Текст книги "Вопрос о братстве. С комментариями и объяснениями"

Слово Иоанна Златоуста – «Слово огласительное во святый и светоносный день преславного и спасительного Христа Бога нашего Воскресения» константинопольского архиепископа и церковного оратора Иоанна Златоуста (ок. 350–407). В «Слове…», которое читается ежегодно в конце Пасхальной заутрени, выражена надежда на прощение всех, вне зависимости от суммы заслуг («часа» вступления на путь спасения»).

Христосование – традиция пасхального приветствия в православии, состоящего из возгласа «Христос воскресе!», ответного «Воистину воскресе!» и троекратного поцелуя.

Новый Иерусалим – речь идет о Ново-Иерусалимском монастыре, «подмосковной Палестине», построенной во второй половине XVII в. патриархом Никоном. Монастырь воспроизводил топографию святых мест Палестины, связанных с земной жизнью, подвигом Иисуса Христа, Его победным воскресением. Центр его – грандиозный собор Воскресения (созданный по образцу Иерусалимского), где пасхальные службы шли в течение всего года. По замыслу Никона, Ново – Иерусалимский комплекс должен был являть своего рода «икону» не только земного Иерусалима, но и горнего, «Нового», образ Царствия Небесного.

Сыны, чтущие своих отцов, не хранили только прах их и не защищали лишь самоотверженно свою землю как прах предков, но и в самом небе видели отцов и в храмах воспроизводили это небо, т. е. мир, как он кажется, представляется нашим чувствам. Когда же ученые отвергли птоломеевское мировоззрение, дававшее возможность патрофикации, и уже торжествовали, что убито все, никакого неба нет, патрофикация невозможна, оказалось, что коперниканское воззрение, заменившее птоломеевское, чтобы быть доказанным, требует действительной патрофикации, т. е. регуляции всех миров чрез не рожденные уже, а воссозданные прошедшие поколения, потому что всякое положение (а коперниканское воззрение было и есть лишь положение), как только перестает быть предположением, делается суеверием, если не доказано осязательно; каким же образом коперниканское воззрение может быть доказано осязательно, если мы не приобретем способности жить и вне земли, во всей вселенной; без такой способности, которая даст нам возможность не только посетить, но и населить все миры вселенной, мы не можем убедиться, что эти миры именно таковы, как это следует по воззрению Коперника, а не таковы, каковыми они нам кажутся.

Способность же жить во всей вселенной, дав возможность роду человеческому населить все миры, даст нам и силу объединить миры вселенной в художественное целое, в художественное произведение, многоединым художником коего, в подобие Триединому Творцу, будет весь род человеческий, в совокупности всех воскрешенных и воссозданных поколений, воодушевляемых Богом, или Духом Святым, уже не говорящим лишь, и притом чрез некоторых только людей, пророков, а действующим чрез всех сынов человеческих в их этической, или братской (супраморалистической), совокупности, – чрез всех сынов человеческих, достигающих божественного совершенства («Будьте совершенны, как Отец ваш небесный совершен») в деле, в труде восстановления мира в то благолепие нетления, каким он был до падения. При этом объединенные наука и искусство станут этикой и эстетикой, сделаются естественной, мировой техникой этого художественного произведения, космоса, – объединенные наука и искусство будут тогда этико-эстетическим богодейством, и не мистическим уже, а реальным.

Итак, если храм птоломеевского искусства, будучи подобием мироздания, как оно представляется нашим внешним чувствам, если этот сравнительно малый до ничтожества храм, но одушевляемый внутренним чувством, по своему глубокому смыслу, по духу оказывается несравненно выше вселенной, то в коперниканском искусстве внутреннее и внешнее выражение должны достигнуть полного соответствия; сего ради и создан человек, в этом и заключается ответ на вопрос о смысле и цели, которым не переставали заниматься разумные существа, не переставали мучиться над его разрешением забывшие отцов, потерявшие веру в Бога отцов. Наша же древняя Русь, отцов не забывавшая и веры в Бога отцов не терявшая, на которую мы смотрим, как иудеи смотрели на Галилею, на Назарет, не ожидая от нее ничего доброго, ничего высокого ни в умственном, ни в нравственном отношении, наша древняя Русь не сомневалась, что ответ на вопрос «чесо ради создан бысть человек» заключается в том, что люди созданы быть небесными силами, взамен падших ангелов, чтобы быть божественными орудиями в деле управления миром, в деле восстановления его в то благолепие нетления, каким он был до падения.

