Текст книги "Терпеливая Россия. Записки о достоинствах и пороках русской нации"

* * *

Мы не знаем, возможно ли, при нынешнем устройстве наших общественных отношений, осуществление условия, которое предлагается в вышеприведенном отрывке для прекращения беззаконности; быть может, подобная реформа предполагает уничтожение отношений слишком сильных, не поддающихся реформам, а исчезающих только вследствие важных исторических событий, выходящих из обыкновенного порядка, которыми производятся реформы. Мы не хотим решать этого, мы не хотим рассматривать, какие обстоятельства нужны для исполнения мысли, изложенной автором приведенного нами отрывка. Но можно сказать, что пока не осуществится изменение, необходимость которого он доказывает, все попытки к водворению законности в нашей администрации и судебном деле останутся безуспешны.

Впрочем, рассмотрение средств, которыми могла устраниться коренная причина бедности нашего народа, дурное управление, не составляет главного предмета нашей статьи. Мы должны показать только, что дурное управление есть общая коренная причина всех тех недостатков, которые задерживают развитие нашего земледелия. Начав с экономической стороны быта, мы сказали, что дурное управление – основная [причина] бедности нашего народа, которая, в свою очередь, не дает развиться ни одному из материальных условий, нужных для успехов земледелия.

Даже другая сильнейшая причина нашей бедности – крепостное право произошло некогда от дурного управления и поддерживалось им. О происхождении крепостного права мы заметим только, что это учреждение развилось от бессилия нашей старинной администрации охранить прежние свободные отношения поселян, живших в известной даче, к владельцу дачи, и удержать постепенное расширение произвольной власти, захватываемой владельцем над населявшими его землю людьми; заметим еще, что возможность учредить крепостное состояние происходила только оттого, что вольные люди, слишком плохо защищаемые управлением, терпели слишком много притеснений, так что переставали дорожить своей свободой и не видели слишком большой потери для себя от записки в принадлежность сильному человеку.

Излагать подробнее этот, предмет, относящийся к старине, было бы неуместно в статье, говорящей о нынешнем положении дел. Мы хотели сказать, что если крепостное право держалось до сих пор, то оно было обязано такою продолжительностью своего существования только дурному управлению. Действительно, каковы бы ни были законы, определявшие права помещиков над крепостными людьми, но если б даже эти законы соблюдались, то, во-первых, все помещики давно бы перестали находить выгоду в крепостном праве, во-вторых, почти во всех поместьях крепостное право было бы прекращено частными судебными решениями по процессам о злоупотреблении власти.

Мы уже сказали, что не намерены писать филиппик против крепостного права; но мы укажем факт, всем известный, если скажем, что трудно было найти поместье, в котором пользование крепостным правом или не превышало бы границ, определенных ему законом, или не употреблялись бы для управления крестьянами средства, запрещенные законом, и не оставлялись бы в пренебрежении обязанности относительно крестьян, возлагаемые законом на помещика. В одних поместьях требовалась барщина выше трех дней, в других – крестьяне подвергались иным притеснениям, в третьих – оставлялись без надлежащего пособия во время неурожаев и т. д.

Надобно сказать, что эти нарушения законов далеко не всегда проистекали от того, что помещик был дурным человеком: нет, источник их лежал не в личных качествах отдельных людей, а в самой натуре крепостного отношения. По своей сущности крепостное право ведет к произволу, и какими бы законами ни определялось оно, оно неминуемо влечет и к нарушению, потому что произвол не может ужиться ни с каким законом. Если бы управление действительно хотело и могло преследовать все бесчисленные нарушения законов, неминуемо вытекавшие из крепостных отношений, в каждом поместье беспрестанно возникали бы процессы против помещика, и, измученный справедливыми преследованиями, он давным-давно сам постарался бы вывести свое поместье из крепостных отношений, которые, прибавим, очень мало доставляли бы ему материальной и денежной выгоды, если бы управление не позволяло далеко превышать законных размеров и средств пользования крепостным правом.

Много говорить об этом нет надобности: спросите какого угодно дельного чиновника, он скажет вам, что удовлетворительные формы ведения процессов гражданских и уголовных были невозможны при крепостном праве; а это значит, иными словами, что существование крепостного права было бы невозможно при хорошем управлении.

