Текст книги "На торный путь"

Измайловский полк, которому назначили смотр, был построен едва ли не с самого утра, и мушкетёры, стоявшие «вольно», уже было помалу стали опираться на ружья, когда, наконец, показался царский кортеж, и под приветственный гром литавр императрица Анна Иоанновна вошла под балдахин. Затем над Потешным полем пролетел трубный сигнал, тотчас встрепенувшиеся офицеры начали бросать грозные взгляды на своих, мигом подтянувшихся гвардейцев, и по команде командира, в сопровождении барабанного боя, полк начал движение.

Прапорщик Григорий Нерода, одетый по случаю парада в зелёный мундир, украшенный красной оторочкой, со шляпой-треуголкой на голове, маршировал церемониальным шагом, сжимая обеими руками свой эспонтон. Перед собой он видел напряжённо выпрямленную спину капитана, командира его фузилёрной роты, а рядом с ним шли подпоручик и поручик. Сам же прапорщик был совсем рядом с гвардейской шеренгой, но офицеру казалось, что это именно на него смотрят из-под балдахина, и Гриць изо всех сил старался не ударить лицом в грязь.

Едва чётко отбивавший шаг полк приблизился к взгорбку, ехавший впереди верхом на аргамаке подполковник Кейт, давая сигнал, взял свою шпагу подвысь, барабаны, сохраняя ритм, ударили походную дробь, и прапорщик Нерода, осознав важность момента, ещё сильнее сжал свой эспонтон. Его рота уже почти поравнялась с балдахином, и он хорошо видел императрицу, сидевшую обособленно несколько выше других, а заодно разместившихся возле неё её приближённых: Бирона, Левенвольде, Остермана, коих ему доводилось видеть прежде.

Тем временем Кейт, поравнявшись с балдахином, привстал на стременах и, полуобернувшись к царской ложе, картинно отсалютовал шпагой, выкрикнув:

– Кайзерин Анне, полковнику Измайловский регимент, виват!

Государыня приветно кивнула и посмотрела на шагающий мимо строй, ожидая, что гвардейцы поддержат своего командира, однако полк отчего-то молчал. Бывший уже совсем близко прапорщик Нерода заметил, что под балдахином заволновались, но тут Кейт вскинул шпагу, и по этому сигналу грянуло:

– Виват!!!

Шпага снова взлетела вверх, и второй «Виват», ещё громче прежнего, разнёсся над Потешным полем. Под балдахином все дружно заулыбались, и тогда прозвучал прямо-таки оглушительный третий «Виват». Анна Иоанновна приветно помахала рукой, и полк, держа равнение, батальон за батальоном продефилировал мимо балюстрады, окружавшей скамьи, с которых сейчас летели несмолкающие приветственные возгласы разместившихся там вельмож.

Прохождение гвардейцев закончилось, и Кейт, умело развернув колонну, выстроил батальоны «покоем» вокруг взгорбка. Оказавшийся в самом центре прапорщик Нерода видел, как под взмахом знаменосца развернулся полковой штандарт с вензелем Анны Иоанновны на фоне Андреевского креста, а затем стоявший чуть в стороне оркестр грянул виват-кант в честь государыни. Гриць, слушая музыку, вроде бы уловил в ней знакомые отголоски малороссийских мелодий, и на какой-то момент ему показалось, что он стоит не на Санкт-Петербургском плацу, а каким-то чудом оказался в родных местах.

А пока Нерода с замиранием сердца прислушивался, Кейт парадным шагом подошёл к балдахину, где встречавшая его государыня встала со своего места и, сопровождаемая Бироном, спустилась на плац. Что доложил Кейт, Грицько за звуками труб и гобоев не расслышал, но, судя по тому, как приветно улыбалась Анна Иоанновна, всё шло отлично. Затем государыня, сопровождаемая Бироном и Кейтом, величественно пошла вдоль строя, милостиво глядя на евших её глазами гвардейцев, ненадолго задержавшись лишь возле штандарта.

