Текст книги "Первые шаги по Тропе: Злой Котел"

– Стало быть, я отправлюсь к вредоносцам один?

– А тебе нянька нужна? Кто хвалился умением прятаться, выслеживать и входить в доверие. С такими навыками нигде не пропадешь. И учти, что в самое ближайшее время тебе придется продемонстрировать их на деле. Ведь в живых мы остались только потому, что тенетники поверили тебе.

– Я, конечно, постараюсь, но не все так просто. Незнакомая страна, чужие нравы… Сначала нужно познакомиться с обстановкой, изучить языки…

– Именно этим мы с тобой и займемся. Между прочим, одна из причин вражды тенетников с вредоносцами состоит в том, что они не способны общаться между собой.

– Почему?

– Не способны и все. Так природа распорядилась. Формы общения, кстати говоря, бывают самые разные. Мы с тобой, допустим, легко нашли общий язык. Но это скорее исключение, чем правило. Помнишь, какую фразу ты произнес при нашей первой встрече?

– Помню. «Почему молчишь, приятель?»

– Вот-вот. А окажись на твоем месте ушастик из пустыни Шаавар, все выглядело бы несколько иначе.

Он оттянул складки кожи на своих щеках, и те вдруг затрепетали, словно сигнальные флаги. Ничего похожего мне прежде видеть не приходилось. Будем надеяться, что это не розыгрыш.

– Но кое-кто превзошел и ушастиков, – продолжал вещун, по-видимому, севший на своего любимого конька. – Как тебе понравится язык запахов, которым пользуются в стране Горьких вод?

Нестерпимое зловоние, подобное тому, что издает испуганный скунс, шибануло мне в ноздри и через целую гамму незнакомых, но резких запахов перешло в аромат цветущей сирени.

– А ведь это лишь вольный перевод твоего коротенького вопроса, – пояснил вещун. – Слышал бы ты песни, составленные из запахов!

– Хватит, хватит! – простонал я, зажимая нос. – Никто не сомневается в твоих способностях к языкам. Хотя как это у тебя получается – ума не приложу!

– Уметь надо, – похвастался вещун. – Но, увы, в составлении запахов я не так изощрен, как хотелось бы. Особенно на пустое брюхо.

– Я просто раздавлен, – это было не кокетство, а чистосердечное признание. – То, что ты рассказал, продемонстрировал и… позволил понюхать, подрывает мою веру в собственные силы. Вряд ли я смогу постичь язык тенетников, а уж тем более – вредоносцев.

– Сможешь, сможешь! – заверил меня вещун. – Конечно, не в полной мере, но сможешь.

– Боюсь, что ты только успокаиваешь меня… И себя заодно.

– Мудрость порождает сомнения, а трусость – мнительность. Выводы делай сам.

– Уж если кому и упрекать меня в трусости, так только не тебе… Лучше другое скажи – мы сейчас существа вольные или подневольные?

– Это зависит от того, что ты подразумеваешь под понятием воля, – похоже, что вещун мнил себя не только полиглотом, но еще и мыслителем. – Мои соплеменники, к примеру, издревле славятся пристрастием к воле. Вот почему мы так чураемся дружбы, подразумевающей наличие некоторых взаимных обязательств. И тем не менее все наши устремления подчинены одной цели – добыть и выносить яйцо. Это делает нас рабами своей собственной страсти. Ты тоже порабощен некой идеей, пока неведомой мне. Следовательно, нас нельзя назвать вольными существами.

– Меня не интересуют твои умствования. Лучше побереги их для наследника. Я спрашиваю, кто мы такие – бесправные пленники или самостоятельные личности. Не знаю, как здесь относятся к последним, но пленников принято кормить. Пусть даже объедками.

