Текст книги "Полет бумеранга. Австралия: сорок лет спустя"

Сегодня мне предстоит особо волнующее событие: я собрался посетить место первой высадки капитана Кука. Для каждого географа подобные места на карте мира полны особенно глубокого значения.

Направляюсь к месту высадки Кука через городок Кернелл, который находится на одноименном полуострове, на берегу залива Ботани Бей, прямо напротив старого Сиднея. Выехав в окрестности города, проезжаю мимо обширного песчаного карьера. Мощные экскаваторы поднимают тучи пыли. Эти разработки ведет компания «Пионер». Название ее звучит немного двусмысленно: ведь именно капитан Кук считается пионером Австралии. А теперешняя компания с таким романтическим названием, кажется, готова срыть весь полуостров и не оставить даже места высадки великого Пионера восемнадцатого века.

Вслед за песчаным карьером вдоль дороги тянутся корпуса химического завода. Прорвавшись сквозь густую завесу рыжеватого дыма с едким запахом, попадаю в окрестности нефтеочистительного завода – и снова дым и гарь. Куку, вероятно, такое и не снилось.

У въезда в Кернелл небольшая, но очень милая надпись: «Милости просим в Кернелл – место рождения Австралии». Рядом с дорогой попадаются большие щиты с надписями: «Бросать мусор запрещено, за нарушение – штраф сто долларов». Рядом с этими щитами и вдоль всей дороги бутылки, бумага, пустые консервные банки. Если бы удалось оштрафовать всех набросавших мусор, то Австралия, несомненно, могла бы удвоить свой бюджет за счет одних этих штрафов.

Подъезжаю к ограде небольшого парка – и вот я у места высадки капитана Кука! На рейде в бухте Ботани Бей – большой пассажирский пароход. Близ берега виден небольшой каменный островок, на котором сидят пять белогрудых бакланов и около тридцати изящных чаек. Может быть, именно к этому месту и пристала шлюпка капитана Кука двести лет назад.

На той стороне бухты зубчатый силуэт Сиднея, занавешенный шлейфами дымов, особенно вдоль пригородов, где расположены фабрики и заводы. А вокруг места высадки небольшой живописный парк с мемориальным домом-музеем и многочисленными памятниками. Главный обелиск в виде мощной стелы с подножием и гранитными ступенями возвышается у самого берега. По нему лазают дети, на ступенях спокойно сидят старики. Выше него на склоне растет великолепная стройная араукария, у ее ствола лежит камень высотой метра полтора; на нем виден след квадрат от бывшей здесь когда-то мемориальной доски.

Очевидно, это самый древний памятный знак, и когда-нибудь австралийцы спохватятся и восстановят его как ценную реликвию.

На главном обелиске медная доска с надписью: «Капитан Кук высадился здесь 28 апреля 1770 года. Этот монумент установлен в 1870 году почтенным Томасом Холтом в царствование королевы Виктории» – и далее выдержка из дневника капитана Кука: «Суббота, 28 апреля 1770 года от Рождества Христова. На склоне дня мы обнаружили бухту и бросили якорь у южного берега около двух миль в глубь от входа, тридцать четыре градуса южной широты, двести восемь градусов тридцать семь минут западной долготы, глубина воды шесть фатомов».

Немного поодаль, тоже недалеко от берега, расположен памятник сэру Джозефу Бэнксу. Этот выдающийся ученый ботаник, будучи в то время еще совсем молодым человеком, прибыл сюда вместе с капитаном Куком. Ему было всего двадцать семь лет, но он уже состоял членом Британского королевского общества – английской Академии наук. Проведя здесь исследования австралийской флоры и фауны, Джозеф Бэнкс привез в Англию обширнейшие материалы, великолепный гербарий, уникальные коллекции. После возвращения из этого путешествия Джозеф Бэнкс стал президентом Британского королевского общества и оставался им до конца жизни. А сейчас мы видим повсюду на побережье кустарник банксию – это одно из растений, в названии которого увековечено имя этого замечательного ученого.

Курравонг, шагом марш!

