Текст книги "Мой театр. По страницам дневника. Книга II"

Начало сезона 2006 года запомнилось событиями, связанными с Г. П. Вишневской…

В детстве, вырезая из старых журналов типа «Музыкальной жизни» все, что касалось балета, я не мог не обратить внимания на фотографии очень красивой певицы, особенно в роли Аиды. Рядом стояла подпись: «Народная артистка СССР, солистка Большого театра Г. П. Вишневская». Когда в Тбилисском хореографическом училище случилась чуть не ставшая для меня летальной история со стенгазетой (под заголовком «Наша мечта» я по неведению приклеил фото многих сбежавших за границу балетных звезд), маме пришлось провести со мной серьезную беседу. Она объяснила, что люди уехали, но это не означает, что они плохие.

Мама знала, о чем говорила. Ее двоюродная сестра, с которой она очень дружила, тоже сбежала за границу. В то время это расценивалось как предательство Родины, и, чтобы ситуация не ударила по семье, им всем предложили подписать бумаги, осуждающие поступок родственницы. Мама оказалась единственной, кто ничего не подписал, с тех пор она стала невыездной. Из маминого рассказа я понял, что красивая певица тоже уехала и что она совсем не плохая.

…25 октября 1991 года. На подмостках ГАБТа праздновалось 65-летие Вишневской. Впервые после семнадцатилетнего отсутствия она переступила порог любимого ею театра. У меня – выпускника Московского хореографического училища – был пропуск! Похоже, по «протекции» клакеров я сидел на «козырном» месте в партере. Несколько самых ярких моментов того вечера живо встают перед глазами…

Когда на фоне декораций «Бала-маскарада» Н. Бенуа зрительный зал увидел Вишневскую, в едином порыве все поднялись. Стоя, мы аплодировали и, как сумасшедшие, кричали «браво». Помню, как на сцену выплыла И. К. Архипова. «Подруженька!» – звучно, поставленным голосом воскликнула юбилярша, и они побежали друг к другу, обнялись и расцеловались.

Невозможно забыть и М. М. Плисецкую в «Умирающем лебеде», которой в тот вечер аккомпанировал на виолончели сидевший прямо на сцене М. Л. Ростропович. Она тогда впервые вышла в пачке с практически незаметными прозрачными рукавами, плотно облегавшими руки от плеча до запястья.

Танцевала Майя Михайловна бесподобно, фантастически. Зал, завороженный, следил за каждым ее не то что движением, вздохом. Публика Плисецкой хлопала с таким жаром и неистовством, что она, к нашему восторгу, бисировала номер.

Когда концерт закончился, я побежал домой, чтобы записать на видеокассету это исполнение, близкое к совершенству. Благодаря программе «Время», которая начиналась в 21:00, трансляция второй части концерта на ТВ сдвинулась на 45 минут. Я влетел в квартиру. С порога крикнул маме: «Ты не представляешь, как сегодня Плисецкая танцевала!»

Я успел вставить чистую кассету в видеомагнитофон как раз в тот момент, когда из-под смычка Ростроповича полились первые звуки мелодии Сен-Санса. Предвкушая удовольствие, мы с мамой замерли перед телевизором: неожиданно на экране появилась уже очень немолодая, едва ли не на ощупь двигавшаяся по сцене балерина. Я не мог поверить своим глазам! Сидя в партере Большого театра, я был свидетелем чуда! Как такое могло случиться, и теперь объяснить не могу. Мама посмотрела на меня со странным выражением лица, мол, ты в своем уме, мальчик?

Возможно, выбрали неверные «точки» установки телекамер; возможно, операторы ловили не те ракурсы, не знаю. Я был поражен – насколько живое исполнение на сцене не совпадало с танцем на телеэкране. Видеозапись – это, конечно, удобно, но она ни в коей мере, даже сделанная специально для кино или телетрансляции, не может заменить спектакль, идущий на сцене театра.

