Текст книги "Симбиоз"

Лиса и Заяц

Лиса звала Зайца прогуляться с ней по лесу. Но Заяц не соглашался и оправдывал это тем, что не однажды слышал, что все Зайцы, ушедшие гулять с Лисой, не вернулись с прогулки. Лиса же убеждала, что сейчас она покаялась, и теперь никого не обижает. И единственное, в чём нуждается, так это в общении. Заяц был добр и согласился погулять с Лисой, но только после того, как решит свою проблему. «Видишь ли», – сказал Заяц, – «у меня болит зуб. И я бы хотел попасть прежде к зубному врачу. Не знаешь ли ты, Лиса, хорошего зубного врача?». «Нет», – отвечала Лиса, – «я не знаю никакого зубного врача, потому, что в них не нуждаюсь. У меня настолько хорошие зубы, что я легко перегрызаю любую Заячью кость».

Верящий клятвам призывает беды.

Три Семьянина

Три Семьянина взялись строить дома для своих семей. Первый решил строить дворец. Второй решил построить дом, который будет удобен семье, и по силам ему самому. А третий решил строить то, что можно построить быстро. И вышло так, что первый, строя дом надорвался, а третий вместо дома выстроил сарай. И только второй выстроил дом, в котором он вместе с семьёй и прожил всю свою жизнь.

Побеждает тот, кто берётся за дело, которое ему по сердцу и по силам.

Возмездие

Один человек был жесток к родителям и несправедливо строг к детям. Когда ему говорили, что это может иметь для него последствия, он только смеялся. Спустя годы, дети ушли от него, а с ним остался только младший сын. Он стал насмехаться над отцом, и не только не помогал ему, а нередко лишал и необходимого. Тогда отец стал жаловаться на него соседям. Но они не хотели его слушать, а только говорили: «Ты сам был таким».

Многие думают, что они избегут Возмездия.

Два брата

Двум братьям досталось наследство. Один не берёг свою долю, не приумножал её, и всё потерял. Другой свою долю поменял на золото, и закопал у кромки леса. Но в старости они оба побирались. Один, потому что прокутил своё наследство, а другой, потому что забыл, где закопал клад.

Жизнь даётся человеку, чтобы он распорядился ею разумно.

О дружбе и выгоде

У двух друзей было общее дело. Первый пёкся о нём всем сердцем, а Второй всё искал возможности получить для себя больше. И был Пекарь, который пёк булочки. И дела у него шли успешнее. И поманил он к себе Второго. Первый просил его не уходить, и убеждал, что вместе они всё преодолеют. Но Второй хотел всего быстрее, и ушёл. Трудно было Первому, но долгим упорством и трудом, он добился успеха. А Второй обманулся в своих ожиданиях, и стал проситься обратно. Но Первый сказал, что не хочет иметь дело с тем, кого можно переманить булочкой.

Тот потеряет дружбу, кто ищет в ней только выгоду.

Хозяин и Работники

Один Хозяин был несправедлив и придирчив. И от этого страдали оба Работника. И один Работник спорил, возмущался и втайне относился к работе спустя рукава. Другой Работник переборол своё раздражение, и употребил свою энергию на совершенствование в своём деле. В какое-то время обоим Работникам пришлось уйти. И второй Работник быстро нашёл себе новое место. А первому Работнику пришлось очень туго.

Нередко полезнее употребить энергию на дело, чем на возмущение и споры.

Горожанин и Мудрец

Однажды пришёл Горожанин к Мудрецу и сказал, что с некоторых пор измучила его зависть к другим людям. И попросил совета. И ответил Мудрец: «По завершению дня, намечай себе на новый день дел больше, чем было. И делай так целый месяц. А в конце месяца приди ко мне». Прошёл месяц, но Горожанин не пришёл к Мудрецу. И спустя время Мудрец сам пошёл к нему. И встретив его, спросил, мучает ли его зависть. На что Горожанин ответил: «Какая зависть? У меня едва хватает времени на сон».

Иному человеку, чтобы что-то в себе преодолеть, бывает достаточно лишь больше времени уделять делу.

Пчёлы и Бражник

Пчёлы трудились без устали, заполняя соты мёдом. Но однажды они обнаружили, что уже запечатанные и приготовленные для зимовки соты, частично прогрызены и пусты. И тогда они увидели, что по сотам ползает огромный и толстый Бражник, и поедает мёд. Пчёлы обратились к Стражникам с вопросом, почему те пропускают Бражника в улей. И Стражники ответили, что согласно Закону, всякий, кто пахнет, как Пчела, должен быть пропущен. «Но ведь Бражник не приносит в улей нектара», – возмутились Пчёлы. «Закон для всех один», – ответили Стражники. И тогда Пчёлы решили сами бороться с Бражником. И, когда он пробирался в улей, они жалили его. Но проку от этого не было. У Бражника был Иммунитет.