Памятник Джозефу Бэнксу представляет собой бронзовый горельеф ученого и примыкающую к нему полукруглую скамейку, на которой очень удобно сидеть рядом с изображением великого человека. На спинке скамейки крупными буквами выбита фамилия – Бэнкс. Рядом на трех бронзовых щитах надпись: «В благодарную память о сэре Джозефе Бэнксе, 1743–1820, знаменитом британском ученом, который посетил эти берега вместе с капитаном Джеймсом Куком в 1770 году. Его содействие британскому поселению в Новом Южном Уэльсе, его благотворное влияние на организацию и администрацию этого поселения, глубокие исследования австралийской флоры, яркая личность и широта воззрений заслужили ему признание как Патрона Австралии».

Еще дальше у берега виден невысокий обелиск, на нем надпись: «Форби Сазерленд – моряк корабля „Эндевор” под командованием капитана Кука. Первый британский гражданин, умерший в Австралии, похоронен здесь 1 мая 1770 года». Так увековечил себя один из моряков многочисленной команды капитана Кука, который на третий день после высадки скончался от дизентерии и оказался действительно первым англичанином, умершим на Пятом континенте. Грустный способ стать знаменитым. Вспоминаю, что один из районов Сиднея – Сазерленд – носит имя этого бедняги.

Немного в стороне от печального памятника виден высокий гранитный обелиск, перед ним установлен флагшток. Подхожу к обелиску и читаю надпись: «Этот обелиск воздвигнут в память о Даниэле Карле Соландере, который вместе с капитаном Куком и сэром Джозефом Бэнксом высадился в Австралии в апреле 1770 года. Сооружен его согражданами в Австралии в августе 1914 года». В экипаже «Эндевора» был один шведский гражданин – доктор Даниэль Соландер – ботаник, ученик великого Карла Линнея. Он вместе с Джозефом Бэнксом вел научные исследования и дневники в течение всего плавания. То, что вместе с англичанами в открытии Австралии принял участие и швед, не преминули отметить его соотечественники, поселившиеся на Пятом континенте.

В небольшом округлом здании музея, деревянном, с большими светлыми окнами, находятся пушка с корабля «Эндевор», старые карты, которыми пользовался капитан Кук, а также картины, отображающие момент высадки Кука и его команды. И конечно, взгляд орнитолога привычно фиксирует: на площадке около музея прыгают, собирая случайный корм, черные с желтыми бровями майны. Эти индийские скворцы, завезенные в Австралию, хорошо прижились здесь в садах и парках.

Сегодня состоится доклад доктора Хью Тиндала Биско о его поездке в Южную Америку. Целый год Хью изучал биологию сумчатых в различных районах Южной Америки. По этому случаю Хью, который обычно ходит в серой рубахе нараспашку, надел костюм, темный галстук в полоску и выглядит очень респектабельно, но явно непривычно как для него, так и для окружающих. В чайной комнате собралось человек сорок; большей частью это длинноволосые студенты, обросшие бородами, и студентки в очевидных, но невероятных мини и разноцветных брюках.

Доктор Николас на правах заведующего департаментом представил Хью, отпустив пару шуток о его пребывании в Колумбии и «о том, чем он там на самом деле занимался». После этого доктор Тиндал Биско приступил к рассказу о своей работе в Колумбии.

Он рассказал, что мелкие сумчатые многочисленны в колумбийских лесах. И хотя систематика сумчатых Южной Америки известна уже достаточно хорошо, но о биологии их известно очень мало, а местные ученые в основном изучают систематику и географию этих животных.

После того как Хью ознакомил слушателей с системой южноамериканских сумчатых, он перешел к рассказу о своей работе, показал карту района исследований. В этих местах почти нет сезонных изменений климата, но зато в связи с высотной зональностью на расстоянии четырех часов езды можно увидеть смену ландшафтов от влажнотропического леса до высокогорной тундры. Свой рассказ Хью сопровождает показом диапозитивов с типичными ландшафтами Колумбии.

– Для этих мест, – говорит Хью, – характерно чрезвычайное разнообразие птиц.