Если мы посвятили несколько страниц изложению последствий дурного управления в экономической стороне народного быта, то едва ли понадобится нам больше нескольких строк для обнаружения того, что дурное управление было также главною причиною неудовлетворительного развития нравственных и умственных сил народа. Говоря о бедности, производимой дурным управлением, мы уже видели, что оно производит ее через подавление нравственной энергии в народе.

Действительно, может ли быть энергичен человек, привыкший к невозможности отстоять свои законные права, человек, в котором убито чувство независимости, убита благородная самоуверенность? Соединим теперь упадок нравственных сил с бедностью, и мы поймем, почему дремлют также умственные силы нашего народа. Какая энергия в умственном труде возможна для человека, у которого подавлены и сознание своего гражданского достоинства, и даже энергия в материальном труде, который служит школою, подготовляющею человека к энергии в умственном труде?

* * *

Методы лечения знахарей и знахарок представляет драгоценную параллель с той системой, по которой отсталые экономисты думают поправить неприятное для них явление экономического быта, – например, помочь жалкому положению нашего земледелия. Появился какой-нибудь веред на ноге: знахарь, не задумываясь, прикладывает к нему какую-нибудь лепешку и ожидает, что болезнь уступит этому местному медикаменту. О том, отчего произошел веред, он не думает. Он не думает видеть в нем только симптом общего худосочия, только ничтожное обнаружение болезни, недрящейся в целом организме, проистекающей от испорченности основного процесса организма, от испорченности крови, от расстройства питания. Наука, напротив, говорит, что какое-нибудь, по-видимому, местное поражение очень часто не может быть исцелено никакими припарками и прижиганиями собственно больного места, что для исцеления болезни, обнаруживающейся этим местным симптомом, больной должен изменить весь образ жизни, чтобы исправился расстроившийся основной процесс организма.

Потому-то и отвратительно нам слышать рассуждения отсталых экономистов о том, как дурное состояние нашего земледелия может быть исправлено приложением местной припарки – уничтожением общинного землевладения и введением на его место частной поземельной собственности. Не потому отвратительно слышать нам эти тупоумные, суеверные рассуждения, что мы приверженцы общинного землевладения: нет, все равно, мы негодовали бы на них и тогда, когда бы думали, что частная поземельная собственность лучше общинного владения. Каково бы ни было полезное или вредное влияние известной системы землевладения на успехи сельского хозяйства, все-таки это влияние совершенно ничтожно по сравнению с неизмеримым могуществом тех условий нашей общественной жизни, в которых нашли мы истинные причины жалкого положения нашего земледелия.

Больной чувствует лихорадочный озноб оттого, что гнилой климат и изнурительный образ жизни развивают в ном чахотку: а вы, милостивые государи, советуете ему лечиться порошком из раковых жерновок. Я не знаю, действительно ли помогают раковые жерновки от лихорадки. Медицина говорит, будто бы это средство совершенно вздорное. Но все равно. Пусть оно будет и превосходным средством от лихорадки, оно все-таки никуда не годится в нашем случае. Болезнь не та, как вы думаете, милостивые государи. Она произошла не от легкой простуды, которую вы хотите лечить вашими милыми раковыми жерновками, и какие лекарства ни употребляйте против озноба, который один заметен вам из всех симптомов страшной болезни, вы не уничтожите не только общей болезни организма, но даже и этого частного ее проявления. Вы только губите больного, заставляя его терять время на пустяки, когда каждый день увеличивает опасность его положения.

Всмотритесь получше в состояние организма, и вы найдете, что лихорадочный озноб производится причинами, против которых необходимо употребить средства, совершенно различные от рекомендуемых вами суеверных пустяков. Вся обстановка жизни больного должна измениться для того, чтобы прекратилось гниение основного органа его тела. А когда его легкие будут здоровы, сам собой, без всяких раковых жерновок, исчезнет и мнимый лихорадочный озноб.

