Текст книги "Время пастыря"

* * *

Может лунинскому священнику Гавриилу Паскевичу, пятидесяти лет от роду, и пришлось сохранить и взять с собою из монастырского наследия все то доброе, что жило в его памяти, переданное ему предками? В том числе и память о новодворском крестном ходе. Надо сказать, что и Новодворский монастырь имел по тем временам приличную библиотеку. При монастыре существовала и школа. Сам священник был весьма грамотным человеком, о чем свидетельствовали веденные им записи и переписка. Это он начал обучать лунинских детишек грамоте и церковному пению. Имел Гавриил Паскевич и большую семью – шестеро детей. Жена Ефросинья Михайловна пользовалась уважением среди местных сельчан.

Паскевич был тепло принят и князем Иеронимом Друцко-Любецким.

В 1824 году завершено строительство новой церкви, именованной в честь святых князей владимирских Бориса и Глеба. Предыдущую церковь Святой Анны по причине ветхости закрыли и разобрали.

Надо сказать, что на то время в Лунине по приглашению Друцко-Любецкого проживали многие исторические личности. Долгие годы здесь провел выдающийся собиратель и исследователь фольклора Полесья Ромуальд Зенькевич, учивший детей князя. Помощником ему стал приглашенный на должность капеллана в местную филиальную каплицу Павел Генюш.

Отметим, что такое общество, назовем его по причине образованности и положения высшим сельским обществом, в которое были вхожи и православный священник Паскевич, и местный дьяк Максим Жураковский, и псаломщик Петр Лукашевич, и церковный староста Константин Горагляд, сыграло свою роль в жизни села.

Здесь особой строкой хотелось бы сказать о церковном старосте Константине Онисимове Горагляде. Он избирался местными прихожанами и утверждался епархиальным руководством подряд на несколько сроков. Человек честный, принципиальный, хотя и неграмотный, многое сделал для местного храма. Сам совершал паломничество в Киево-Печерскую лавру, привозил оттуда иконы. Старался, чтобы кружечная, кошельковая и свечная суммы расходовались на нужды Божьего храма и православной веры. Часто в документах за него, но с его согласия подписывался находившийся на то время в селе дворянин Бернард Мартынов Колоссовский. Он переделывал по заказу Друцко-Любецких водяную мельницу. Бывший шляхтич, подтвердивший, согласно императорскому указу от 1840 года, свою шляхетскую родословную, был внесен в дворянские списки губернии, постоянно посещал церковь, делал разные пожертвования, в том числе и книжные.

И новой церковью, и библиотекой, и обученными грамоте крестьянскими детьми Паскевич со своим окружением оставил хорошую память в селе. О том, что это был за человек, и передал молодому Тихоновичу дьячок Максим Жураковский. Такова нерушимая связь времен.

И опять же, сам-то Тихонович, кто он?

* * *

Две мировые войны, революция, смена властей – все ураганом прокатилось по белорусской земле, по здешним местам, сметая на своем пути города, деревни, уничтожая целые роды человеческие. Тот же Лунин последнее столетие лишило много фамилий. Даже сельское кладбище не уберегло о них память. Превратились в труху крепкие дубовые кресты, поросли мхом бетонные надгробья, упали навзничь под ударами времени и недоумков чугунные памятники. Сорванные с них таблички с именами усопших утопил в себе древесный слой гнилья. Сам перед Святой Пасхой поднял на лунинском кладбище не меньше десятка литых из чугуна крестов.

Даже то, что казалось вечным и незыблемым, превратилось во временное и ненужное. Почему вдруг такое стало? Вопрос колючий для души, колючий, как терновый венец на челе Христа, не просто колючий, а такой же болезненный. Живущие еще смотрят за вечным пристанищем ушедших родственников. Но есть и такие могилы, за которыми и посмотреть некому. Где покоятся отменные строители из рода Махно, лодочники Усовичи, садовники Волутянины, песенники Старинские, колесные мастера Шимко, а вместе с ними Горневичи, Кириковичи, Теребенцы, Сусневичи, Сошнины, Шиши, Сушко и многие другие.

