Текст книги "Каин еще не родился"

12. Ночная диверсия

Ужинать пришлось уже в полной темноте. Потом мы с Авелем Обсудили некоторые вопросы тактического характера. Адам за последние несколько часов как-то слинял, затих и отошел на задний план. Хотя на его аппетите это совсем не отразилось. Без видимых усилий он съел еще два ананаса, а оставшиеся притопил в холодном родничке. Похвальная предусмотрительность. Со временем, возможно, назначу его старшим по тылу.

Спал я плохо, опасаясь двух вещей: внезапного нападения волков и дезертирства Адама. За Еву я не опасался. Не способна она на коварные поступки. Или я ничего не понимаю в людях. Бродит, наверное, по лесу, убивается с горя. Жалко ее, но что поделаешь. Со временем она меня поймет. Я ведь ей только добра желаю.

На ночную рыбалку мы отправились все втроем. Адам пошел по привычке. Я пошел с секретной целью. Авель пошел потому, что пошел я. Родитель больше не был для него авторитетом.

От Адама я решил по возможности не отходить ни на шаг. Ведь он, как-никак, единственное здесь коммуникационное средство. Радио, почта и телеграф в одном лице. Буду следить за ним до тех пор, пока не удостоверюсь в его полной лояльности. Или пока не заставлю сделать что-то такое, после чего обратной дороги для него уже не будет.

Пока отец с сыном загоняли рыбу в сеть, я занялся поисками пиджака. Прямо скажу, работенка не из приятных. Искать серый пиджак в ночном лесу то же самое, что черную кошку в темной комнате. Раз пять я терял направление и трижды падал в яму (по-моему – в одну и ту же!) Когда я все же наткнулся на него, то перепугался чуть ли не до смерти. Ветер, или какая другая сила, забросил пиджак на самую верхушку куста, где на фоне звезд он смотрелся форменным висельником.

Зажигалка, к счастью, оказалась в полном порядке.

Ориентируясь на хлопки по воде, я вернулся к реке. Адам, кряхтя, уже вытаскивал сеть. Улов был хоть и не рекордный, но вполне приличный. На сей раз за дележку взялся я. Шесть средней величины рыб как всегда полетели за кусты. (Теперь я уже знал для кого они предназначаются.) Мелочь и крупная – обратно в реку. Двух примерно полуторакилограммовых лещиков я велел отнести к шалашу, чем снова поверг Адама в великое смятение. Чтобы предотвратить возможную попытку мятежа и придать убедительности своим действиям, я, словно бы случайно, щелкнул зажигалкой перед самым его носом. Как ни странно, бледно-голубой язычок пламени ничуть не испугал Адама, и, кажется, даже не заинтриговал.

– Идите, – сказал я немного погодя. – Я вас догоню. Авелю я еще шепнул на ухо: – Следи, чтобы не удрал.

Дождавшись, когда шаги отца и сына затихли, я залез в кусты и ощупью отыскал рыбу. Когда я приподнял первую, ее чешуйки заиграли в звездном свете, как осколки зеркала. Обдирая пальцы о мелкие острые зубы, я засунул руку в пасть рыбы, рывком вырвал пищевод, а затем и внутренности вместе с плавательным пузырем. Потом стал плотно набивать опустевшее чрево рыбы «пьяными» ягодами. Скоро я с головы до ног был измазан рыбьей кровью и слизью. Ядовитый сок щипал кожу на пальцах. Я успел обработать подобным образом уже четыре рыбины, когда поблизости раздалось приглушенное рычание. Кто-то из серых солистов уже пробовал свои голосовые связки. Постепенно усиливаясь, звук поднимался все выше и выше, превращаясь в тоскливый, леденящий душу вой. И тут же издалека откликнулись еще два волка.

Всего через минуту я был уже далеко от речки. Зажигалку прихватил с собой.