Об употреблении водки простым народом
(из статьи «Вредная добродетель»)

…Мы не враги употребления водки простым народом, мы думаем, что умеренное употребление даже полезно в наших климатах; но надобно знать, кто пьет, как пьет, почему пьет и что пьет?

Если зажиточный мужик, имеющий теплую избу, теплую одежду, сытный стол и несколько лишних рублей в кармане, выпивает каждый день перед обедом по стакану водки, – с богом: ему это здорово, и пьет он на деньги, которыми имеет право располагать. За этот стакан не могут упрекнуть его жена и дети. Но таков ли простой мужик? Где у него лишние деньги? Остается ли у него хоть одна копейка, отчета в растрате которой не должна была бы потребовать у него семья, живущая в плохой избенке, едва прикрытая рубищем, подобно ему, питающаяся, подобно ему, по выражению г. Шевырева, «скудною и неудобоваримою пищею»? Бедняк делает дурно, когда тратит деньги на что-нибудь, кроме улучшения быта своей семьи.

И как он пьет! Разве так, как мы с вами, читатель, столовое дано? Нет, он пьет, когда дорвется к вину, до бесчувствия. Питье водки у бедняка всегда бывает пьянством.

И почем он покупает водку? И какую водку продают ему? Об этом нечего и говорить.

Или в самом деле надобно доказывать, что никому, кроме идиота, не может прийти в голову видеть сектантство в том, когда разоренные бедняки видели необходимость исправиться от порока, их разорявшего? Или надобно говорить о том, выигрывает ли государство или, пожалуй, казна, когда бедняк отказывается от единственного наслаждения, чтобы поправить свои дела?

Разве трудно рассудить, что каждый рубль, который получается от водки, разоряющей народ, что каждый такой рубль отзывается десятью рублями недочета в других податях и сборах? В России больше населения, нежели в Англии и Франции, взятых вместе; пространство плодородной и населенной земли, служащей главным источником богатства, по крайней мере в пять раз больше. Получает ли русская казна хотя две трети того дохода, какой получает одна французская или одна английская? Нет, и того далеко не получает. Отчего же это? Как отчего? Много ли вы возьмете с бедного народа? А в чем одна из главных причин бедности народа? В водке. Кажется, расчет ясен?

Пусть водка доставит вдвое меньше дохода; зато мы отпустим за границу вдвое больше товаров, потому что меньше их пропьем и больше наработаем. Взамен за эти товары мы купим вдвое больше заграничных, и одна прибыль в таможенных пошлинах с двойным, с тройным избытком покроет недочет винного сбора; и, кроме того, в податях будет меньше недоимок, промышленные сборы станут давать гораздо больше прежнего.

Почему русские пьют
(из статьи «Откупная система»)

К числу особенностей нашей литературы принадлежит какое-то особенное ее расположение к повальным припадкам накидываться вдруг, без всяких новых видимых причин, всеми силами на какой-нибудь предмет, который вчера был совершенно таков же, как ныне, и совершенно таким же останется завтра, а между тем, ни вчера не занимал, ни завтра не будет занимать ни одной страницы печатной бумаги, а сегодня служит целью бесчисленных патетических рассуждений.

Искони веков, от Рюрика до наших дней, богата была наша Русь взяточниками. Скажите же, с какой стати было так свирепо набрасываться на то, о чем можно было до той поры так удобно молчать? Что за странные люди! лет пятьдесят очень хладнокровно носили в груди так называемую, на высоком языке, страшную язву и хоть бы кто-нибудь, когда-нибудь слыхивал от нас об ней, – и вдруг ни с того, ни с сего начинаем с жаром бить себя по этой груди и кричать: «Ах, посмотрите, добрые люди, у нас тут глубокая язва!»

Сострадательные люди подошли на наш отчаянный крик и стали смотреть: в самом деле, у нас на груди язва довольно вредного качества. Но отчего произошла эта язва, мы никак не решаемся сказать. От случайного ли какого-нибудь ушиба явилась она, или от врожденного худосочия, или от нездорового образа нашей жизни – этого никто из нас не объявляет добрым людям, в которых старается пробудить показыванием своей язвы сострадание, смешанное с отвращением. Подойдут добрые люди, покачают головами и пойдут прочь: как, в самом деле, лечить болезнь, причины которой упорно скрывает больной! Это упорное молчание о причинах зла составляет вторую нашу особенность.

