп, и даже разных сортов. Особенно он с рисом был хорош, если, конечно, хорош был рис.

– Менты уехали в половине четвертого, я не выспался, – пояснил я, не торопясь прожевать этот замечательный кусок.

Она посмотрела на меня с улыбкой.

Я готов был поклясться, что она получает удовольствие от лицезрения меня за этим столом. Может, ей опротивели все эти одинокие завтраки, и она от души радовалась, когда видела меня даже в таком виде, какой я представлял собой после неспокойного сна и разочарования, постигшего меня ночью. Я имею в виду то, что я их все-таки упустил.

– Но вы будете продолжать?..

Она не договорила, хотя держала на уме какое-то окончание своего вопроса. А так получилось что-то уж очень неопределенное.

– Конечно. Это моя работа.

– Вы делаете ее всегда так увлеченно, как это получилось сегодня ночью?

– Что вы имеете в виду?

– Я хотела сказать, вы всегда летите вперед, сломя голову, не задумываясь, не разбирая дороги, не оглядываясь по сторонам?

Я вздохнул.

– Летел я как раз недостаточно стремительно, иначе они от меня не ушли бы.

Она посмотрела на меня внимательнее, чем прежде. Не знаю, что она хотела увидеть, но, осознав, что я смотрю на нее в ответ, она постаралась придать своему лицу более непроницаемое выражение. У нее это получилось великолепно, почти без труда, словно жалюзи опустили.

– У вас неплохо с актерскими штучками, – сказал я.

Она съела свою кашу и налила какао. Очень здоровая, по русским меркам, пища.

– А у вас с аппетитом.

Я не заставил себя просить дважды и положил себе еще картофельного салата и налил чаю.

Она смотрела, как я ем, и иногда подносила какао к губам. Она вообще, кажется, была малоежкой. При ее активности, при значительных нервных нагрузках, которые требовала ее работа, это могло возникнуть только в результате катастрофической боязни растолстеть и недюжинных голодных тренировках.

Когда я наелся, она благодарно похлопала в ладоши, изображая аплодисменты.

– С вами отменно завтракается.

Пора было пытаться выяснить кое-что и у нее.

– А как вам мой рассказ?

– Стилистически безукоризненно. – Она была очень неопределенна, почти неуловима. – Но информация явно подавляет эмоции.

– Просто я привык писать рапорта. У нас присваивают звания по рапортам, как известно. Можно провалить дело, но если рапорт удался, то есть выглядит убедительным и неглупым, ты – на коне. Это всем известно.

Она усмехнулась.

– Ну, это не только у вас. Кто-то сказал, что Россия – страна писателей, все пишут, кто рапорта, кто доносы.

Я допил свой чай.

– Да, доносы тоже пишут.

Меня все больше стало одолевать подозрение, что она рада не только моему присутствию за ее столом и, конечно, не только моему стилю рассказчика, но и она сама собирается что-то сказать.

И тут я сделал ошибку. Элементарную и, к сожалению, очень распространенную.

Подняв кружку с чаем, решив, что это может служить достаточной маскировкой, я слишком внимательно, почти вопросительно посмотрел на нее. А она в этот момент раздумывала как раз над этим – что бы мне предложить за мой рассказ. И тут же решила, кажется, ничего не говорить. По крайней мере пока.

Она отодвинула свое какао, потом подвинула другую такую же кружку, налила свежего из серебряного кофейника, глотнула и сделала вид, что это было именно то, о чем она мечтала.

Я готов был завыть от разочарования. Так опростоволоситься, так не учесть ее болезненной впечатлительности, ее повышенной оценки всех этих взглядов! Нет, все-таки на настоящего спеца я еще не тянул.

Я отставил чай, делая вид, что мне очень весело, что я нахожу наш завтрак чрезвычайно забавным, а себя неотразимым, и спросил:

– Вы очень впечатлительны, не так ли?

Она удивленно подняла брови.

– Никогда не замечала. Многие из моих коллег говорят, что наоборот – частенько бываю непробиваема, как дредноут.

– Ну, это немного не то, – поморщился, словно досадуя на ее непонимание. – Непробиваемость – профессионально тренируемая черта, а вот впечатлительность – своего рода талант. Ей не обучишь. Ее нужно получить вместе с генным набором либо развить в результате какого-нибудь очень редкого случая.