Под Птоломеевским искусством Федоров разумел искусство как оно есть: творящее художественную действительность, мнимо «воскрешающее» прошедшее, а под искусством Коперниканским – будущее искусство, которое в союзе с наукой, вдохновляемое религиозным идеалом, сможет реально преображать мир.

Как иудеи смотрели… ничего доброго – «Из Назарета может ли быть что доброе?» (Ин. 1, 46) – слова Нафанаила, сказанные на сообщение Филиппа о явлении Христа-Мессии.

«Чесо ради создан бысть человек» – «Для чего создан был человек» (церковнослав.). Выражение, встречающееся в древнерусском апокрифе: «Слово преподобного Кирилла философа о небесных силах и чесо ради создан бысть человек, и о исходе души».

Вопрос XI. О несовершеннолетии и совершеннолетии.

«Будьте совершенны, как Бог Отец Ваш совершенен, – Бог Отец не мертвых, а живых». Где нужно брать образцы для жизни, в мире ли животных, в мире ли слепой природы или же в мире высшем человеческого рода. Организм ли нужно поставить образцом для нашего общества и слепую эволюцию для жизни; или же образцом для нашего многоединства должно поставить Божественное Триединство, в котором единство не иго, а самостоятельность личностей не рознь, – и тогда Божественное творчество не послужит ли нам образцом для воссоздания жизни вместо нынешнего разрушения жизни.

Федоров начинает одиннадцатый пасхальный вопрос, соединяя два евангельских выражения: заповедь Христа о совершенстве (Мф. 5, 48) и Его ответ на вопрос саддукеев о воскресении мертвых: «А о воскресении мертвых не читали ли Вы реченного вам Богом? Я Бог Авраама, и Бог Исаака, и Бог Иакова? Бог не есть Бог мертвых, но живых» (Мф. 22, 31–32).

Организм ли нужно… слепую эволюцию для жизни – Федоров продолжает здесь полемику с идеями Г. Спенсера, переносившего на человеческое общество законы, действующие в органической природе. Понятие «эволюция» звучит в федоровских текстах с негативным оттенком, поскольку философ воспринимает его в дарвиновско-спенсеровской парадигме, где необходимым элементом развития являются рознь и взаимная борьба существ. Однако сам Федоров фактически дает образ другой – уже не слепой, а сознательной, творческой эволюции, где природа приходит в человеке к самосознанию и уже человек как разум и творческая сила природы начинает определять перспективы движения в будущее.

Вопрос о несовершеннолетии и о совершеннолетии есть вопрос о кризисе, как необходимом следствии несовершеннолетия, и об амнистии, как условии совершеннолетия; амнистия вместо Страшного суда, всеобщей войны, кончины или катастрофы мира.

Здесь и далее Федоров обозначает два варианта развития человеческой истории: кризисный, катастрофический, увлекающий в бездну падения и катастрофы, – и светлый, преображающий, движущий к Царству Христову. Тот или другой вариант, с его точки зрения, станет реальностью в зависимости от того, каким будет ценностный выбор развития, какой идеал будет одушевлять человечество в его исторической жизни.

Богатство, страсть к мануфактурным игрушкам обрекает человека на вечное несовершеннолетие, делает человека из сына и брата гражданином, нуждающимся в надзоре, в угрозах наказанием, ведет к дипломатическим дрязгам, к военным шалостям. Несовершеннолетие не состоит ли в подчинении слепой эволюции, приводящей к восстанию сынов на отцов и к борьбе между братьями, т. е. к депатриации и дефратернизации, а потом к вырождению и вымиранию? Совершеннолетие же не состоит ли в братотворении для отцетворения, т. е. в объединении сынов для возвращения жизни отцам – жертвам борьбы и прогресса, что и выразится в переходе Кремля из крепости, защищавшей прах отцов, и из храма отпевания к внехрамовой литургии, или к воскрешению?

Депатриация – добровольный отказ от родины, дефратернизация – отказ, отречение от братства, утрата его. Неологизмы Н. Ф. Федорова.

Переход Кремля… к внехрамовой литургии – мысль о Кремле как центре собирания народов на общее дело и будущего осуществления этого дела, неоднократно возникает в проективной философии Федорова. Называя Кремль храмом отпевания, философ акцентирует поминальную функцию московского детинца: внутри его стен находились древние монастыри, храмы и присутствующие в них и вокруг них захоронения.