Что случилось со взятками года два тому назад, то же самое произошло на сих днях с откупами. Какой новый вред стали приносить с половины нынешнего лета откупа, мы не знаем, да и никто, кажется, не может сказать, чтобы ныне позволяли они себе какое-нибудь злоупотребление или налагали бы на страну какую-нибудь тяжесть, которой не налагали бы и два, и три года, и двадцать, и тридцать лет тому назад. На каком же основании вдруг так набросились мы на откупа, с которыми так мирно и молчаливо уживались прежде? За то какой же безграничностью порицаний и вознаграждаем мы себя за упущенное для порицания время! Если послушать нас теперь, можно подумать, будто откупа величайшее бедствие нашей общественной жизни, будто они что-то вроде той «идеи» трансцендентальных философов, которая, сама ни от чего не происходя и не завися, производит все. От откупов все бедствия нашей жизни: и бедность народа, и разврат, овладевший значительной частью народа, и вследствие бедности и разврата наше невежество, наше нравственное бессилие, отсутствие в нас понятий о нашем человеческом достоинстве.

Словом сказать, откупа подверглись тому же самому эпидемическому нападению, как взятки; точно так же мы без всяких новых оснований вдруг начали толковать, что откупа величайшее зло нашей жизни, что с устранением этого зла мы стали бы процветать и благоденствовать; точно так же мы молчим о причинах, производящих это явление, вдруг ставшее несносным для нас.

Действительно, откупа – вещь очень не прекрасная, вещь, защищать которую не решится ни один благонамеренный человек. Но признаемся, что нам становилось как-то неловко при чтении большей части статей, направленных против откупов. Мы чувствовали нечто вроде того, как если бы человек, двадцать лет мирно встречавшийся в обществе с каким-нибудь отъявленным шулером, вдруг без всяких новых поводов начал на чем свет стоит порочить этого шулера и доказывать, что если бы этого негодного человека изгнать из общества, то общество значительно выиграло бы. Друг мой, ваше негодование справедливо, но зачем же оно так долго молчало? Я имею дерзость предполагать, что вы слишком наклонны к прекрасному правилу мудрости: не давать воли языку, если столько лет скрывали ваше чувство. Видя в вас такого совестливого хранителя вышеупомянутого прекрасного правила, я не могу защититься от мысли, что и теперь оно нарушено вами по каким-нибудь причинам, не имеющим ничего общего с прямотой и независимостью характера. Вы представляетесь мне человеком, который не смел дурного слова сказать об Иване, пока Ивана кто-нибудь защищал, и осыпает чрезвычайно благородными и отважными укоризнами того же самого Ивана, увидев, что от Ивана отступились все. Ваше геройство представляется мне усердием вломиться в отворенную уже дверь.

Притом же, неужели не следует назвать излишним простодушием той мысли, будто общество, подобно вам двадцать лет терпевшее шулера, много выиграет, если изгонит его? Кто породил, кто воспитал шулера? То же самое общество, которое теперь напало на него. Оно остается неизменно; как же вы думаете, что оно взамен изгнанного не воспитает новых шулеров, быть может, худших прежнего? Мне кажется, что пока не изменится само общество, напрасно ему изгонять шулеров или негодовать против них. Не против них, а против самого себя должно оно обратить свое негодование. Пока оно не скажет: я само хуже этого шулера, который только случайный представитель, только один из многих верных слуг моей порочности, пока оно не пересоздаст всех своих обычаев, порождавших различные виды низкого обмана и грабежа, до той поры я не буду много радоваться злополучию какого-нибудь отдельного обманщика.

Но эпидемия заразительна. Все стали говорить против откупов; как же нам отстать от моды, как же нам избежать поветрия? Будем и мы нападать на откупа, не отстанем от других. Хорошо было бы уже и то, если б нам удалось, подчиняясь поветрию, не забыть, что само по себе это поветрие представляет еще очень мало утешительного; если бы нам удалось хотя несколько показать слабые стороны той моды, которой мы сами должны следовать; если бы нам удалось показать недостаточность нападений на одни откупа.

