Текст книги "Мой театр. По страницам дневника. Книга II"

2006 год запомнился и гастролями в Одессе. Им предшествовала невозможно смешная история моего знакомства с певицей Лолитой Милявской. С детства она мечтала о балете, но не сложилось. Тогда Лола решила осуществить свою мечту на юбилейном концерте в честь собственного 41-летия. Важной частью этой мечты являлся дуэт с Цискаридзе. Кто-то рассказал Милявской, что я обычно обедаю в ресторанчике в Петровском пассаже…

Сижу, ем, вдруг в зал на коленях вползает какая-то женщина и таким вот образом оказывается около моего столика. Со стоном: «Не откажите! Не откажите, примите участие в моем бенефисе!» Так мы с Милявской и познакомились. Придумали номер под песню «Как жаль» из ее репертуара. Чтобы станцевать его на пуантах, Лола усердно занималась, освоив pas de bourrée, обводку и целый ряд премудростей классического танца. Я поднимал ее в «рыбку», при этом Милявская пела вживую, не под фонограмму. Благодаря Лоле я попал на территорию шоу-бизнеса, приобщился, как говорится.

Рассказывая мне про свое детство, Милявская сказала: «Коля, запомни, самый страшный город для выступлений – Одесса». «Не может быть!» – засмеялся я. «Ты не понимаешь, – на полном серьезе продолжила Лола, – там могут запросто освистать, закидать помидорами! Это не тот город, где можно влегкую пройти».

Тут нас с Илзе Лиепа, как специально, приглашают в Одессу, на концерт. Я должен был станцевать «Нарцисса», она – «Болеро», потом 30-минутная версия «Пиковой дамы». Илзе просила меня еще что-нибудь исполнить, но я не дался: «Ни за что! Ты же знаешь, я ненавижу концерты».

Я действительно никогда не любил участвовать в концертах. На сцене мне всегда нужен спектакль, чтобы себя к pas de deux подвести. По юности я столько раз станцевал в концертах pas de deux из «Коппелии» и «Обера», что меня при одном их упоминании начинало подташнивать. Только слышал в музыке «тра-та-та» – вступление к своей вариации, – челюсти сводило. И однажды я сказал себе: «Больше никогда!» С той секунды больше никто и никогда не мог заставить меня ЭТО танцевать.

Поздняя осень. Прилетели с Илзе в Одессу, концерт в театре Музыкальной комедии, театр оперы и балета на ремонте. В программе, кроме нас, выступления нескольких московских молодых оперных певцов. Но организаторы, боясь упустить зрителя, о том в афише сообщать не стали.

Зал переполнен. Станцевал я «Нарцисса», Илзе – «Болеро», ребята попели-попели, закончилось 1-е отделение. После антракта 2-е отделение должно начаться двумя отрывками из опер Чайковского, чтобы подвести к «Пиковой даме». Мы стоим за кулисами, греемся: Илзе на одной стороне сцены, я на другой, мы с разных сторон должны появляться.

Только певица вышла на сцену, как из зрительного зала понеслось: «Цискаридзу давай!» Свист, крики, почти потасовка. Кто-то кричит: «Замолчите, дайте послушать, ребята хорошо поют!» Другие: «Нет, Цискаридзу!» Начался какой-то ад. Прибежала Илзе, испуганная, схватилась за меня ледяными руками: «Коля, что будем делать?» – «Танцевать!» Что еще можно делать? Но, если честно, очень страшно, толпа ведь неуправляемая, тем более разъяренная.

Певец, выступавший перед нами, – большая умница, несмотря на буйство зрителей, допел арию до конца. Наконец, мой выход. Звучит Шестая симфония П. И. Чайковского, я медленно, как поставлено, выхожу на сцену. Появляется Илзе, начинаем первый дуэт. Теперь и у меня от напряжения ледяные ноги и руки. Но танцевали мы с такой отдачей, что от нас разве что искры не летели. Я чувствовал себя просто атомной электростанцией по количеству выделяемой энергии.