– Вот ты о чем! Прости, но я даже не предполагал, что с таким высоким понятием, как воля, ты связываешь свои низменные потребности. Сам-то я, как известно, питаюсь от случая к случаю и, однажды насытившись, могу подолгу воздерживаться от пищи. Это весьма важное качество для тех, кто большую часть жизни проводит в странствиях… Что же касается сути вопроса, то здесь тебя ждет разочарование. Безусловно, мы не пленники, ибо тенетники пленных просто не берут. Полноправными членами их общества мы никогда не станем. Порода не та. Придется довольствоваться статусом пособника, что тоже немало. Впрочем, к кормежке это никакого отношения не имеет. В Ясмене каждый сам заботится о своем пропитании. Кстати, весьма здравый обычай.

– А как же дети? – перебил я его. – Или больные?

– Никогда не видел здесь ни тех, ни других. В любом случае это не твоя забота. Лучше подумай о себе. Скоро охотники начнут возвращаться назад. Ты имеешь полное право позаимствовать у них толику добычи. Но советую поспешить, ибо на потом здесь ничего не остается.

– Мне, стало быть, туда? – я указал на вход, устроенный в форме коленчатой трубы, что не позволяло ветру проникать внутрь жилища.

– Туда, – подтвердил вещун.

– Не хочешь проводить меня?

– Чего ради?

– Просто так… Я ведь здесь впервые. Даже осмотреться не успел.

– Ты опять за свое! Такие речи достойны неоперившегося птенца, а не хитроумного змея. Кем ты собираешься стать – лазутчиком или попрошайкой? Как ты поладишь с вредоносцами, если опасаешься встречи с тенетниками? Оставь все сомнения и смело делай свои дела. Но не забывай про сигнальную паутину. Те, кто ее постоянно тревожат, не вызывают симпатии у тенетников.

– Так и быть, я последую твоему совету. Только не надейся, что яйцо останется на твоем попечении.

– Как-нибудь переживу…

Прежде чем выйти наружу, я закутался в пух, покрывавший пол нашей скромной обители. Попробую прикинуться тенетником, тем более что перенять их походку – упругую и легкую – для меня проблем не составляет. Вот только физиономия выдает. Надо постараться хотя бы не скалить зря зубы и не поднимать лишний раз глаза. Не знаю почему, но человеческий взгляд всегда настораживает чужаков. Есть в нем, стало быть, какая-то зловещая искорка.

Больше всего, конечно, меня беспокоила сигнальная паутина. Если я и в самом деле собираюсь заслужить расположение тенетников, надо научиться обходить ее.

Среди высокой да еще неспокойной травы рассмотреть тонкую нить было весьма непросто. Для этого пришлось бы, как минимум, опуститься на четвереньки, что я и сделал. Вскоре поиски увенчались успехом – мне помог луч Светоча, превративший капельки росы, собравшиеся на паутине, в гирлянду сверкающего бисера.

Опыты с веточками и камешками, случайно подвернувшимися под руку, показали, что сигнальная нить намертво цепляется ко всему, с чем только ни соприкоснется. Ну прямо репей, вдруг превратившийся в прочную и упругую рыболовную леску!

Да, здесь, как говорится, и мышь не проскочит (боже, сколько лет я не видел обыкновенную домовую мышь!). Почему же сами тенетники легко преодолевают это хитроумное заграждение? Что их выручает? Феноменальная память? Зоркий глаз? Или что-то еще?

Тогда я попытался припомнить особенности, свойственные поведению тенетников, – как они держат при ходьбе голову, как ставят ноги, какой путь выбирают.

Получалось, что ходить они предпочитают напрямик и под ноги себе почти не смотрят, то есть паутину совершенно игнорируют. Стало быть, для хозяев она никакой помехи не представляет. Правильно, змея собственным ядом не отравится и хорек от своей вони не околеет.

Интересно, а как соотносятся между собой летательный пух и сигнальная нить – два варианта одного и того же продукта? Оказалось, что никак. Клочок пуха, задев нить, преспокойно полетел дальше. Аналогичный результат дали и другие, более рискованные опыты.

Дело оставалось за малым – соорудить из пуха некое подобие бахил, прикрывающих ноги хотя бы до колен. Здесь мне пригодился опыт прядильщика, приобретенный на конопляных плантациях уж и не помню какого мира.