Род человеческий, оставаясь несовершеннолетним, оставаясь в розни, не объединяясь в труде познавания слепой силы, а подчиняясь ей, естественным путем придет к вырождению и вымиранию, а путем сверхъестественным может ожидать лишь трансцендентного воскресения, не чрез нас совершаемого, а извне, помимо и даже вопреки нашей воле приходящего, воскресения гнева, Страшного суда и осуждения одних (грешников) на вечные муки, а других (праведников) на созерцание этих мук. Мы, чтущие Бога, «Который всем человекам хощет спастися»[19]19
  «Который хочет, чтобы все люди спаслись» (церковнослав.) – 1 Тим. 2:4.


[Закрыть], чтобы все в разум истины пришли и никто не погиб, – не можем не признать такой конец в высшей степени печальным, в высшей степени безотрадным и потому позволяем себе думать, что пророчество о Страшном суде условно, как пророчество пророка Ионы, как и всякое пророчество, ибо всякое пророчество имеет воспитательную цель, имеет в виду исправление тех, к кому оно обращено, и не может осуждать на безысходную гибель, и притом даже тех, которые еще не родились; если бы это было так, то какой смысл, какую цель могло бы иметь такое пророчество, и может ли оно быть согласно с волею Бога, Который, как сказано, всем хочет спастись, чтобы все в разум истины пришли, чтобы никто не погиб… Огорчение пророка Ионы, когда пророчество его не исполнилось, получило осуждение, поставлено ему в вину, творец же Апокалипсиса, он же и апостол любви, думается нам, возблагодарил бы Господа, если бы не исполнилось его пророчество.

В данном абзаце Федоров излагает свою идею условности апокалиптических пророчеств, которая выдвигалась им в качестве одного из обоснований учения о всеобщем спасении. Он утверждал, что пророчество о Страшном суде – только угроза человечеству, упорствующему на путях зла, и может быть снято, если люди сознают себя соработниками Творца и объединятся в общей работе спасения. В качестве иллюстрации философ приводил эпизод из книги пророка Ионы: Иона, по повелению Божию, произнес пророчество гнева на град Ниневию («Еще сорок дней – и Ниневия будет разрушена!»), однако жители города покаялись, выслушав проповедь пророка, и страшный приговор был с них снят (см.: Ионы 3, 1–10).

Вопрос XII. О деспотизме (неволии) и конституции (своеволии), или об открытом господстве (деспотизм) и о скрытом иге (конституция) и о самодержавии, в коем власть над себе подобными заменяется властью над слепою силою, что и ведет к совершеннолетию, к действительному умиротворению, т. е. к доброволию, а в доброволии и заключается сущность самодержавия.

«Божие – Богови, кесарево – кесарю»[20]20
  «Божие Богу, кесарево – кесарю» (церковнослав.) – Мф. 22, 21.


[Закрыть], — завет для власти языческой. «Не народ для царя и не царь для народа, а царь вместе с народом, как исполнитель дела Божия, дела всечеловеческого» — завет для власти христианской, православной. Разрешение антиномии Божия и кесарева, духовного и светского, и антиномии двух разумов.

Конституция как забава – в Австрии, как кулачная расправа – в Италии, как «игра, не стоящая свеч» – во Франции, как праздное пустословие везде, или же самодержавие как сыновство и отечество, как дело сынов, направляемое «стоящим в отцов или праотца место», поставленным от Бога отцов (живых, а не мертвых) для защиты земли как праха отцов, от не признающих еще братства сынов, самодержавие как дело сынов, переходящее – при полном объединении сынов – в возвращение праху отцов жизни, т. е. в борьбу уже не с себе подобными, а с силою темною, которая, рождая, умерщвляет…

Исполнение задачи самодержавия не положит ли конец всяческому раздвоению: раздвоению религии, двух разумов, двух сословий (ученых и неученых); а чрез это не положится ли конец и раздвоению властей, власти кесаря от власти Божией, так что кесарь станет орудием Бога. Царь вместе с народом станет исполнителем дела Божия, и вопрос о жизни и смерти заменит собою вопрос о богатстве и бедности, нравственное будет поставлено выше юридического, экономического, социального, обязательное заменится добровольным, и бедность существа человеческого, бедность естественная, не говоря уже о бедности искусственной, превратится в «богатство неветшающее», в жизнь всех со всеми и для всех, в сокровище, которому и должны быть всецело отданы умы, сердца и воли наши.

Вопрос пасхальный есть вопрос о том, остаться ли человеческому роду в вечном несовершеннолетии или же достигнуть полноты совершеннолетия; остаться ли на той первой ступени перехода природы от слепоты к сознанию, на какую в настоящее время природа поднялась чрез нас, или же природа должна достигнуть полноты сознания и управления всеми мирами чрез все воскрешенные поколения.