Илзе уходит, я замер на авансцене, ни одного хлопка. Передо мной довольно широкая оркестровая яма и темнота. Стою, близорукий, не понимаю, зритель вообще в зале остался? Мы перед кем-то выступаем? Или это конец?..

Дальше эпизод «Комната»: танцую свой монолог, потом Илзе свой. Тишина. Идет наш дуэт, сладострастно душу' бабку-графиню, тишина стоит гробовая. Танцую и понимаю, что даже не потею, так страшно. Хоть бы кашлянул кто-то! Наконец, эпизод «Казарма», финал. Перепрыгнув через кровать, улетаю в кулису. Там Илзе, трясущаяся от страха, я к ней, обнялись, замерли…

Свет гас медленно, печально, под стать музыке… и опять полная, гробовая тишина. Ну, думаю, сейчас будут бить…

Тут в зале что-то ахнуло, охнуло, грохнуло, будто взорвалось, гулким эхом долетело до кулис. Публика не просто хлопала, кричала, в зале стоял дикий ор… Нас принимали, как Юриев Гагариных. На сцену несли цветы, воздушные шары, как на параде, банки с соленьями, вареньями, конфитюрами. В общем, бог знает что. В завершение мне подарили огромную, метровую, бутылку местного шампанского. «Как хорошо, – подумал я, – как раз на Новый год всех напою!» На сцене началось всеобщее братание.

У служебного подъезда нас поджидало множество людей, среди них были и поклонники Семёновой. Я сразу вспомнил рассказы Марины об Одессе, она этот город обожала. Однажды ей срочно понадобилась приличная сумма денег. Пришлось продать кольцо, которое Марина очень любила, часто в нем танцевала. Приехала Семёнова на гастроли в Одессу, публика заметила, что кольца на ее руке нет. Местные евреи-антиквары связались по своим каналам с Москвой, там нашли человека, который приобрел кольцо Семёновой, выкупили его и к концу гастролей подарили это кольцо Марине! Вот что такое была Одесса.

Прекрасно отужинав, мы с Илзе вернулись в свой отель, выходящий окнами на Потемкинскую лестницу. На следующий день улетаем в Москву. У меня в руках охапка цветов и пакет с огромной бутылкой шампанского.

Зашли в VIP-зал, сели, наконец объявили посадку на наш рейс. Я встаю, беру мешок с бутылкой, ручки пакета обрываются… Бутылка с адским грохотом падает! Весь крохотный VIP-зал одесского аэропорта в стекле и шампанском. «Ой, как жалко!» – вскрикнул я. Дежурная мне: «Не расстраивайтесь, мы все равно бы вас с бутылкой на борт не пропустили, не положено такую ручную кладь в салон проносить».

Уже в дверях я к той девушке обернулся: «А говорят – Одесса гостеприимный город! Я перед вами сидел с этой бутылкой тридцать минут. Вы бы меня предупредили, что с бутылкой нельзя. Я бы хоть кому-то из провожавших ее подарил!»

По летному полю пешком мы с Илзе отправились к самолету. Вдруг нас догоняет микроавтобус с пилотами, там и дежурная VIP-зала: из автобуса извлекается ящик местного шампанского и дарится мне со словами: «Вот! Чтобы у вас об Одессе не осталось плохого воспоминания!»

Вернувшись в Москву, я обнаружил, что обещал прийти на спектакль «Служанки» его постановщику и моему хорошему знакомому Р. Г. Виктюку. Это была уже третья редакция его нетленного хита…

Фамилию Виктюк я впервые услышал, когда учился в младших классах Московского хореографического училища. Мама старалась не пропускать ни одного сколько-нибудь значительного события в театральной жизни столицы, всюду таская меня, как и в Тбилиси, за собой.