Сначала я двигался крайне осторожно, готовый каждое мгновение отпрянуть назад, но постепенно успокоился и перешел на пружинистый шаг, имитирующий походку тенетников. Похоже, что мой план удался. Вот только прочность самодельной обувки оставляла желать лучшего – приходилось поминутно останавливаться и поправлять ее.

Теперь, когда с одной проблемой было покончено, пришла пора заняться поисками пищи. К сожалению, в отличие от вещунов (а также удавов) люди впрок насыщаться не способны. В этом вопросе нас эволюция обделила.

Почти сразу мое внимание привлекли тенетники-летуны, падавшие из облаков целыми стаями. Приземлившись, они не спешили собирать свой пух в охапку, а сначала энергично встряхивали его. В траву сыпались бабочки, точно такие же, какие недавно встретились мне в небе. Некоторые еще трепыхали огромными цветастыми крыльями, но большинство не подавало признаков жизни. Наверное, это и была та самая добыча, о которой говорил вещун.

Нельзя сказать, что тенетники, не обладавшие способностью летать (а таких здесь было большинство), набрасывались на дармовое угощение, но кое-кто подходил и закусывал, предварительно удалив бабочкам крылья и лапки.

Стараясь держаться от этого пиршества подальше, я подобрал несколько наиболее крупных экземпляров, валявшихся в сторонке. На дорогах странствий мне приходилось вкушать самую разную пищу, но вот лакомиться насекомыми пока не случалось. Зато меня они ели поедом – и мошкара, и вши, и мухи-кровососы, и даже здоровенные злые осы. Стало быть, пришло время расплаты.

Бабочка, лишенная головы, крыльев и конечностей, своим видом напоминала то ли недозрелую морковку, то ли недоваренную сосиску. Вкус, конечно, оставлял желать лучшего, но это было делом привычки (вернее, ее отсутствия). Впервые отведав устриц, пусть и сдобренных лимонным соком, я испытал куда большее отвращение. А впоследствии, распробовав, лопал их целыми дюжинами.

Увлекшись воспоминаниями, я ненароком приблизился к компании тенетников, что-то выискивавших в куче дохлых бабочек (наверное, самые лакомые образчики). Конечно, это была моя оплошность. Последовал пронзительный вскрик, оборвавший дружное чавканье, и внимание всех присутствующих обратилось ко мне.

Очень неприятно, когда плотоядные существа, пусть даже разумные, перестают кормиться и с непонятным интересом присматриваются к тебе. Почему-то сразу вспоминаются детские сказки про людоеда, едва не сожравшего Кота в сапогах, и Волка, покусившегося на Красную Шапочку.

Стараясь не делать резких движений, я попятился. Вопль, скорее всего содержавший в себе какой-то вопрос, повторился.

Даже зная язык тенетников, я ничего не сумел бы ответить им, поскольку звуки такой высоты способны издавать разве что оперные певцы-кастраты, а отнюдь не бродяги, чей голос огрубел от холодных ветров и горячительных напитков. Самое разумное, что я мог сейчас предпринять, – это сматываться подобру-поздорову, словно шелудивый пес, опрометчиво сунувшийся к пиршественному столу.

Однако тенетник, устроивший весь этот тарарам, не отставал. Иголки на его груди встали дыбом, а это означало, что в любой момент они могут превратиться в разящие стрелы.

За свою жизнь я в общем-то не опасался, полагая, что тенетники имеют на меня какие-то особые планы, но сейчас могло случиться одно из тех трагических недоразумений, которыми так богата история общения разных рас и разных культур (апостол Андрей, капитан Кук и дипломат Грибоедов отнюдь не последние, кто занесен в этот скорбный мартиролог).

А ведь причина всему – взаимное непонимание, подогретое нетерпимостью к чужакам. Даже мой мудрый столетний дед говаривал: «Не верь черту, бабе и чужому человеку».

Тенетник между тем догонял меня, ведь ему не нужно было тщательно выверять каждый свой шаг. Окажись мы наедине, я нашел бы способ укротить его прыть, но на глазах враждебно настроенной толпы мне не оставалось ничего другого, как отступать и маневрировать. Ничего, искусная оборона – это половина победы.