Некоторым людям дано столько прав, что они воруют безнаказанно.

Злая Обезьяна

Любила обезьяна над чужими бедами смеяться. Случилось, что у Медведя лапа заболела. Идет он по лесу, лапу качает, стонет. А Обезьяна по веткам скачет, кривляется, над Медведем потешается. Случилось, что Зайцу Волк ухо порвал, Обезьяна опять тут как тут. И, мало, что потешается, так норовит ещё и орехами в больное место попасть. Над каждой бедою у всякого зверя, у Обезьяны своя насмешка. И ответить ей никто не может, потому как, хоть и глупа Обезьяна, да высоко бегает. Но вот шёл как-то Охотник по лесу, и вздумала Обезьяна в него камнем кинуть. Посмотрел Охотник на кривляющуюся Обезьяну, потёр ушибленное место, да что-то на звериной тропе делать стал. И ушёл. Спустилась Обезьяна, а на тропе лунка, а в глубине орехи видны. Схватила она орехи, а назад руку вытащить не может. Потому, как зла в ней было много, а ума было мало. Шёл Медведь, и Обезьяне здоровой лапой оплеуху и отпустил. Бежал Заяц, постучал Обезьяне по голове, как по барабану.

Вспомнила тут Обезьяна, как над бедами других зверей потешалась, и взвыла от страха. Да поздно было.

Петух

Все Петухи любят петь. Особенно на утренней зорьке. И на то ни у кого досады нет. Наоборот, многие скажут: «Хорошо, когда Петушок на зорьке пропоёт». Но вот беда, удумал наш Петух, что он самый лучший, а потому и внимания заслуживает особого. Да только никто его из общего Петушиного хора не выделял. И стал наш Петух весь день кричать без перерыва. Вот и заметили его, потому, как никому от него покоя не стало. Просили его, чтобы пел с перерывами. Но не унимался Петух, горланил без умолку. Большего внимания требовал. И собрались звери решать, что делать. А Петух тем временем возомнил, что теперь с него картину напишут, или того лучше золотое изваяние сделают. И когда пришли за ним представители от звериного царства, он не то, что не убежал от них, а за ними пошёл. Да и попал на суд звериный. А уж там ему голову и свернули, чтобы не досаждал звериному царству.

Иному человеку, чтобы пробудилось в нём понимание, нужны законы звериного царства.

Хомяк

Хомяк жадным был. Говорили ему: «Хомяк, ты жадный». «Нет», – отвечал Хомяк, – «я бережливый». «Да, где ж ты бережливый», – спорили с ним – «если ты всё, что ни попадя домой тащишь. Меру же знать надо. Гляди, как бы беды не было». Но Хомяк отмахивался, и опять всё по-своему делал. Если кто за помощью обращался, он отказывал. А если кто отворачивался, то он из-под боку всё утаскивал. Настроил себе Хомяк сараев, да амбаров, а всё одно уже складывать некуда. Решил тогда Хомяк всё за щеками прятать. Раздулся так, что уж и с места сдвинуться не мог. И случился у него пожар. Хомяку его бы сразу тушить начать, да замешкался он: уж сильно раздутые щёки мешали. Вот пожар и разгулялся. Выгорело всё у Хомяка. И сам он еле жив остался. Вот и живёт теперь в холодной норе, и питается тем, что другие дадут.

И поделом. Не жадничай.

Заяц

Всё Зайцу не так. Запрыгнет на пенёк и галдит: «Хорошо быть Медведем. И силён, и ухватист. Оттого и бока наел, что еле на тропе помещается. Быть бы мне Медведем, а не зайцем». В другой раз уже другая песня у него: «Хорошо Белке. По деревьям прыгает, орехи собирает, да в дупло складывает. Уже и запас на зиму есть. Будет зиму без заботы жить, не то, что я». И так без конца. То Заяц Льву позавидует, то вдруг и до каждой букашки доберётся. И всем, оказывается, хорошо, одному Зайцу плохо. Уговаривали его другие Зайцы быть самим собою, да никому не завидовать, да не послушал их Заяц. Так на своём пеньке дозавидовался, что не заметил, как к нему Лиса подкралась.