1988 год. Кто-то достал нам билеты на премьеру «Служанок» в театре «Сатирикон» с К. Райкиным в главной роли. Сидели мы на очень приличных местах. Мама с прической, в нарядном платье и рядом я, лопоухий нескладный подросток, одетый в унылую синюю школьную форму с пионерским галстуком на шее (на переодевание не хватило времени, уроки заканчивались поздно, а до театра надо было еще добраться). В общем, картина маслом и тема как раз для пионЭра…

Однако, с детства закаленный шедеврами мирового кинематографа в виде фильмов Антониони и Пазолини, я воспринимал такие сюжеты философски, не вникая в их пикантные подробности.

Мама, зная своего ребенка, по этому поводу тоже не комплексовала. Но тут она не на шутку напряглась. Поняв, что в «Служанках» играют исключительно мужчины и история там специфическая, мама заерзала. Оглядываясь по сторонам, прошептала мне на ухо: «Нас всех арестуют». Она помнила, что происходило с фильмом «Покаяние» Тенгиза Абуладзе в Грузии. Киноленту долго не пускали в прокат, и если где-то ее все-таки показывали, то не только у тех, кто ее крутил, но и у зрителей начинались серьезные неприятности. Людей переписывали: фамилия, имя, отчество, год рождения, прописка и так далее, а потом следовало серьезное административное наказание.

«Служанок» принимали на ура. В финале вместе с актерами на сцене раскланивался невысокий мужчина, одетый в какой-то невероятно красивый пиджак. Но маму, как я видел, волновало только одно – как бы нам побыстрее выбраться из зрительного зала.

Поняв, что времена переменились и никто никого уже не «переписывает», на следующий год мама повела меня в театр им. М. Н. Ермоловой на премьеру нового спектакля Р. Виктюка с Т. Догилевой в главной роли – «Наш Декамерон». Догилева играла бесподобно. И снова рядом с актерами раскланивался тот самый мужчина в опять-таки бесподобном пиджаке.

В Москве по поводу страсти Романа Григорьевича к пиджакам ходили легенды. Рассказывали, что он, приехав в столицу, был очень стеснен в средствах. Долгое время снимал комнату в коммунальной квартире. Единственное, в чем он не мог себе отказать, так это в дефицитной тогда музыкальной импортной аппаратуре и в красивом пиджаке. Те, кто приходил к нему в гости, могли видеть абсолютно голые стены, главным украшением которых являлась шикарная коллекция всевозможных пиджаков.

Однажды Виктюк ставил спектакль в Театре на Таганке. Во время репетиции он снимал с себя пиджак и вешал его на спинку стула. В определенное время Роман Григорьевич словно испарялся. Никто не мог его найти. Но пиджак исправно висел на стуле. Значит, он где-то в театре, думали актеры. А в этот момент Виктюк уже ехал на поезде в Таллин, где параллельно с Таганкой ставил другой спектакль. И там в репетиционном зале на стуле висел его пиджак, точно такой же, как в Москве. И когда вечером Виктюк испарялся уже с таллинской репетиции, спеша на поезд в Москву, благодаря его пиджаку, оставленному на спинке стула, в Таллине тоже все думали, что он в театре. Фокус с пиджаком позволил Роману Григорьевичу ставить одновременно два спектакля не только в разных театрах, но и в разных городах тогда еще Советского Союза. Немыслимая, гениальная авантюра!

Однажды, в канун какого-то Нового года, Виктюк, одетый, как всегда, в умопомрачительный пиджак, появился на сцене Большого театра после моего «Щелкунчика». Нас представили друг другу.

С 2001 года Роман Григорьевич вел на одном из центральных телевизионных каналов свой цикл «Поэтический театр Романа Виктюка». Снял и со мной программу, назвав ее крайне туманно, но завлекательно – «Попытка реинкарнации». Ни в кого я там не перевоплощался, просто старался внятно ответить на возвышенно-витиеватые, похожие на белый стих, вопросы автора-ведущего.