Прапорщик Нерода впервые видел своего полковника так близко и теперь мог хорошо её рассмотреть. Государыня была высокая, стройная, черноволосая, слегка полноватая, со смуглым и приятным лицом. Остановилась она почти рядом, и на этот раз Грицько смог понять, что она вполголоса благодарит Кейта за чудесный виват. В движениях её чувствовалась торжественность, но при этом было хорошо видно, что на губах её играет улыбка, а голубые глаза смотрят ласково. При этом говорила она с командиром полка почти как с равным, и Грицько Нерода внезапно ощутил прилив благодарности за то, что такая государыня сделала его гвардейцем.

Смотр кончился, и полк отвели на край Потешного поля. Старших офицеров государыня пригласила к себе, а младшие, оставшись с солдатами, ждали дальнейших распоряжений. Однако они что-то долго не поступали, и тогда было решено дать мушкетёрам отдых. К ружьям и знамени приставили часовых, к взгорбку с балдахином, где всё ещё пребывала государыня, на всякий случай отправили махальных, в то время как остальные гвардейцы расположились, кто где хотел.

Прапорщик Нерода и три его добрых приятеля, для порядка отойдя подальше, уселись прямо на травке, высмотрев довольно укромное местечко рядом с Лебяжьим каналом. После парада настроение гвардейцев было прекрасное, и один из них, созерцая окрестности, вздохнул:

– Воно тут добре, тильки б ще оковытои[23]23
  Аква вита, водка.


[Закрыть] трошки…

– Та я ж хиба против? – отозвался сидевший рядом его товарищ, извлекая из-под мундира ловко спрятанную там баклажку.

Предвкушая внезапно свалившуюся выпивку, все радостно засуетились, баклажка пошла по кругу, отчего через малое время настроение гвардейцев, и без того бывшее неплохим, стало ещё лучше.

– Ще б сала сюды, – посетовал, довольно жмурясь, хозяин баклажки. – А то когда ещё до столу звать будут…

– Наших нимцив уже позвали, – гвардеец, что был справа от Нероды, сердито фыркнул и повернулся к прапорщику. – Вот ты с семёновцами и преображенцами добре знаешься, скажи: там теж уси офицеры нимци?

– Почитай воно так, – ответил Грицько и, малость помедлив, добавил: – Тильки воны тем дуже не задоволены.

– А я б про то помалкивал, – вмешался молчавший до сих пор гвардеец и, отпив из баклаги, хмыкнул: – Тайная канцелярия бдит…

– То ты верно говоришь, – согласился с ним Нерода. – Немцы не немцы, а каб не воля нашей государыни-матушки, сидели б мы на засечной линии и татар высматривали…

Сказанное прапорщиком заставило гвардейцев на какое-то время умолкнуть. Вид с берега канала располагал к созерцательности, однако Нерода, меняя тему, взбодрил притихших было товарищей, заявив:

– Гадаю, смотр нам сделали через войну, не иначе.

Прапорщик тут же получил поддержку:

– Та война доброе дело! Треба ж нарешти от той татарвы позбутысь[24]24
  Надо ж наконец от той татарвы избавиться.


[Закрыть], – сказав так, хозяин баклажки перевернул её вверх дном и, убедившись, что она совершенно пуста, спрятал её назад под мундир.

Выпитая натощак водка быстро развязала языки, и теперь малость охмелевшие гвардейцы заговорили уже все враз:

– Да, ежели ногаев со степи выгнать, а за службу там надел получить, на той земле добре хозяйнуваты[25]25
  Хозяйствовать.


[Закрыть].

– Турок не позволит хана побить.

– Значит, и султана бить надобно!

Сосед Нероды покосился на прапорщика и сокрушённо вздохнул:

– Эх, кабы нас на войну взяли, то там и награду получить можно…

– А их нашим иноземцам и так дают, – неожиданно заявил опасавшийся Тайной канцелярии гвардеец и, вроде как ожидая поддержки, посмотрел на Нероду.

– То они, а нам только за дело дать могут, – как-то двусмысленно обрывая разговор, отрезал прапорщик и поднялся…

* * *

Фельдмаршал Бурхард Миних, стоя на свеженасыпанном гласисе, пытался разглядеть через подзорную трубу укрепления Перекопа. Однако по ночному времени на фоне неба только отчётливо прорисовывался тёмный силуэт укреплений, и никаких подробностей увидеть было нельзя. Фельдмаршал опустил пока что бесполезную подзорную трубу, и ему вдруг вспомнилось, как совсем недавно он в упор смотрел на беспокойно мявшегося перед ним мурзу.