Упреждая агрессивные намерения преследователя, я развернул пуховое покрывало на всю ширину, как это делают матадоры, подставляя под удар быка не свое тело, а свой плащ.

Тенетник как будто только этого и ждал. Первая летающая иголка пронзила пух, вторая вскользь задела мой бок, а чтобы уклониться от третьей, я вынужден был совершить отчаянный кувырок.

Четвертая стрела по всем признакам должна была сразить меня, но, к счастью, в тот самый момент мы сошлись почти вплотную. Набросив пух на голову тенетника, я резко присел, оказавшись тем самым вне зоны досягаемости колючек.

Дальнейшая наша схватка происходила в условиях, не доступных для чужих глаз, как бы под ковром. Длилась она недолго. Как я и предполагал, тенетник был опасен только своим естественным оружием. Руки его, природой предназначенные для вытягивания и сучения паутинной нити, были плохо приспособлены к захватам и ударам.

Приверженность лишь к одному типу оружия всегда выходит боком. Робин Гуд, потерявший свой лук, и Д'Артаньян, сломавший шпагу, достойны одного лишь сострадания.

Расстались мы, можно сказать, полюбовно. Я устремился к плетеному жилищу, сулившему хотя бы видимость безопасности, а слегка помятый тенетник остался сидеть в траве. Его уцелевшие иголки безвольно повисли. Зрители, прежде бурно болевшие за моего противника, сразу утратили интерес к нам обоим и, как ни в чем не бывало, возобновили трапезу.

Я еще не научился различать тенетников между собой, но тот, который спровоцировал меня на драку, имел одну приметную особенность. Его лицо покрывали многочисленные темные оспинки, похожие на след от порохового ожога.

Почему-то я был уверен, что скоро мы встретимся вновь, и про себя нарек его Рябым.

– Хорошо перекусил? – поинтересовался вещун, первым делом убедившись в целости и сохранности котомки.

– Какое там! Едва ноги унес, – я подробно живописал случившееся со мной происшествие, а в заключение добавил: – Вот тебе и тенетники! Других таких забияк еще поискать надо.

– Это недоразумение, – безапелляционно заявил вещун. – Не принимай его всерьез. Тенетники просто проверяли тебя. Хотели убедиться, что ты тот самый ловкач, за которого себя выдаешь.

– Ничего себе проверка! Меня чуть не изрешетили иголками. Едва-едва увернулся.

– Можешь поверить мне на слово, что, если бы тенетник метал иголки всерьез, ты бы и глазом не успел моргнуть. Ведь они даже прытников на лету сшибают. Тебя разыграли, только и всего.

Печальная судьба загадочных прытников (скорее всего, это какие-то птицы, наподобие наших стрижей) ничуть не занимала меня. Гораздо интереснее было другое – почему все тенетники выглядят словно братья-близнецы.

Бесполые вещуны тоже мало чем отличаются друг от друга, но среди них по крайней мере встречались старики, уже утратившие интерес к жизни, и подростки, еще только мечтающие о собственном яйце.

Я поделился этими мыслями с вещуном, а в качестве примера привел человеческую расу, представители которой разнились между собой и ростом, и цветом кожи, и разрезом глаз, и много чем еще. Это уже не говоря о половых признаках.

Ответ, как всегда, был достаточно витиеват:

– Народ, к которому ты принадлежишь, еще слишком молод, и природа продолжает трудиться над его усовершенствованием. То одно качество изменит, то другое. Вот почему вы такие разные. А тенетники, вполне возможно, уже достигли желаемого идеала, и теперь каждое последующее поколение просто копирует предыдущее.

Мне, как убежденному стороннику эволюционного учения, такие объяснения показались более чем наивными, и я заметил, что народ, состоящий из совершенно одинаковых особей, может легко стать жертвой одного-единственного неблагоприятного фактора. Например, климатических изменений. Или эпидемии.

А что, если тенетники вдруг вымрут, заразившись от меня самым обыкновенным насморком?