Время от времени Виктюк звонил, приглашал вместе пойти в какой-нибудь московский театр на премьеру. И тут… Если Роману Григорьевичу что-то не нравилось, он начинал тихо, но отчетливо, если учесть безмолвие зрительного зала, издавать протяжный, высокий звук «а-а-а-а-а!», типа «караул!»; потом вновь набирал воздух, и в публику опять неслось убийственное «а-а-а-а!». Я стискивал его локоть: «Нас сейчас выведут!» Но мои увещевания не производили на Виктюка никакого впечатления.

Обожавший экспериментировать в своих спектаклях, Роман Григорьевич не раз предлагал мне поработать с ним в драме. Я отказывался: «Спасибо большое, не хочу! Нет, нет, не хочу! Артист балета должен молчать, не надо ему выходить на сцену разговаривать».

И убедил меня в том спектакль того же Виктюка «Двое на качелях», поставленный им для Н. Макаровой в 1992 году. Я только что сдал выпускные экзамены и был принят в труппу Большого театра. Узнав про пресс-конференцию перед премьерой, побежал туда, чтобы увидеть одну из героинь своего детского балетного «иконостаса».

Пробрался и на спектакль. Единственное, что помню, Макарова не очень хорошо, с сильным акцентом говорила по-русски. Она была такая… немножко такая амЭриканка, немножко так… не выговаривала слова… В зале сидел весь Большой театр и театр Станиславского и Немировича-Данченко. Самым красивым и впечатляющим моментом вечера оказалась придумка Виктюка: на финальных поклонах всю сцену засыпали ландышами.

В память о том вечере у меня осталась программка, на которой актриса милостиво вывела: «Всего доброго Коле. Наталья Макарова». На самом деле ничего доброго этот человек мне, как выяснилось позже, не желал. Макарова «топила» меня, являясь членом жюри Московского международного конкурса артистов балета, в котором я участвовал, объясняясь по поводу Цискаридзе с Улановой. Когда же искали танцовщика на партию Солора, в поставленной Макаровой версии «Баядерки», она предпочла пригласить вместо меня более слабого исполнителя. Видимо, ни с кем не хотела делить успех.

Возвращаясь к Виктюку, хочу сказать: всегда буду благодарен ему за «Реквием по Радомесу». Этот спектакль помог выйти Образцовой из тяжелейшей депрессии после смерти мужа. Мы с Еленой Васильевной обожали общество Романа Григорьевича. Он был талантливым режиссером, хулиганистым, остроумным, прекрасно образованным человеком, находившимся в курсе всех московских театральных сплетен. С ним всегда было интересно и очень весело.

Пришедшая благодаря телевидению популярность приводила меня в самые разные проекты, даже в цирк, который я с детства обожал. 27 ноября 2006 года телеканал «Культура» снимал новогодний вечер в Цирке на проспекте Вернадского. Меня как ведущего и артиста пригласили принять в нем участие.

1-е отделение проходило «на воде» и «над водой» вместо привычной арены. С Машей Александровой мы танцевали adagio из «Раймонды». Начинали высоко, на площадке под куполом в свете прожекторов, потом спускались по длинной лестнице вниз, снова танцевали, теперь уже на «пятачке» 2 × 2 м. Потом по задумке режиссера я поднимал Раймонду на «стульчик» (мой рост 185 см плюс длина моей вытянутой руки, а руки у меня очень длинные) и нес Машу по мостику на следующую площадку посреди бассейна, где мы и дотанцовывали свой номер.

Но фокус заключался в том, что, когда мы репетировали, фонтаны по краям бассейна не работали. Начались съемки, фонтаны включили, картинка на мониторах выглядела роскошно, но всё вокруг, а главное мостик, по которому мне надо было нести Машу, оказался мокрым и невероятно скользким. Подняв свою Раймонду на «стульчик», я понес ее на одной руке, на мне еще развивался длинный плащ. К тому же, я близорукий. Но у Александровой-то зрение, как у орлицы, в отличие от меня. Она, видимо, все в деталях видела: и блестящий от воды пол, и мостик над бассейном, и наверняка в ее воображении мелькнула картина нашего позорного кувырка вниз, в воду.