Все они исчезли со страниц сельской истории.

Противостоять такому натиску времени смогли только мощные, самые жизнеспособные роды: Мельянцы, Космичи, Трухновы, Обровцы, Сацкевичи, Богданцы, Васюшко, Сахвоны, Карпцы, Ильючики, Солуйчики и другие.

Они и теперь на слуху. Их новые поколения трудятся в местном сельхозкооперативе, их дети заполняют школу.

А сколько родов и могил время разбросало по свету. Ведь только перед Первой мировой войной десятки парней и девушек уехали за счастливой долей в Аргентину на медные шахты, в Канаду, Австралию, не говоря уже о Дальнем Востоке, Сибири.

Остался ли после такого хаоса какой-то след от Тихоновича? И где он должен быть? И каким он должен быть?

* * *

Уцелевшие церковные книги сообщали о Тихоновиче очень немногое. Скажем, «Книга на записку расхода денежных средств и капиталов Минской епархии, Пинского уезда 2-го благочиннического округа по Борисоглебской церкви села Лунина за номером 2619», выданная Минской Духовной консисторией марта 23 дня 1878 года, велась им самим. Тем же аккуратным почерком в графе «расход» 1878 года прописано:

«Январь 25 числа. За шесть фунтов восковых свечей в училищной лавке (магазин по продаже церковных принадлежностей Пинского духовного училища – прим. авт.) заплачено шесть рублей.

За один пуд крупчатой муки на печение просфоры училищному поставщику разных продуктов Еврею заплачено два рубля двадцать копеек серебром.

За один фунт ладана пинскому купцу Колодному заплачено сорок пять копеек серебром.

И того в расходе в январе наличными 8 р. 65 коп.

Билетами ……………

К 1 февраля в остатке наличными 14 р. 33 коп.

Билетами ……………

Свидетельствуем:

священник Платон Тихонович.

И. д. псаломщика Даниил Бернадский.

Сверхштатный псаломщик Петр Лукашевич.

Церковный староста Федор Старинский».

И добавление к выше написанному:

«Внесено местному Благочинному на уплату за “Синодальные ведомости” и сборник узаконений шестьдесят копеек серебром и за книгу землевладельцев Минской губернии восемь копеек».

И далее уплачено за «Губернские ведомости», за «Церковные ведомости», за приобретенные книги…

В апрельском расходе за 1880 год записано, что

«за парчовую ризу на желтом фоне с бархатными малиновыми цветами со всем прибором заплачено приказчику Пинского купца Якова Фейгельмана тридцать рублей серебром.

О получении этих денег приказчиком Ниренбергом свидетелем был Абрам Куртман».

Здесь же плата за новое паникадило, черную ризу, медную купель, внутри полуженную с двумя рукоятками и тремя при ней подсвечниками.

И примерно в таком же духе вплоть до завершения данной книги, прошнурованной и скрепленной церковной печатью. Обычная бухгалтерия. Но и она была по-своему интересной, поскольку раскрывала некоторые моменты жизни полесского села. Скажем, расход за апрель составил свыше семидесяти рублей серебром, а в остатке на май значилось еще 29 рублей 51 копейка. Выходит, не столь бедно жили здешние прихожане, как это часто преподносится по нынешним временам различными журналистами, писателями, краеведами. Это весомое подкрепление строкам грамматики Тихоновича. Вспомним, как он пишет:

«Езеп! Пойди ты у клить, да возьми мои чоботы, да прынеси у хату, нехай крохи нагрэюцца, бо вельми нахолодали. Трэба обуцца да занести гэтые грошы до старосты, бо зноу нияки хрып выдерецца, да и зноу не заплатю цынизу. Зыле! Пойди ты там у кубли да озьми пять рублей грошей, да дваццатку дрыбными озьми, а решту положы, да онно добре зачыни».

Заметим, не лапти, которые постоянно вешают на стенку во всех наших музеях, а сапоги. И пять рублей с мелочью по тем временам очень большие деньги. Оказывается, они водились у полешуков.