Когда русские войска подошли к Перекопу, Миних отправил крымскому хану послание, уведомляя, что за все беды, принесённые татарами, намерен предать Крым огню, но если Перекоп будет сдан, то он, фельдмаршал, вступит в переговоры. С ответом хана прибыл мурза, заявивший, что во всём виноваты ногайцы, с коими вообще сладу нет, а Перекоп хан сдать не волен, поскольку там стоит турецкий гарнизон. Однако хан в переговоры вступить готов, но, если на него нападут, он будет защищаться. Тогда Миних, зная вероломство татар, велел мурзе ехать обратно и передать, что раз хан отказался от милости императрицы, то теперь он увидит опустошение своей страны.

После отъезда мурзы стало ясно: Перекоп надо брать немедля. Фельдмаршал знал: милиционные войска хана воюют храбро, татары могут сделать засаду, пойти в набег, но при столкновении с регулярной армией их неудача предопределена. Однако сейчас надо было лезть на стены, и потому план взятия крепости, задуманный Минихом, строился на обмане противника. Одна колонна должна была начать штурм на левом фасе, а когда татары, отбиваясь, соберут там все свои силы, другая, более сильная колонна, скрытно приблизившись, ударит по правому фасу.

Пока фельдмаршал вглядывался в предрассветную темень, адъютант, посланный узнать, двинулись ли колонны, вернулся и, поднявшись на гласис, доложил:

– Колонны уже вышли за аванпосты. Ещё лазутчики сообщили, что во рву сухо и воды там вовсе нет.

Миних молча кивнул, а потом, указывая трубой в сторону уже хорошо прорисовавшейся на заметно посветлевшем небе крепости, сказал:

– Татары полагают свою оборонительную линию неприступной. Вот только стены у неё из местного камня и от удара ядра в пыль обращаются. Полагаю, мы пушечной пальбой на татарву изрядно страху нагоним… – И, словно услыхав слова фельдмаршала, с русских позиций тотчас раздался первый выстрел.

По этому сигналу скрытно подошедшая первая колонна со всей фурией бросилась вперёд, и штурм крепости начался. Лестниц не было, и солдаты либо просто лезли, кто как мог, в лишённый воды ров, либо спускались вниз, используя копья пикинеров. Как-то одолев это препятствие, солдаты, взяв ружья попарно, устраивали из них вроде как ступени, чтобы по этой шаткой лестнице их товарищи могли лезть наверх и там, отогнав штыками татар, забраться на вал. Но это мало кому удавалось. Из башен шла пальба, яростный крик глушил сабельный лязг, с воплями обратно в ров валились поверженные, а ещё к татарам всё время подходила помощь.

Фельдмаршал, неотступно следивший за ходом боя, всё понимал, и сейчас главным для него было определить точно момент атаки главными силами. Он видел, что солдаты, зажатые в ловушке сухого рва, никак не могут взойти на вал. Правда, кое-где это им удавалось, там вспыхивали короткие схватки, но почти сразу они словно гасли, и на валу, отбив натиск русских солдат, всё так же оставались татары, которых будто не убывало, а, наоборот, становилось больше. Но вот одна из таких мимолётных стычек затянулась, татары подались в стороны, и Миних, не отрывавшийся от подзорной трубы, разглядел на валу русского солдатика, который, призывно размахивая в воздухе саблей, что-то кричал, оборотившись к лезшим следом за ним товарищам.

Не скрывая охватившей его радости от того, что татар, наверняка стянувших все силы на правый фас, удалось обмануть, Миних, не отрываясь от подзорной трубы, приказал адъютанту:

– Подать лошадей! – и после короткой паузы добавил: – А того молодца, что сейчас первым на вал залез, найди и, коль живым останется, веди ко мне.

