Текст книги "История войны и владычества русских на Кавказе. Деятельность главнокомандующего войсками на Кавказе П.Д. Цицианова. Принятие новых земель в подданство России. Том 4"

Глава 3

Прибытие князя Цицианова в Тифлис. Отправление лиц грузинского царского дома в Россию. Письмо царевича Юлона к Цицианову и ответ на него. Отправление царевичей Вахтанга и Давида. Бегство из Тифлиса царевича Теймураза. Письмо к нему князя Цицианова. Обстоятельства вынуждают отправить силою царицу Марию (или Мариам) в Россию. Распоряжения к ее вывозу. Убийство генерала Лазарева. Отправление царицы в Воронеж и заключение ее в монастырь. Письмо царицы к императору Александру I

Сдавши начальство на Кавказской линии генерал-лейтенанту Шепелеву, князь Цицианов 20 января 1803 года отправился в Тифлис, где предстояла ему крайне щекотливая деятельность уничтожить интриги лиц царской фамилии, простиравшейся вместе с родственниками и свойственниками до 90 человек обоего пола.

Рассказывая о состоянии Грузии при последних царях, мы имели случай видеть те грабежи и притеснения, которым подвергался народ от царевичей и царевен, не повиновавшихся царской власти и враждовавших между собою.

После смерти Георгия вопрос о престолонаследии вызвал интриги лиц царского семейства, как между собою, так и среди народа, который они подговаривали в свою пользу, волновали и в то же время грабили и притесняли. Грузины искали спокойствия, желали подданства России, а царевичи старались противодействовать этому и восстановить их против нашего правительства. Борьба партий вызвала волнения, которым князь Цицианов хотя не придавал большего значения и не называл их, подобно Коваленскому, бунтом, но не мог не признать, что единственным средством прекратить эти волнения и водворить спокойствие в Грузии было отправление в Россию всех членов царского дома.

Такое удаление, хотя бы и временное, вызывалось желанием блага грузинскому народу и было вместе с тем согласно с видами нашего правительства, полагавшего «усилить меры к вызову в Россию царицы Дарьи и прочих членов царского дома, коих присутствие в Грузии всегда будет предлогом и причиною неприятельских партий»[44]44
  Журн. Госуд. совета 1 сентября 1802 г. Арх. Мин. внутр. дел по департ. общих дел. Дела Грузии, ч. II.


[Закрыть]. Дело это казалось тем более легким, что царица Дарья сама заявляла готовность ехать вместе с дочерьми в Россию, но готовность эта, как увидим ниже, была только на словах, а не на деле.

В августе 1802 года Дарья писала императору, что давно желала отправить к нему просьбу о разрешении ей ехать в Россию, но что этому мешал будто бы караул, «приставленный в самом доме моем». Жалуясь на свое положение, царица писала, что если она не удостоится лично «поклониться» императору, то такое несчастное и оскорбительное состояние может повергнуть ее в гроб[45]45
  Письмо царицы Дарьи от 30 августа 1802 г. Арх. Мин. внутр. дел. Дела Грузии, ч. VII.


[Закрыть]. Не довольствуясь этим заявлением, Дарья отправила одновременно письма императрицам Марии Феодоровне, Елисавете Алексеевне и князю Куракину, которого просила употребить свое содействие к скорейшему вызову ее в Россию. «Сим одолжите меня навсегда, – писала она, – облегчите наложенную на мне несказанную печаль и заставите быть всегда вам благодарной»[46]46
  Письмо ее же князю Куракину от 22 августа 1802 г. Арх. Мин. иностр. дел, II – 7, 1801, № 2.


[Закрыть].

Жалобы на притеснения и установленный за нею присмотр были конечною целью письма, а между тем в Петербурге верили в чистосердечное желание царицы выехать в Россию. Император Александр с свойственною ему деликатностью и предупредительностью торопился сообщить царице, что князю Цицианову повелено предоставить ей все средства и удобства к предстоящему путешествию. «Нахожу совершенное удовольствие, – писал император[47]47
  Обе императрицы также писали, что им будет весьма приятно видеть царицу Дарью в Санкт-Петербурге. См. Арх. Мин. внутр. дел. Дела Грузии, ч. VII.


[Закрыть], – снова уверить вашу светлость, при сем случае, что мне приятно будет видеть вас в столице».

Желая вместе с тем показать свое расположение к царевичам, бывшим в Санкт-Петербурге, император простер свое внимание до того, что приказал передать в Каменноостровском театре ложу в постоянное распоряжение царевичей[48]48
  Отношение графа Кочубея князю Цицианову от 21 декабря 1802 г. Арх. Мин. внутр. дел.


[Закрыть].