В это время на экране появляется слайд с группой коров, что вызывает общий смех. Далее – очень интересные снимки капибары, броненосцев, агути и других характерных млекопитающих Южной Америки, дикой морской свинки (сверху она серая, с беловатым брюшком) и, наконец, самого обычного из сумчатых – опоссума дидельфус. Он обитает в садах и парках. Хью говорит, что это наиболее безобразное и дурно пахнущее животное, которое он когда-либо встречал. Другой вид опоссумов – пятнистый водяной опоссум. Он отлично плавает и поселяется в прудах. Четырехглазый опоссум имеет всего два глаза, но над ними два светлых пятна, и создается впечатление, будто на мордочке этого симпатичного зверька четыре глаза. Все самки южноамериканских сумчатых имеют сумки, но некоторые вынашивают детенышей снаружи, потому что сумка настолько мала, что детеныши там не помещаются. В горных местах Колумбии помимо опоссумов живут горная тупайя, коати и очковый медведь. Горный опоссум, или ценолестес, очень похож на землеройку и вначале, когда его впервые добыли, даже был записан в землеройки. Позднее ценолестеса стали считать предком австралийских сумчатых, но сейчас доказано, что он не имеет с ними прямого родства.

Первый экземпляр опоссума привез в Европу Пизон, а вписал его Гесснер. На рисунке, сделанном Гесснером, опоссум был больше похож на уродливого человечка, чем на животное. И название, которое дал ему Гесснер, тоже было своеобразным – симевульпа, что значит «обезьянолис». У южноамериканского опоссума беременность длится всего тринадцать дней. Затем крошечные детеныши забираются в сумку, в которой и проводят целых три месяца. Один выводок следует за другим с интервалом всего в три месяца. Пока предыдущий выводок сидит в сумке, самка уже беременна следующим выводком.

Все сумчатые ведут ночной образ жизни и поэтому часто попадают под колеса автомобилей в ночное время. Местные жители не любят опоссумов. Они считают их вредителями сельского хозяйства. Однажды Хью нанял таксиста из местных жителей, чтобы съездить с ним для отлова опоссумов. Он не сказал ему о цели поездки, боясь, что тот не повезет, если узнает, что нужно ловить малопривлекательных и вонючих зверьков. Когда же они доехали до места и Хью поймал несколько опоссумов, таксист восторженно воскликнул: «О, опоссум, это же отличная еда! Поздравляю вас!»

После доклада мы еще некоторое время беседуем вчетвером – Хью, Дик Барвик, Майк Ламберт и я. Майк специально пришел на доклад, чтобы разузнать о Южной Америке: он поедет в апреле домой, в Великобританию, через Южную Америку, а также Новую Зеландию, острова Пасхи и Таити. Хью дал Майку целый ряд ценных советов и адресов.

Вечером я отправляюсь в гости к университетскому филологу доктору Гранту, который занимается языками редких племен. Сейчас он собирается с женой Джулией и маленькой дочерью отправиться на остров Пасхи, где будет изучать язык тамошних аборигенов. Ранее Грант изучал язык басков и хорошо владеет им. Он уже бывал на острове Пасхи, в Куско, Лиме и стал знатоком Центральной Америки.

– Ряд знаменитых статуй острова Пасхи поставлен недавно стоймя в шеренгу, и все – лицом к морю, – возмущенно говорит Грант. – Это грубая ошибка – ведь аборигены всегда ставили статуи лицом к суше.

– Вот и прекрасно, – говорю я Гранту, – теперь ты имеешь возможность исправить это: приедешь и повернешь их все правильно, как по команде «кругом».

Радостное событие: посадка Дерева Дружбы на острове Кенгуру (ученый-изобретатель В. Н. Костюков, консул России в Австралии В.И. Свиридов, эколог-путешественник Влад Балашов)

– Да, – восклицает Грант, – но они же чертовски тяжелые!

Грант показывает нам слайды этих статуй, поставленных, по его мнению, неправильно, а также неоконченных, выступающих наполовину из скалы или из земли. Все это тоже поле деятельности Гранта. Он еще не знает, где будет там жить, и, показывая на слайдах каменные пещеры аборигенов, говорит, что, может быть, поселится именно в них. На следующий день я поехал в наше посольство, взял разнообразную литературу о Советском Союзе, чтобы подарить мистеру Садек Хану – пакистанскому энтомологу. Он просил меня об этом уже несколько раз. Попрощавшись с товарищами из посольства, я заехал к нему в департамент ботаники, взял целую батарею банок морилок для насекомых, которые он специально сделал для меня. Вместе возвратились в общежитие, и Садек Хан пригласил меня к себе на чашку чая.