Своих спутников я нагнал возле большого камня. Полная тишина стояла в этот предрассветный час. Перекличка волков стихла, ночные птицы вернулись в свои гнезда, а дневные еще не просыпались. Весь остаток пути я проделал буквально на нервах. Случайный шорох бросал меня в пот, я шарахался от каждого куста.

Мы уже выбрались из лощины, когда позади раздался жуткий пронзительный визг. Визг боли, страха, ненависти. Так визжат сбитые машиной собаки. Ага, подумал я. Взяло кота поперек живота! Не по вкусу вам моя начинка!

У реки творился уже сущий ад – там выли, лаяли, клацали зубами, рычали. Можно было подумать, что сторож загробного мира, трехголовый Цербер, вновь сорвался со своей цепи.

Оставшийся до шалаша путь мы проделали бегом. Звуки у реки постепенно стихали. Там больше не выли и не рычали, а только жалобно скулили.

13. Вот ведь какой неважный суп получился!

С самого утра навалилась куча забот. Каждую минуту можно было ожидать атаки волков. Я вовсе не был уверен, что все они передохли, попробовав «фаршированной рыбки». Да это, впрочем, и не входило в мои планы. Я просто хотел предупредить волков, что шутить не собираюсь. Первым делом возле шалаша был разведен большой костер. Всю поляну мы окружили кольцевым валом из веток, которые можно было поджечь в любую минуту. Для этого пришлось обломать все ближайшие кусты. Для растопки предназначалась сухая трава от подстилки.

Сырое ломье горело неважно, нещадно дымило и стреляло искрами. Я приказал таскать от ямы еще не просохшие шары и небольшими партиями кидать в костер. Спустя полчаса они приобретали в огне кирпичный цвет и каменную твердость. Рядом стоял самый большой из евиных горшков, в котором плавала предназначенная для ухи рыба. Как только Авель выкатывал из костра очередной раскаленный шар, я деревянной рогулькой подхватывал его и отправлял в горшок. Вода закипела, хотя и не очень скоро.

Готовая уха представляла собой довольно непривлекательное зрелище. В мутной коричневой жиже болтались кверху брюхом распухшие белоглазые рыбины. Адам нехотя принял предложенный ему кусок, с отвращением пожевал и тут же выплюнул. Авель ел старательно, через силу глотал и даже заставлял себя при этом не морщиться. В конце концов он подавился костью и долго натужно перхал. Я объяснил ему, что уху нужно есть осторожно. Что же они думают – в их речке филе плавает? Без костей рыбки не бывает.

Все, что осталось в горшке, пришлось доесть мне самому. Сказать честно, недоваренная рыба, да еще без соли и приправ, не самое лучшее из того, что я едал в своей жизни. Ананасы, к примеру, значительно вкуснее.

Неожиданно затрещали ветки. Кто-то лез через наше заграждение. Я вскочил, держа в одной руке пращу, а в другой горящую головешку. Однако, это была всего лишь Ева.

Она молча прошла в шалаш, отобрала там несколько пучков целебной травы и так же молча пошла обратно. Лицо ее очень осунулось за ночь, но от этого стало еще привлекательнее.

– Куда ты? – не очень уверенно спросил ее Адам.

Дойдя до баррикады, она остановилась и, ни на кого не глядя, сказала:

– Одноухий издох. Малыш до полусмерти искусал Звездочку и сам утонул в болоте. Кто-то из вас отравил их. Но Старик и Красавка невредимы. Скоро они будут здесь. Кто не хочет изведать их клыков пусть идет со мной.

Чувствуя, что Адам весь напрягся при этих словах, я ласково обнял его за шею и прошептал: «Тихо! Стоять!» Он слабо рванулся, но мои пальцы впились в его плечо, как когти.

– А ты не хочешь остаться с нами? – спросил я Еву. – Разве волки тебе дороже людей?

– Вы не люди. Люди так не поступают. Даже подземники до такого никогда бы не додумались. Тот мир, из которого ты пришел, – страшный. Иначе ты не умел бы делать все эти подлые штуки.

Тут мое терпение лопнуло.