И еще я подумал: неужели и со мной подобное когда-то может произойти, вот ужас. С того момента всю творческую жизнь я всегда записывал, а затем внимательно пересматривал только что оттанцованный балет. И чтобы лишний раз проконтролировать себя, и чтобы убедиться, что я вполне прилично выгляжу не только на сцене, но и на экране.

Вторая половина 1990-х. Звонок телефона дома, певучий женский голос: «Можно попросить Николая Цискаридзе?» – «Это я». – «Это Вишневская». Я обомлел. «Деточка, мне в театре дали ваш номер, решила позвонить. Только что посмотрела ваше интервью по RTVI», – продолжала Галина Павловна. Танцуя в Нью-Йорке, я действительно дал там интервью. Вот его ГП, как ее уважительно величали в Большом театре, и увидела. «Помимо того, что вы блистательно танцуете, вы еще и хорошо говорите. Это очень большая редкость, и я от настоящих артистов Большого театра хочу сказать – вы достойный артист, вы настоящий премьер Большого театра». От слов Вишневской пригвоздило. Не дав мне прийти в себя, она продиктовала свои телефоны: и парижский, и московский, добавив очень тепло: «Если будете в Париже, мой дом для вас всегда открыт». С этого момента ГП стала со мной созваниваться, всегда приглашала на свои и мужа – М. Л. Ростроповича – юбилеи.

Открытие сезона 2006/2007 года на Новой сцене ГАБТа «ознаменовалось» премьерой оперы «Евгений Онегин» в постановке Д. Чернякова. На спектакле присутствовала Вишневская. Не выдержав этого зрелища, ГП покинула зрительный зал. Почему я о том вспоминаю? Да потому что вслед за уничтожением, стыдливо называвшемся «реставрацией», исторического здания ГАБТа началось уничтожение его духовных ценностей, традиций.

Вот выдержка из интервью Вишневской по поводу этого спектакля:

«…Меня охватило отчаяние от того, что я увидела на сцене. Стыд, что я вообще присутствовала там. Я сказала директору Большого театра Анатолию Иксанову, что отказываюсь праздновать свой юбилей в Большом, потому что увиденное на сцене этого театра для меня оскорбительно. Зачем и чему мне учить певцов, если Большой театр выпускает на своей сцене такое?! Выходит, зря жизнь прожита?.. Почему они это делают? Хор, как табун жеребцов и кобылиц, ржет над тем, как Онегин с Ленским ссорятся. В сцене дуэли в козлячьем тулупе сидит Ленский, Зарецкий храпит пьяный на диване. Ленский поет: „Куда, куда, куда вы удалились, весны моей златые дни“, а тетки с грязными тряпками убирают пол после пьянки, то есть ларинского бала. Что это? Я содрогнулась…

Это не режиссура, это хулиганство! Воинствующая бездарность, которая имеет возможность выйти на сцену и плюнуть на наши национальные святыни, харкнуть просто. Я думаю, то, что происходит, – это падение искусства, падение нации, если хотите…»

Вишневская тут же написала письмо директору ГАБТа Иксанову. Вот выдержка из него:

«Присутствуя на премьере „Евгения Онегина“ 1 сентября этого года, я вдруг поняла, что не имею к этому театру никакого отношения. Мой театр закрыт на ремонт, но именно там я испытала священный трепет, выйдя в первом своем спектакле в 1953 году в партии Татьяны… А через 30 лет вместе с моей Татьяной в парижской Гранд Оперá я простилась с оперной сценой… В театре через дорогу от Большого я никогда не пела, он не был моим, и в такой знаменательный для меня день, как мое восьмидесятилетие, я не хочу, выйдя на эту сцену, пережить еще раз чувство отчаяния и унижения, охватившее меня на премьере… наверное, до конца своих дней я не избавлюсь от стыда за свое присутствие при публичном оскорблении наших национальных святынь…»

Чем же ответил ГАБТ всемирно известной певице Вишневской? На день ее отмененного юбилея в афише Новой сцены Большого театра появился «Онегин» Чернякова! А директор Иксанов в публичном ответе, пожурив Вишневскую за консерватизм, признав такие новации велением времени, добавил, что «каждый сам вправе решать, где ему праздновать день рождения». Закончив письмо выходящей за грани всякого приличия фразой: «Некоторые вообще отмечают юбилеи дома». Это Вишневская, по его мнению, из «некоторых»?!