Такая печальная перспектива, похоже, ничуть не взволновала вещуна. На каждый мой довод он имел дюжину контрдоводов, не всегда, правда, убедительных, но зато весьма пространных.

На сей раз он начал, как говорится, от царя Гороха. По его словам, в среде вещунов бытовало древнее сказание, кроме всего прочего, повествовавшее и о начале этого мира.

Прежде каждый народ жил сам по себе, в своей собственной, ни на что не похожей стране, под своими собственными неповторимыми небесами, среди своих зверей и птиц, в согласии со своими богами. Короче, все было свое, в том числе, наверное, и болезни.

Но случилось так, что высшие существа, от которых зависели жизнь и процветание всех этих разобщенных народов, прогневались на своих подопечных и наказания ради ввергли их в один общий мир, с тех пор называемый Злым Котлом.

Там все перемешалось – и небеса, и страны, и народы. Суша стала хлябью, ясный свет – сумерками, вода – паром, легкое – тяжелым, явное – тайным. Рыбы угодили в пески пустыни, звери – в волны бушующего моря, а небо отказало птицам в приюте. В единый миг сгинули богатые города и великие страны.

Из каждой тысячи живущих уцелел только один, да и тот вынужден был влачить жалкое существование. Владыки превратились в нищих, мореходы – в пастухов, жрецы – в могильщиков, воины – в разбойников. Тот, кто прежде услаждал себя яствами, теперь радовался падали.

Везде бушевали войны. Повсеместно распространившиеся моровые болезни выкашивали целые народы. Прежние законы и прежние боги забылись. Эта эпоха длилась так долго, что о ней помнят только бессмертные создания.

Но постепенно наступило затишье. Бедствия, сотрясавшие Злой Котел, почти прекратились. Рыбы переродились в змей, звери овладели глубинами моря, немногие уцелевшие птицы вернулись в небо.

Враждующие народы частью смешались, а частью научились терпеть друг друга. Многое потеряв, они и приобрели кое-что. Например, способность противостоять всем мыслимым и немыслимым болезням. Они закалились в лишениях и муках, как сырая глина закаляется в огне. За это следует благодарить бесчисленные поколения безвестно сгинувших предков.

Свое повествование он завершил так:

– Тенетников, да и нас, вещунов, не сжить со света никакими напастями и хворями, а уж твоим насморком и подавно.

Интересная история, подумал я. Злой Котел – это несомненно Тропа, вернее, некая ее часть. Ясмень – лишь крохотный осколок неизвестного мира, до сих пор, наверное, существующего в какой-то совсем другой вселенной. А что это за бессмертные создания, которые помнят самое начало бедственной эпохи?

Однако по этому поводу вещун не мог сказать ничего существенного. Дескать, «бессмертные создания» – это такое устойчивое словосочетание, давно утратившее свой первоначальный смысл. Все в этом мире смертно, даже королева вещунов, давшая жизнь бесконечной череде благонравных потомков.

Свой предел положен и Злому Котлу. В далеком будущем он либо исчезнет, возвратив в прежнее состояние все свои составные части, либо примет еще более грандиозные размеры. Эпоха постоянства и покоя вновь сменится эпохой катастроф, и на все живое обрушатся невиданные бедствия.

– Откуда это известно? – поинтересовался я.

– Из того же самого древнего сказания, – ответил вещун. – Оно содержит и много других пророчеств.

– Хотелось бы послушать.

– Чтобы подробно изложить их, не хватит и целой жизни, – вещун от ощущения своей значимости даже надулся.

Но тут он, конечно, приврал. Столь многословных легенд просто не существует в природе. Иначе как бы один сказитель смог передать их другому. Даже на декламацию полного текста «Илиады» вкупе с «Одиссеей» уйдет, наверное, не больше суток. Поэтому я продолжал расспросы, надеясь разузнать что-нибудь новое о своих могущественных покровителях, чье бытие не ограничивалось рамками какой-то одной конкретной реальности.