– Глупая баба! Ты никогда ничего не поймешь! Иди к своим волкам! Скажи, пусть поторопятся. У нас найдется чем их встретить!

– Хорошо, – сказала она. – Я ухожу. Сын, ты идешь со мной?

– Нет, – буркнул Авель и принялся складывать пирамиду из глиняных шаров.

Ева легко вскочила на кучу веток и исчезла. И почти в тот же момент я услышал близкое глухое рычание. Седой волчище единым махом взлетел на наше укрепление. Где-то рядом раздался звонкий голос волчицы. Я сунул головешку в сухую траву, и огонь, гудя, начал кольцом расползаться вокруг поляны. В лицо дохнуло жаром. Адам, прикрывая голову от роящихся в воздухе искр, бестолково метался возле шалаша. Эх, вояка! Ему бы только с тараканами на печи сражаться! Авель без остановки швырял куда-то в дым глиняные снаряды.

Неожиданно из пламени прямо передо мной возникла белая волчица. Ее прыжок был грациозен и точен. Я метнул ядро, конечно же промахнулся и, понимая, что уже не успею перезарядить пращу, схватил первый попавшийся под руки предмет – палку, которой мы шевелили в костре угли. Падая на колени, я успел выставить ее вперед на манер рогатины. Твердый и острый конец палки вошел волчице точно в то место, где углом сходятся грудные кости.

Видели вы в кино, как умирают люди или животные? Выстрел, удар ножа, молниеносный выпад шпагой – и жертва бездыханно падает ниц. Ну, разве что ногой дрыгнет. В жизни все почему-то выглядело иначе. Как бы ни распорядилась судьба в дальнейшем, и сколько бы лет я еще не прожил на свете (на том или на этом – безразлично), мне уже никогда не забыть долгих и мучительных конвульсий волчицы, густой яркой крови, хлынувшей из ее пасти вместе с обильной розовой пеной, ее до жути разумного, молящего о жизни взгляда. Я понимал, что возле моих ног умирает враг, но не чувствовал ни торжества, ни удовлетворения.

Резкий могучий удар, опрокинул меня как кеглю. Жесткая щетина наждаком рванула кожу на ладонях. Что-то тяжелое, темное, судорожно хрипящее, навалилось сверху, закрыло небо. Блеснули клыки, готовые вонзиться мне в горло.

– Помогите! – заверещал я не своим голосом.

И мне помогли. Меня не бросили.

Слева подскочил Адам и ткнул горящей головешкой прямо в ощеренную волчью пасть. Справа хлопнула праща Авеля, посылая в волка смертоносный снаряд.

Запахло паленым и тяжесть, прижимавшая меня к земле, сразу исчезла. Одновременно раздался негромкий чмокающий звук – это закаленный в огне глиняный шар тюкнул Адама в висок. Приседая и заваливаясь на бок, глава райского семейства сделал несколько нетвердых шагов в сторону и повалился, задрав бороду.

«Дурачится! – почему-то подумал я. – Напугать меня, наверное, хочет. Ведь ничего же не случилось!»

Я склонился над Адамом и, всем нутром, ощущая падение в какую-то холодную пропасть, понял – нет, не дурачится.

Один глаз Адама бессмысленно глядел в небо, второй был прикрыт слабо дергающимся веком. Из уха вытекла тоненькая струйка крови.

Тихо на цыпочках подошел Авель, посмотрел из-за моего плеча на отца и стал медленно пятиться прямо в костер. Если бы я не подхватил его под руку, он, наверняка, упал бы в огонь.

Бой угас как-то сам собой. Вокруг полыхало пламя. Дым ел глаза. Беззвучно рыдал Авель. Седой волк, облизав морду своей мертвой подруги, исчез в дыму.

14. Подземники

Как здесь принято поступать с покойниками, я не знал. Да и спросить было не у кого. Ева ушла. Авель, не выпуская из рук злополучную пращу, оцепенело сидел в сторонке. Пришлось мне исполнять похоронный обряд в одиночестве.