«Российская газета», где все это опубликовали 7 сентября 2006 года, старалась деликатно, но расплывчато подвести итог конфронтации, выходившей далеко за театральные рамки: «Разделения – не столько политические, но и художественные – продолжают раздирать общественное сознание». А это было не разделение. Совсем не разделение. И когда сегодня говорят об отмене русской культуры, имея в виду Запад, хочется сказать – о чем вы, господа? Отмена русской культуры началась в самой России, публично! Хоть и на Новой сцене, но все-таки Большого театра. Вот, даже дата есть – 1 сентября 2006 года.

Через несколько дней раздался звонок Вишневской: «Коленька, станцуешь для меня? Я юбилей буду праздновать в концертном зале имени Чайковского…» Что за вопрос?! Большая честь. И тут меня прорвало: «А знаете, Галина Павловна, как бы я поступил на их месте, если уж они решили сделать вам гадость? Так хоть красиво ее сделать!» – «Ну и как?» – со смехом отозвалась Галина Павловна. «Я бы написал, что великая певица имеет право на свое мнение, имеет право в свой день рождения находиться, где она считает нужным. Но мы так уважаем и любим нашу гениальную певицу, что в день ее юбилея Большой театр даст спектакль, ей посвященный. И это будет ее любимая опера „Евгений Онегин“ в постановке… Чернякова!» Вишневская расхохоталась от души: «Ну, Цискаридзе, только ты такое можешь придумать. Но у них на это нет класса. КЛАСС НЕ ТОТ! Они на такое не способны!»

А потом добавила серьезным, пророческим тоном: «Коля, запомни: БОЛЬШОЙ ТЕАТР – ЭТО НЕ ТОЛЬКО ЗДАНИЕ, КОТОРОЕ СНЕСЛИ. БОЛЬШОЙ ТЕАТР – ЭТО МЫ! И ТАМ, ГДЕ БУДЕМ МЫ С ТОБОЙ, ТАМ И БУДЕТ БОЛЬШОЙ ТЕАТР».

25 октября 2006 года. Гала «Виват, Вишневская!» в концертном зале Чайковского. Я танцую adagio из «Раймонды» с М. Аллаш. Вечер собирались транслировать в прямом эфире по одному из центральных каналов. Режиссером выступал Д. Бертман, с которым мы дружим много лет. Кстати, Дима один из немногих, кто не только поддерживал меня, когда меня пытались уволить из ГАБТа, но и сказал: «Коля, я тебя беру в труппу на любую, какую захочешь должность! На любую. Ты без работы не останешься».

Накануне юбилея состоялась репетиция концерта. Выхожу на сцену, там трон, где должна сидеть Галина Павловна. Я Диме, подкалывая его: «Как необычно!» Тот в ответ: «Ты не понимаешь! Когда Вишневская пригласила меня режиссировать вечер, сказала: „Делай что хочешь, главное, чтобы на сцене стоял трон, а на троне сидела я!“»

В день выступления выделили мне гримерку, принес туда вещи. Чувствую, что-то не так. Утром, складывая сумку со всеми принадлежностями, я все время мучился тем, что что-то забыл. Все заново переложил: костюм на месте, туфли на месте, грим на месте… В гримерке опять все перепроверяю, нет – всё как надо. А противное ощущение не проходит. Мой выход с Аллаш в начале 2-го отделения, концерт длинный. Я еще успел потусоваться за кулисами, со всеми народными-разнородными поздороваться.

