Текст книги "Терпеливая Россия. Записки о достоинствах и пороках русской нации"

Теперь спрашивается, на чем основана необходимость опеки? На неспособности взятого в пример человека управлять своими делами. На чем же основана его неспособность? На недостаточном или болезненном развитии его ума. Отчего же у маленького ребенка слаб ум? Отчего помешанный лишился рассудка? «Какое мне дело, – отвечаете вы. – Мы говорим не о физиологии и занимаемся не сплетнями, мы решаем практический вопрос, для решения которого все равно, каковы бы ни были причины слабоумия. Общество знает только, что известное лицо не имеет способности управлять своим домом, и больше ничего знать не обязано, а обязано учредить опеку». Помните же, до чего мы дошли: кто не способен оберегать свои выгоды, выгоды того должны оберегаться обществом. Так ли? Если не так, то общество не имеет права учреждать опеки над детьми и лишенными рассудка.

* * *

Подведем же итог к результатам, полученным нами: общество должно доставить приличное вознаграждение за труд человеку, желающему и умеющему заниматься честным и полезным трудом, если без вмешательства общества он не находит для себя вознаграждения. Общество обязано принимать на себя заботу о делах таких людей, которые не могут сами охранять своих интересов.

Принимаете ли вы эти выводы? Если не принимаете, вы отказываетесь от собственной вашей теории, а мы уже согласились не отказываться от нее. Кроме того, вы не признаете за обществом таких прав, или, лучше сказать, обязанностей, как, например, учреждение опеки над детьми-сиротами.

Если же вы принимаете эти выводы, ими разрушается вся первая половина вашей теории: на общество налагаются обязанности гораздо более обширные, нежели простая забота о безопасности. В самом деле, разве нарушится безопасность, если жильцы дома, принадлежащего ребенку, не станут ничего платить ему за квартиру, а просто возьмут его на прокормление себе, хотя бы с целью сделать его своим слугой, когда он вырастет? Безопасность лица тут неприкосновенна.

«Но страдают его экономические интересы». Вот именно, о том мы и говорим: стало быть, общество обязано оказывать защиту всякому, чьи интересы пострадали бы без вмешательства общества. Ведь это уже принцип гораздо более обширный, нежели охранение безопасности. После этого, значит, если я заключил невыгодный для меня контракт, то общество может объявить этот контракт недействительным? Ведь мои интересы пострадали бы без этого?

В самом деле удивительно, каким образом одни и те же люди, то есть отсталые экономисты, за один прием высказывают два правила, будто бы совершенно согласные: «государство должно заботиться только об ограждении безопасности» и «государство обязано делать то, что не достигается деятельностью частных лиц»? Как не замечали они, что вторая обязанность несравненно обширнее первой? Ведь потребности общества и частных лиц не ограничиваются одной безопасностью; есть также потребности материального благосостояния, нравственного и умственного развития, потребности сердца и мало ли каких других законных потребностей? Ясно, что кто говорит вторую фразу, тот в первой фразе слово «только» должен заменить словом «между прочим».

После этого не нужно нам и говорить о следующем объяснении: «государство есть только страж безопасности частных лиц»; его смысл зависит от слова «только», а мы сейчас видели, что оно должно замениться словом «между прочим». Но любопытно последнее объяснение. «Идеал государственной деятельности есть нуль, и чем ближе может она подойти к этому идеалу, тем лучше для общества». Опять, как не видеть, что это объяснение совершенно разрушает всю прежнюю теорию, по которой забота государства ограничивалась одною безопасностью?

Вмешательство государства требуется тем чаще, чем больше совершается преступлений, чем чаще нарушается порядок. Каждому известно, что бедность, невежество, грубость нравов и разврат – главные источники преступлений и нарушений порядка; следовательно, чем больше забот будет употреблять государство на искоренение бедности, невежества, грубости нравов и разврата, тем менее будет ему хлопот, тем менее будет сумма его вмешательств.