С помощью острой палки я кое-как снял дерн и принялся руками разгребать теплую, слегка влажную землю. Мне очень мешали тонкие, но прочные, как рыболовная леска, корни. Некоторые даже пришлось перегрызть зубами. Несколько раз я в отчаянии бросал работу, но вскоре опять возобновлял ее. От груды углей, в которую превратился костер, тянуло нестерпимым жаром. В воздухе хлопьями носился пепел. Вокруг тлела трава, кое-где кусты начали заниматься огнем. Работа моя продвигалась медленно. Я ковырял землю палкой, а потом ладонями выбирал разрыхленный грунт. На глубине примерно метра цвет и структура почвы резко изменились. Пошла темно-серая, почти черная труха, которую легко подхватывал и уносил ветер. Без сомнения, это была самая обыкновенная зола. Я продолжал расширять и углублять яму и вскоре мне начали попадаться головешки, раздробленные кости, полуистлевшее тряпье, насквозь проржавевшие куски металла. Затем моя палка наткнулась на что-то твердое. С великим трудом, чуть не срывая ногти, я извлек на белый свет несколько кирпичных обломков, полуобгоревшую человеческую челюсть с запломбированным зубом и дюжину небольших, размером с косточку вишни, шариков, судя по всему – свинцовых. На такие шарики я вдоволь насмотрелся еще в детстве, когда вместе с окрестной пацанвой выплавлял на заброшенном стрельбище свинец из пистолетных и автоматных пуль, которыми в изобилии была напичкана там земля.

Да, судя по всему, нешуточные дела творились здесь несколько веков тому назад. Все это в корне меняло уже сложившееся у меня представление об истории планеты и о причинах деградации людей. Конечно, огонь сопутствует любым катастрофам, но он бессилен против кирпичных зданий. Здесь поработало что-то другое: порох, динамит, а может и плутоний. Волки, а тем более дубы, к этому пожару скорее всего, были непричастны. Так добросовестно умеет уничтожить себе подобных один только человек.

Значит, здесь когда-то уже был город, здесь уже жили люди, познавшие чудеса прогресса: искусные оружейники, хитроумные изобретатели взрывчаток, гениальные исследователи внутриядерного распада. Голый и нестриженый Адам был их прямым потомком.

Спустя полчаса похороны были завершены. Поскольку никакого другого обелиска под рукой не оказалось, я водрузил в изголовье горшок, в котором до этого варил уху. Думаю, впоследствии в него можно будет ставить букеты цветов.

Над покойником полагалось сказать несколько прощальных слов, но у меня на такое просто язык не поворачивался. Да и что я мог сказать об Адаме, безвредном малом, лентяе и любителе покушать, моем невольном спасителе и моей нечаянной жертве. Да-да, если говорить откровенно, не Авель был виновен в его смерти, а один только я. Это я внес смятение в их простые души, я разрушил странный, но по своему гармоничный союз деревьев, людей и животных. Впрочем, дороги назад все равно уже нет. События вышли из-под моего контроля, точно так же, как и полыхавший вокруг лесной пожар.

– Поднимайся, – сказал я Авелю. – Ты же мужчина. Слезами горю не поможешь.

Авель встал и, шатаясь как пьяный, подошел к холмику свежей земли. Постояв немного, он направился к шалашу, для чего-то поднял и расставил по своим местам разбросанную утварь, потом все тем же вихляющим шагом двинулся обратно к могиле и тут наткнулся на труп волчицы.

И парня прорвало! С хриплым воем набросился он на тело, стал топтать его ногами, хлестать пращой. Я едва-едва сумел оттащить его в сторону.

– Прекрати! – кричал я, тряся за плечи худое легкое тело. – Прекрати немедленно!

Безразличие овладело Авелем так же внезапно, как и ярость. Он обмяк и застыл, уставясь в одну точку. Я попробовал ветками сбить огонь с травы и кустов, но мне это не удалось. Нужна была помощь и как можно скорее. А где ее искать – у дуба, у мифических подземников, у Евы?