Пользуясь отправлением к царице писем особ императорского дома, князь Цицианов присоединил и свое, в котором писал Дарье, что остается в Георгиевске только для того, чтобы встретить там царицу прилично ее сану и облегчить ей путешествие в столицу. Князь сообщал царице, что поручил генералу Лазареву и правителю Грузии Коваленскому устроить ее путешествие настолько удобным, чтобы она не могла «обрести ни малейшей разности между оным и тифлисскими улицами»[49]49
  Письмо князя Цицианова царице Дарье 27 декабря 1802 г. Арх. Мин. внутр. дел по департ. общ. дел, ч. VII, 81.


[Закрыть].

Главнокомандующий высказал надежду, что не более как через три дня она соберется и отправится в путь.

Сомневаясь, однако же, в искренности желаний царицы, князь Цицианов решился все-таки выждать в Георгиевске ответ ее на письмо императора Александра и, в случае неудовлетворительности его, ехать туда немедленно самому, с тем чтобы принять решительные меры к отправлению в Россию всех членов грузинского царственного дома[50]50
  Рапорт князя Цицианова Г. И. 28 декабря 1802 г.


[Закрыть].

Предположения князя Павла Дмитриевича совершенно оправдались. В Новый год, в полдень, Коваленский, которому поручено было передать письма, приехал к царице Дарье и застал ее окруженною детьми. Он передал ей письма, и царица тут же прочла их.

– Какой ответ дадите относительно отъезда? – спросил Коваленский.

– По причине праздника, – отвечала она, – я не могу так скоро дать ответа. Прошу вас к себе вечером, а между тем подумаю об этом и прочту со вниманием письмо его императорского величества по переводе его, ибо оно прислано без перевода.

Вечером Дарья объявила Коваленскому, что после болезни, которою страдала более месяца, чувствует себя настолько слабою, что не может пройти по комнате, и потому, как ни лестны для нее высочайшие приглашения и сколь ни важен сей отъезд для собственной ее пользы, но все-таки она не решается пуститься в путь при ее слабости, преклонных летах и в настоящее суровое время. Царица объявила, впрочем, что воспользуется монаршею милостию при первом удобном случае[51]51
  Письмо Коваленского к князю Цицианову 2 января 1803 г., № 6. Арх. Мин. внутр. дел, ч. VII, 68.


[Закрыть].

На другой день нового года Дарья отправила ответное письмо князю Цицианову, в котором высказалась вполне хитрая женщина, какою она и была в действительности. Царица писала, что, получив письмо главнокомандующего, она исполнилась матернего чувства, вспомнив как о своем муже Ираклии II, так и об отце князя Павла Дмитриевича, «между коими была величайшая связь дружбы». Ссылаясь на свою болезнь и отказываясь ехать в Россию, она просила князя Цицианова не ожидать ее в Георгиевске, а ехать скорее в Тифлис. Не отвергая того, что поправляется от одержимой ее болезни, Дарья высказывала боязнь, чтобы поспешные сборы и отправление «не учинились вечною препоною удостоиться поклонения его императорскому величеству»…

«Желательно мне было, – писала царица[52]52
  Письмо царицы Дарьи князю Цицианову 2 января 1803 г. Арх. Мин. внутр. дел, ч. VII, 67.


[Закрыть] в заключении своего письма, – продлить сие письмо так, как приятно матери беседовать с сыном своим возлюбленным, но причиною краткости есть поспешность моя к ответам. Прошу вас принять сие яко сын от матери».

Одновременно с этим находившийся в Грузии для горных изысканий граф Мусин-Пушкин писал князю Цицианову[53]53
  От 2 января 1803 г. Арх. Мин. внутр. дел.


[Закрыть], что «хитрость и недоверчивость, в сердце царицы вселившиеся, препятствуют несравненно более ее отъезду, нежели болезнь, от которой она освободилась. Правда, что еще слаба и через три дня ехать невозможно, но через две недели ежели только на сие решится, то выедет».

Граф Мусин-Пушкин полагал, что присутствие самого князя Цицианова в Тифлисе может ускорить развязку этого дела, и потому советовал ему поторопиться приездом. Хотя царица Дарья и писала князю Цицианову, что слабое здоровье не дозволяет ей выехать, но из разговора графа Мусина-Пушкина с царевичем Вахтангом можно было заключить, что Дарья все-таки может определить крайний срок для своего выезда. Пользуясь случаем, граф Мусин-Пушкин предложил Вахтангу проводить царицу до русской столицы.

– Я лучше останусь слугою в Грузии, – отвечал царевич, – чем поеду в Петербург.

– Вы ничем не оправдаете себя перед светом, – говорил Мусин-Пушкин, – и перед собственным сердцем и совестью, если в преклонных летах матери и при слабости ее здоровья никто из сыновей не проведет ее если не до столицы, то по крайней мере до Кавказской линии.