– Например, наезда какого-то пьяного хулигана?

Я сделал вид, что подобрался.

– Вы заметили, что он пьян? Почувствовали запах? Может, он наклонился над вами?

– Нет, я ничего не чувствовала.

Она снова смотрела на меня с любопытством. Нет, как бы там ни было, но обмануть ее теперь мне не удастся. Придется ждать, пока она сама захочет со мной чем-нибудь поделиться. Если захочет, разумеется.

– Тогда как же вы можете судить?..

– Я просто так предположила. Это не имеет конкретного смысла.

Я помолчал. Да, момент определенно был упущен. Или я действительно очень здорово лопухнулся, или она не очень хотела заполучить меня в свои конфиданты.

Она дружелюбно посмотрела на меня и сказала:

– Знаете, хотя вы и следователь, как мне говорили, довольно неплохой, у вас что-то с лицом. Попробуйте поиграть в бридж или в преферанс.

– Это там, где нельзя разговаривать и все определяется по второстепенным признакам?

На самом деле я играл в преф не намного хуже тех пляжных мальчиков, которые на южном песочке обыгрывают доверчивых лопухов, приехавших провести свой законный отпуск со всем доступным им шиком. И приемов надувательства знал не намного меньше, чем они. Причем это получилось как-то само собой, я к этому даже не особенно стремился. Я хочу сказать, я никогда чрезмерно не увлекался игрой, просто я чувствовал партнера и соображал так, что этого оказывалось достаточно, чтобы играть почти как шулер.

Пока я втайне хвастался перед собой, она очень спокойно откатилась от стола со словами:

– Не обольщайтесь, меня вам трудновато обдурить. Вы, конечно, полагаете, что в картах вы – ас?

Я скроил разочарованную мину. Потом нашелся:

– Скажите, вы всех так читаете?

Вопрос, хотя я задал его наобум, вдруг заставил ее побледнеть. Я уже не стеснялся, если она такая проницательная, пусть видит все, как есть. Я буквально уперся в нее взглядом. Многие говорили, что он довольно тяжел, а в лагере один чудик даже зарыдал, когда я слишком пристально стал смотреть на него за обедом, хотя я не видел его, просто жевал что-то и думал о своем. Но в лагере полно невротиков.

Она же его выдержала.

– Один раз я не прочитала, и… Случилась беда.

– Кого именно?

Аркадия чуть усмехнулась бледными, утренними губами.

– Сестру.

Я видел, что она врет. Она имела в виду кого-то другого. Мне показалось, она имела в виду – мужчину.

Но выяснять я не стал, все равно через этот барьер мне ходу пока не было. А будет ли вообще?

Глава 18

Дом Жалымника я нашел почти сразу, но надо же случиться такому – заблудился внутри. У них что-то делали с лифтами на третьем этаже, и мне предложили пройтись по какому-то боковому переходу. Я послушно пошел и оказался в таком мрачном месте, что захотелось скинуть ремешок, удерживающий «ягуар» в кобуре. В общем, я оказался на техническом этаже.

Там была масса каких-то коробок, какие-то вентиляторы и другие машины. На огромном пространстве горела единственная лампочка. Подчиняясь скорее любопытству, чем осознанному интересу, я подошел к ней. Неподалеку в стене было еще несколько окошек, но они были такими маленькими, на них наросло столько грязи, что света они практически не пропускали. Я внимательно посмотрел на лампочку, словно она собиралась мне что-то сказать.

И вдруг волосы зашевелились у меня на затылке, я понял, что лампочка мне сказала. Вернее, это было написано большими черными буквами из аэрозольного баллончика на стене:

«Сатана – бог нашего времени!»

Именно так, бог – с маленькой буквы. Мне стало противно до тошноты. Я повернулся и пошел назад. Выход я нашел, конечно, быстро, а когда рабочие попытались что-то мне посоветовать с обходом, я прошел сквозь них, чуть не запутавшись в их кабелях, но оказался на нормальной лестнице, ведущей вверх.

Она была так же глупо изрисована, как и все подобные лестницы в Москве. Она была невыносимо грязной, но это была привычная грязь, от нее не тошнило, или только самую малость.