Так и иной человек, пока другим завидует, и своё потеряет.

Миниатюры

Шутка

Была неуютная, малоснежная, холодная зима. Он с большой неохотой ходил в школу, с еще большей неохотой делал уроки дома, и единственным его удовольствием было: привалиться спиной к стене, нагретой печью, и допоздна читать книгу. К утру печь остывала, в доме становилось прохладно, и было мучительно трудно выбираться из теплой постели. Собравшись, он шел, не спеша, в школу, петляя по знакомым улочкам и выбирая дорогу короче. Однажды, свернув в переулок, он и встретил ее, когда она выходила из углового дома, незнакомая, красивая, и они едва не столкнулись.

Она появилась в его классе и что-то бурное, и неизвестное ворвалось в его сердце. Две недели оно мучительно боролось за свою свободу, но потом в один день постигло всю ненужность борьбы, и отныне любимым его занятием было мечтать о ней.

Много месяцев ради нее он мысленно совершал немыслимые подвиги и не однажды был искалечен, ранен, убит. Быть может, она догадалась об этом, потому что однажды, когда он стоял у раскрытого окна, с высоты третьего этажа смотрел на школьный двор и мечтал о ней, она подошла, глянула вниз, потом на него и неожиданно сказала: «Прыгни». И он не смог прыгнуть.

Разлука

Я редко вспоминаю тебя. Не потому, что я забыл. Там, в глубине моего естества ты существуешь всегда. Но здесь, в движении суетного мира, тебе нет места. Утром, еще до восхода солнца, я уже в пути. Вечером, уже после заката, я еще в пути. В оставшуюся же часть вечера, я, еще по инерции, размышляю о прошедшем дне. А ночью, когда я, наконец-то, засыпаю, в надежде увидеть тебя, я вижу тебя уходящей, ускользающей неярким силуэтом, из огромного здания, куда-то вдаль. И, наши пути вновь расходятся. Я поднимаюсь по широким ступеням в огромное фойе здания, в котором на больших окнах желто-золотые занавеси, сквозь которые пробивается неяркий, но теплый свет. Я пытаюсь узнать, откуда ты уходишь и куда ты идёшь? Но все обрывается вновь. И там, куда я отправляюсь поутру, тебе снова нет места.

Некая энергия

Я приходил, не раздеваясь, падал лицом вниз на кровать и… умирал. Ощущение умирания было физическим. Я чувствовал, как начинало медленнее биться сердце, как замирала жизнь в каждой клеточке тела и, как страх смерти расползался до самых глубин сознания. И в этом ощущении я лежал, недвижим, часами.

Жизнь кончена. Ничто невозможно убавить, добавить, исправить. Имеет ли тело возможность дальнейшего существования уже не важно…

Когда спустя несколько лет я услышал: «Сынок, Бог уже забрал у меня душу», – я не переспрашивал. Мне было знакомо это ощущение чисто животного существования. Когда жизнь воспринимается дискретно, когда больше того, что ты в данную секунду можешь видеть или слышать, ты не способен в себя вместить. И даже это не способен собрать воедино. Тогда страдание ощущается в его чистом виде, потому что, как бы в назидание, тебе оставлена память о некоей большей составляющей тебя самого.

В обычном состоянии есть присутствие некоей энергии, дающей силу и радость жить. Есть какие-то труднообъяснимые, обволакивающие наслоения, для меня сейчас осознаваемые, ибо тогда я пережил полное отделение своей животной природы от природы духовной, данной, как я сейчас понимаю, свыше.

И прежде чем всё это закончилось, мне открылось прошлое в его истинном значении. Порою, казалось бы, за верными действиями и словами вдруг открывалась мне, и не предполагаемая прежде, бездна греха.

Знак

После некоторого разговора, товарищ мой, как-то сказал: – «Отчего ты все время ищешь? Даются какие-то знаки, и достаточно этого». «Знаки даются слепым», – отвечал я. – «Стук палочкой – бордюр, стук – стена, стук – дерево. А не успел вовремя уловить знак – и провалился в колодец, который какой-то негодяй попросту оставил открытым. И можешь этого негодяя называть дьяволом, но при неблагоприятных условиях можешь из колодца самостоятельно и не выбраться. А когда ты зрячий, тебе не нужны „знаки“. Тебе не нужна палка. И то, что слепой вынужден воспринимать на сознательном уровне, растрачивая на это всю свою энергию, зрячий может позволить себе воспринимать на уровне бессознательном. И тогда остаются силы на более полнокровную жизнь, на существование на более высоком уровне».