– Католикос (царевич Антоний) мог бы всего удобнее ехать, – заметил Вахтанг, – и я поговорю с ним об этом.

Граф Мусин-Пушкин изъявил желание сам видеть царицу, и Вахтанг обещал доложить ей и устроить свидание.

«Между тем не надеюсь я, однако же, – писал Мусин-Пушкин князю Цицианову, – чтобы без вашего присутствия и вторичного настояния решилась она ускориться с отъездом, почему прибытие ваше толико нужное и по множеству причин, и по сей важнейшей необходимо. Думаю, впрочем, что заманить никоторого из членов царской фамилии в Россию нелегко и что дотоле в отговорках не будет недостатку, доколе побуждениями страха, а не дружественными убеждениями к таковому отъезду принудятся. Доколе же из Грузии не удалятся, не будет здесь ни порядка, ни тишины».

Все эти известия и заставили князя Павла Дмитриевича поторопиться отъездом в Тифлис[54]54
  Рапорт князя Цицианова Г. И. 10 января 1803 г. Арх. Мин. внутр. дел. Дела Грузии, ч. VII, 58.


[Закрыть], где присутствие его было крайне необходимо для успокоения всех партий и народа.

Будучи недовольны русским правлением, грузины видимо волновались; все состояния жаловались на притеснения чиновников и, чтобы избавиться от них, хотели просить об утверждении царем одного из царевичей.

– Народ, стеная под игом царей и их многочисленной фамилии, – говорил Лазареву князь Герсеван Чавчавадзе, – и не могши сего переносить, прибегнул к высокому покровительству государя императора, надеясь избавиться от сего ига, но ныне они еще больше под оным стенают. Прежде их неудовольствие и стенание происходили от фамилии, которая многие годы над ними господствовала и которую они привыкли почитать своими господами, а теперь становится для них несносным.

– Напрасно они так горячатся, – отвечал Лазарев, – гораздо полезнее потерпеть немного. Как только князь Цицианов приедет сюда и ему народ заявит о своих нуждах, то, конечно, получит удовлетворение и будет наслаждаться благоденствием, как и мы наслаждаемся под державой милосердого нашего государя.

– Будучи долгое время в России, – заметил на это князь Чавчавадзе, – конечно, я все знаю, но другие такого терпения не имеют.

Последние слова относились до князей, потому что простой народ был предан России, но князья, привыкшие к своеволию, ненавидели нас[55]55
  См. А. К. К., т. II, № 593 и 594.


[Закрыть].

1 февраля[56]56
  Там же, № 14.


[Закрыть] 1803 года князь Цицианов приехал в Тифлис, где ожидали его со страхом и надеждою. Одни опасались преследований за злоупотребления власти и лихоимства, другие, как, например, лица царской фамилии и ее приверженцы, мечтали о восстановлении на престоле дома Багратионов. Последние полагали, что главнокомандующий, как грузин по происхождению, будет работать в их пользу, – но ошиблись. Князь Цицианов видел только одно спасение для Грузии – это окончательное удаление из страны всех членов царского дома и прекращение беспорядков, вкоренившихся в составе русского правления. Он начал с того, что удалил Коваленского от должности правителя Грузии и, не видя возле себя из гражданских чиновников ни одного такого, который мог бы занять его место, назначил правителем генерал-майора Тучкова. Сознавая, что назначение военных чинов на гражданские должности могло бы ослабить и без того незначительные боевые средства, князь Цицианов просил прислать в Грузию людей достойных, знающих и честных.

«Благоволите, ваше сиятельство, – писал он графу Кочубею[57]57
  От 27 февраля 1803 г. Арх. Мин. внутр. дел, ч. VIII, 30.


[Закрыть], – вспомоществовать бедному краю сему людьми усердными и бескорыстными, а по недостатку в оных хотя такими, которые бы Грузию не почитали Иркутскою губерниею. Высочайше назначенное по штату жалованье превышает все оклады, по другим губерниям существующие, но набранные сюда разночинцы превышают меру всякого воображения. Я нахожусь в таком непостижимом положении, что, видя явные злоупотребления их, не могу преследовать, ибо все разбегутся, и, следовательно, дурное течение дел придет еще в худшее состояние или вовсе остановится».

Князь Цицианов просил назначить к нему людей лучших, «в коих нужда для сохранения доверенности к новому правительству увеличивается по мере отдаления мест, куда они определяются»[58]58
  Всепод. рапорт князя Цицианова 27 апреля 1803 г. Арх. Мин. внутр. дел, ч. VIII, 47.


[Закрыть]. Просьба главнокомандующего была услышана, и император приказал назначать в Грузию чиновников с строгим выбором[59]59
  Указ князю Цицианову 31 марта 1803 г. Там же, 33.