Дали второй звонок, пора. Поднимаюсь в свою гримерку, накладываю грим, достаю колет от костюма, чтобы начать одеваться… И тут понимаю: я забыл… трико! Мы в концертном зале Чайковского, где находится база ансамбля И. А. Моисеева, но у моисеевцев выходной, все закрыто. Я начинаю бегать по коридору в поисках спасения… Вижу Бертмана, бегу мимо с криком ужаса: «У меня нет трико!» С налета оказываюсь в женской раздевалке в тот момент, когда моя партнерша уже натягивала пачку: «У меня нет трико!» Маша, ошалело глядя на меня, воскликнула нечто типа: «Ничего себе», но на более выразительном, всем известном, языке.

Понимая, что в зале Чайковского ждать спасения не от кого, бросаюсь к своей машине, прошу водителя: «Быстрей, в Большой!» А гала уже начался ровно в 19:00. Вся Тверская улица стоит. Кое-как добрался до ГАБТа, там «Евгений Онегин» Чернякова идет, ни одного балетного человека. Открыли мне какой-то чужой шкаф, схватил чье-то белое трико и в машину.

А Тверская стоит, Тверская не двигается. И тогда я решаюсь. Говорю водителю: «Серёжа, прости, ты такого не видел никогда!» Сидя на переднем сиденье, я стягиваю с себя штаны и начинаю, подняв голые ноги высоко над головой, натягивать на них трико. Около гостиницы «Минск» стоим без всякой надежды двинуться вперед. Открываю дверь и выбрасываюсь на разделительную полосу. Надо сказать, что я полностью загримирован для выхода на сцену. На мне пальто, накинутое на голое тело, из-под которого маячат мои ноги в белом трико, в руке сжимаю штаны. В таком виде я и бежал по разделительной полосе Тверской улицы до самого зала Чайковского.

На одном дыхании я взлетел наверх к себе в гримерную, надел колет, бросился вниз… Именно в эту секунду нас с Аллаш пригласили на сцену. Мы красиво вышли, поклонились Галине Павловне, я возложил цветы к ее ногам, зазвучала музыка adagio А. Глазунова…

Когда мы закончили танцевать, я рухнул в кулисе на пол, какое-то время вообще не мог двигаться. Гала завершилось, вместе с юбиляршей все отправились в ресторан «Метрополь». Галина Павловна любила «Метрополь», и Мстислав Леопольдович тоже, они всё отмечали в «Метрополе». В тот вечер я выпил какое-то невероятное количество спиртных напитков, просто пил всё подряд. И меня не брало ничего! Такой силы стресс был.

Забегаю по времени намного вперед, чтобы завершить рассказ о взаимоотношениях Большого театра и Вишневской. Он получил свое продолжение в 2011 году. 28 октября на концерте, которым после «ремонта» открывалась так называемая Историческая сцена ГАБТа. Вишневскую, Плисецкую и Щедрина разместили в Правительственной ложе, что слева от сцены. И там, где обычно располагался российский император, наши президенты, Сталин, в кресле Иосифа Виссарионовича царственно восседала Галина Павловна. Поскольку на этот вечер я не был приглашен дирекцией, смотрел его по телевидению. Камера то и дело выхватывала из полумрака ложи лицо ГП. Она с ужасом наблюдала за тем, что происходило на сцене. Окончательной «вишенкой на торте» стало фальшивое исполнение одной певицей арии Лизы из «Пиковой дамы» по нотам! Естественно, после такого entrée Вишневская высказала прессе все, что думала по поводу театрального «ремонта», уровня концерта и прочего… Дирекция ГАБТа и те, кто над ней стоял, Галине Павловне этого никогда не простили. Да кто они рядом с ней? Пигмеи.