Мы уже говорили об этом, приводя в пример Машу и ее мужа. Если самостоятельность общества действительно должна быть целью общественной теории, то очевидно, что этой цели можно достигнуть только покровительством всему, что содействует развитию самостоятельности, – именно заботой об истреблении бедности, распространении просвещения, о смягчении нравов и об истреблении тех причин, от которых портится характер и получают фальшивое направление человеческие наклонности.

* * *

В странном виде излагается теория невмешательства государства в экономические отношения. К ней прилагаются объяснения, прямо ей противоречащие. Мы не можем осуждать ученых, бывших первыми ее основателями: они жили в другие времена, они не видели многих фактов, которые теперь перед глазами у каждого. Притом же Адам Смит и ближайшие его последователи вовсе не доходили до той односторонности, против которой восстаем мы. Но непростительно нашим современникам не хотеть замечать того, что каждому бросается ныне в глаза; непростительно искажать для поддержки ветхого те мысли, которые в свое время были двигательницами прогресса.

Теория, провозглашавшая невмешательство правительства в экономические отношения, возникла в те времена, когда самая Англия, не говоря уже о континентальных государствах, страдала больше всего от обветшалых средневековых регламентации. Эти регламентации поддерживались общественной властью. Как же было не говорить тогда умным и честным людям, что вмешательство общественной власти в экономические отношения вредит развитию промышленных сил?

В самом деле, в большей части случаев оно было вредно; в самом деле, первой потребностью общества было избавиться от мелочной и нерассудительной опеки. С той поры обстоятельства во многом переменились. Как и в чем именно, об этом мы говорили уже много раз, да и каждому это больше или меньше известно. Заметим только один общий результат перемены. Читатель знает, что мы имеем в виду исключительно историю Западной Европы. На чем основываются теперь почти все стеснительные меры, принимаемые западными правительствами? Для всех их представляется исключительным оправданием общественная безопасность. Зачем, например, нужны паспорты при въезде в Папскую область, в Ломбардию, в Богемию, в Галицию? «Для общественной безопасности». Зачем нужен стеснительный надзор за жизнью частного лица в Вене, в Праге, в Милане? «Для общественной безопасности». Зачем содержится страшная армия в Австрии, которая едва ли имеет пять гульденов звонкой монеты? «Для общественной безопасности». Словом сказать, какая бы прицепка ни задела вас на континенте Западной Европы, нечего и спрашивать: откуда она и зачем она? Знайте наперед, что ответ на все один: «это нужно для поддержания порядка и общественной безопасности».

Поэтому нам кажется, что теория, поставляющая исключительной заботой правительства охранение общественной безопасности, не (совсем) сообразна с обстоятельствами настоящего времени для Западной Европы. Фактическая сила правительства над обществом не зависит от теорий, она определяется нравами общества и его потребностями. Теория может только определять предметы, на которые следует обращаться этой силе.

Каждому известно, какое действие производится сосредоточением силы в известном направлении, обращением ее деятельности на меньшее число предметов: чем меньше будет их, тем с большей энергией станет охватывать их данная сила. Отсталые экономисты совершенно ошибаются, воображая, что изменяют пропорцию вообще между количеством правительственного вмешательства и количеством самодеятельности общества, когда настаивают на том, чтобы правительство занималось исключительно одним предметом, не касаясь других: сумма административного вмешательства остается все та же самая, только прилагается к одному предмету. Из пяти единиц составляется одна цифра пять, только в том и разница. Но нет, мы ошиблись. Чрезмерным и односторонним сосредоточением сил на одном предмете нарушается прежний общественный баланс. На что бы ни была обращена деятельность правительства, все-таки она постепенно изменяет своим влиянием нравы и потребности общества.

Теперь спрашивается: одинаковы ли бывают результаты этого влияния, на какой бы предмет ни была обращена главная масса деятельности? Само собою разумеется, не все равно – гнуть ли на ту сторону, на которую и без того искривлен предмет, или на ту, от которой он уклонился.