Бедная Маша! Меру ее испуга я оценил только тогда, когда мы добрались до последней площадки и я спустил ее вниз. Маша тряслась и от страха перепутала порядок adagio. Но на телеэкране все выглядело красиво и очень эффектно.

Несмотря на некоторые «особенности» сцены в тот вечер, в «Раймонде» я все-таки выступал в своем привычном амплуа. А вот второй номер оказался для меня премьерой во всех смыслах. Вместе с Т. И. Шмыгой я пел и плясал «Шимми» – «Скучно вам одной сидеть на стуле…» из оперетты И. Кальмана «Баядера». Моя идея.

Во-первых, мы с Татьяной Ивановной родились оба 31 декабря. Во-вторых, я с детства был ее поклонником, ходил на многие ее спектакли. Мой театральный «министр» – тогда глава клакеров ГАБТа – дядя Володя Мабута был обожателем и «сыром», то есть, ярым поклонником Татьяны Ивановны до конца своих дней. Голоса мне Господь не дал, но абсолютным слухом и чувством ритма не обделил. Шмыга осталась очень довольна нашим дуэтом.

Участие в съемках на ТВ совмещалось с выступлениями в текущем репертуаре Большого театра, участием в многочисленных больших и малых гастрольных поездках.

Незадолго до Нового года я уехал в Афины, где раз пять станцевал «Кармен. Соло» в гала «Ролан Пети и друзья». Мне всегда нравилось ездить с Роланом, участвовать в его спектаклях. Пети собирал вокруг себя талантливых танцовщиков со всего мира, делал общение внутри этого временного коллектива легким и приятным. Но в Афинах Пети выглядел каким-то очень взволнованным, не похожим на себя самого.

Его ассистенты, подобно «вдовам» Нуреева в Парижской опере, уже начали проявлять над ним, страдающим болезнью Альцгеймера, свою власть. Я тогда и вообразить не мог, что через несколько лет увижу в Большом театре не Пети, которого знал, а его тень, которой будут по своему усмотрению управлять его «вдовы». Раньше они тряслись от одного взгляда Ролана, но потом больной Пети оказался в полной зависимости от них. Они возили его, точно куклу, по миру, зарабатывая на его имени большие деньги.

Когда мы через несколько лет, практически случайно, встретились с Роланом в коридоре Большого театра, «вдовы», прикормленные руководством ГАБТа, сделали все, чтобы нам на прощанье не удалось даже по-человечески поговорить…

2007 год начался, как обычно, «Щелкунчиком». 2 января Ю. Н. Григоровичу исполнялось 80 лет, я танцевал в его честь. В театре появилась Н. И. Бессмертнова, мы были рады друг другу.

Я и сегодня храню листок – записанная рукой Натальи Игоревны сцена трио Ширин, Ферхада и Менменэ-Бану в «Легенде о любви». В 2002 году в ГАБТе восстанавливали этот балет Григоровича. Бессмертнова тогда много с нами репетировала. Ее раздражало, что некоторые артисты то и дело путали текст, во времена Григоровича такие вещи в Большом театре были просто немыслимы. Ко мне это не относилось, танцевальная память меня не подводила никогда.

Однажды Наталья Игоревна пришла в зал и каждому из солистов то ли выдала, то ли подарила по листу с записью хореографии одной из кульминационных сцен в балете, сделанной ею от руки. Для меня «шпаргалка» оказалась особенно ценной, потому что в ней Бессмертнова внизу листка приписала: «Дорогому Колечке желаю удачи!» Тот, кто не знает характера Натальи Игоревны, может сказать, мол, ну и что? Но те, кто имеет о нем представление, подтвердят – мало кто удостаивался с ее стороны просто внимания, не говоря уже о таких словах.

Бессмертнова помнила меня со школы, потому что классом старше учился Миша Бессмертнов, сын ее сестры Татьяны Бессмертновой и Михаила Габовича. Не имея собственных детей, она племянника обожала, опекала как могла. Регулярно приходила на все наши концерты в МАХУ. В училищной «Тщетной предосторожности» Миша танцевал главного героя – Франца, я в числе других ребят «обрамлял» его, значась в друзьях.