Но тот концерт являлся лишь увертюрой ко 2 ноября, к действительному открытию Основной сцены Большого театра, которым стала премьера оперы «Руслан и Людмила» в постановке уже упоминавшегося в связи с его «Евгением Онегиным» режиссера Чернякова. Крики «позор» неслись тогда из зрительного зала, но кто-то же кричал и «браво»…

Вернусь к рассказу о ГП. Это была давняя история, когда-то большой конфликт произошел между Е. В. Образцовой и Г. П. Вишневской. Галина Павловна очень неважно относилась к Елене Васильевне, а я c ней дружил. Знал, что в этом «Руслане и Людмиле» Образцова собиралась петь Наину. Она честно ходила на репетиции, но на душе у нее кошки скребли. Не выдержав, пошла в зал посмотреть, что все-таки на сцене происходит. «Коль, представляешь, вот сижу, смотрю на ЭТО, и мне плохо с сердцем стало от того, что я должна выйти в этой гадости. Позвонила дочери: „Мне очень нехорошо“. Она мне: „Да уйди, мам, что ты?!“ Пошла я в дирекцию и сказала: „Я в ЭТОМ участвовать не буду!“ – и ушла».

Когда я о том Галине Павловне рассказал, она не преминула с иронией заметить: «Да, не ожидала я такой мужественный поступок от этой дамочки!» Она была человеком с отличным чувством юмора.

Но на самом деле ситуация сложилась чудовищная. Открытие Исторической сцены Большого театра таким «прочтением» «Руслана и Людмилы» стало публичным, озвученным на весь мир признанием отмены русской культуры в нашей стране. Потому что если ТАКОЕ возможно в главном театре России, значит, это возможно везде.

За что я еще безмерно уважаю Вишневскую и Ростроповича, так это за то, что они всегда считали себя представителями именно русской культуры. Недаром Ростропович в своем первом после возвращения интервью сказал: «Мы были истинными солдатами русской музыки».

Итак, начался мой 15-й сезон в ГАБТе. Труппу отправили на гастроли по Дании. В какой только дыре мы не танцевали! А у меня в 2006 году уже начались съемки в разных телепроектах на канале «Россия». Я постоянно летал в Москву и обратно. Телевидение подарило мне очень приличный заработок и популярность. Финансово и морально я стал абсолютно независим от капризов руководителей ГАБТа. Это их очень раздражало, но сделать со мной они ничего не могли.

Выпады критиков г. Москвы и Московской области в мой адрес тоже перестали что-либо стоить. Их писанину проглядывали только потому, что там называлась фамилия «Цискаридзе». Вот уж ирония судьбы! Мое имя становилось брендом без каких бы то ни было усилий и вложений с моей стороны, я просто продолжал честно работать.

На датских гастролях, танцуя «Жизель», я спохватился, что, как обычно после травмы, не перебинтовал колено. Стало понятно, что мои связки окончательно срослись и окрепли, не нуждаясь больше в подстраховке. И хотя нога немела по-прежнему, страх за нее исчез, я справился и с этой проблемой.

Мой «роман» с ТВ, начавшийся во «Взгляде», продолжил развиваться в 2006 году. Осенью на телеканале «Россия» готовили проект «Танцы на льду», я дал согласие на работу в жюри. Но честно предупредил продюсерскую группу: «Очень хочу участвовать в вашем проекте, однако я плотно занят в театре, на гастролях».

Меня попросили дать свое расписание и спланировали запись программ таким образом, чтобы я мог сниматься без ущерба для основной работы. Меня привозили и увозили из любой точки мира, шли на уступки, относились ко мне с большим вниманием и уважением. Точно так же я относился к проекту, его продюсеру Сергею Николаевичу Кордо и режиссеру Татьяне Владимировне Дмитраковой.