* * *

Откупов защищать нельзя: действительно, они вообще представляются несовершенной формой взимания государственных налогов или пошлин. При системе откупов государство передает часть своих прав нескольким частным лицам и чрез то отчасти лишается свободы своих действий. Каково бы ни было подчинение откупщика местным властям по формальным условиям откупного контракта, откупщик все-таки имеет свой круг действия, в котором распоряжается он. Интересы правительства всегда связаны с выгодами общества; оно всегда до известной степени сознает эту связь и заботится о национальном благе.

Правительство не вчера начало, не завтра кончит свои сношения с обществом, Оно считает себя вечным его спутником, потому собственная выгода заставляет его щадить силы общества ныне, чтобы самому не остаться без средств, если истощит их. Совершенно не таково положение откупщика: до будущности общества ему нет никакого дела, он думает только о том, чтобы как можно больше собрать с общества ныне; завтра оно увидит себя разоренным и с этим вместе обеднеет правительство – какая нужда в том откупщику? Он уже кончил свои счеты и знать ни о чем не хочет. Его девиз: «После меня хоть трава не расти».

Потому система откупов расстраивает нацию, истощает средства, которыми может располагать правительство. Правительство – это хозяин поместья; откупщик – это чеченец, на несколько часов вторгающийся в поместье; можно представить себе, каково будет состояние хозяина после того, как поместье испытает набег чеченца.

Нет, наше сравнение еще неполно: разорительный набег уничтожает только жатву и уже готовое богатство жителей, он не портит самой почвы, он не портит нравственных сил ее населения. Откуп делает и это. Мало того, что он стремится как можно скорее истощить материальные средства населения, – вдобавок, он разрушает моральный капитал, которым могли бы скоро быть восстановлены все потери. Для правительства деньги не составляют основного и единственного предмета его действий; они представляются ему только средством для достижения других целей, например, для возвышения своего могущества среди других держав, для приобретения славы, для упрочения известной политической системы, для развития известных общественных учреждений, для поддержания известной законодательной и административной системы. Денежные соображения правительства вытекают из этих желаний и подчиняются им.

Таким образом, правительство по самой своей сущности никогда не ограничивает своих отношений к нации одними финансовыми видами. В его деятельности всегда есть другая, более нравственная сторона, всегда есть заботливость о национальной чести, о нравственном благосостоянии нации, о справедливости и правосудии.

Откуп совершенно чужд всех подобных отношений по самой своей натуре. Единственное основание его существования – чисто денежное, единственная цель и забота его – деньги и деньги. Самый дурной чиновник все-таки хотя сколько-нибудь помнит, что он представитель власти, поддерживающей благоустройство в обществе; как бы превратно ни понималось им это благоустройство, как бы бессовестно ни нарушались им эти обязанности, все-таки сознание о них дает ему в собственных глазах некоторое нравственное достоинство и все-таки люди, подвергающиеся его решениям или распоряжениям, видят в нем представителя нравственной идеи, – он может быть неверен ей, но она все-таки дает некоторую возвышенность характеру его власти в их глазах; если будут падать упреки, они упадут на его личность, но самым существованием той обязанности, которая лежит на нем, не возмущается общественная совесть, напротив, она признает нравственную сторону порученного ему дела.

Совершенно не таково положение откупного агента: он сам знает, что он только орудие частного прибытка, и общество не признает за ним другого значения; оно не может находить в нем других прав, кроме прав эгоистического корыстолюбия, а этому принципу никто не подумает давать в своей совести прав на власть над обществом.

Мы говорим пока еще вовсе не о злоупотреблениях, которые слишком легко возникают из откупной системы, – хороша та вещь, в которой дурны только злоупотребления, – нет, мы говорим теперь о самом принципе откупа. Предположим, что он безукоризненно держится своих законных обязательств, что он ведет свои дела с добросовестностью честнейшего из всех европейских негоциантов; предположим, что агенты его по своему личному характеру и поведению относительно народа образцовые примеры доброжелательности, мягкосердечия, прямодушия и всевозможной правоты, все-таки существование даже и такого откупа тягостно для нравственных убеждений нации, все-таки роль даже и таких агентов откупа – прямо гибельна для общества, прямо возмутительна для общественного сознания, потому что все-таки откуп есть не что иное, по самой своей натуре, как олицетворение корыстолюбия, властвующего надо мной во имя собственное свое, во имя корыстного расчета.