Адъютант опрометью метнулся с гласиса, а фельдмаршал с помощью солдат сел в седло и, сопровождаемый неизменным эскортом, поскакал к правому флангу, где, остановившись в версте от татарских укреплений, ждали сигнала к штурму главные силы. За ночь армия, взяв дирекцию направо, шестью колоннами скрытно подошла к оборонительной линии, которая, протянувшись на семь вёрст, представляла собой ров с валом высотой чуть не в десять саженей. Усиливали оборону шесть каменных башен, где засели уже не татарские, а турецкие гарнизоны.

Татары, считая, что штурм идёт на их правом фасе, никак не ожидали появления сразу шести колонн слева от себя. Правда, когда русская артиллерия принялась громить бруствер, они поначалу вели сильный ответный огонь, но в конце концов, не выдержав пушечной пальбы, бросили позиции, обратившись в бегство, и дальше русское войско, уже почти не встречая сопротивления, в общем-то легко преодолело оборонительную линию. Видя такое, турки сбежали вслед за татарами, и гарнизон только одной башни начал сильнейший обстрел, мешая движению колонн.

Капитан Петербургского гренадерского полка Манштейн вызвался взять башню. Шестьдесят солдат, возглавляемые офицером, пробились к самому входу и принялись топорами крушить дверь. Ворвавшись внутрь, они смяли сопротивлявшихся янычар, вынуждая их сдаться. Однако оказалось, что турок почти втрое больше, и после нескольких стычек вновь закипела схватка. Бой был жестоким, но, несмотря на явное неравенство сил, солдаты Манштейна оказались победителями. Правда, было много убитых, и даже сам капитан получил рану, но башня прекратила огонь, и русские колонны могли дальше двигаться беспрепятственно.

Турецкий паша, уже знавший о прорыве оборонительных линий и вдобавок устрашённый беспрерывной орудийной пальбой, получив от Миниха требование о сдаче, не стал особо противиться и вступил в переговоры. Фельдмаршалу и его генералам, собравшимся у ворот Ор-Капу, ждать долго не пришлось. Прибывший вскорости ага передал просьбу паши отпустить гарнизон на родину и выражал согласие уйти без боя. После короткого совещания условия паши были приняты, и, обсудив сложившуюся ситуацию на военном совете, Миних приказал строить дорогу для прохождения войск, а затем ушёл отдыхать в поставленный для него шатёр.

Правда, отдыха не получилось. Фельдмаршал, одолеваемый сомнениями, нервно расхаживал по кошме, устилавшей пол, не потому, что удобный шлаф-ваген остался в обозе, а из-за резкого расхождения мнений на совете. Почти сразу после того, как перекопский паша сдался «на аккорд», Миних объявил генералам о своём решении незамедлительно идти в глубь Крыма. Несмотря на генеральские возражения, сводившиеся к тому, что войско ждёт безводье, а хлебных припасов всего на 12 дней, Миних, стоя на своём, заявил, что войска должны продовольствоваться за счёт неприятеля и сейчас главная задача – это разорить Бахчисарай.

Размышления фельдмаршала прервало появление адъютанта. Остановившись, Миних недовольно глянул на офицера, и тот со всей поспешностью доложил:

– Нашёл, ваше высокопревосходительство, уцелел!

– Кто уцелел? – не понял фельдмаршал.

– Так солдат, что первый на вал вылез, – пояснил адъютант.

– А-а-а… – вспомнил Миних и усмехнулся. – Ну, давай сюда его.

Адъютант тут же исчез и почти сразу вернулся уже в сопровождении совсем молодого, казавшегося мальчиком, солдата.

– Так это ты, молодец, сумел первым на вал забраться? – глядя на юнца, не поверил своим глазам Миних.

– Ну, выходит, что я, – с некоторым сомнением подтвердил солдатик.

– Тогда скажи, как звать-то тебя, удалец? – Фельдмаршал с улыбкой оценивающе посмотрел на солдата.

– Василий Михайлов. – Солдатик чуть повернул руку, стараясь прикрыть порванный и слегка обгорелый рукав мундира.

Как ни странно, это его движение решило дело, и Миних, не колеблясь, объявил:

– За доблесть жалую тебя, отрок, чином офицерским, а шарф белый чтоб надел на плечо сегодня же, – и уже обращаясь к адъютанту, добавил: – Распорядись!