Я понравился зрительской аудитории канала, запоминался публике своими независимыми высказываниями. «Оказывается, и среди артистов балета есть умные, образованные люди, способные выразить свои мысли!» – писали в Интернете. Но позднее там стали появляться реплики: «Да нет! Это касается исключительно Цискаридзе!» Произошедшее было случайностью, никто не предполагал, что у меня с ТВ возникнет большая, долгая, а главное, взаимная любовь.

Финансовый момент этих отношений был, бесспорно, важен, но самым главным моим приобретением на ТВ стали люди. Тренерами первого сезона «Танцев на льду» были Н. Бестемьянова и А. Букин, ведущими – А. Заворотнюк и И. Николаев. Жюри: И. Бобрин, И. Моисеева, А. Миненков во главе с легендарной Е. А. Чайковской. Я попал в «высший свет» советского фигурного катания. Но, конечно, главенствовала там – Чайковская.

Оказалось, что с Еленой Анатольевной нас много что связывает. Во-первых, она как выпускница ГИТИСа с юности знала Петю Пестова, который учился с ней на параллельном курсе. Чайковская была первой, кого для эксперимента из спорта приняли на балетмейстерский факультет. Среди ее педагогов были: Р. В. Захаров, Н. И. Тарасов, М. Т. Семёнова. Кроме того, Елена Анатольевна и ее фигуристы постоянно ходили на мои спектакли. Они были в курсе моего творчества, я же, обожая фигурное катание, знал их всех очень хорошо, просто до поры до времени мы не были лично знакомы.

Общаться с Чайковской – счастье. Умный, тонкий в суждениях человек, с большим чувством юмора. Хотя я слышал, что в спортивной среде ее называли «Геббельс в юбке» за железную волю и тренерскую жесткость. А что? Есть другой рецепт, чтобы добиться победы? «Фрау Геббельс» в Елене Анатольевне по отношению к себе я никогда не ощущал, но то, что у нее есть немецкая кровь, это да. Она же немецкая баронесса по материнской линии.

По завершении съемок Чайковская надписала мне на память свою фотографию. Поскольку она совершенно не склонна к комплиментарности, ее текст стал для меня полной неожиданностью. На легендарной меховой шапке, в которой во время выступления своих спортсменов Чайковская всегда стояла у бортика ледовой арены, она написала: «Любимый Коленька! Я в вас была влюблена заочно – ваш талант, аристократизм, сумасшедшее обаяние меня всегда покоряли!!! Но то, что я увидела при личной встрече, перечеркнуло всё. Ваш ум, тонкость, ранимость и все же оптимизм!!! Спасибо за замечательное время».

Сблизило нас и то, что Чайковская родилась 30 декабря. Однажды Елена Анатольевна пришла 31 декабря (в мой день рождения) на «Щелкунчик» и подарила мне статуэтку Тамары Карсавиной скульптора С. Судьбинина, выпуска 1913 года Императорского фарфорового завода.

Зная, что Чайковская любит фарфор, на ее юбилей я подарил свою статуэтку в партии Принца из «Лебединого озера», тоже отлитую на Императорском фарфоровом заводе в Петербурге, в 2016 году. Когда там узнали, для кого я собираюсь приобрести «Цискаридзе», передали его в дар Елене Анатольевне с радостью.

На этом наш «фарфоровый» диалог с Чайковской не завершился. Теперь в моей домашней коллекции есть еще одна подаренная Еленой Анатольевной уникальная вещица, выпущенная в 1950-х годах в «Гжели», – девочка в шапочке, надевающая коньки. Оказалось, она была слеплена с Леночки Чайковской в детстве.

Вслед за ледовым проектом на том же телеканале «Россия» начался новый сезон шоу «Танцы со звездами», меня вновь пригласили «жюрить». Появилась возможность не только окунуться в мир бального танца, но и самому что-то сплясать, сделать fouettés в цивильных ботинках, даже спеть нечто «легонькое», без претензий на Паваротти. Я стал «лицом» телеканала «Россия».