Или такие строки:

«Ну, як вжэ у нашого Опанаса одномасные кони, то и во всим сели нема ни у кого гэтаких, чорные, бра, так як та галка. Да й спасные такие, що й вода на них не одержыцца».

Так говорили, да и сейчас говорят о сытых и гладких лошадях. Значит, прекрасным хозяином был Афанасий, который позволял себе подобрать одномастных лошадей и содержать их.

Поэтому строки церковной бухгалтерии имели и, на мой взгляд, имеют свой исторический вес.

Искать в архивах что-нибудь о простом сельском священнике – дело бесполезное. Это сейчас, когда пришло время осмысления, понимаешь, что он оказался для нашей истории пусть и небольшой, но величиной, оставившей свой след. Смог бы он претендовать на большее, окажись благосклоннее к нему судьба? Вполне вероятно.

Правда, мы прекрасно осведомлены, что и сама история порой действует избирательно, сортируя по своему усмотрению и людей, и их дела. Субъективизм во взглядах современников становится объективным и вносится в исторические анналы как объективность. Время же ставит эту объективность под сомнение, и уже другие мыслители-современники начинают свой ряд исторических ценностей.

Но в каждом ряду присутствует то, что не теряет своей исторической ценности и придает этому ряду фундаментальность и незыблемость. Порой эти ценности имеют крохотную величину, но это не умаляет их значимости. Так как эта значимость определяется вековечностью. У грамматики Тихоновича есть свое историческое начало. Свои корни. Ее по нынешним временам можно назвать по-разному. Все зависит от того, кем будет человек, ее прочитавший, оценивший, исходя из своего внутреннего мировоззрения, таковым и будет его вердикт. Одни назовут ее «местечковой», то есть присущей лишь, как я уже говорил, определенной группе нашего общества и уже уходящей в языковую историю, ибо эта история очень сильно обновила и обогатила наш язык. Для других – это корни того дерева, которое выросло и стало частью одного большого строения под названием – родной язык.

Будут и третьи, скептики. Есть ли таковая грамматика, не было таковой – для них все равно.

Хотя, скорее всего, это весьма условная градация. Весьма. Сложно, да и абсурдно проводить ее, не навредив многим историческим тонкостям. Да и ни к чему.

* * *

В ноябре 2004 года в деревне Лунин прошла первая «Лунінская восень», посвященная 140-летию здешней школы и человеку, принявшему активное участие в ее открытии, ставшему в ней одним из первых учителей – Платону Тихоновичу. Он начинал как законоучитель и преподаватель языка. Потом мне удалось подсчитать его школьный стаж – 55 лет.

Вот на этой «Восені» Андрей Мазько, первый заместитель председателя Лунинецкого райисполкома, ко всему и хороший поэт, высказал мысль, что биографию Тихоновича надо искать в здешнем крае.

– Не могла она исчезнуть, как и не исчезла церковная библиотека, а помимо библиотеки и вся церковная бухгалтерия, – Андрей Иванович оживленно потер ладони, как всегда делал в минуты чего-то радостного, вдохновенного. – Священники – народ скрупулезный, дотошный. Одним словом, надо искать. К тому же есть предложение не ограничиваться нынешним разовым мероприятием. Ведь на будущий год грамматике Тихоновича исполняется 130 лет, вот и посвятим ей следующую «Лунінскую восень».

Его поддержали писатель Анатоль Крейдич, поэты Валерий Гришковец, Анатоль Шушко, редактор газеты «Лунінецкія навіны» Татьяна Войцеховская, коллектив школы.

Более того, в подготовке и проведении очередного мероприятия самое активное участие приняли районные отделы образования и культуры. То, что я до этого времени считал делом только своей жизни, вдруг затронуло и оказалось нужным и важным для многих и многих.

На сей раз «Лунінская восень» собрала значительный круг поэтов и писателей, учителей, библиотекарей, талантливую молодежь. Этот круг уже не ограничивался рамками одного района. Приехали представители творческой интеллигенции Минска, Бреста, Пинска.