– Но ведь в любой песне и в любой сказке есть что-то главное, что вспоминается в первую очередь. Нет ли в вашем сказании упоминания о существах, способных одновременно пребывать в разных местах? Или о мудрецах, из поколения в поколение накапливающих тайные знания?

– Нет, ничего такого я не припоминаю, – вынужден был признаться вещун, привыкший изображать из себя всезнайку. – Послушай лучше рассказ о том, какие муки претерпела в прошлом наша прародительница, зачавшая свое первое яйцо сразу от трех божественных созданий, явившихся одновременно из моря, из-под земли и с неба.

– Нет, оставим это на потом. В данный момент половые извращения меня не интересуют.

– Как хочешь… – похоже, что вещун обиделся, но не за себя, а за свою королеву.

– Давай лучше поговорим на тему перемен, грозящих этому вашему… Злому Котлу… в будущем. Меня интересуют подробности, – продолжал я, будто бы и не замечая его кислой гримасы.

– В сказании об этом упомянуто вскользь, – вновь оживился вещун. – Якобы из миров, не имеющих касательства к Злому Котлу, явится всесильный судья, который и определит дальнейшую участь всего сущего, как живого, так и неживого. Одинаково равнодушный и к нашим законам, и к нашему беззаконию, он будет творить суд исключительно по своему собственному разумению, стоящему выше добра и зла. И, когда приговор будет вынесен, никто не посмеет оспаривать его – ни силы природы, ни великие боги.

– Ты хочешь сказать, что у этого мифического судьи заранее развязаны руки и он волен поступать так, как ему заблагорассудится – либо благословить ваш мир на дальнейшее житье-бытье, либо уничтожить его вплоть до последней песчинки?

– Да, – подтвердил вещун.

– И любой его приговор будет считаться в равной мере справедливым?

– По крайней мере, так гласит древнее предание.

– Круто… Неужели ты веришь в столь сомнительные пророчества?

– Почему бы и нет? Не забывай, что я и сам кормлюсь предсказаниями. Это умение передается у вещунов из поколения в поколение. Как можно не верить в то, что снискало славу моему народу?

– Если так, то попробуй предсказать мое будущее, – даже не знаю, почему мне вдруг пришла в голову эта идея. – А заодно напомни прошлое и растолкуй настоящее.

– Чем, интересно, ты собираешься платить за это? Сам ведь знаешь, что дармовое гадание не имеет никакой силы.

– Придумаю что-нибудь. Только, чур, не требуй от меня в оплату свое яйцо.

– Даже и не собираюсь. После здравых размышлений я пришел к выводу, что яйцо пока должно оставаться у тебя. Мне оно сейчас может только повредить. Если тенетники прознают про яйцо, я окажусь в полной зависимости от них. А на камень, завалявшийся в твоем мешке, они даже внимания не обратят. Что же касается платы за гадание, то пусть ее заменит твое клятвенное обещание беречь яйцо.

Все же странные существа эти вещуны. Сами живут за счет обмана и жульничества, а от других требуют заверений в честности и порядочности. Наверное, это и называется политикой двойных стандартов.

Возмущение, высказанное мной, было совершенно искренним:

– Разве я его не берегу? У тебя есть по этому поводу какие-нибудь претензии ко мне?

– Пока нет. И хотелось бы верить, что не будет. Но, если мы вдруг расстанемся и тебе придется тонуть в болоте или гореть в огне, постарайся отбросить яйцо на безопасное расстояние. То же самое касается и воздушных полетов, – он указал пальцем вверх. – Избегай приближаться к Светочу. У него есть еще и другое название – Глотень. А если у тебя не останется выбора, бросай яйцо вниз.

– Оно не разобьется?

– Может, и разобьется. Но так появится хоть какой-то шанс на спасение.

– Что прикажешь делать, если я буду тонуть не в болоте, а скажем, в реке?

– Делай что хочешь. Яйцо воды не боится.

– Как ты его потом найдешь?

– Это уж мои заботы, – вещун поморщился. – Насколько я знаю, двуполые существа имеют некий орган, сравнимый с моим яйцом если не по сущности, то по названию. Ты ведь в случае нужды легко находишь его.