Когда адъютант и только что возведённый в чин юнец вышли, Миних отбросил все сомнения: да, с такими солдатами он пойдёт на Бахчисарай…

* * *

Шестерик крепких лошадей, купленных в Германии специально для царской конюшни, вывез громоздкий ягд-ваген с лесной просеки и был остановлен ездовыми посередине обширной поляны. Охотничья повозка Анны Иоанновны выглядела намного большей, чем шлаф-ваген Миниха, вот только колёса у неё были поменьше и их ободья не так широки. Впрочем, здесь оно и не требовалось. Колея была хорошо накатана, и только в одном месте, где дорогу к царским охотничьим угодьям пришлось вести через подсохшее болото, чтоб не ездить вкруговую, на зыбкий грунт положили прочный настил из смолёных корабельных досок.

Правда, между этими двумя, в общем-то одинаковыми вагенами имелось и ещё одно более важное отличие. Анна Иоанновна велела сделать там трапезную на шесть персон с двумя мягкими, накрытыми персидскими коврами диванами, на которые по желанию можно было прилечь, а в той части, откуда, собственно, и велась стрельба, имелись лишь обитые кожей лавки, дававшие возможность, не особо утомляясь, ждать появления дичи сидя. Каретных окон в вагене не было вовсе, и их заменяли специальные стрельни, причём возле каждой стояли царские охотничьи ружья с золотой насечкой, сделанные на Сестрорецком заводе.

Распоряжавшийся здесь обер-егерь, прикинув, ладно ли стал ваген, махнул рукой, после чего кучера и форейторы увели лошадей, а служители принялись рьяно прикрывать повозку свежесрубленными ветвями, стараясь, чтоб она походила на разросшийся куст. Тем более что из леса, окружавшего поляну, уже доносился неясный шум. Это загонщики, ещё затемно окружившие часть угодий, начав движение, помалу сужали кольцо. Согнанное со своих лёжек зверьё вот-вот могло появиться и, наверно, пока не выбегало на поляну лишь потому, что натягивавшие тенёта мужики замешкались, а теперь, подгоняемые обер-егерем, отчаянно переругивались между собой.

Впрочем, работу удалось закончить вовремя. Едва обер-егерь прогнал всех с поляны, как послышался нарастающий конский топот, и к ягд-вагену верхом подъехали сама Анна Иоанновна и сопровождавший её обер-камергер граф Бирон. Государыня, сидевшая по-дамски на рыжей английской лошади, придержала её и одобрительно посмотрела на укрытый ветвями ягд-ваген. Свиты никакой при них не было, и обер-камергер сам помог Анне Иоанновне слезть, а обер-егерь принял узду, обратив внимание на богатую сбрую. Седло было щедро украшено самоцветами, стремена вызолочены, а оголовье сверкало алмазным набором.

Отдав лошадь, Анна Иоанновна, сопровождаемая графом, поднялась в ягд-ваген и проследовала в трапезную. Там опустилась на диван (который, судя по улыбке, заигравшей на лице государыни, был гораздо покойнее, чем седло) и потянулась к объёмистому жбану, стоявшему в окружении глиняных кружек на самой середине стола. Самолично наполнив две кружки, одну из них она пододвинула Бирону.

– Пей, дружок. – Государыня отпила немного и довольно отметила: – Прохладный…

Конечно, на охоте можно было «пропустить по маленькой», тем более что в погребце трапезной имелось рейнское, но Анна Иоанновна пристрастия к вину не имела и подобной склонности не одобряла. Правда, в особых случаях она лично могла на пиру поднести чашу кому-нибудь из приближённых, но здесь была не та обстановка, и Бирон спокойно выпил предложенную ему кружку кваса. Понимая, что Анна Иоанновна собирается с ним поговорить, граф ждал, что она начнёт с не раз слышанного им утверждения, как удобно стрелять из ягд-вагена, но сегодня государыня удивила Бирона неожиданной просьбой.

– Скажи мне, друг ты мой любезный, – она сделала многозначительную паузу, – какие разговоры вокруг ходят?

– О чём это ты, душа моя? – делано удивился Бирон. – А Тайная канцелярия на что? Там, я полагаю, всё знают.