Однако, случались у меня иногда такие «знаки», которые оказывались уж очень выразительны.

Прочитал я книгу «Откровенные рассказы странника духовному своему отцу». И случилось так, что Иисусова молитва, которую я потом стал произносить в таком варианте:

«Господи, Иисусе Христе, сыне Божий, помилуй меня грешного», запала мне в душу. Длинные молитвы, которые я раньше пытался заучить, не приносили мне ощущения близости к Богу. Да и, находясь, все время в движении и в работе, я не мог на них отвлекаться. И Иисусова молитва явилась для меня Откровением. Я читал ее, если испытывал потребность в молитве, и находясь в пути, и в перерывах между работой. Так как молитва коротка, ее никогда не трудно было, при необходимости, завершить, не нарушив. Кроме того, произнесение молитвы, я сопровождал мысленным наложением на себя креста. И мне было хорошо.

Однажды, проходя мимо церкви, я произносил непрерывно Иисусову молитву, глядя на укрепленную высоко над входом в церковь икону Иисуса Христа. Было во мне в тот момент чувство общения, потому лик Иисуса Христа, как мне, казалось, излучал свет и доброту. И то, что произошло следом за этим, буквально потрясло меня…

Возле входа в церковный двор со стороны улицы, я увидел мужчину, которого встречал и ранее в городе. Он ходил, размахивая руками, разговаривал сам с собою, и, вообще, выглядел человеком не вполне психически нормальным. Он прибился к церкви, и просил подаяние вместе со старушками. Этот блаженный очкарик, мимо которого я проходил, молясь, и которого увидел боковым зрением, при моем приближении вдруг побагровел, и начал двигаться впереди меня, и глядя вверх. Я запнулся в своей молитве. И тогда он побежал, глядя вверх, и как бы пытаясь догнать нечто, ускользающее от него. Потом остановился, и еще какое-то время стоял в недоумении.

Это длилось несколько мгновений. Но я видел и этого человека, и его состояние, и то, куда он смотрел. Но мне не открылось, что он видел. Единственное, что мне было тогда достоверно понятно, что ему открылось то, что было вызвано моею молитвой. Видение, открывшееся ему, было для него непонятным потрясением. Для меня же, данный через него знак, был подтверждением того, что моя молитва имела в тот момент отклик.

Зачем?

Когда погаснут огни города, в темноте ночи, глядя в глубины звёздного неба, не задаёшь ли себе вопроса: кем и для чего? Маленькой капелькой вжавшейся в мир, не задумываешься ли о вселенском смысле? Выпадут метеоритные дожди и пролетят кометы, будут всходить и заходить звёзды и растворится жизнь в этом движении и неужели так и не насытится душа ответами на вечные вопросы, мучающие её.

Жизнь – ты уходишь так быстро и может быть это и не страшно, если бы знать для чего ты есть. Если бы в этом переплетении малых событий уловить вечный смысл. Невдалеке прогремит поезд. Сад зашумит под порывами ветра. Раствориться бы в каждом шорохе, в каждом звуке, в каждом лучике света, в каждом предмете, в каждом явлении и, собрав всё воедино, вместить в себя и понять, ощутить: кем и для чего? А если никем и ни для чего, то всё равно: зачем?

Новый этап

Чем дальше продвигается душа, тем становится понятней, что каждый прошлый этап большею своею частью отметается, перечёркивается этапом новым. Остаётся только нечто главное, то, что и объяснить-то порою бывает затруднительно. Человеческий язык иногда кажется чем-то громоздким, малоподвижным, чтобы полно выразить стремительную игру тонких энергий души, чтобы не просто показать застывший фрагмент, а выразить все переливы этого фрагмента, все возможные варианты его развития.

О возможности

Замирая перед величием и грандиозностью Вселенной, испытывая трепет и поклонение перед этим чудом, мыслящий человек на каком-то этапе ощущает всю бессмысленность своего существования в ней. Все попытки обретения смысла с позиции человеческой, а потому направленные вне человека, приводят к краху. Но и придя к осознанию Высшего и обретая Смысл и Гармонию в Религии, ищущий человек, в конечном итоге, вновь приходит к разочарованию. Потому что Религия дает возможность лишь опосредованного общения с Богом. Человеку обычному, даже при самых сверхъестественных условиях, не оставляется надежды уже при его теперешней жизни прийти к познанию Истины, к непосредственному, Сыновнему, общению с Богом. Если человеку не дается возможности в течение одной жизни прийти к осознанности Христа, тогда все остальные возможности – ничто.