Недостаток инициативы со стороны частной деятельности – вот по словам всех экономистов, даже и отсталых, главный порок всех обществ. В каких же сферах этот порок наиболее силен и в каких частная инициатива наиболее сильна? Все мы жалуемся на недостаток самостоятельности, предприимчивости, неослабного контроля со стороны частных лиц в экономической деятельности. Жалоба справедлива, но все-таки из десяти человек девятеро своей головой думают о своих денежных делах, о своих экономических расчетах. То ли в административных, судебных, вообще политических делах? Какое влияние и какую заботу имеет частный человек на континенте Западной Европы относительно полицейских распоряжений, административных мер, судебных решений? Все это делается без его воли, без его участия, да и внимание его пробуждается тут разве к тем случаям, от которых терпят его экономические интересы, да и то на минуту, без постоянства, без энергии. Потому надобно думать, что важнейший недостаток общественных нравов на континенте Западной Европы состоит именно в отсутствии самостоятельности по делу общественной безопасности. Не будь полиции, ни один квартал не справился бы с ворами; не будь своей армии, вторжение небольшого чужестранного войска было бы достаточно для покорения огромной области.

Говорят, будто когда-то, в IV или V веке, толпа из 300 германских дикарей прошла всю нынешнюю Францию и чуть ли не всю Испанию, и все города на дороге платили ей дань; да, кроме того, перерезала она несколько десятков тысяч поселян. Теперь, конечно, не то; но, однако, после Ватерлооской битвы целая Франция покорилась несколькими десятками тысяч изнуренных солдат Веллингтона и Блюхера.

Величайший негодяй, вредящий десяткам людей, подсмеивается над их негодованием, пока не попадается в руки полиции каким-нибудь неловким поступком.

* * *

Не знаем, удалось ли нам передать читателю нашу мысль. Но мы хотели сказать, что какова бы ни была степень инициативы частной деятельности в экономической сфере, все же она безмерно больше, нежели та степень самостоятельности, какую внушают нравы Западной Европы частным людям относительно ограждения безопасности.

Поэтому надобно думать, что теория, сосредоточивающая на одном ограждении безопасности всю деятельность государства, ослабляя инициативу частной деятельности в этом отношении, стремится отнять у частного человека возможность и надобность в развитии его сил именно по тому направлению, в котором они наименее развиты. Говоря сравнением, эта теория связывает именно те органы индивидуальной деятельности, которые и без того уже слишком хилы от бездействия.

Вместо того чтобы проповедывать индивидуальную инициативу в экономических делах, при современном положении нравов гораздо полезнее было бы говорить о необходимости ее по исполнению задач общественной безопасности. Усиливая опеку по этим задачам через ограничение правительственной деятельности исключительно ими, теория невмешательства государства в экономическую деятельность отвлекает от них индивидуальную инициативу, и без того слишком слабую для них.

Правда, само управление составляет предмет желания даже и отсталых экономистов. Но они, обращая все свои мысли на его усиление в экономической деятельности, где оно и без того сильнее, чем в других сферах, поддерживают апатию общества в том направлении, где она всего заметнее и вреднее.

Из этого читатель видит, что мы недовольны теорией невмешательства власти в экономические отношения вовсе не потому, чтобы были противниками личной самостоятельности. Напротив, именно потому и не нравится нам эта теория, что приводит к результатам совершенно противным своему ожиданию. Желая ограничить деятельность государства одной заботой о безопасности, она между тем предает на полный произвол его всю частную жизнь, дает ему полное право совершенно подавлять личность.

В самом деле, чего нельзя оправдать под предлогом охранения порядка, и какие меры из всех, кажущихся стеснительными в глазах просвещенного человека, не представляются нужными для охранения общественной безопасности людям менее просвещенным? Реакция всегда являлась для поддержания общественной безопасности. Деспотизм, открытый нами в теории, виден на практике в обществах Западной Европы: повсюду были найдены необходимыми террористические меры для восстановления порядка. Надобно только вспомнить о последней половине 1848 и о следующих годах во Франции, Германии, Италии. Народные массы были взволнованы, и оказалось, что нечем укротить их, кроме физической силы. Почему же оказалось это? Потому что для удовлетворения их требований нужно было энергическое вмешательство западных правительств в экономические отношения, а теория отсталой экономической школы, господствовавшая в образованных классах, не допускала такого вмешательства.