В своей комнате Садек переоделся в белый шелковый костюм – нечто похожее на ночную рубашку с торчащими из-под нее кальсонами, расстелил коврик и стал молиться, встав на колени и обращая молитву на восток – в угол над кроватью.

За чаем я отдал Хану литературу. Особенно его заинтересовала книга «Религия в СССР», где много фотографий церквей, мечетей, служителей различных культов, и в частности мусульманских священников, молящихся. Он был очень удивлен, так как был уверен, что молиться в нашей стране запрещено, особенно молодежи. Он читал об этом в каких-то газетах. Удивило его и то, что я разбираюсь в вопросах религии и «даже» отличаю одну веру от другой. Мистер Хан полагал, что научному работнику в нашей стране знать такие вещи не положено.

Солнечное безветренное мартовское утро. За моим окном на ветвях американского дуба кормятся красно-желтые попугаи розеллы. Они срывают желуди и поедают их, придерживая одной лапой и разгрызая клювом. Один попугай закусывает желуди зелеными листочками. Мне удается сфотографировать их фотоснайпером.

После завтрака мы с соседями по общежитию – румынским стажером физиком Василем Морариу и английским энтомологом Майком Ламбертом – выезжаем в Голбурн в поисках родео. Нам стало известно, что сейчас в окрестностях Голбурна можно увидеть это красочное зрелище. У выезда из общежития прихватываем с собой французского этнографа Жака. Он шел в библиотеку, собираясь приступить к изучению малайского языка.

– Ну, видно, не судьба выучить этот язык: как ни соберусь начать, кто-нибудь отвлекает меня, – сетует Жак и, махнув рукой, садится к нам в машину.

– Неужели тебе мало тех семнадцати языков, которые ты уже знаешь? – спрашивает его Майк.

– Конечно, мало. Я должен выучивать по языку в год, чтобы не терять форму, – мрачно отвечает Жак и погружается в чтение очередного самоучителя.

Доезжаем до Голбурна и только тогда узнаем, что родео не здесь, а в окрестностях Круквелла, в двадцати милях отсюда. Приехав в Круквелл, обнаруживаем, что здесь не родео, а сельскохозяйственная выставка. В центре ее мы видим своеобразный аттракцион, который называется «замок с привидениями». Это большой двухэтажный автофургон, на стенках его нарисованы скелеты, ведьмы, черти и прочие «дьявольские» атрибуты. За небольшую плату можно войти внутрь и увидеть все эти персонажи воочию. Я предлагаю Жаку зайти, но он говорит:

Сумчатый сурок? Да не сурок, а Вомбат я!

Удачно перелез: листья этого эвкалипта вполне съедобны

– О, я думаю, внутри так же кошмарно, как и снаружи.

Но после этого он первый берет билет и забирается по лестнице, чтобы зайти в замок. Мы попадаем в темный тесный коридор. На стенах светящейся краской нарисованы черти, черепа. Все это фосфоресцирует и дрожит в неясном голубом свете темно-синих ламп, горящих под потолком. Поглядев друг на друга, мы обнаруживаем, что лица наши в свете этих ламп мертвенно синие, со светящимися зубами и глазами. Продвигаясь дальше по тесному тоннелю, попадаем в полную темноту. Я ощущаю, как в кромешной тьме кто-то трогает меня легкими прикосновениями за лицо и волосы. Очевидно, что-то свисает с потолка. Затем сбоку чувствую – кто-то толкает и цепляется за меня.

Я догадываюсь, что это какие-то механические рычаги, но становится немного не по себе. Продвигаясь дальше, неожиданно наступаю на что-то мягкое, лежащее на полу. Как только я ступил на это нечто, оно затряслось под моими ногами, как живое. Очевидно, это мягкий коврик с автоматическим движком. В заключение мы все попадаем в темный тупик, где нас что-то толкает, тискает, у каждого что-то трясется под ногами. Растерянно смеясь, пытаемся найти выход из тупика, но его нет.

Проведя в полном замешательстве несколько минут, слышим снаружи голос мальчика, который продавал нам билеты: «Можно мне помочь вам, господа?» Мы хором кричим: «Да!» Слышим звук выдвигаемого засова, и в нашем тупике открывается небольшая дверца на улицу. Выходим с обратной стороны фургона – все очень довольны пережитым приключением. Можно себе представить, в каком восторге бывают мальчишки, попавшие в этот «замок с привидениями».