[Закрыть] и преимущественно греческого исповедания, соответствующих «образу мыслей в Грузии, где жители очень много привязаны к обрядам религии»[60]60
  Отнош. графа Кочубея герольдмейстеру Грушецкому 3 июля 1803 г., № ЗОЮ. Там же, 68.


[Закрыть].

Поставляя себе первым правилом искоренение злоупотреблений и беспорядков и зная, что причиною последних во многих случаях были лица царского семейства, князь Цицианов старался познакомиться с ними, узнать характер и образ мыслей каждого. Тотчас по прибытии в Тифлис главнокомандующий разослал всем членам царского дома высочайшие грамоты и виделся со всеми. Вдовствующая царица Дарья, «которая всем здесь руководствует», как доносил князь Цицианов[61]61
  Рапорт князя Цицианова Г. И. 10 февраля 1803 г. Арх. Мин. внутр. дел. Дела Грузии, ч. VII, 89.


[Закрыть], лично объясняясь с ним, говорила, что она действительно прежде имела намерение ехать в Россию и даже просила о том, но думала, однако, что ее одну только призывают туда. Теперь же, видя, что ее понуждают к тому вместе со всеми, по болезни своей, столь дальнего путешествия предпринять не может. Впоследствии, уступая требованиям князя Цицианова, она говорила, что готова отправиться в Россию, но не ранее апреля месяца, просила отпустить ей 10 000 руб. для приготовления всего необходимого к отъезду и для содержания 50 человек свиты, которую она считала необходимым взять с собою.

Царевич Давид, несмотря на убеждения, по выражению князя Цицианова, «иначе как под стражей» ехать не соглашался. Царевич Вахтанг «из всех хитрейший», при особенном свидании с князем Цициановым, в котором последний объявил ему непременное желание императора Александра о выезде царской фамилии из Тифлиса, в горести и со слезами говорил, что он решится лучше в Грузии землю копать, нежели ехать в Россию, и «наконец, доносил главнокомандующий, по настоятельному убеждению моему, с объяснением собственной пользы его, могущей воспоследовать от немедленного повиновения, привел меня в крайнее замешательство, бросясь к ногам моим и прося помилования. Такое упорство, единодушно от всех оказываемое, подтверждает частично мнение о слухах, разнесшихся в Грузии, что со вскрытием весны царевичи Александр, Юлой и Парнаоз, покровительствуемые Баба-ханом, намерены со всех сторон, с помощью лезгин, сделать нападение, для восстановления на царство одного из рода Багратионовых. По легковерию грузинского народа, дела здесь управляются разглашением разных слухов, часто самых неимоверных. С приезда моего разнеслось здесь известие, якобы из Санкт-Петербурга привезенное, что к вызову царской фамилии я не имею другого от вашего императорского величества полномочия, как только приглашать их к тому доброю волею».

Слухи эти отчасти подтверждались и словами Коваленского, который, считая свое положение в Тифлисе крайне щекотливым и опасаясь потерять значение в глазах грузин, все еще старался показать, что ему известны самые сокровенные намерения нашего правительства. Посетивши однажды царицу Дарью, Коваленский успокаивал ее и говорил, что отъезд в Россию совершенно зависит от ее воли.

– Вы не беспокойтесь, – говорил он, – если вы своею волею не соизволите ехать, то никто вас силою отправить не может.

– Буде князь Цицианов о том узнает, – заметила на это царица Дарья, – то вам будет худо.

Обнадеживания Коваленского не успокоили Дарью, но послужили источником для многих толков в городе.

– Удивляюсь, – говорил придворный лекарь Татула, – как русские генералы противоречат друг другу: князь Цицианов стращает царицу Дарью, что насильно вывезет ее в Россию, а Коваленский публично ее уверяет, что он сделать это не имеет права.

Последние слова были впоследствии переданы князю Цицианову. Главнокомандующий призвал к себе Татулу, который письменно подтвердил справедливость сказанного Коваленским[62]62
  Письмо Татулы князю Цицианову 20 апреля 1803 г. Арх. Мин. внутр. дел. Дела Грузии, ч. II, 304.


[Закрыть]. Не ограничиваясь этим и желая проверить показания придворного медика, князь Цицианов отправил письмо Татулы к царице, на котором та написала: «Я, царица Дарья, свидетельствую в истине сего письма и подписываюсь» [63]63
  Надпись царицы от 22 апреля 1803 г. Там же.


[Закрыть].