– Я про другое сейчас. – Государыня посерьёзнела, и улыбка с её губ исчезла. – Ведомо мне, дружок, что у тебя свои людишки везде есть, вот и скажи, о чём это господа офицеры промеж себя толкуют?

Бирон понял, что именно интересует государыню, и ответил:

– Так о войне, матушка, о чём же ещё.

Анне Иоановне было понятно, что после сообщения Миниха о прорыве в Крым и отказе султана тотчас помочь хану многие в Санкт-Петербурге решили, будто кампания выиграна, и теперь сетуют, что не были там. Однако государыню интересовало совсем иное, и она уточнила:

– Ты лучше скажи, что преображенцы с семёновцами про войну толкуют и особо мои измайловцы?

Граф обратил внимание на то, что государыня вроде несколько отделила измайловцев, и теперь решал, стоит ли говорить всё. Бирону было известно о глухом ропоте Петровых гвардейцев, но толком он ничего не знал и, чтобы зря не расстраивать венценосную подругу, заговорил об измайловцах:

– Твои гвардейцы, душа моя, сетуют, что их на войну не взяли, потому как места им тамошние знакомы и, чего греха таить, на ту землицу они виды имеют.

– Виды, говоришь… – Анна Иоанновна задумалась и, немного помедлив, вздохнула. – Ну, ежели султан всерьёз ввяжется, тогда, конечно…

Бирон догадывался о подспудных страхах государыни и, зная о её любви к ружейной стрельбе (под настроение Анна Иоанновна могла пальнуть даже из дворцового окна), чтобы отвлечь её от беспокойных мыслей, предложил:

– Душа моя, чем зря тревожиться, лучше пойдём глянем – может, там уже зверьё набежало…

– Ну, пойдём, глянем, – отгоняя лишние мысли, без улыбки согласилась государыня и поднялась с дивана.

Перейдя вместе со своим обер-камергером во вторую половину вагена, Анна Иоанновна первым делом выглянула в открытую стрельню. Другие стрельни до поры были прикрыты ставнями, отчего внутри царил сумрак, зато поляна казалась освещённой особенно ярко. Увидев десятка полтора русаков, мечущихся возле тенёт, Анна Иоанновна недовольно покосилась на обер-егеря.

– Отчего зайцев мало?

– Так, государыня, мои мужики ещё в лесу шурудят, мешок затягивать начинают, – дрогнувшим голосом пояснил тот.

Мешком обер-егерь называл особое перестроение загонщиков, когда они, окружив заданный участок, начинали гнать поднятое зверьё с трёх сторон, чтобы потом, оставив лишь один проход, заставить всех бежать на поляну. Вроде, говоря о мешке, обер-егерь был прав, так как почти сразу после его слов из леса повалила целая гурьба зайцев, и тут Анну Иоанновну словно подменили. С загоревшимися глазами она схватила бывшее у стрельни ружьё и пальнула, подстрелив сразу трёх длинноухих. Входя в раж, она не отдала, а кинула разряженное ружьё обер-егерю и тут же, ухватив другое, снова выстрелила.

Бирон, тем временем занявший позицию у соседней стрельни, вдруг встрепенулся. Широкая горизонтальная щель давала хороший обзор, и он, первым увидев, как на поляну выбежал кабан, радостно завопил:

– Свинья!.. Дикую свинью загнали!

Это была удача, и, не спуская глаз с поляны, Анна Иоанновна удивлённо кинула обер-егерю, заряжавшему ружья:

– Откуда тут свинья?

– Надо полагать, из ольшаника. – Не выпуская ружья из рук, обер-егерь из-за плеча государыни тоже глянул на поляну. – Там три года как ель выгорела, опять же дубрава рядом. Должно, оттуда.

Однако, пропустив мимо ушей слова обер-егеря, пустившегося в долгие пояснения, Анна Иоанновна уже не спускала глаз с желанной добычи. Кабан же, пытаясь вырваться из ловушки, бросался то в одну, то в другую сторону, и тут неотступно следивший за ним Бирон, испугавшись, что сильное животное прорвёт тенёта, крикнул:

– Стреляй, матушка!.. Стреляй!