Началось все у памятника Якубу Коласу, открытому в Лунинце во время областного праздника «Дожинки». Затем мероприятие продолжили в деревне Лунин.

Директор Лунинской школы Сергей Курак с учителями подготовил прекрасную выставку работ сельских умельцев. Особенно гостей поразил школьный музей. Одна его часть была посвящена современной деревне, другая представляла композицию тех времен, когда по этим улица хаживал святарь Тихонович.

Читались стихи, пелись песни, на небольшой школьной сцене вихрились народные танцы.

Стержнем всего происходящего являлась грамматика Тихоновича. Она объединяла, она созидала, она украшала.

И становилось все более очевидным: немыслима она без автора!

Опять предстояло пройти путь, который уже считался практически завершенным. И в какой-то мере пройти заново, потому что, несмотря на все предыдущие старания, как и мои, так и многих помощников, ничего нового об авторе не прибавилось. Все встречавшееся – это домыслы, вымыслы на грани легенд, пересудов, пересказов…

Начинаешь осознавать и страшиться того, что впереди уже нет ничего.

Это, пожалуй, хуже, чем тупик! Ты нацелен на свет, на выход, на удачу! А шаг вперед – беззвучная стена, шаг в одну сторону – та же стена, шаг в другую – опять она. Услышишь что-то, обрадуешься, а это «что-то» оказывается эхом от уже однажды пройденного пути.

Эхо не рождало надежду, но и не отбирало ее.

* * *

Весенним днем 2006 года решил опять заехать в гости к Ганне Карпец. Случилось это накануне Святой Пасхи, и Ганна затеяла небольшой ремонт. Несколько месяцев назад был у нее. Тогда говорили, вспоминали. Я попросил найти для меня снимок Василя. Сказала, что поищет:

– У него и альбомы какие-то сохранились. Все вклеивал туда разные журнальные и газетные вырезки.

Я тогда по своей прихоти полез на чердак, долго копался в самых различных книгах. Ничего не выкопал, с тем и спустился вниз. Долго отмывался. Ганна предложила полотенце. Вздыхала:

– Ох, и едучая эта пыль. Чуть где сядет – не отобьешься, не очистишься. Я же тебе говорила, а ты не верил.

Теперь, извиняясь за некоторый беспорядок, выложила передо мной несколько альбомов, фотоснимков, а также писем от друзей, сотрудников музеев.

– Здесь пару недель назад из Пинска приезжали. Спрашивали, не осталось ли чего. Оказывается, прочитали статью в «Полесской правде» о Тихоновиче, вот и решили навестить. Говорю, все на горище (чердаке) лежало, да и сейчас кое-что лежит. Лезьте и смотрите. Нашли несколько книжек. Наверное, штук пять. Сказали, что если они кому понадобятся, так пусть им позвонят, и телефон свой оставили, только вот куда я его за этим ремонтом сунула, понять не могу.

– Пожалуй, полезу и я, покопаюсь.

– Покопайся, покопайся. Если не надоело. Раньше надо было думать.

– Раньше не думалось, а в прошлый раз не все пересмотрел.

– Там уже столько лазило-перелазило. Кое-что и сама поотдавала, где-то сразу после Василевой смерти. Если люди этим всем интересуются, то и хорошо. Пускай берут. Я здесь и для тебя кое-что оставила. В прошлый раз позабыла. Вспомнила, когда ты уехал. Ругала себя. Вот, посмотри, – и она принесла несколько толстенных книг.

Время оставило на них свой неизгладимый след. Ветхие запыленные страницы. Одна из них была «Обыском брачным», выдана Минской духовной консисторией в Лунинскую церковь за № 9283. Первая запись в ней сделана 28 октября 1879 года, когда

«по указу Его Императорского Величества Минской епархии Пинского уезда Лунинской Борисоглебской церкви священно– й церковнослужители производили брачный обыск желающих вступить в брак, и оказалось следующее:

а) жених: уволенный в запас рядовой Андрей Моисеев Дуньчик православного вероисповедания, жительствует в деревне Вулька в приходе Лунинской Борисоглебской церкви;