При нынешнем положении дел в Западной Европе эта теория ведет к подавлению личности, к заменению законного порядка произвольными мерами, к превращению всей законодательной и административной силы в полицейский и военный надзор для усмирения и наказывания. Кроме Англии, ни одно из государств Западной Европы не могло бы сохранить своего настоящего устройства, если бы не опиралось на вооруженную силу.

«Но по крайней мере в Англии общественное устройство поддерживается не вооруженной силой?» Так, но зато английские понятия об отношениях государства к экономической деятельности частных лиц не похожи на теорию, которая господствует на континенте. Обыкновенно говорят, что в Англии правительство оставляет частному лицу гораздо более самостоятельности, нежели на континенте. Это правда, но, говоря о размере власти, забывают о распределении ее деятельности между разными отраслями общественной жизни. Полиция, администрация, суд – во всем этом государство на Великобританских островах имеет гораздо менее власти, нежели на континенте. Но в экономических отношениях оно оставило за собой гораздо больше власти, нежели сколько оставляется ему теорией laissez faire, laissez passer на континенте.

Укажем один факт, безусловно осуждаемый всеми отсталыми экономистами: налог для пособия бедным. Мы согласны, что форма употребления этой подати нелепа; что же делать? Она сохранилась от средних веков, а в средних веках не было ничего соответствующего нынешним потребностям. Но мы говорим о принципе этой подати; «государство обязано давать средства для жизни каждому из своих членов». Там, где мог сохраниться этот принцип, несмотря даже на нелепость формы, в которую облечен, там, конечно, понятия об отношении государства к экономической деятельности должны быть совершенно не таковы, как теория безусловного невмешательства.

В самом деле, английские экономисты не совсем похожи на тех отсталых французов, из которых обыкновенно почерпаются наши понятия о политической экономии. Эти англичане, в своем государстве считающиеся людьми совершенно мирными, могут удивить человека, начитавшегося одних только книжек школы Сэ. В пример мы укажем на Милля, который теперь считается первым экономистом в Англии. Мы слышали, что сочинение Милля переводится на русский язык, и от души желаем скорого исполнения этой полезной мысли. Тогда русская публика увидит, что односторонние доктрины, против которых мы вооружаемся, не составляют сущности строгой экономической науки и должны считаться принадлежностью не всех вообще экономистов, а только отсталых французских писателей. Милль – человек совершенно спокойный, враг всяких фантазий и утопий, и никто в Англии не считает его ни врагом порядка, ни врагом науки; напротив, каждый находит, что он оказал ей больше услуг, нежели какой бы то ни было другой экономист настоящего времени.

Каковы же понятия этого спокойного и серьезного ученого? Он говорит о ренте, о наследстве такие вещи, которые совершенно противоречат последователям системы laissez faire, laissez passer. Он говорит, например, что наследство даже по прямой линии может быть ограничено законом без нарушения собственности; он говорит, что рента составляет собственность государства, а не частных лиц, и если частные лица пользуются ею, то это – монополия, уступленная им государством.

* * *

Мы думаем, что если государственная забота будет разделяться на все отрасли жизни, а не сосредоточиваться на одной этой, частная инициатива будет иметь более побуждений к развитию той своей функции, которая до сих пор оставалась особенно слаба. Мы думаем, что деятельность государства в экономической сфере вовсе не так опасна для личной самостоятельности, как в деле охранения безопасности, потому что в экономической сфере частная инициатива чрезвычайно сильна и не может быть подавлена никаким вмешательством.

Словом сказать, мы так же сильно хлопочем о развитии личной самостоятельности, как самые рьяные приверженцы отсталой школы; мы думаем только, что наш принцип для развития личной самостоятельности благоприятнее, нежели система laissez faire, laissez passer. Мы уже показали, что в теории она ведет к поглощению личности государством, а на практике служит оправданием для реакционного терроризма. Именно поэтому мы отвергли ее, и теперь пора нам заняться изложением тех понятий, которые кажутся нам менее опасными для личной самостоятельности и более рассудительными.