– Пойдем, – сказал я Авелю. – Попробуем найти твою мать.

Лес был полон дыма. До вечера оставалось еще порядочно времени, но казалось, уже наступили сумерки. Через каждую сотню шагов я останавливался и, сложив руки рупором, звал Еву. Авель плелся где-то позади. Я не понукал его, понимая, что сегодня с него будет мало толку.

Мы миновали три сросшихся дерева, стороной обошли лощину, и уже подходили к большому камню, когда за очередным поворотом я увидел длинную, немного сутулую человеческую фигуру.

Незнакомец стоял спиной ко мне, склонив набок маленькую голову, покрытую чем-то вроде капюшона. Он напоминал хищную птицу, дремлющую на своем суку.

Первым моим чувством было скорее удивление, чем страх. Ведь я впервые увидел здесь одетого человека. Я уже открыл рот, чтобы окликнуть его, но тут он сам медленно и плавно стал поворачиваться в мою сторону.

Несомненно, это был подземник. «Вроде как из земли сделаны и землей пахнут», – вспомнил я слова Авеля. Мутные воспаленные глаза в упор уставились на меня. Щербатый рот растянулся в жуткой идиотской ухмылке. Розовый сок «пьяных» ягод стекал по его давно небритому подбородку. Широкий плащ распахнулся и я увидел в руках подземника натянутый лук. Не спеша, в каком-то замедленном гипнотическом ритме, он поднял лук, прижав тетиву к лицу так, что она расплющила ему нос и прицелился в меня.

Сзади пронзительно вскрикнул Авель. Крик оборвался на полуслове, словно кто-то накрепко зажал ему рот. Я зайцем метнулся в кусты и зигзагами помчался по склону холма. Хриплый хохот раздался сзади. На бегу я оглянулся. Подземник стоял на прежнем месте, продолжая целиться мне в спину. Двое других вязали Авеля, на голову которого было накинуто что-то вроде мешка.

«Почему он не сопротивляется?» – подумал я; Ведь у него есть праща.

Меня никто не преследовал, и я уже почти достиг поросшего редким леском гребня холма, когда кусты впереди шевельнулись и на моем пути возникла еще одна закутанная в саван фигура. Шагнув мне навстречу, подземник нагнулся и вытащил из-за голенища длинный, сильно сточенный нож. Лука у него, очевидно, не было, или он не хотел тратить стрелу на такую жалкую цель, как я. Деваться было некуда и я, изобразив на лице покорность, поднял вверх руки. Черт с вами, сдаюсь. Берите в плен, а там посмотрим.

Снисходительно, и даже ласково улыбаясь, подземник отрицательно помотал головой. Чувствовалось, что все происходящее доставляло ему массу положительных эмоций, но главное удовольствие было еще впереди. Он не просто убьет меня, а будет с садистским восторгом долго ковырять ножом.

Нас разделяло уже не больше пяти шагов. Пятясь, я вжался спиной в куст. Мои руки шарили в поисках хоть какого-нибудь оружия, но находили одни только мягкие, податливые ягоды. Их сок обжигал мне ладони. Тонкий, как шило, кончик ножа опустился вниз и немного отклонился назад. Подземник метил мне в пах.

И в этот момент я, не размахиваясь, плеснул ему прямо в глаза горсть едкого розового сиропа. Он зарычал, схватившись левой рукой за лицо, пригнулся и вслепую нанес резкий колющий удар. Но я двумя прыжками уже достиг гребня холма и кувырком покатился вниз.

15. Ева

Ночь я провел под кустом, свернувшись калачиком, как бездомная собака. Да и куда мне было теперь идти? Вернуться к шалашу? Но там, наверное, уже вовсю хозяйничает огонь. Бежать к дубу? Вряд ли он примет меня после всего, что случилось вчера. Прямо скажем – невеселые делишки. Как там говорила Ева: «Ведь ты же не знаешь, как это плохо, когда ты совсем-совсем один…» Теперь я знаю…

На рассвете я направился к реке. С собой у меня ничего не было. Ни галстука, ни зажигалки. Единственное, что еще могло напомнить мне о родном мире, было желтое пятно увядшей травы.