Коваленский отрицал справедливость этого обвинения и говорил, что князь Цицианов, зная, что Татула личный его враг, «через его посредство, склонил болящую и запуганную уже царицу к подписанию такого на счет сей показания, какое ей было поднесено». В оправдание себя Коваленский представил министру внутренних дел письмо царицы Дарьи, писанное рукою ее дочери царевны Феклы, которая, по его словам, была при упоминаемом посещении[64]64
  В мнимом письме этом царица Дарья говорила, что, узнав о понуждении ее князем Цициановым выехать в Россию, получила сильный припадок болезни, «повергнувшей меня в лишение чувств. О чем услышав, вы (Коваленский добавляет своею рукою: «по приглашению католикоса») приехали меня навестить и нашли меня пришедшею несколько в себя, но говорить с трудом я могла, сказала, однако ж, вам, что в таком болезненном состоянии, когда не могу передвинуться, хотят силою меня везти. Вы, видевши меня в совершенном расслаблении, подавали утешение в сих словах: успокойтесь и не огорчайтесь, я не думаю, что в сей тяжкой болезни употребили бы над вами силу. По христианской совести уверяю всех, что более сего ничего вы не говорили. Что же касается до рукописания в превратном виде слов сих, которое к князю было представлено, а от него ко мне прислано, то клянусь по истине, что подписала я оное из единого страха против воли моей (письмо это помечено 23 апреля. См. Арх. Мин. внутр. дел, дела Грузии, ч. II, 317).


[Закрыть]. В день отправления этого письма по Тифлису распространился слух, что царевны Кетевана и Фекла, из расположения к Коваленскому и для написания в его пользу письма, похитили у спящей царицы именную печать, которую грузины весьма часто прикладывали вместо подписи. Проснувшись и не найдя печати, царица Дарья весьма беспокоилась, но скоро узнала истинную причину похищения. Тогда она написала письмо князю Цицианову, в котором подтвердила свое прежнее показание.

«Известилась я, – писала Дарья[65]65
  Князю Цицианову 28 апреля 1803 г. Там же, 309.


[Закрыть], – якобы вам донесено, что будто дала я теперь г. Коваленскому письмо, противное тому письменному лекаря Татулы свидетельству, которое мною подписано и утверждено печатью. Уверяю я вас клятвою, что никакого я ему письма не давала, да и в мыслях я не имела. А если кто от имени моего сделал письмо и имеет, то уверьтесь моею клятвою, что того и в мыслях моих не было и оно ни за рукою, ни за печатью моею. При множестве вымышленных на меня клевет, выдумана и сделана и сия клевета. Паки я повторяю, что сделанные мною в письме лекаря Татулы свидетельство и подписка суть точно мои слова и тоже есть истинное свидетельство мое».

Интрига эта раскрылась перед князем Цициановым гораздо позже, а вначале, вскоре после приезда его в Тифлис, по городу ходили глухие только слухи, будто он имеет разрешение только уговаривать членов царского дома к выезду в Россию, но не принуждать их. «Почему и нашелся принужденным, – доносил главнокомандующий, – показав подлинный высочайший рескрипт вашего императорского величества, в присутствии многих из знатнейших княжеских фамилий, перевести вслух статью сего высочайшего мне предписания».

В предупреждение всякого рода волнений и беспокойств князь Цицианов просил разрешения употребить силу, в случае сопротивления членов царского дома добровольно оставить Грузию и переселиться в Россию[66]66
  Рапорты князя Цицианова от 10 января и 19 февраля 1803 г. Воен. учен. арх.


[Закрыть].

Как ни прискорбно было императору Александру видеть положение, в котором находился грузинский царский дом, он признавал, однако же, необходимым вызвать его в Россию и потому, в ответ на представление князя Цицианова, разрешил ему поступать по усмотрению. Предоставивши инструкциею, данною князю Цицианову при назначении, все распоряжения главнокомандующему и не желая стеснять его в действиях, император выражал только желание, чтобы он поступал по долгу совести и избирал способы и время, какие признает удобнейшими[67]67
  Рескрипты императора князю Цицианову 30 января и 7 марта 1803 г.


[Закрыть].

Обстоятельства вынудили князя Цицианова, еще до получения этого разрешения, отправить в Россию царевичей Вахтанга и Давида. Поводом к тому были повсеместные слухи, со дня на день увеличивавшиеся в Тифлисе, о каком-то всеобщем приготовлении к вторжению в Грузию 10 марта (в день Навруза, или нового магометанского года) лезгин и других горских народов.

Царевич Александр писал Дарье, что с войском идет на Грузию, и если будет жив, то непременно получит царство Грузинское, а если его убьют, то просил царицу забыть, что она и царь Ираклий имели сына Александра[68]68
  Письмо князя Цицианова к Кочубею 28 декабря 1802 г. Арх. Мин. внутр. дел, ч. VII, с. 79.


[Закрыть]. Одновременно с получением этого письма в Тифлисе рассказывали, что лезгины сделали уже заклик и собрали для царевича толпу в 7000 человек, с которою он намерен был идти на селение Гавази и к Кварели. Слухи эти были, конечно, слишком преувеличены, и если Александр и имел сообщников, то число их было весьма незначительно.