б) невеста: крестьянская дочь Марианна Никитична Клевцевич православного вероисповедания, жительствовала в той же деревне и в приходе той же церкви;

в) возраст к супружеству имеют совершенный, а именно: жених двадцати девяти лет, невеста шестнадцати лет, и оба находятся в здравом уме;

г) родства между ними духовного, или плотского родства и свойства, возбраняющего по установлению Святой Церкви брак, никакого нет;

д) жених холост, а невеста девица;

е) к бракосочетанию приступают они по своему взаимному согласию и желанию, а не по принуждению, и на том имеют жених от родного отца Моисея Лукианова Дуньки, а невеста от родной матери Зиновии Михайловой Труш позволение;

ж) по троекратному соглашению, сделанному в означенной церкви 14, 21 и 28 октября месяца, препятствия к сему браку никакого никем не изъявлено;

з) для удостоверения беспрепятственности сего брака представляются письменные документы;

и) посему бракосочетание означенных лиц предложено совершить в вышеупомянутой в приписной Вульковской Свято-Параскевской церкви сего двадцать восьмого числа октября месяца в узаконенное время при посторонних свидетелях.

к) что все, показанное здесь о женихе и невесте, справедливо, в том удостоверяют своею подписью как они сами, так и по каждому поручители с тем, что если что окажется ложным, то подписавшиеся повинны за то суду по правилам церковным и законам гражданским.

Жених: рядовой Андрей Моисеев Дуньчик.

Невеста: крестьянка Марианна Никитична Клевцевич.

Поручители по жениху: деревни Вульки крестьяне

Павел Лукианов Дунька и Григорий Моисеев Дунька.

По невесте: деревни Вулька крестьяне

Пантелеймон Яковлев Клевцевич и Павел Михайлов Мельянец и за них, как неграмотных, по их личной просьбе подписался Константин Филонов.

Производили обыск:

священник Платон Тихонович,

и. д. псаломщика Даниил Бернадский,

сверхштатный Петр Лукашевич.

1880 года января 4 дня свидетельствовал благочинный священник

Андрей Бернадский».

Штрих к чьей-то родословной. Весомый штрих. Эта книга хранила в себе тайну многих родов окрестных сел и деревень. И не только их. Потом, знакомясь с ее содержанием, я увидел, что в ней представлена практически вся география Беларуси. Тому было ряд причин. Одна из них – прокладка участка железной дороги Пинск – Лунинец, другая – строительство мелиоративных систем на огромном полесском пространстве. Практически оно развернулось сразу после утверждения генерального плана осушения полесских болот, составленного участниками Западной экспедиции под руководством генерал-лейтенанта И. И. Жилинского в 1873 году. Возможность заработать привлекала сюда людей из самых разных губерний, не говоря уже о местных полешуках. Рождались новые семьи, появлялись новые роды.

Этот «Брачный обыск» потом откроет и некоторые тайны, связанные с родственниками Платона Тихоновича. Но это потом, когда начну изучать страницу за страницей, что называется «влезу с головой».

* * *

На чердаке в дальнем углу лежала куча самых различных книг, газет, журналов. Целые собрания копий картин из галерей Лейпцига, Дрездена, Эрмитажа. Много книг по искусству, истории. Попадались школьные учебники. Правда, на одном из них стояло название: «Новый арифметический задачник. Часть 1. Москва 1914 год». А так, все послевоенное. И оно будет когда-то для исследователей представлять интерес, уже другой человек будет глотать пыль чердаков в своем поиске. Но это еще будет, и меня оно вовсе не касалось: забавная психология.