Первое правило рассудительности – принимать в соображение факты. Итак, мы выходим от того факта, что государство существует и пользуется огромной силой. Каковы наши идеалы, теперь не об этом речь. Мы только рассматриваем, какое распределение государственной власти по разным отраслям жизни неизбежно при данном состоянии общественных нравов; мы принимаем государство и его огромную силу как факт и должны только объяснить себе происхождение и смысл этого факта.

Для чего возникает государство и правительство, служащее органом его? Некоторые предполагают для государства цель более высокую, нежели потребности отдельных лиц, – именно осуществление отвлеченных идей справедливости, правды и т. п. Нет сомнения, что из такого принципа очень легко выводить для государства права более обширные, нежели из другой теории, которая говорит только о пользе частных лиц; но вообще мы держимся последней и выше человеческой личности не принимаем на земном шаре ничего. Будем же говорить об обязанности государства с этой точки зрения, которую принимают почти все экономисты, и в том числе все экономисты отсталой школы.

Государство, по нашему мнению, существует только для блага частных лиц; в этом не станут спорить с нами люди, осуждающие нас за привязанность к общинному владению. Теперь предложим несколько вопросов. В чем поставили мы источник и цель правительства? В пользах индивидуального лица. Каких же именно мер могут требовать эти пользы, и к каким отраслям жизни могут относиться обязанности содействовать этим пользам? Само собой разумеется, тут a priori ничего нельзя определить, все будет зависеть от обстоятельств. Мало ли как изменяются надобности и желания человека! Тут границ разнообразию не может быть определено никаких, кроме самого слова «польза».

Как же теперь и определить обязанности государства каким-нибудь другим термином? Всякое другое определение не будет соответствовать самому понятию о сущности государства: зачем оно существует, если не для пользы людей? А если существует оно для этой цели, то, конечно, должно удовлетворять всему, что требуется понятием пользы.

Есть разные теории о том, что полезно для людей. Смотря по тому, какую теорию вы примете, будут изменяться ваши понятия об обязанностях государства. Но разница между заслуживающими внимания теориями человеческих потребностей состоит не в том, чтобы одна исключала какие-либо частные средства или деятельности из сферы жизни, а другая принимала их; нет, разница только в том, что, перечисляя разные потребности человека, одна теория выше ставит одни, другая другие; например, по одной теории на первом месте стоит материальное благосостояние, по другой – нравственное развитие и так далее.

Нам кажется, что теоретические споры об этом не совсем рассудительны: есть довольно много потребностей, одинаково важных с общей точки зрения, и та или другая берет перевес над остальными только на время, по стечению обстоятельств, а с изменением их уступает первенство какой-нибудь другой; следовательно, решение принадлежит уже только практике, зависящей от обстоятельств, а вовсе не теории.

* * *

«Но по крайней мере в практике для настоящего времени какую потребность считаете вы настоятельной?»

Едва ли рассудительно было бы сказать, что следует считать только одну; скорее можно думать, что при нынешнем положении дел равно настоятельны три потребности: улучшение материального быта массы, расширение просвещения и увеличение индивидуальной самостоятельности. Однакоже, чтобы приблизиться к желаниям экономической школы, отсталые мнения которой мы опровергаем, и чтобы показать необходимость нашего вывода даже при отправлении с точки зрении, по-видимому, самой невыгодной для него, мы согласимся, что потребность индивидуальной самостоятельности составляет главную черту нынешнего положения дел.

Будем же рассуждать, основываясь на принципе развития индивидуальной самостоятельности. Пусть круг действия государства будет определяться преимущественно этой потребностью. Каково будет в таком случае отношение государства к экономической деятельности? Будет ли отвергнута инициатива со стороны государства в экономической сфере?