Надобно ли говорить, какими следствиями в народном быте сопровождается падение нравственных принципов? Ослабление любви к труду, ослабление всякой честной энергии, развитие преступлений и пороков всякого рода – вот эти следствия, слишком известные каждому.

* * *

Самый простой, самый неразвитый человек понимает разницу между моральным значением правительства и откупа. Подчиняясь правительству, человек сознает, что эта власть основана на нравственном принципе, вытекает из потребностей общественной жизни, имеет своей коренной целью охранение национальных благ; это подчинение не противоречит совести, напротив, требуется ею; оно не унижает, а облагораживает человека, возвышает его в собственных глазах. Но требует ли совесть, чтобы я подчинялся частному корыстолюбию, вредному не для меня одного, а так же и для всех моих сограждан? Нет, это унизительно для моего нравственного достоинства.

К этой нравственной причине отвращения присоединяется материальная, экономическая. По самому существу своему откуп необходимо должен брать с граждан гораздо больше, нежели отдает правительству. Доход, совершенно верный, не соединенный ни с какими затруднениями, ни с какими шансами дефицита, никакое правительство не отдаст и не отдавало на откуп – что за охота была бы ему лишаться части такого дохода, величина которого в точности известна и который весь сполна должен поступить в его распоряжение? Потому-то на откуп отдавались всегда только доходы, точную величину которых нельзя вперед определить с достоверностью, – цифры, подверженные риску; и чем более этот риск, тем скорее подпадал источник дохода откупу.

При первой отдаче в откуп хозяин еще может знать с некоторой точностью величину дохода и степень правдоподобия разных выгодных и невыгодных шансов; но, конечно, у меня вовсе не будет охоты отдавать ему точный отчет в ходе моей спекуляции, и чем дольше существует отдача на откуп, тем менее становится известным хозяину настоящее положение дела, так что, наконец, он совершенно не в состоянии будет решить, хотя приблизительным образом, как велика моя выгода. Эта неопределенность, с одной стороны, содействует действительному увеличению прибыли откупщика, с другой, дает возможность к самым баснословным предположениям о ней.

Таким образом, самая сущность откупа основана на громадном перевесе суммы, собираемой откупщиком, над суммой, уплачиваемой им государству. Самый честный откуп не может существовать иначе, как собирая с народа 20, 30 или более копеек в свою выгоду на каждый рубль, доставляемый им государству. Общество платит гораздо больше, нежели получает правительство, государственные потребности обращаются в средство для страшного обогащения частных лиц, спекулирующих на несовершенстве финансовой системы. Гражданин решительно не знает, сколько копеек из рубля, платимого им с таким трудом, достанется правительству: он знает только, что очень значительная часть этого рубля останется в руках откупщика, знает только, что платил бы гораздо меньше, если бы спекулянт не преградил прямой дороги между ним и правительством.

К усилению недовольства, внушаемого этой лишней тяжестью, является соображение безмерно увеличивающее во мнении народа выгоды, получаемые откупщиком. Правительство не может вычислять вероятной величины дохода иначе, как на основании такого пользования источником дохода, которое сообразно с нравственными основаниями, необходимо лежащими в правительственных отношениях к народу. Мы уже видели, что откуп чужд этих границ; он непременно будет пользоваться и такими средствами, каких не может принимать правительство.

Таким образом, не говоря уже о выгоде, доставляемой риском, он имеет новую прибыль, не входящую в соображения, которыми определяется величина откупной суммы. Эта новая прибыль, происходящая от пренебрежения нравственными условиями, служит и к увеличению доходов откупа и к увеличению отвращения против него в обществе.

Истощение тех источников, на которых основываются доходы правительства и его могущество, взимание с народа суммы гораздо большей, нежели какая получается правительством, разрушение нравственных убеждений в народе, ослабление честного труда – вот неизбежные действия откупной системы вообще, каков бы ни был предмет откупа и как бы честны ни были его поступки в смысле формальной законности.