Не решаясь с ними вторгнуться в Грузию, царевич избрал иной путь и стал действовать словами, письмами, страхом, клятвами и заклинаниями. Он выбрал посредником между собою и князем Цициановым бывшего посла князя Герсевана Чавчавад-зе. Притворившись, будто не знает, чем кончилось его посольство и какая судьба постигла Грузию, Александр просил князя Чавчавадзе сообщить ему: «Как дело наше существует? Мы (братья), будучи так удалены, находимся в разных местах. Я не думаю, чтобы государь соизволил на то, чтобы нам толь нещадно пропасть и быть рассеянными»[69]69
  Письмо царевича Александра князю Чавчавадзе 5 декабря 1802 г. Акты Кавк. арх. комиссии, т. II, с. 151.


[Закрыть]. Царевич просил показать это письмо князю Цицианову вместе с его мнением, что на уничтожение Грузинского царства нет воли императора.

Главнокомандующий предлагал царевичу отправиться в Петербург и лично там удостовериться в желаниях императора. Александр не соглашался и, в ожидании лучшей будущности, поместился близ селения Подары в землянках, построенных ему лезгинами. При нем было только до 115 человек преданных ему грузин, с которыми он и намерен был пробраться в Тегеран. Там он думал просить помощи против русских и в случае отказа решился остаться навсегда в Персии.

Князь Цицианов хотя и считал надежду на помощь персиян несбыточною, но, видя, что многие члены царского дома, полагаясь твердо на март месяц, назначают апрель временем отъезда в Россию, не мог отвергать возможности новых волнений, а следовательно, и беспорядков. Он вправе был подозревать, что царевичи замышляют что-то, и тем более что около этого времени получил письмо от царевича Давида, в котором тот соглашался выехать в Россию, но не прежде конца марта месяца. Давид ссылался на болезнь и просил позволения отправить императору прошение, «по рассмотрении коего и удостоверении в моей справедливости, мне, может быть, сделали бы милость, позволив болезненной и немощной особе моей пользоваться привычным воздухом… а по кончине моей кости мои были бы погребены в том месте, где почивают мои предки.

«Так как мое несчастие до того ожесточило мое сердце, что вы не отправили к его величеству моего прошения и не позволили мне обождать ответа на оное, то ведь в такой мороз все-таки мне нельзя отправиться, ибо, и без того больной, я в дороге еще хуже заболею и умру, а от этого какая вам польза?»[70]70
  Письмо царевича Давида князю Цицианову 11 февраля 1803 г. Акты Кавк. археогр. комиссии, т. II, с. 173, № 328.


[Закрыть] Письмо это, полное упреков, указывало, что члены царского дома добровольно не выедут в Россию. Поэтому князь Цицианов должен был принять решительные меры и, желая вместе с тем опровергнуть слухи, распущенные царицею Дарьею, что главнокомандующий не имеет права приступить к принудительному их вывозу, приказал взять и отправить царевичей Вахтанга Ираклиевича и Давида Георгиевича.

19 февраля, в 8 часов пополуночи, отправлены они из Тифлиса. Препровождение их до Владикавказской крепости и приличное содержание в дороге поручено генерал-майору Лазареву, которому предписано было сдать их во Владикавказе моздокскому коменданту, полковнику Протопопову, долженствовавшему проводить их точно таким же образом до Моздока.

Отправленные царевичи распускали по дороге слух, что едут принять милости великого государя, в чем поддерживал их и Лазарев, находя подобные разглашения для нас весьма выгодными[71]71
  Письмо Лазарева князю Цицианову 23 февраля 1803 г. Акты Кавк. археогр. комиссии, т. II, с. 70, № 114.


[Закрыть].

Вслед за царевичами отправилась в Россию вдовствующая царевна Катевана, жена покойного Вахтанга I, старшего сына царя Ираклия, воспитывавшая царевича Вахтанга. Неотступные просьбы царевны сопровождать Вахтанга в Россию вынудили на это согласиться и определить ей содержание по 150 р. в месяц[72]72
  Рапорт князя Цицианова Г. И. 23 февраля 1803 г.


[Закрыть]. Распоряжение об отправлении Вахтанга и Давида сильно подействовало на членов царского дома и в особенности на царицу Дарью. Она жаловалась императрице Марии на своеволие князя Цицианова и на его угрозы отправить и ее также[73]73
  «Восемнадцатого числа февраля на девятнадцатое, – писала она, – в самую полночь, наехал с воинскою командою на спящих царевичей и, захватив их силою войска, как бы хищных разбойников, отправил в дорогу, не дав времени ни одеться, ни обуться и не вняв гласу молений их приостановить до рассвету, для распрощания со мною, матерью их. На собственную же просьбу мою об оставлении их на самое кратчайшее время получила от него грубый и угрозительный ответ, что и меня отправит в таком же виде, как и сих царевичей» (письмо от 27 февраля 1803 г. Арх. Мин. внутр. дел, ч. VII).