Точка отсчёта

В начале пути всем знакомо чувство предощущения счастья в его полном земном представлении. Каким обилием фантазии нужно обладать, чтобы представлять себе такое счастье. Но какое величие фантазии необходимо, чтобы внушить себе возможность его исполнения, реальность его существования, потому что само представление о нём все время устремляется ввысь.

И, когда на фоне созданной в себе нереальности, неизбежно приходишь к кризису возраста, любви, профессии, к пониманию интеллектуальной, а главное духовной несостоятельности, то уже не важно, как далеко ты смог продвинуться относительно окружающих людей, потому что точка отсчёта уходит в бесконечность. И тогда в твою жизнь входит Бог.

Даётся по готовности

Мне всегда казалось, что мое внутреннее развитие происходит уж очень медленно. И от этого я испытывал глубокую душевную неудовлетворенность и напряжение. И однажды в раздражении я подумал: ну почему бы кому-нибудь извне, какой-нибудь неведомой силе, не сделать так, чтобы подтолкнуть, ускорить моё внутреннее развитие, и дать мне сразу готовое внутреннее знание, расширить мое сознание сразу до уровня Вселенной?

Ночью мне приснился сон. Я посадил вишню, которую моя бабушка называла майкой. Плоды у нее были немного крупнее и более сочные, чем у обычной вишни, но менее плотные. Я тщательно ухаживал за ней всю осень и оставил её зимовать. Но вдруг вначале февраля произошло потепление и деревцо расцвело. Оно было кипенно-белым от цветов. Я ходил вокруг него и в ужасе думал, что у меня нет ни сил, ни средств, чтобы создать для него условия, при которых оно могло бы выжить. И я внутренним чутьем знал, что уже к утру ударит февральский мороз и деревцо погибнет.

Человеческая природа

Желание полёта и знания, открывающего красоту и величественность мироздания – безмерно. Но жизнь в каждодневных потугах к успешному набиванию желудка и созданию комфортных условий для своего тела – утомляет, уродует душу. Человеческая природа побуждает всё время заботиться об её услаждении. Всякий отказ от этого есть мучение и борьба с этой природой. А устремление к вершине вещь насколько и прекрасная, настолько и призрачная. Если бы это устремление увенчивалось успехом для большинства, то ведомое большими надеждами, оно свершало бы большие дела. Но успех ожидает единиц. Основная масса проходит, если даже и подозревая о существовании Вершины Духа, то не устремляясь, либо неосознанно воспринимая, что эти потуги тщетны. Большинство приходит для того, чтобы оттенить чью-то реализацию. Жалкие и грешные, миллионами сходим мы в могилу, и краем сознания не понимая ни цели, ни предназначения своего существования, способные только на вопль и на брюзжание.

Редкие мгновения

Бывают редкие благостные, счастливые мгновения, когда и жизнь легка, и весело от сладостных ожиданий, и сердце не тревожат прошлые разочарования и печали, и тогда, как бы отдавшись какому-то короткому оглупляющему блаженству, вдруг начинаешь придумывать себе возможность существования совершенной жизни.

Холмы

…Они кажутся чудом на фоне следующего дальше меланхолического однообразия равнины.

Летом, когда холмы покрываются травяным покровом, хорошо бывает, взобравшись на один из них, смотреть вдаль или в небо. Обычно здесь тихо. Хорошо думается и мечтается. Вечером сюда не проникает свет ртутных ламп, и звезды разгораются на удивление ярко. Так, что поневоле залюбуешься ими и начнешь нанизывать в созвездия знакомые или выдуманные.

Но наиболее притягательны, бывают холмы зимой… Зима на Кавказе – неприглядная, капризная. Нередко и в январе пригреет солнце, растопит снег, и влажный теплый ветер напомнит вдруг о весне. Затревожится, забьется неровно сердце, наполнится необъяснимым томленьем. Но вспомнишь, что все обман, усмехнешься, плюнешь с досады на такую зиму и затоскуешь о хорошем снеге.

И если случится, приморозит, и повалит густой снег, да присыплет землю толстым слоем, – не усидишь дома. Дождешься свободного денька, прихватишь с собой санки и лыжи – и айда на холмы. А уж едва взберешься на один из них, так заметишь в себе веселый бесшабашный ребячий азарт. И не умом, а сердцем поймешь, что человек порождение этого мира, а потому есть плоть от плоти всех стихий существующих в нем. И, как бы не пытался он выказать себя царем, властелином природы, он всё же бывает по-настоящему счастлив лишь в единении с нею.