Просидел несколько часов, просматривая все до последнего томика, до последней завалявшейся в пыли странички. Попытался сортировать по времени, по еще каким-то критериям, но все безрезультатно. Привлекла внимание груда какого-то тряпья. Поверх нее лежало несколько старых гармошек, экспонатов для сельских музеев, в которых, кроме ручных прялок, кросен, кос, топоров, «желязков» – утюгов на печных углях, ничего такого и не имелось. Как уже говорил, такими лапотными мы представлялись, точнее сами себя представляли, что иные туземцы с какого-нибудь захудалого тихоокеанского островка и то оказались побогаче в своем историческом наследии, добавив ему фантазии. Нам не надо фантазии, нам важна историческая достоверность. Подальше лежало несколько согнутых и неиспользованных, не сделанных ободов для колес. Видимо, надобность в них отпала, когда в конце девятнадцатого века открыли при местной лесопилке свой колесо-обозный цех. Василь у кого-то эти обода нашел да и притащил. Рядом фонарь-керосинка путевого обходчика, шклюд (специальный топор для теса бревен, с появлением лесопилок надобность в нем практически исчезла, так же как и специальность тесляра) с личным клеймом мастера. Судя по отполированной и очень похожей на бивень мамонта рукоятке, или, как говорили плотники, топорищу, поработал он немало. Был он не литой, а кованный. Значит, возраст имел за столетия…

Одним словом, чего только не попадалось на глаза. Чердаки старых сельских хат – своеобразное хранилище многих семейных вещей, даже реликвий, порой передаваемых по наследству, и эти нехитрые вещи с десятилетиями становились вначале простым напоминанием о годах, утекших по реке времени, а затем превращались и сами в носителей того утекшего времени. Может, в этом и состояла их ценность?

Переложил на другую сторону чердака гармоники, штуки три или четыре, отбросил тряпье, и… уткнулся в газеты. Чисто машинально принялся их ворошить, перекладывать. Внизу, на самой что ни на есть льняной тресте, которую в те времена использовали для утепления потолков, прижимались друг к дружке книги. Сердце екнуло. Вижу императорские указы, другие документы и ту самую бухгалтерию, о которой говорилось на «Лунінскай восені»: она исчезнуть не могла. И еще ряд самых различных изданий, периодика тех далеких лет. С трудом, но поверил в удачу.

Увидев мое запыленное улыбающееся лицо, Ганна спросила:

– Что-то попалось?

– Попалось!

– И слава Богу!

Стал сносить книги вниз, передавать жене, которая их бережно укладывала в автомобиль.

– Вы бы постлали что, – посоветовала Ганна, – а то машины жалко.

Мы с женой переглянулись и улыбнулись: главное, чтобы книгам было удобно.

Шел мелкий прерывистый дождь. Небо то затягивалось тучами, то пятналось синевой, и тогда над Лунином скользил широкий солнечный луч, отражаясь в лужицах. Заглядывал в окна домов, заставлял жмуриться о чем-то весело щебетавших детишек, в руках которых пестрели пакетики со сладостями. Их дружная, не обращавшая ни на кого стайка пролетела по улице и скрылась за соседней хатой.

Дома мы долго вытирали книги от пыли.

На некоторых реликвиях, таких как «Царская и патриаршия грамоты об учреждении Святейшего синода с изложением православного исповедания восточно-католической церкви. Москва. В синодальной типографии 1839 год», разные выпуски книжек «Троицкие листки, духовно-нравственное чтение для народа. Издание Св. – Троицкия Сергиевы Лавры», а также более ранние метрические и другие книги, время особенно поусердствовало. На грамотах рукой священника Паскевича написано:

«1840 года февраля 4-го дня получены сии царская и патриаршия грамоты, за которые уплачено из церковной кошельковой суммы 20-дцать копеек серебром. Священник Г. Паскевич».

Здесь же я нашел и «Опись имущества Лунинской Борисоглебской церкви 2-го благочинного округа Пинского уезда Минской епархии». Проводилась она в 1895 году. В ней перечень книг как духовного, так и светского содержания, принадлежавших библиотеке. Начинался он с «Бесед и поучений о главнейших спасительных догматах веры и заповедях Божиих» на славянском наречии, по месяцам, в кожаном переплете, Москва, 1795 год». В перечне значилось много книг исторических, таких как «Историко-статистическое описание Минской епархии. Архимандрит Николай. С.-Петербург, 1864 год», а также периодических изданий, журналов. Все это завершалось записью о собрании древних грамот и актов городов Минской губернии, православных монастырей и церквей и по различным предметам. И как отмечено, в Ѕ листа на русском и польском наречиях.