[Закрыть]. Опасения за будущее усилило у царицы припадки, частые обмороки и опухоль по всему телу. Под предлогом поздравления с праздником, князь Цицианов лично посетил царицу и убедился в том, что, судя по состоянию ее здоровья, трудно было определить время отъезда ее в Россию[74]74
  Письмо князя Цицианова графу Кочубею 11 апреля 1803 г. Арх. Мин. внутр. дел, ч. VII, 164.


[Закрыть].

Видя, что отправление царевичей произвело сильное впечатление в Тифлисе, князь Цицианов принял меры к тому, чтобы

отъезд их не вызвал волнений в Кахетии, где многие из князей принимали личное участие в происходивших беспорядках. Главнокомандующий просил генерала Гулякова, находившегося в Телаве, объявить князьям, что, забывая все прошедшее, он поручился за их верность перед Императором Александром, а потому просит их оставаться покойными[75]75
  Предписание князя Цицианова 19 февраля 1803 г. Акты Кавк. археогр. комиссии, т. II, № 112.


[Закрыть].

Тем не менее, однако же, некоторые из князей кахетинских, устрашенные отправлением Вахтанга и Давида и опасаясь той же участи, спешили удалиться из Грузии. Первый бежал князь Бебуров с несколькими дворянами, и, наконец, в ночь на 25 февраля скрылся из Тифлиса царевич Теймураз[76]76
  Рапорт князя Цицианова Г. И. 26 февраля 1803 г.


[Закрыть], оставивший в городе свою жену, которой пожитки и драгоценные вещи увез с собою. Тогда князь Цицианов разослал ко всем исправникам прокламацию для объявления ее жителям, с целью успокоить встревоженных отъездом царевичей Вахтанга и Давида[77]77
  Обвещение 26 февраля 1803 г.


[Закрыть].

В прокламации этой, опровергая нелепые слухи, разнесшиеся в крае, о том, что многие князья будут высланы, по примеру царевичей, из Грузии, он просил всех и каждого оставаться покойными «в своем звании, имуществе, при всех правах и преимуществах, дарованных манифестом, и приглашал их соединить преданность их с его усердием к благу общему. Князь Чавчавадзе отправлен с этою прокламациею в Кахетию, как в провинцию, в которой он пользовался полным доверием народа.

Вместе с этим сообщено было всем начальникам отрядов, чтобы приняли меры к отысканию царевича Теймураза и не пропускали его чрез границу, если он вздумает пробраться чрез нее; захвативши же царевича, доставили бы его под сильным конвоем в Тифлис[78]78
  Предписан, князя Цицианова начальникам отрядов от 26 февраля 1803 г., № 349–352.


[Закрыть].

Царевич Юлой, несмотря на все происходившее, не терял еще надежды на возвращение Грузии прежних прав относительно избрания его царем и полагал, что если до сих пор и было отказываемо в этом, то собственно потому, что просьбы грузин не доходили до императора Александра. Высказывая свою радость, что князь Цицианов назначен главнокомандующим в «отечество своих предков», Юлой жаловался на Кнорринга, не отправившего к императору Александру его просьбы, при которой была приложена подписка о правах его на наследие грузинского престола. Царевич писал, что права эти признают все, и отрицал справедливость донесений русских начальников, на основании которых состоялось присоединение Грузии к России.

– В манифесте сказано, – говорил Юлон, – что не для распространения-де империи и не для выгоды какой Грузия присоединяется к России, но собственно только по просьбе народа и вследствие раздора наследников упраздняется царство. Такой просьбы и желания народа на устранение царской власти не было, а напротив того, все грузины признают за мною права наследства.

«Я имею письмо от отца, царя, – писал Юлон, – от брата царя, Давида царевича и всех братьев, от всей Грузии и Кахетии и от всех вообще…

Признают это (право наследства) и ныне там, где нет страха со стороны лиц, заботящихся о собственных выгодах, и если истинно то представление, о котором упоминает манифест, то за кого же было воззвание, и моление всей Кахетии, как не за нас. Они опять возопиют, но пока молчат под влиянием надежды, ожидая государевой к нам милости… Горесть наша исходит не от высочайшего двора, но от неистинного представления некоторых особ…»[79]79
  Письмо царевича Юлона князю Цицианову 16 февраля 1803 г., Акты Кавк. археогр. комиссии, т. II, с. 124, № 208.