В год, когда Бессмертнов выпускался, восстанавливали «Классическую симфонию» Л. М. Лавровского. На Мишу делали большую ставку как на будущего солиста ГАБТа. В заключительной IV части балета он стоял в центре. А я, тогда студент II курса, сбоку, что уже считалось большим успехом.

Наталья Игоревна видела меня и в Большом театре, где я появлялся с точностью кремлевских курантов. Если мы пересекались где-то за кулисами, всегда с ней почтительно здоровался. Лучшей Жизели-Бессмертновой я в жизни не видел. Григоровича в труппе называли Хозяином, Бессмертнову – его жену и прима-балерину ГАБТа – Хозяйкой.

На гастролях 1993 года в Лондоне, где я дебютировал в 19 лет как солист Bolshoi Ballet в балете «Золотой век», Бессмертнова танцевала главную героиню – Риту, я был при ней Конферансье. В «Жизели» мы тоже с Натальей Игоревной оказывались на одной сцене: только у нее была главная роль, а я в I акте с бочкой выходил.

Бессмертнова поддержала меня, когда я впервые станцевал «Щелкунчик». Я уже говорил о том, что ее появление за кулисами, да еще с цветами и коробкой конфет, произвело впечатление на труппу. Оно означало поддержку со стороны Хозяйки и что со мной придется считаться. Позднее, в 1995 году, мы с Натальей Игоревной стояли на сцене ГАБТа в момент забастовки против увольнения из театра Григоровича…

В общем, мы часто оказывались рядом. Если меня в театре кто-то пытался поприжать, Хозяйка быстро все сворачивала. Относилась ко мне Бессмертнова очень тепло, но при этом никогда не переступала в общении ею же определенных границ. Она и в труппе жила обособленно, по своему характеру была очень закрытым человеком.

Наталья Игоревна – сильфида на сцене, словно сошедшая со старинных гравюр эпохи романтизма, казавшаяся не от мира сего, – в реальной жизни была абсолютно земным человеком. На ее плечах вся семья держалась. Она все умела по дому, по хозяйству делать: и стол накрыть, и приготовить, в общем, знала, где газ включается и сколько что стоит в магазине. Очень трогательно заботилась о своей маме, жившей на даче, выращивала там розы и, по-моему, все остальное, не такое романтическое. Аккуратные, идеально прополотые грядки с ярко-зелеными ростками зелени доставляли ей большое удовольствие…

Смерть Бессмертновой оказалась для всех полной неожиданностью, она 1941 года рождения. О случившемся мне сообщили во время гастролей за границей. Натальи Игоревны не стало 19 февраля 2008 года.

Незадолго до этого, 2 января 2008 года я, как всегда, позвонил Григоровичу, чтобы поздравлять его с днем рождения. Трубку сняла Бессмертнова, сказала, что Юрий Николаевич в отъезде. Мы с ней очень долго болтали, что меня удивило. Обычно она не вела пространных разговоров. А в тот раз Наталья Игоревна подробно расспрашивала про театр, мы посплетничали, поделились свежими анекдотами. Я обрадовался, что у нее очень хорошее настроение, все знали, что Бессмертнова тяжело больна. Мне в голову не могло прийти, что она разговаривала со мной из больницы, из которой ей уже не суждено было выйти… Я тогда подумал, раз она такая веселая, много смеется, значит, на улучшение пошло, а она сгорела очень быстро.

10 июня 2008 года в Большом театре в память Бессмертновой давали «Жизель». Мы со Светой Лунькиной танцевали. Пришел Григорович, после спектакля нас очень трогательно поблагодарил.

Утрату жены, верной помощницы, хозяйки дома, в котором абсолютно все было подчинено только ему одному, Юрий Николаевич, как мне показалось, очень тяжело переживал. После ухода Бессмертновой он стал ценить ее еще больше, видимо, ощутив образовавшуюся вокруг пустоту.