Ныне, каждый говорит, что все отрасли жизни тесно связаны. Открытие, сделанное ученым, производит переворот в материальном быте; увеличение благосостояния поднимает науку; постройка железных дорог изменяет общественные нравы. Толковать об этом даже скучно, потому что эту мудрость найдете вы в каждом пустейшем фельетоне. Но из этого ясно, что какая бы сфера жизни ни должна была служить коренным поприщем какой-нибудь инициативы, все-таки не останется ни одной сферы жизни, которая могла бы укрыться от действия этой инициативы.

Возьмем, например, случай, относящийся прямо к вопросу о личной юридической самостоятельности. В уничтожении крепостного состояния дело идет коренным образом о возвращении гражданских прав людям, которые до сих пор не признавались самостоятельными членами общества. Сомнение тут невозможно: сущность дела состоит в приобретении гражданских прав, в приобретении самостоятельности бывшими крепостными крестьянами; основание вопроса чисто юридическое. Но что же мы видим? С переменой юридических отношений неразрывно соединена экономическая перемена; в юридическом вопросе является экономическая сторона и оказывается столь важной, что совершенно заслоняет собой юридическую сторону от внимания общества.

Не думайте, чтобы одно это дело было таково; ныне во всех делах экономическая сторона очень важна. Например, хотя бы дипломатические отношения. Никто не станет отнимать у правительства власти давать аудиенции иностранным посланникам и говорить с ними; но десять слов, сказанных Наполеоном III Гюбнеру на новый год, отняли у европейских капиталистов в одну неделю четыреста миллионов рублей. Не двинулся еще ни один французский солдат к австрийским границам, произнесена была только одна фраза, – и курсы фондов понизились настолько, что тысячи людей сделались богачами, десятки тысяч разорились, сотни тысяч потеряли пятидесятую, двадцатую или даже пятую часть своего состояния. Не употребляйте тут, если не хотите, слово конфискация, но результат фразы, в которой не было ни малейшего намека о промышленности или торговле или о каком-нибудь имуществе, равнялся результату, какой могла бы иметь только самая колоссальная конфискация.

«Но это – случай чрезвычайный». Обратимся к обыденным административным и законодательным мерам, которые возникают каждый день, – мы также увидим, что каждая из них производит соответствующую перемену в экономических отношениях. Положим, например, что в Петербурге решено ввести газовое освещение на всех улицах. Наверное, ни один экономист не скажет, что городское начальство или центральное правительство выйдет из круга прямых своих обязанностей, заботясь об освещении города. Но если осветятся газом Коломна и Выборгская сторона, без всякого сомнения цена квартир там несколько поднимется: полицейское распоряжение подарило домохозяевам этих частей выигрыш на доходе в несколько сот тысяч, а на капитале в несколько миллионов.

Кончилось ли тем дело? Нет. Число квартир осталось прежнее, число жителей Петербурга также, следовательно пропорция между запросом и предложением квартир по целому городу осталась одна и та же; но в некоторых частях запрос усилился; очевидно, что он должен в соответственной степени ослабеть в других частях. И действительно, каждый вновь желающий поселиться в Коломне или на Выборгской стороне выбывает из числа желающих оставаться в первой Адмиралтейской или в Литейной части. Уменьшение запроса производит понижение ценности. Сумма уплат за квартиры осталась в целом Петербурге прежняя. Ясно, что она уменьшилась в некоторых частях, если увеличилась в других. Освещение газом Коломны и Выборгской стороны имеет тот же экономический результат, какой имела бы передача домохозяевам этих частей нескольких миллионов, взятых у домохозяев тех частей, которые уже и прежде имели хорошее освещение.

Другой пример. Предположим, что правительство упрощает формы делопроизводства. Мы не говорим уже о том, что через это уменьшается масса чиновников: положим, что люди служащие, по необходимости находясь в прямой экономической зависимости от каждой административной меры, не должны приниматься в расчет; но каково влияние упрощения переписки на экономический быт частных людей, не находящихся на службе? Вести дела стало легче, решаются они скорее, ход их понятнее, стало быть, меньше расходов и меньше хлопот каждому, имеющему какое-нибудь дело с полицией, администрацией или судилищем. А из десяти человек девятеро имеют в год хотя одно какое-нибудь дело до власти. Следовательно, все они что-нибудь выигрывают в денежном отношении.