[Закрыть]

Юлон просил об утверждении его на царстве и обещал за то предоставить в распоряжение России все рудники, бывшие в Грузии, и до «последней капли крови» служить воинству российскому.

Полагая, что с содействием супруги Юлона можно будет скорее убедить его ехать в Россию, князь Цицианов писал ей, что царевичу нет другого исхода, как ехать в столицу по приглашению императора Александра.

«Умоляю вашу светлость, – писал князь Цицианов[80]80
  От 26 февраля 1803 г.


[Закрыть], – на коленях стоя и лобзая руки светлейшей царевны, сестры моей вселюбезнейшей, да соединит с моею и свою просьбу к светлейшему царевичу супругу своему, чтобы он внял совету человека, к его светлости душевно привязанного и к собственному его самого благу преподаваемого».

Оставаясь, однако же, в Имеретин, Юлон и Парнаоз не решались приехать в Тифлис, несмотря на просьбы князя Цицианова и на полученное ими, через князя Абашидзе, письмо главнокомандующего.

Князь Абашидзе, посыланный несколько раз в Имеретию, должен был просить там содействия некоторых преданных нам лиц к убеждению царевичей вернуться в Грузию. Митрополит кутаисский Досифей, салтхуцес князь Зураб Церетели, сардар князь Кайхосро Церетели, Георгий и Давид Цилукидзе и многие другие имеретинские князья упрашивали царевичей, но те отвечали отказом.

«…Отобрано от нас древнейшее царство, – писали они между прочим князю Цицианову, – а теперь и жизнь нашу лишают свободы; если человек есть Бог, то он должен быть милосерд к смертным, а если и он смертен, то ему не следует забывать свою природу, ибо велик Бог, сильна природа и памятна смерть.

Вы повелеваете нам отправиться в Петербург; положим, что мы, уступая своим бессилием непобедимой силе, уже отправились; но какое в наших руках ручательство за безопасность, или где рукописание его величества, чтобы мы могли довериться ему, взять его в руки и поехать в Петербург. Мы столько времени находимся вне нашего царства на чужбине, а братья наши Вахтанг и Давид, обязавшиеся присягою до последней капли крови, хотя пожертвовали собою на верность императору, но получили во мзду окованный ковчег[81]81
  Кажется, намек на закрытый экипаж, в котором их отправили в Россию. Прим, редак. Актов Кавк. археогр. комиссии.


[Закрыть] и во славу своего рода почесть провинившегося мужика. Проклинаем имена тех, которые пожалели жизнь, а не род свой, и если бы о бесчестном взятии наших братьев мы не узнали, то, вынужденные приехать в Тифлис, по настоятельному совету царя (имеретинского), приняли бы и мы такую же честь, вследствие чего проклинаем наше несчастие»[82]82
  Акты Кавк. археогр. комиссии, т. II, № 210.


[Закрыть].

Князь Цицианов хотя и признавал за царевичем Юлоном уменье писать «пером златоуста», но считал себя обязанным в ответ на его письмо, но откровенности, «приличной солдату в поле под ружьем поседевшему» и доверенности государя несколько раз удостоенному, повторить, что для него нет другого исхода, как ехать в Россию, что и просил исполнить[83]83
  Письма князя Цицианова царевичу Юлону от 20 и 22 марта 1803 г., № 12 и 13. Акты Кавк. археогр. комиссии, т. II, с. 127.


[Закрыть]. Он убеждал также бежавшего царевича Теймураза возвратиться в Тифлис.

«Не упоминаю о вашем поступке, – писал он Теймуразу[84]84
  От 22 марта 1803 г.


[Закрыть], – и о том, что ваша светлость самую искренность и доверенность братскую, так сказать, столь дурно заплатили, уехав тихонько. Я до сих пор не хочу верить, что вы то сделали по собственному вашему побуждению, но считаю, что ветренность некоторых неблагомыслящих была причиною убеждения вас на поступок, нимало чести вам не делающий. Как бы то ни было, надлежит все забыть, и я вашу светлость умоляю, не в виде российского генерала, но как человек, к вам привязанный. Богом вам клянусь в том по христианской совести, как человек, вседушевно привязанный к своим родственникам, в числе коих имею счастье почитать и супругу вашу, которая неутешно и скорбью своею о вас может и каменного человека тронуть, сжальтесь над нею, возвратитесь хотя затем, чтобы утирать ее слезы. Зная твердость вашу в вере, припомнить вам осмеливаюсь, чем вы обязаны ей!.. Буде сердце ваше не затворено еще для дружбы моей, и для нежной любви супруги вашей, и вы, склонясь на мою из глубины души исходящую просьбу, и сжалясь над супругой, в отчаянии оставленной, согласитесь тотчас возвратиться, то все русские войска дадут вам пособие, буде в том нужду возымеете».