Затем осматриваем выставку сельскохозяйственных животных. Особенно хороши бараны рекордсмены. Австралийское овцеводство действительно на высоте. Фотографируем лучшие экспонаты выставки. В это время к нам подходят два пожилых фермера, сухоньких и сморщенных. Увидев наше многочисленное фотоснаряжение, они спрашивают: «А не хотите ли вы снять парочку бравых ребят?» Мы оглядываемся, ища глазами, кого же они имеют в виду. Заметив наше недоумение, старики смеются и тычут себя пальцами в грудь. Нам ничего не остается, как сделать по одному кадру этих фермеров оптимистов.

Очень много на выставке различных развлечений и игр, особенно для детей. Автоматические раскрашенные клоуны с раскрытыми ртами поворачивают головы то налево, то направо, приглашая принять участие в разных играх. Карусели всевозможных систем, площадки с электрическими «гоночными» машинами. Ребятишки с увлечением гоняют по площадке, сталкиваясь и обгоняя друг друга. Иногда то одна машина, то другая «не контачит»: что-то нарушается в ее электропроводке. Тогда дежурный подбегает к машине и толкает ее ногой, после чего она снова приходит в движение.

Обратно в Канберру мы едем другой дорогой – через Бангендор, минуя озеро Джордж. К северу от селения Торего я замечаю по левой стороне очень большой и живописный овраг. Останавливаемся и спускаемся в него. Длиной овраг несколько сот метров, в ширину около двадцати, а в глубину до трех метров. В середине его торчат столбчатые останцы. На дне оврага спугнули кролика – основного виновника появления таких оврагов. Кролики, а также овцы разрушают растительный покров, а затем оголенная почва уже не может противостоять овражной эрозии.

Каменное чудовище

На заборе из колючей проволоки обнаружили замечательных мелких многоугольных пауков. Среди них есть и чисто-черные, и яркие бело-пятнистые. Эти пауки плетут паутину на кустах и на колючей проволоке, причем предпочитают заборы – здесь на каждых ста метрах можно найти около двадцати пауков. И в форме своего тела они будто переняли что-то от колючей проволоки: с боков брюшка торчат во все стороны шесть шипов. Пауки эти называются рождественскими: появляются они обычно перед самым Рождеством.

Останавливаемся в небольшом селении Торего. В центре его старинный каменный дом – местный отель, небольшой темный бар при отеле, где два старичка с кружками пива в руках беседуют между собой на типичном фермерском диалекте, вставляя bloody[9]9
  Употребляется в значении «чертовски», «проклятый», нередко и в хорошем смысле, например «чертовски хорошая погода» (англ.).


[Закрыть] через каждую пару слов. Недаром это слово здесь называют «великое австралийское прилагательное». Заходит еще один фермер, средних лет, и весело спрашивает одного из стариков:

– Ну, как ваша пенсионная жизнь?

– О, чертовски прекрасно, – отвечает тот. – Я слишком много имел в своей жизни этой чертовской работы, пора и отдохнуть.

Майк и Жак за кружкой пива обсуждают, какие улицы Лондона наиболее привлекательны и где можно найти хорошее кафе, а где хороший магазин. Дело в том, что Жак жил некоторое время в Лондоне и знает по крайней мере центральную часть города не хуже Майка.

Майк говорит на чистом английском языке, а Жак – с французским акцентом. Хозяйка бара внимательно прислушивается к их разговору и пристально, с подозрением осматривает их обоих. Фермеры тоже замолкают и, приоткрыв рты, разглядывают диковинных гостей. Я специально отсел в сторонку с бокалом апельсинового сока и, не привлекая внимания, наблюдаю эту сцену со стороны.

А там за горизонтом…

Майк рассказывает, что, как правило, чистый английский язык всегда выдает его неавстралийское происхождение. А англичан в провинциальных районах Австралии недолюбливают, для них здесь есть особое название «pommy bastard». Значение этой клички расшифровывается по разному, но во всех случаях неблагоприятно для англичан. Однажды во время поездки по «глубинке» Майк обнаружил надпись на пыльном кузове своего «лендровера»: «Bloody pommy bastard». Очевидно, пока он перекусывал в придорожном кафе, ребятишки, услышав его произношение, решили обозначить национальную принадлежность владельца автомобиля.