– Ну ты и сравнил! – я машинально подтянул свои штаны, сшитые из сыромятных шкур. – Это совсем другое дело.

– В твоем понимании – другое. А в моем – то же самое. Давай не будем препираться. От тебя сейчас требуется лишь одно – клятвенное обещание следовать моим советам.

– Клянусь, – небрежно обронил я.

– Так не клянутся! – возмутился вещун. – Поклянись чем-нибудь очень дорогим для тебя. Надеюсь, у твоих соплеменников существуют хоть какие-то вечные ценности.

– Дай подумать… – я поскреб свою изрядно заросшую голову. – Клясться жизнью банально… Детей у меня нет и никогда не было… Партбилета тоже… Удача – вещь скользкая, ею только проходимцы клянутся… А что, если поклясться мамой?

– Кто такая мама? – в устах бесполого вещуна это был вполне естественный вопрос.

– Для меня мама то же самое, что для вещунов королева, – популярно объяснил я. – Именно благодаря ей я и появился на свет.

Такое предложение вполне устраивало вещуна, и я торжественно поклялся мамой, что буду беречь вверенное мне яйцо от огня, от болотной топи, от Светоча, сиречь Глотеня, и от всех иных зловредных стихий.

Надо признаться, что эта клятва меня ни к чему не обязывала. Матушка моя, предпочтя заезжего циркача законному мужу-бухгалтеру, упорхнула из семьи, когда я находился еще в младенческом возрасте.

Если эта дама еще жива, то пусть ей сейчас икнется.

Теперь, когда все формальности уладились, можно было без помех приступать к гаданию. Однако вещун почему-то тянул время, бросая на мою котомку многозначительные взгляды.

– Что-то не так? – осведомился я.

– Все так. Но сначала ты должен передать мне яйцо, – сообщил вещун самым невинным тоном.

– Ты что – издеваешься? – если бы мы сидели за столом, я бы обязательно стукнул кулаком по его крышке. – Ведь все уже оговорено.

– Твоя правда, – согласился вещун. – Но дело в том, что самые верные предсказания даются именно при помощи яйца. Природа наделила его некоторыми исключительными способностями, помогающими выжить в нашем жестоком мире. К сожалению, большая часть этих способностей пропадает сразу после появления детеныша на свет. А то, что остается, дар предвидения, например, теряет былую остроту.

– Разве нет других способов гадания? – мне почему-то очень не хотелось расставаться с яйцом.

– Есть. По шишкам на черепе, по бреду, по форме ушей, по испражнениям, по мозолям на ногах, по проросшим семенам, по уголькам, по воде, по бросанию игральных костей, по небесным знамениям. Но любой из этих способов чреват ошибками. Если хочешь узнать о себе всю правду, позволь мне воспользоваться яйцом.

– Ладно уж, бери, – с великой неохотой согласился я. – Только не вздумай дурачить меня. В гневе я страшен и непредсказуем, запомни это.

– Только не надо меня пугать! – огрызнулся вещун. – Я тебе не враг, а товарищ по несчастью. Побереги свою прыть на будущее.

Ничем не выдавая своих эмоций, он извлек из котомки яйцо, которое безопасности ради или просто из вредности прошло новую трансформацию. Сейчас оно напоминало сухую коровью лепешку. Самый бдительный сыщик не распознал бы в этой невзрачной штуковине зародыш разумного существа.

– Кто-нибудь уже гадал тебе? – в руках вещуна яйцо сразу приобрело изначальный вид и цвет, отчего сам он сделался похожим на Гамлета, тоскующего над черепом бедного Йорика.

– Можно сказать и так, – кивнул я, вспомнив последние минуты своего пребывания на Вершени.

– Вот и хорошо. Тебе будет с чем сравнивать… Протяни руку к яйцу… Ближе… Теперь попробуй коснуться его.

– Не дается! – удивился я. – Что за фигня такая!

– Ничего страшного… Так и должно быть. Яйцо видит в тебе противника и старается распознать его сущность. Только не спрашивай, как оно это делает. Хватай его – и все.