Просить Анну Иоанновну нужды не было. Уперев для верности ружьё в край стрельни, она прицелилась и спустила курок. Выстрел оказался метким, кабан осел на задние ноги и, дёрнувшись пару раз, свалился. Довольная Анна Иоанновна дунула на замок ружья, сгоняя в сторону ещё курившийся над полкой дымок, и, повернувшись к обер-егерю, распорядилась:

– Свежины мне в охотничий домик отправь.

Охотничий домик, построенный на самой опушке леса, находился в трёх верстах от поляны. Обычно государыня там только ночевала, имея обыкновение весь день проводить в ягд-вагене, и сейчас ей представилось, как она, сытно поужинав зажаренным на вертеле мясом, будет коротать вечер в обществе сердечного друга…

* * *

Фельдмаршал Миних был разъярён и никак не мог успокоиться, так как у него первый блин вышел комом. Остановив коня на обочине то ли большой тропы, то ли плохой дороги, Миних в который раз мысленно возвращался к случившемуся. Застоявшийся конь прядал ушами, и фельдмаршал сдерживал его, натягивая повод. Теперь Миних всё время был в седле, оставив свой шлаф-ваген далеко позади. К тому же под Перекопом казаки захватили обитую красным сукном ханскую двуколку, но и она была ни к чему. Да и зачем повозка, если приходилось то одолевать косогор, то ехать берегом какой-нибудь речки, вода в которой, как правило, была горьковато-солёной. Зато оказавшаяся в ханской коляске подзорная труба английской работы Миниху приглянулась, и он откупил её у казаков для себя.

Вот и сейчас, глядя через неё на проходящие мимо войска, Миних снова вспоминал начало похода. Когда он, выйдя из Перекопа, двинулся на Козлов, тут же появившиеся татары, держась на расстоянии пушечного выстрела, заставили его армию идти только в каре. Вдобавок при переходе через мелкий морской залив Балчик случился разрыв каре, и бывшие неподалеку татары немедленно бросились на армейский обоз. Произошла сильная стычка, но русские отбились и даже окружили сотни две татар, однако решительного боя не произошло. Русская армия осталась на месте, а неприятель отошёл и расположился лагерем всего в каких-то двенадцати верстах.

Миних решил воспользоваться моментом и приказал генералу Гейну с трёхтысячным отрядом солдат и донских казаков, не мешкая, подойти ночью к неприятельскому лагерю и утром напасть на татар врасплох. Однако генерал Гейн провёл половину ночи в ранжировке солдат и потому опоздал. В результате на лагерь налетели только подошедшие вовремя донцы, и они поначалу даже имели успех, но позже татары опомнились и в начавшейся схватке чуть не перебили казаков, которых спасло лишь то, что припозднившиеся солдаты Гейна, наконец-то показавшись вблизи, заставили устрашённого неприятеля отступить.

Взбешённый неудачей, казалось бы, верного дела Миних в ярости тотчас приказал арестовать генерала Гейна за неисполнение приказа. Проведённый немедля военный суд, лишив генерала Гейна чинов и дворянства, отправил его в драгуны служить пожизненно рядовым. Если бы Гейн, в точности исполнив приказ, не добился успеха, приговор, конечно же, не был бы столь суров. Однако фельдмаршал Миних, утвердивший решение суда, полагал, что в таких делах строгость необходима и какой бы то ни было снисходительности допускать просто нельзя.

Правда, потом татары уже не отваживались приближаться к русским и дела пошли лучше. Когда армия подошла к Гезлёву[26]26
  Евпатория.


[Закрыть], там уже начался сильный пожар. Генерал Магнус Бирон с гренадерами, донцами и запорожцами атаковал город, но ворота оказались открытыми. Правда, пришлось идти через полыхающее предместье – это татары сами подожгли дома христианских купцов. Вступая на улицы, генерал Бирон всё время опасался нападения, но, как оказалось, бывшие в городе турки частью ушли к Бахчисараю, а частью, сев на суда, стоявшие в гавани, отплыли в Константинополь.