Озеро Батерст, недалеко от Торего, совсем не фотогенично. Оно мелкое, без какой-либо древесной растительности по берегам, с обширной илистой отмелью. Зато на дороге близ озера обнаруживаем раздавленную машиной крупную коричневую змею. Она повреждена лишь немного. Я беру змею с собой. Приехав в Канберру, первым делом бегу в лабораторию, чтобы поместить змею в спирт.

На следующий день мы выезжаем на экскурсию в лес Ури-ярра. Близ дороги я замечаю крупную ящерицу – бородатого дракона. Она запрокинула вверх голову: принимает солнечную ванну на самой обочине. Я проезжаю буквально в десяти сантиметрах от нее, но она даже не шевельнулась. Тогда я останавливаюсь и выхожу из машины, осторожно ступая и приготовив сачок. Но нет! Она тут же исчезает под скалой у дороги. Значит, ящерица понимает, что машина не опасна, если сидишь на обочине, а вот пеший человек – всегда враг.

Я тут живу!

На цветущих кустах в долине реки Кондор Крик находим ярких, красочных бабочек далиас. Их здесь целая стайка, они перепархивают по белым пахучим цветам. Тут же мы обнаруживаем мелких коричневых крапивниц и великолепных жуков, зеленых, с металлическим блеском.

Вернувшись в Канберру, отправляемся на фестиваль популярной музыки, который состоится после полудня в пригороде Канберры. Фестиваль проходит на открытом стадионе. Вокруг скопились сотни автомобилей. Здесь же полисмены и полицейские машины. Одна из них – грузовик с решеткой, очевидно, на случай буйного поведения участников.

Здесь собралось более двух тысяч человек, в основном молодежь. Большинство из них – весьма экстравагантно одетые хиппи. У одного на голове потрепанная ковбойская шляпа, у другого – картонная коробка из-под фруктов, некоторые облачились в какое-то тряпье, другие обнажены до пояса. Они ходят, сидят на земле и лежат обнявшись. Повсюду расставлены киоски, бойко торгующие напитками, горячими сосисками (hot dogs) и сандвичами. Продаются здесь и громадные, в метр диаметром, яркие надувные шары. Обертки и банки все бросают прямо наземь, и все поле выглядит как большая мусорная корзина.

Хотя сборище очень пестро и беспорядочно, однако бросается в глаза общая доброжелательность и какое-то миролюбие всех собравшихся. Не слышно ни выкриков, ни грубых слов, ни ссор, не видно ни одного пьяного. Здесь продаются только безалкогольные напитки. Парни ведут себя так спокойно и дружелюбно, что полицейским даже нечего делать. Несколько полисменов лениво прогуливаются по полю среди мусора, переступая через сидящих и лежащих молодых людей.

Разглядев издали эстраду, мы увидели громадные рупоры, направленные на поле. Подойти близко к эстраде нам не удалось: громкость звука такая, что даже в дальних рядах я почувствовал себя нехорошо, барабанные перепонки подвергались почти невыносимому испытанию. Выступающие ансамбли с одинаковой громкостью исполняли одну песню за другой, отличить которые не посвященному в современную популярную музыку оказалось практически невозможно. Я не мог понять, как выдерживает этот шум молодежь, сгрудившаяся у эстрады. Вспоминаю газетное сообщение о том, что у любителей современной эстрадной музыки отмечено сильное понижение остроты слуха, доходящее иногда до частичной глухоты.

Покидая стадион, замечаем у выхода юношу и девушку – миловидных и аккуратно причесанных в отличие от большинства посетителей фестиваля. Они раздают всем выходящим листки. В них сообщается, что реформистская церковь призывает присоединиться к ней под лозунгом: «Come alive» – буквально: «Приходи живьем». Нас обгоняет полицейский грузовик с решеткой, занавеска опущена – значит, рейс все-таки не порожний.

Вернувшись в общежитие, встречаю профессора Робертсона с женой, которые тоже приехали с воскресной прогулки. Профессор еще ходит с палкой, но машину уже водит. Выражаю свое удовольствие, видя его столь активным. Профессор отвечает, что водить машину для него легче, чем ходить. Его машина с автоматическим сцеплением, и поэтому левая, сломанная нога не требуется при вождении.