Жалымник встретил меня, широко распахнув дверь, хотя позвонить я еще не успел. Он был в кроссовках на босу ногу, в темном трико и в черной куртке, изукрашенной заклепками, накинутой поверх узких плечиков. В руке он держал мусорное ведро.

– А вот я ничего не хочу, но ведро должно быть пустым!.. – крикнул он кому-то в глубь квартиры и только после этого уставился на меня маленькими, какими-то заплывшими от лени и скуки глазками. – Ты кто?

– Мне нужно с тобой поговорить. – Я решил не представляться, вдруг это будет потом ненужно. – Вынеси ведро и возвращайся, я подожду.

– Я тебя не знаю, – он определенно сомневался, как поступить.

– Ничего, познакомимся.

Я оттолкнул его несильно плечом и безошибочно прошел на кухню. Квартирка была двухкомнатной, слева располагалась кухня, сделанная чуть с большим размахом, чем в хрущобах. Справа располагалась комната, в которой почти не было света из-за задернутых штор. В средней, между ними, кто-то слушал радио и тоненько подпевал. Голосок был вроде девчоночий.

В квартире были очень темные обои. Двери, часть мебели и даже потолок были темными, если не совершенно черными. На стенах висели какие-то картинки, блюда и топорной работы маски – все это было красным. Красно-черный интерьер сам по себе наводил на размышление.

Жалымник появился не очень скоро, наверное, раздумывал с мусорным ведром, кто я такой. Поставил ведро под мойку. Не моя рук, сел за стол и спросил, хмуро изучая меня:

– Ну, ты чего?

Я решил поиграть в конспирацию, вдруг подействует.

– Там кто?

Он оглянулся.

– А, так, одна корова. Понять не могу, из наших или просто прибилась. Она ничего не услышит.

Я скептически посмотрел на бывшего слесаря, а ныне безработного с «Ауди», и промычал:

– Твое дело. – Я не подстраивался, я действительно стал жевать слова, едва размыкая губы, как говорят некоторые уголовники, полагая это необыкновенным шиком. Где это хранилось, в каких закоулках памяти – немыслимо, но я включился и решил, пусть так и будет. – Мне нужно найти Ветку. Как с ней?

– Какую? – он растерялся. Это было неплохо. Разговаривать, когда собеседник сбит с толку, намного проще.

– Ну, говорят, ее года два назад замочили на Борисовских прудах. Ты с ней трахался.

Он провел рукой по лбу. Соображал. А я тем временем смотрел во все глаза, хотя по моему виду этого, я надеялся, заметно не было. Я оценивал. И чем больше приглядывался, тем больше убеждался, Жалымник мог быть тем легковесом, который стрелял в меня на даче Ветлинской, а потом пытался пробиться по крышам в ее дом с «пушкой» наготове.

– Она была не очень сладкой шлюшкой, тебе бы не понравилась, – произнес он.

– За это ты и спустил ее в прорубь?

Он хохотнул.

– Не я, тот, с кем она гуляла на стороне. Я к тому времени практически от нее отделался. Мне не нужно было ее мочить.

Так, теперь его руки. Руки оказались интересными. Вокруг пальцев были видны красные обводы. Это могло означать, что он очень часто упражнялся с кастетом или носил чрезмерно узкие кольца вокруг каждого пальца. Скорее всего кольца, решил я, красные вмятинки не очень ровно располагались вдоль линии костяшек. Правда, есть такие кольца, которые могут быть эффективны не хуже кастета, и с такими я познакомился однажды в отделении милиции, их тогда на мне отлично один мент опробовал.

Странно, у того, кто в меня стрелял, никаких колец не было. Но ведь и теперь у Жалымника их нет. Вот по комплекции он вполне подходил. Хорошо бы его пощупать, проверить, какой у него костяк, какая мускулатура, свободный тренировочный костюм слишком много скрывает.

– А ты сам кто? – он осматривал меня не менее внимательно, чем я его. – На нашего вроде не похож?

Я невольно покосился на его черные стены и потолки. Может, он член какой-нибудь фашистской тусовки, и мне полагается иметь татуированную свастику на лбу? Или ходить во всем черном…

– Ты где был сегодня ночью?