Небо было мутным от дыма. Запах гари за ночь усилился. Обгоняя меня, промчалось стадо козочек. Быстро проползла зеленая, толстая, как пожарный рукав, змея. Похожая на индюка птица гнала перед собой суетливый, громко пищащий выводок.

Я напился из реки, кое-как вымыл лицо и остался сидеть на берегу, тупо глядя на рыб, которые, копнув носом ил, ловили что-то в быстро исчезающих облачках мути.

Расслабляющая, дремотная апатия овладела мной. Не хотелось ни шевелиться, ни дышать, ни думать. Как прекрасно было бы вечно сидеть вот так, без забот и желаний, грезить наяву, отрешенно созерцать ленивое движение рыб, мерное покачивание камыша, тени облаков на воде. Только бы забыться, только бы не вспоминать ни о чем: ни о приближающемся пожаре, ни о холмике сырой земли возле разрушенного шалаша, ни о коротком, захлебывающемся вскрике Авеля, ни о жутких ухмылках подземников.

Я понимал, что потерпел поражение, и сейчас у меня не было ни сил, ни желания продолжать борьбу. Кто я теперь? Полководец без армии? Король без подданных? Пророк без учеников? Голый, безоружный, слабосильный человечишко, со всех сторон окруженный врагами. Интересно, кто первый доберется до меня – огонь, волки или подземники?

Внезапно колеблющееся отражение милого измученного лица легло на поверхность реки рядом с плоским закопченным блином моей физиономии. Длинные пряди светлых волос коснулись воды. Несколько долгих минут длилось молчание, потом я забормотал что-то о нелепой случайности, о своих добрых намерениях, о непредвиденном стечении обстоятельств. Я просил прощения и тут же принимался доказывать, что прощать меня нельзя.

– Не надо, – сказала Ева. – Лучше молчи. Я уже все знаю.

– А-а-а, – глупо протянул я и потом добавил. – Наверное, ты хочешь меня убить?

– Нет. Разве этого можно хотеть?

– Уж лучше ты, чем кто-то другой.

– Как бы я не хотела стать птицей, я все равно никогда не смогу летать. И убить тебя я тоже не могу. Даже если бы и хотела. Ведь я человек.

– Человек – не человек… Какая разница? Подземники ведь тоже люди.

– Нет, они не люди. Для того, чтобы стать человеком, мало иметь две руки и две ноги. Нужно еще жить по-человечески. Без убийств. Без зависти, злобы, недоверия.

– Вот и объясните это подземникам. Договоритесь как-нибудь.

– Нельзя. Человеком можно стать только по своей собственной воле. Каждый подземник знает, что можно прийти к Дубу и начать новую жизнь. Но не все хотят этого… Моя прабабушка и отец мужа тоже когда-то были подземниками. Раньше я думала, что и ты подземник…

– Нет. Я здесь совсем-совсем чужой.

– Я поняла это. Ты не похож ни на кого из тех, кого я знаю. Подземники творят только зло. Мы же стараемся избегать всякого зла. А в тебе все перемешано – и добро, и зло. Может быть, поэтому и Дуб не смог помочь тебе.

– Я не совсем такой, как вы… Но об этом долго рассказывать.

– Не надо рассказывать. Все и так понятно. Ты любишь только самого себя. Считаешь, что все зависит от собственной воли. Не только другие люди, звери и растения, но и вся природа. Но ведь природа совершенно безразлична к тебе. Она глуха и слепа ко всем твоим замыслам. Попытки изменить ее бесполезны. Куда проще изменить себя самого.

– И, тем не менее, в мире есть такие места, где люди изменяют природу. И довольно успешно.