Гезлёв был окружён прочной стеной из камня, с большими башнями и широким, высеченным в скале рвом. Турки держали там гарнизон в три тысячи человек, и, если бы они не ушли, взятие Гезлёва могло сильно затянуться или не удалось бы вообще. Городские дома в основном были каменные, пожар их не тронул, и, хотя обыватели попрятали свои ценные вещи, солдаты с казаками добрались до всего. Кроме того, там было найдено столько разных припасов, что их хватило на всю армию. К тому же казаки, захватив баранов и иной скот, обеспечили солдатам мясной приварок. Одновременно от Перекопа пришёл генерал Лесли с двухтысячным отрядом, доставив припасы с Украины.

Обеспечив таким образом армию, фельдмаршал Миних продолжил поход на Бахчисарай и сейчас, перебирая в памяти, как всё было, следил за прохождением войск. Внезапно его внимание привлекла некая задержка, происшедшая впереди. Миних присмотрелся и увидел, что с той стороны, против хода, к нему скачет всадник. Это был Манштейн. Отличившийся при штурме Перекопа капитан теперь постоянно был при Минихе, исполняя разные поручения фельдмаршала, и, похоже, уже спешил с докладом о продвижении авангарда.

Едва подъехав, капитан осадил коня и радостно сообщил:

– Ваше высокопревосходительство, виктория!

Генерал-майор Лесли был направлен влево от армии, шедшей вдоль Чёрного моря, чтобы выбить татар из селений и обезопасить фланг. Похоже, там случилась удача, и Миних, чувствуя, как охватившая было его злость отступает, коротко бросил:

– Докладывай!

– Генерал Лесли упредил татар. – Манштейн сдержал плясавшего под ним коня и закончил: – Татары поначалу крепко бились, но их вынудили бежать.

– Это всё? – недовольный краткостью сказанного, спросил Миних.

– Нет, – капитан, поняв своё упущение, поспешил добавить: – Пленные показали: хан ждёт прибытия семи тысяч турок, которых ему должны выслать с кораблей капудан-паши, пришедших в Кафскую гавань.

– Добро. – Услышанная новость обрадовала Миниха, и он поинтересовался: – А впереди что?

– По дороге изобилие фуража и воды. – Капитан улыбнулся. – Татары вроде как попались на нашу хитрость.

Уходя из Гезлёва, фельдмаршал велел распустить слух, что он якобы возвращается в Перекоп, и, похоже, татары будут разорять именно ту дорогу. Так это или нет, проверять нужды не было, впереди Миниха ждала ханская столица, и он, молча кивнув, тронул коня.

На подходе к Бахчисараю татар не оказалось, и фельдмаршал остановил колонну. Вскоре ему сообщили, что ущелье, ведущее к ханской столице, свободно, но татары, заняв удобные позиции на возвышенностях, ждут появления русских.

И тогда фельдмаршал решил снова пойти на хитрость, разделив армию на две части. Четверть войска во главе с генералом Шпигелем осталась охранять обоз, а сам Миних, дождавшись темноты, налегке скрытно провёл своих солдат ущельем и утром, неожиданно для неприятеля, без боя вышел к Бахчисараю. Татары с яростью напали на русских, сбили донских казаков и оттеснили пехотный полк, захватив при этом пушку. Миних выслал на подмогу генерала Лесли с пятью полками и артиллерией. Татары, опять-таки не выдержав пушечного огня, бежали, бросив взятое ими орудие.

Убедившись, что угрозы со стороны хана нет, фельдмаршал двинул часть армии на Бахчисарай. Однако боя не случилось, татары, а заодно и все обыватели сбежали, оставив город на разграбление. Правда, в то же время татары напали на оставленный позади отряд генерала Шпигеля, но тот, окружив свой лагерь телегами, приказал палить из-за этого временного укрытия, в результате чего нападавшие были отброшены. После окончательного ухода татар армия вновь соединилась, став лагерем на реке Альма, а сам Миних, сопровождаемый эскортом, проехал в Бахчисарай.

Встретивший его там Манштейн доложил, что, хотя город пуст, как и в Гезлёве, добыча хороша, вот только ханский дворец – несколько больших и красивых домов – обращён в пепел, на что Миних только насмешливо усмехнулся, заметив:

– Полагаю, мои солдаты и так довольны.

– А чего им не быть довольными, коли победа одержана? – Манштейн тоже улыбнулся. – Ханскую столицу без боя взяли, и все солдаты знают, за доблесть офицерский шарф получить можно.