Последними словами мы делаем предположение, которому невозможно исполняться в действительности. Сущность откупной системы такова, что с нею несовместно соблюдение законности. Во-первых, откуп не есть правильное коммерческое предприятие, а рискованная игра, в которой нет средины, а есть только или банкротство, или страшный выигрыш. Богатство откупщика не может оставаться почти в одинаковом положении или увеличиваться мерным, довольно медленным образом, как бывает в правильной торговле. Он или разоряется, или с каждым новым ударом костей становится вдвое богаче. При таком громадном риске и выигрыше не может быть речи о правильности действий. Только глупцы играют в штос честно.

Никогда не было примера, чтобы откуп держался границ законности: они не совместны с самой натурой азартной игры. Притом, откуп сам дает свои постановления; он, как хозяин, считает себя вправе делать все, что хочет и может. При всякой другой системе злоупотребления бывают возможны или легки вследствие ее несовершенств или посторонних обстоятельств. При откупе они происходят из самой сущности системы и никак не могут быть устранены, пока продолжается она.

Общие последствия откупа могут быть более или менее значительны в государственной жизни, смотря по важности его места в бюджете государства и по свойствам предмета, ему подвергаемого. Само собой разумеется, что чем значительнее отрасль государственных доходов, отдаваемая на откуп, тем сильнее отразятся его результаты на общественной жизни, и чем щекотливее самый источник дохода, тем чувствительнее будут последствия исключительно денежных оснований, на которых он разрабатывается откупом.

У нас отрасль доходов, отдаваемых на откуп, составляет самую значительную статью государственного дохода. По приблизительным вычислениям, откуп доставляет слишком вдвое больше, нежели государственные имущества, и в два с половиной раза более, нежели таможенные пошлины, один доставляя почти третью часть всех государственных доходов. При такой громадной важности этой статьи понятно, что сила, приобретаемая откупом, оказывается непобедимой почти во всех столкновениях его с другими общественными интересами.

* * *

При такой силе, одолевающей всякое сопротивление или, лучше сказать, не находящей ни в чем серьезного сопротивления, откуп извлекает свои доходы из источника, самого щекотливого во всем бюджете. Торговля водкой при самом строгом надзоре самой лучшей в нравственном отношении полиции легко обращается в средство развращать народ и обманывать его; легко понять, какого размера должны неизбежно достигать злоупотребления ею при порядке вещей, описанном нами.

Медики говорят, что чем хуже качество водки, тем более располагает она организм к тому, чтобы человек сделался пьяницей. Известно, что в Западной Европе не существует болезнь, называемая у нас запоем. Конечно, могут быть основаниями для нее и какие-нибудь моральные особенности нашего общества, но несомненно то, что важнейшей причиной ее надобно полагать именно дурное качество нашей водки. Это крайняя степень развития гибельных действий разных примесей, которыми подправляет откуп вкус слишком рассиропленного вина, чтобы придать ему обманчивую жгучесть. Люди, знакомые по опыту с употреблением водки, свидетельствуют, что похмелье от вина, разбавленного водой и приправленного для вкуса разными жгучими веществами, гораздо тяжелее, нежели от хорошей водки, и что позыв снова налить себя водкой для погашения тоскливого жара, оставляемого прежним приемом, тем непреодолимее, чем хуже водка.

Но все эти вредные последствия злоупотреблений откупа, как ни тяжелы они и вообще для народного хозяйства и для отдельных лиц, мы считаем еще маловажными по сравнению с самым страшным из всех злоупотреблений откупа – злоупотреблением, столь же неизбежно вытекающим из его сущности, как и все остальные, – все это ничтожно по сравнению с прямой заботой откупа о развращении народа. Каждому известно, что если село было зажиточно, пока не существовал в нем кабак, оно неминуемо беднеет вслед за основанием в нем кабака. Отчего это? Неужели, в самом деле, только оттого, что явилось под руками у мужиков место продажи вина? Неужели сам по себе наш мужик так падок на пьянство, что при первой возможности начнет пить до тех пор, пока весь пропьется?