– Это вам только кажется. Борьба с природой бессмысленна. Вы ничего не приобретете от этого. Зато многое потеряете. Душевное равновесие. Дух терпимости и согласия… Ведь нам дан разум. А как ты его используешь? Для познания самого себя? Для совершенствования души? Ответь…

– Не будем говорить об этом сейчас. Я виноват перед тобой… и перед всеми. Если тебе нужна помощь, скажи. Я постараюсь сделать все, что в моих силах.

– Мне помощь не нужна. И мужу ты уже ничем не поможешь. Надо спасать лес, зверей. Надо искать сына.

– Тогда пойдем.

– Сначала спросим совет у Дуба.

Всю дорогу до поляны, окружавшей дуб, я ощущал себя нашкодившим школьником, которого за ухо ведут на место преступления. Следы моей деятельности были заметны уже издали: кучи гниющих ананасов, засохшие ветки, глубокие царапины на коре дерева.

Ева села на землю, боком к дубу, и замерла, прикрыв глаза. Каждая черточка ее лица, взятая отдельно, была безупречна: и бледная бархатистая кожа, и немного курносый, с удивительным вырезом ноздрей нос, и припухлые, всегда чуть-чуть приоткрытые губы. Но красота эта была трагична. Тень горькой и злой судьбы лежала на ней. Печать вечного неискупленного наказания за грехи давным-давно исчезнувших поколений.

Она стремилась жить в согласии не только с самою собой и своими собственными принципами, но и со всем тем, что окружало ее. Вряд ли эта жизнь была так уж легка и безоблачна, как казалось мне со стороны. Я не знаю цену, которую она заплатила за благополучие, царившее в ее маленьком мирке, но думаю, в любом случае, цена эта была немалой. Недаром в глубине ее прекрасных глаз всегда таилась печаль и предчувствие беды. И вот, когда самое тяжелое, казалось, уже было позади, выяснилось вдруг, что милый ее сердцу мир слишком уязвим и хрупок. Он рухнул всего за одну ночь, и вместе с ним рухнуло и ее счастье. Сейчас, возможно, она находилась еще в худшем положении, чем я.

Что мог сказать ей дуб – пусть даже и разумный? Знает ли он что-нибудь о любви, печали, одиночестве, смерти? Способен ли понять материнское горе? Слишком долго стоял он на этом месте, слишком много видел на своем веку, слишком привычен был ко всяким проявлениям добра и зла, чтобы понять страдания хрупкой человеческой души.

В чем же тогда предназначение этого загадочного дерева? В чем его власть над людьми? Почему дети и внуки убийц, выросшие в темных пещерах среди зла и насилия, с молоком матери впитавшие пренебрежение к чужой жизни, стали потом людьми? Что сделал с ними дуб? Вылечил, загипнотизировал, уговорил? Почему же тогда он не разговаривает со мной? Только потому, что я родился на другой планете, в другом измерении?

Много раз я приходил к дубу и никогда еще в моих мыслях не появлялось ничего такого, о чем я мог бы сказать – да, это не мое, такое могло прийти на ум только сверхмудрому и сверхсовершенному существу. Ведь все, что я передумал, стоя или сидя под дубом, давно таилось во мне самом. Просто раньше я гнал это от себя, считал малодушием, слюнтяйством. Давным-давно прошли детские годы, когда я плакал ночами, пораженный человеческой жестокостью, ложью, бездушием. Очень скоро я понял, что подлым и злым живется на свете куда как легче. Нельзя сказать, что я силой гнал от себя все доброе. Нет, оно вытекало само, понемногу, по капельке. А если что-то и осталось, то на самом донышке. Окончательной сволочью я не стал, но и сволочей особо не осуждал. Считал нахальство и хитрость такими же счастливыми качествами, как здоровье. Ну разве виноват человек, что он таким уродился?

Но вот что странно! Пожалел бы я, спрашивается, Еву, окажись мы в такой ситуации раньше? Если только для виду. Или с подленькой мыслишкой – я пожалел тебя, ты пожалей меня… А вот теперь, прикажи она мне утопиться – пойду и утоплюсь. Даже слова не скажу. Значит, все же влияет на меня дуб? А может быть, это я стал другим?