Он насторожился, но не так, как мне бы хотелось. Если бы он и в самом деле стрелял в меня ночью, он бы дрогнул, увидев меня перед своей дверью, когда выносил мусор или теперь, когда я проверял его и пытался зацепить на этом деле. Но он насторожился просто потому, что, кажется, понял, кто перед ним. И это ему не понравилось.

– Ты – мент? – он приподнялся, потому что был по-настоящему возмущен. – Мент!

Хотя он ошибся, он, к сожалению, оказался так недалек от истины, что отрицать я не стал. Но и подтверждать не было смысла.

Я наклонился к нему, положил руку на плечо.

– Оказался бы ты в моем бараке, я бы тебе объяснил, почему никогда не нужно так говорить.

– Нет, ты – все равно мент!

Я схватил его за майку и притянул к себе, а сам поддался вперед, теперь наши носы отделяло сантиметров пять, не больше. Он него пахло застарелым потом, каким-то сложным перегаром, табаком и чем-то еще, что очень трудно было передать, но, кажется, все-таки не пороховой гарью и не оружейным маслом.

Вдруг его глаза распахнулись. Теперь он был зол, очень зол.

– Голубой, что ли? Так вали, голубь, пока…

Я уже отпрянул. Но мне интересно было, что он скажет. Он не договорил, а мне как раз это было очень интересно.

– Ну, ну?

– Нет, ладно. Только вали, а?

– Что с Веточкой?

– Да не знаю я о ней ничего. Когда ее утопили, я уже почти месяц, как с ней не виделся.

– Откуда знаешь, что ее утопили?

– Ко мне приходил один такой, сказал, что частный сыч.

Так, это Стерх его вычислил, и он же к нему приходил.

– Приходил сюда?

– Нет, на работу. Я тогда еще не был…

Он умолк.

– Ну, ну?

– Нет, кто ты все-таки такой? – Вдруг он взъярился: – Ты кто такой? Ордер у тебя есть меня допрашивать?

Я положил кулак ему на плечо, как бы случайно коснувшись его скулы.

– Вот мой ордер, понял. И с такими, как ты, я его часто пускаю в дело. Хорошо действует, знаешь. Особенно когда пара зубов выскочит на пол.

– Что тут происходит?

Мы подняли головы. В дверях стояла толстенькая невысокая девушка. Она была босиком, в коротеньком халатике, который кончался за две ладони до круглых розовых коленок. Она пришла кокетничать, а тут такое. И все-таки ей было любопытно.

– Уйди, корова, – буркнул Жалымник.

Ему, крутому из крутых, не понравилось, что подружка застала его в таком неприглядном виде.

– Ты сегодня очень часто произносишь это слово – уйди. Смотри, как бы тебе не пришлось кого-нибудь звать, и очень скоро.

– Я уж знаю, кого позову.

– Что?

Кажется, он собирался пугать меня своими дружками. Вот это было дело – оскорбить его посильнее, чтобы он не сорвался. Но он не дрогнул, когда увидел меня перед своей дверью, и я сдержался.

– Ладно, и все-таки мой тебе совет, подумай, что ты можешь сказать мне о Веточке.

– Кто такая? – поинтересовалась девица.

– Нечего мне думать, два года прошло.

– Я сказал подумай, – терпеливо произнес я. – Я еще вернусь. И если наш разговор будет таким же непродуктивным, как сегодня, запасай дантистов.

Когда дверь за мной захлопнулась, мне показалось, в квартире кто-то истошным голосом стал орать, но слов я не разобрал. Да и противно было. Даже эта грязная, заплеванная лестничная клетка с изрисованными стенами была мне милее, чем та красно-черная берлога, из которой я вышел.

К тому же я был очень недоволен тем, как провел эту встречу. Нужно было или сильнее давить, или не давить вовсе, а просить о сотрудничестве.

Но он не растерялся, когда увидел меня. Это было в его пользу. Против него было лишь то, что он назвал Веточку шлюшкой. А она не спала с ним, в этом я был уверен. Как бы он ни добивался этого, она, вероятнее всего, отшила его.

А как любил повторять чужую мысль товарищ Сталин, маленькая ложь рождает большое недоверие. Даром что товарищ был с Кавказа. Там живет мудрый народ. На этом этапе следствия я решил следовать народной мудрости.