Кончилась ли этим экономическая перемена? Опять-таки нет. Если дела ведутся яснее, проще и короче, уменьшается надобность в ходатаях, следовательно теряют все те, которые прежде жили запутанностью и медленностью делопроизводства. Вы скажете: «это и прекрасно: пусть уменьшаются выгоды людей, живущих за счет других». Я согласен, но замечаю, во-первых, что именно таков смысл всех доктрин, желающих разумного участия государства в экономических делах и отвергающих формулу laissez faire, laissez passer. Во-вторых, как бы то ни было, а все-таки упрощением делопроизводства передавалась бы одному разряду людей очень значительная масса доходов, теряемых другим разрядом людей.

* * *

Но едва ли не напрасно мы говорим о том, что каждое действие государственной власти, к какой бы сфере ни относилось оно прямым образом, к военной или дипломатической, к полицейской или судебной, непременно производит соответствующую перемену в экономических отношениях, непременно сопровождается передачей известной массы дохода и, следовательно, капитала из рук одних частных людей в руки других частных людей, – напрасно выставляли мы эту сторону всех без исключения правительственных действий в доказательство того, что экономическая сторона частной деятельности никак не может не находиться в огромной зависимости от правительства.

Есть другой факт, прямым образом установляющий эту зависимость. Никто еще никогда не сомневался в неизбежной связи идеи государства с идеей налогов и податей. Формы государственной власти могут быть чрезвычайно различны, состав бюджета также, но всегда и везде государственная власть имела в своем распоряжении бюджет, везде она определяла налоги и подати, везде определяла предметы их расходования. В этом отношении все равно, – неограниченный ли монарх или конституционный парламент или собрание всего народа называется государственной властью; во всяком случае каждый частный человек должен платить налоги и подвергаться пошлинам, какие установит государственная власть.

Надобно ли говорить, в какую великую зависимость от государства ставится через это имущество каждого частного человека и вся его экономическая деятельность? Конфискация – слово ненавистное; но что в ней ненавистного и несправедливого? То, что известное лицо подвергается исключительной мере, не касающейся других; ненавистно и несправедливо то, что с одним поступают не так, как со всеми другими. Конфискация – обратная сторона привилегии. Но если государство поступит несправедливо, предоставив мне одному право пользоваться выгодами, например, торговли с Англией или с Францией, то поступает ли оно дурно, предоставляя каждому своему подданному право вести заграничную торговлю и пользоваться ее выгодами?

Ненавистны и несправедливы всякие исключительные меры, обращенные на одно лицо в его выгоду или невыгоду, все равно. Но когда налог одинаково ложится на всех, до кого может касаться, в нем нет несправедливости, это всеми признано. А между тем что такое делает налог? Он берет у частного лица в пользу государства известную долю доходов, то есть известную долю капитала. Если у меня триста десятин земли, дающих каждая по четыре рубля дохода, то для меня все равно, будет ли учрежден налог в один рубль на десятину или прямо была бы взята у меня четвертая часть моей земли: за уплатой налога из 1 200 руб. у меня останется дохода девятьсот рублей; если бы у меня прямо было взято 75 десятин, результат был бы тот же: 225 десятин, оставшиеся у меня и избавленные от налога, давали бы также 900 рублей.

Доход был бы одинаков, следовательно и капитал был бы одинаков. В самом деле, давая мне такую цену, чтобы получить с купленного имущества 5 процентов, покупщик дал бы мне за каждую десятину только по 60 руб., когда остается дохода по 3 руб. с десятины, то есть за триста десятин дал бы мне только 18 000 руб.; а если с десятины остаются все 4 рубля дохода, он дал бы за десятину по 80 руб., то есть мои 225 десятин имели бы ту же самую ценность, 18 000 руб. В экономическом отношении налог совершенно равняется тому, как если бы соответственная доля имущества была обращена из частной собственности в государственную.