В конце книги с описью запись:

«1910 год, июня 20 дня. Все церковное имущество по сей описи комиссии передал священник Платон Тихонович.

Все имущество, поименованное в сей описи, принял священник Иоанн Рожанович».

Дальше – чистые листы.

Несколько раз просматривал, перечитывал и, дойдя до пустоты, останавливался. Но однажды Богу было угодно, чтобы пролистал дальше. Чисто машинально. А дальше…

Дальше находилась ведомость о церкви с описанием самой церкви, ее штата, сведения о том, что на его содержание поступает от казны жалованья – 534 руб. в год. Описание земель, принадлежавших церкви, из которых вследствие строительства железной дороги в 1883 году была изъята часть сенокосных угодий в урочище Поплав, но причт обещанной денежной компенсации так и не получил. Описание домов священника, псаломщика, просфорни и того, что священник Платон Тихонович дважды на собственные средства производил ремонт своего дома. Первый раз в 1861 году, второй – в 1894 году. И здесь же имелась глава

«О притче означенной церкви. Кто именно, где родился, из какого звания происходит, где и чему обучался, когда и в какой чин произведен, когда и чем был награжден, кого имеет в семействе».

Это была она, УДАЧА!

Разве мог я подумать, что все далекое окажется таким близким!

* * *

Глава открывалась собственноручно написанной пастырем биографией:

«Священник Платон Максимов Тихонович, священнический сын, родился в околице Вылазов Пинского уезда 18 ноября 1836 года…»

Здесь же о псаломщике Василии Георгиеве Радзивиновиче,

«сыне дьячка, образования домашнего, до поступления своего к месту служения псаломщика состоял сверх штата пономарем при Бортникской церкви Бобруйского уезда, куда был назначен из Мокровской церкви Мозырского уезда. Жена его Елена Романова…»

Потом шли строки о псаломщике Петре Александрове Лукашевиче:

«Сын дьячка, образования домашнего. Первоначально был назначен пономарем к Купятичской церкви Пинского уезда, откуда переведен на дьячковскую должность к церкви Островичской того же уезда, а 23 июня 1852 был назначен пономарем к Лунинской церкви. С 1880 года по его прошению оставлен при этой церкви за штатом».

«Причетнический сын Венедикт Василиев Левашкевич на оба глаза совершенно слепой».

«Причетнический сын Иван Максимов Жураковский, в училище не был…»

Но вернемся к биографии Платона Тихоновича.

* * *

Осень стояла тяжелая, нудная и холодная. Изредка налетали шальные ветры, гонявшие по водной ряби многочисленных луж кораблики из последней опавшей листвы. Дожди шли через день, но высоко обсыпанная дорога от Пинска до Городища воду не держала, и та многочисленными ручейками выплескивалась на обочину. Вот от Городища до Вылазов дело обстояло худо: пошли низкие места. Все раскисло так, что бричка, объезжая опасные места, резала колесами глубокие колеи, а в лужах наклонялась так, что матушка Мария тихонько ойкала, прижимая к груди туго спеленатое крохотное тельце, укрытое огромной виртанкой[1]1
  Виртанка – огромный цветной шерстяной платок, который местные женщины носили поверх одежды для защиты от дождя и ветра – прим. авт.


[Закрыть].

– Ничего, ничего, матушка, даст Бог, доедем, – успокаивал жену Максим Данилович, – ты мне такую радость везешь.

Священник Тихонович считал себя самым счастливым человеком, Бог внял его молитвам и дал сына – опору и надежду.

Дома, по приезду, сам сходил к местному колодцу. Согрел воды в большом чугуне, и после молитвы вместе с матушкой искупал первенца.

– Быть тебе, Платоша, крепким и здоровым, расти на радость отцу и матери, расти с верою в Господа нашего в душе и в сердце.

Народ на селе радовался, каждый встречный желал святарю и его первенцу здоровья и многая лета.

– Батюшка то наш весь светится.