Легко ему было советовать! Яйцо отбивалось от меня всеми мыслимыми и немыслимыми способами – то становилось скользким, как кусок мыла, то подпрыгивало, словно теннисный мячик, то кололо мои пальцы чешуйками, внезапно появившимися на скорлупе.

Впрочем, продолжалось это недолго. Случалось мне и не таких строптивцев усмирять. Вдоволь испытав силу и ловкость моих рук, яйцо как-то сразу угомонилось.

– Что дальше? – спросил я.

– А дальше бросай яйцо до тех пор, пока я не скажу «довольно».

Я, словно кеглю, швырнул яйцо на пол, и оно покатилось по сложной непредсказуемой кривой, напоминавшей заячьи петли. Такие броски я повторял раз за разом, пока яйцо, которому подобная забава, наверное, изрядно надоела, не нырнуло в котомку.

– Довольно, – произнес вещун с некоторым запозданием.

Длилось все это минут пять, не больше. Уважающая себя гадалка за такой срок даже карты не успела бы разложить. Неужели таинственный сеанс яичной магии уже закончился? Или это только его прелюдия?

Вещун, до этого, скажем прямо, палец о палец не ударивший, а только наблюдавший за беготней яйца, вид имел томный и усталый, словно Геракл, совершивший свой очередной подвиг.

– Все в порядке? – осведомился я. – Или яйцо играет в молчанку? Чего ради оно носилось по полу, как по горячей сковородке?

– Не задавай ненужных вопросов, – поморщился вещун. – Чтобы оценить вкус лакомства, не обязательно знать рецепт его приготовления. У каждого повара есть свои секреты… А сейчас изволь выслушать то, что стараниями яйца мне стало ведомо о тебе.

– Я весь внимание, – в подтверждение этих слов я даже ладонь к уху приставил.

Вещун не обратил на мои дурачества никакого внимания. Да и вообще, столь задумчивым, как нынче, я его еще никогда не видел. Говорил он медленно, с расстановкой, то есть в манере, его болтливому племени совершенно не свойственной.

– Гадая кому-либо, я первым делом задаю себе мысленный вопрос: где начался жизненный путь моего клиента и где он закончится…

– В могиле закончится, где же еще, – вставил я. – Это и без гадания ясно.

– Не все так просто. Для кого-то могилой станет помойка, а для кого-то роскошный саркофаг. Согласись, что церемонии, которыми будет обставлена кончина любого из нас, во многом символизируют жизненные итоги.

– Соглашусь, хотя твое заявление не бесспорно. Но только давай без предисловий. Переходи к сути.

– Вот тут-то и загвоздка! Признаться, ты весьма озадачил меня.

– Со мной что-то неладно?

– Скорее со мной, – сказано это было таким тоном, словно вещун давно ожидал от меня какого-то подвоха. – Я не могу проследить начало твоего жизненного пути. Оно находится вне пределов моего восприятия. То же самое касается и твоей кончины.

– Что сие может означать?

– Лучше спроси об этом себя самого. Но я бы сказал так: либо ты вообще не существуешь, и я сейчас общаюсь с призраком, либо в Злом Котле ты лишь случайный гость. Лично я больше склоняюсь к первому предположению, ибо все известия о внешних мирах сильно напоминают сказку.

– А вдруг ты видишь перед собой того самого всесильного судью, которому вверена судьба Злого Котла? – я скорчил страшную рожу.

– Перестань кривляться, – упрекнул меня вещун. – Не нахожу здесь никакого повода для веселья.

– Я, честно сказать, тоже. Но ты продолжай себе, продолжай…

– Второй вопрос, который никак нельзя обойти при гадании: как долго продлится жизненный путь моего клиента. Особой точности тут достичь невозможно, и я обычно ограничиваюсь лишь примерным сроком – очень долго, долго, не очень долго, очень недолго. Но твой случай не подпадает ни под одно из этих определений. Либо ты и в самом деле не существуешь, либо сможешь пережить наш мир. Не странно ли это?