И тут меня вдруг осенило. Конечно же, дуб и не станет разговаривать со мной. Я просто не могу его понять. Слишком груба и глуха еще моя душа. Чтобы понимать дуб, нужно, наверное, прожить рядом с ним всю жизнь. Как Адам, как Ева. Дуб не умеет разговаривать с чужаками. Зато он умеет другое – пробуждать в них совесть. А если и не совесть, то хотя бы стыд человеческий. У кого, конечно, его хоть немного осталось. Вот, оказывается, чем он берет подземников. Вот почему они потом остаются жить возле него, постепенно превращаясь из зверя в человека.

Лишь самые подлые, самые жестокие, самые закореневшие в зле не захотели покинуть свои норы. Вот уж кто, наверное, никогда не слыхал о жалости, добре и сострадании! Но и они боятся дуба. Недаром, едва поднявшись на поверхность, начинают обжираться «пьяными» ягодами. Нет лучшего средства от упреков совести, чем всякий дурман, будь то водка, наркотики или что-нибудь еще. Это я по себе знаю… С этими-то маньяками и обязаны были сражаться волки. Вряд ли к этому их понуждал только скудный рыбный паек. Может, и здесь не обошлось без влияния дуба? Или даже звери могут отличать людей совести от двуногих хищников?

Ева встрепенулась и медленно, словно пробуждаясь от тяжелого забытья, открыла глаза.

– Дуб не может одолеть огонь, – сказала она. – Но он сделает все, что только возможно. Скоро ему должны помочь другие Дубы. Нам нужно спасать животных.

По поляне в беспорядке металось множество зверей. Шерсть на некоторых уже была основательно подпалена. На моих глазах здоровенный клыкастый боров сбил с ног теленка антилопы и умчался куда-то влево, но тут же вернулся, весь дымясь и жалобно хрюкая. Из кустов галопом вынеслось несколько низкорослых пегих лошадок. Ева крикнула им что-то, и они, заржав, повернули к реке, но стадо горбатых вилорогих быков, мчавшихся в противоположном направлении, погнало лошадей обратно в лес.

Через наши головы летели уже не искры, а целые головешки. Пожар подступал с трех сторон. Единственным путем к спасению была река. Но обезумевшие от страха животные, не слушая Еву, продолжали носиться по поляне, давя и калеча друг друга.

Тогда Ева приложила ко рту обе руки и издала призывный волчий вой. И почти сразу же издалека донесся ответ – хриплый и могучий вой. Несмотря на жару, я почувствовал между лопаток неприятный холодок.

Не прошло, наверное, и пяти минут, как седой вожак, отряхивая с себя воду, уже выбрался на наш берег. Его намерения в отношении меня были весьма красноречивы, но в последний момент Ева успела стать между нами. Наклонившись, она сказала что-то волку в самое ухо.

Тот, как видно, сразу понял ее, прыгнул в сторону, цапнул зубами истошно визжащую свинью, ударил плечом бестолково прыгающего козла, разогнал двух сцепившихся рогами быков, завернул назад несколько антилоп и погнал их всех прямо в речку.

Очень скоро вода в ней буквально кипела от множества переправлявшихся животных. А волк продолжал молнией носиться по поляне, направляя к спасению все новые и новые стада.

Тут только я обратил внимание на то, что пожар, обложивший нас почти правильным полукругом, за все время почти не продвинулся вперед. Не знаю, дуб ли был тому причиной или что-то другое, но волны бушующего огня никак не могли пересечь какую-то невидимую для меня, но строго обозначенную в пространстве границу.

Из-за реки потянуло вдруг свежим ветром. Тотчас взметнулись огромные столбы искр, но могучий вихрь легко отбросил их куда-то назад, за стену дыма. Я оглянулся. Прямо на нас по небу неслись черные густые тучи. Как кавалерийская лава накатывались они на горящий лес.