– А как же здесь не светиться, если сынок в прибавление и в продолжение рода пришел в семью.

– Вон Есип, сколько Бога не просит, а все девки да девки.

– Не знаем, где он просит, только в шинке сам чаще бывает, чем в церкви.

Платона крестили в местной церкви Рождества Богородицы перед святым ликом древней иконы.

Мальчик рос крепеньким, любознательным. Вода из колодца тому ли способствовала, из которого когда-то, как говорили сельчане, сама королева Бона более двух веков назад водицу пила. Да и Максиму Даниловичу, когда он в разгар лета 1834 года приехал в Вылазы сразу после окончания Слуцкого духовного училища, полешуки принесли из него водицы и после службы упросили Максима Даниловича испить ее.

– Здоровья в ней много. В наших местах в большинстве своем вода гнилая, а эта как слезинка.

К различным поверьям Максим Данилович относился снисходительно, но внял просьбам сельчан. Вода и на самом деле была хороша.

Тихонович сменил на пастырском посту Матвея Каминского, очень много сделавшего для того, чтобы уберечь, сохранить православную веру в Вылазах. Народ отзывался о нем с уважением.

Матушка учила своего Платошу читать и писать. Просиживала с ним долгими вечерами, приговаривая: «Буковки всегда расскажут другим о том человеке, которым они писаны. Красивые буковки – значит и человек красивый. Косы и кривые – значит и человек плохой, злой, неряшливый. Пиши красиво».

Детство Платона прошло в гомонких и веселых Вылазах. Село негласно давно носило статус шляхетского, потому как в нем немало проживало семей, имевших корни в самых древних полесских родах. Людей вольных, умевших и работать, и отдыхать. Если свадьба в Вылазах, то ее слышали и в Ермаках, и в Парохонске. Даже до Сошно отголоски докатывались.

– От вылазяне распелись. Никак не уймутся.

– Оно как же, все в болоте, да в болоте, а теперь повылазили.

– А в Вылазах вся та сторона вылазит.

Намекали, что после Вылазов хорошей дороги в сторону припятских сел не было. Сплошная гать. По ней на уложенных в трясину лежаках трясло так, что, как шутили местные жители, «зубы крошились, тому мы и щербатые».

А еще любила молодежь в праздничные дни на бричках при хороших конях с колокольчиками да лентами на упряжи с шиком прокатиться по окрестным селам в сторону Погоста, где и повыше, и суше. А то и в самом Пинске колесами по брусчатке отстучать. В селе было немало грамотных людей. Народ побогаче обучал своих детей в городе, где имелись разные училища, а также в школах при монастырях. Между собой говорили:

– Кто есци захоча, той лыжку знойдзе, а каму навука патрэбна, той и да книжки дойдзе.

По-своему уютным и красивым село Вылазы осталось и на день нашего посещения. Меня и Миколу Прокоповича, брестского поэта и ведущего телепрограммы «Край», готовившего передачу о Тихоновиче, оно и поразило этим необычным уютом, непостижимой, идущей откуда-то изнутри сельской улицы красотой и таким умиротворяющим покоем, над которыми господствовали церковь с древним ликом Рождества Богородицы и клекот аистов.

* * *

В 1844 году Максим Тихонович передал Вылазский приход священнику Василию Грудницкому, который после окончания Минской духовной семинарии был рукоположен в священника к Вылазской церкви. Со временем Василий Грудницкий станет заметной фигурой среди священнослужителей епархии. Прекрасно подготовленный, образованный, он спустя несколько лет будет переведен благочинным и соборным священником в Несвиж. Здесь его деятельность получит высокую оценку Святейшего синода. В 1855 году Василий Грудницкий переводится на настоятельское протоиерейское место к Пинскому Федоровскому собору с назначением вместе с тем и на должность местного благочинного. Ему в заслугу поставят строительство нового собора, на которое он жертвовал практически все личные средства. Он также закажет прекрасный колокол весом в 12 пудов стоимостью в 240 рублей и отправит его в дар на родину в Дмитриевскую церковь села Перерова Мозырского уезда.