Отречение же от дела воскрешения оставляет роду человеческому на выбор только: остаться ли при конституционных прениях или же при деспотизме; остаться ли при Пасхе как празднике только и при литургии лишь храмовой как выражении еще неполном любви к отцам, выражении, не переходящем в действительное воскрешение, или же при совершенном отречении от отечества и братства предаться на могилах отцов скотским оргиям и затем зверскому истреблению друг друга; остаться ли при искусстве лишь мертвых подобий, или же уничтожить всякие подобия и не осуждать лишь отцов за дарование жизни без согласия рожденных, а проклинать породивших; остаться ли при науке сословной, кабинетной или же, отказавшись от всякого знания, погрузиться в непроглядный мрак обскурантизма; остаться ли при вечном городе женихов и невест, окруженных игрушками и безделушками, в забавах и удовольствиях, или же, отрекшись не только от предков и отцов, но даже от потомков и сынов (искусственно бездетный брак), предаться безграничному сладострастию; остаться ли при воле, как похоти, или же при плотоумерщвлении; остаться ли при чувственности и только при печаловании об умерших или же как самое последнее и величайшее зло – погрузиться в нирвану, произведение злой нетовщины, – таков плод отречения от дела воскрешения.

Нетовщина – название одной из русских старообрядческих сект, члены которой отрицали священство и христианские таинства. Федоров называл «нетовщиной» отрицание мира, неверие в человека, а также спиритуалистические трактовки христианства. Формулу «злая нетовщина» Федоров применял и к учению о «неделании» и непротивлении Л. Н. Толстого.

Не такова благая весть христианства; как буддизм противоположен христианству, так противоположна и чаемая будущность, обещаемая христианством, буддийскому небытию. Супраморализм, в противоположность буддийской нирване, небытию, требует от разумных существ полного раскрытия бытия, т. е. всего, что в нем есть, было и может быть: разумные существа, располагая настоящим, т. е. всем, что есть, воскрешают то, что было, во всевозможном совершенстве. Супраморализм требует рая, Царства Божия, не потустороннего, а посюстороннего, требует преображения посюсторонней, земной действительности, преображения, распространяющегося на все небесные миры и сближающего нас с неведомым нам потусторонним миром: рай, или Царство Божие, не внутри лишь нас, не мысленное только, не духовное лишь, но и видимое, осязаемое, всеощущаемое органами, произведенными психофизиологическою регуляциею (т. е. управлением душевно-телесными явлениями), органами, которым доступны не трав лишь прозябание, но и молекул и атомов всей вселенной движение, что и сделает возможным воскрешение и всей вселенной преображение. Итак, Царство Божие, или рай, есть произведение всех сил, всех способностей, всех людей в их совокупности, произведение не отрицательных, а положительных добродетелей; таков, можно сказать, рай для совершеннолетних; он может быть произведением лишь самих людей, произведением полноты знания, глубины чувства, могущества воли; рай может быть создан только самими людьми, во исполнение воли Божией, и не в одиночку, а всеми силами всех людей в их совокупности; и он не может заключаться в бездействии, в вечном покое, покой – это нирвана; совершенство заключается в жизни, в деятельности. «Отец мой доселе делает и аз делаю» – вот в чем совершенство.

«Отец Мой доныне делает, и Я делаю» (церковнослав.) – Ин. 5, 17.

Статьи и заметки

В настоящем разделе помещено несколько статей Н. Ф. Федорова 1890-х гг., включенных издателями его сочинений В. А. Кожевниковым и Н. П. Петерсоном, во II том «Философии общего дела». Они раскрывают разные грани мысли «Московского Сократа»: философские, этические, эстетические.

Горизонтальное положение и вертикальное – смерть и жизнь

Статья, написанная в 1901 г., принципиально важна для последовательного осмысления философской системы Федорова. Ее можно рассматривать как отправной момент федоровского учения о человеке. Принятие вертикального положения, соединенное с сознанием смертности и стремлением к ее преодолению, знаменует для философа акт рождения человека как существа сознающего, действующего и любящего, возникновение этики и искусства. Подчеркивая активность человека, присущее ему стремление воплощать идею, переходить от мышления к действию, Федоров противопоставляет проективный тип мышления, требующего действия, созерцательному, пассивному характеру философии, которая есть «мысль без дела».

Начало человечества тесно связано с сознанием смертности и с проявлением этого сознания в стремлении к замене естественного, само собой рождающегося, самодеятельностью, требующей объединения существ; первый же акт самодеятельности человека есть вертикальное его положение.

Этим именно положением человек, не лишая себя органов необходимой опоры и перемещения, дал себе и органы самодеятельности. То были органы не хватания, терзания, истребления, а органы созидания; совершенство их состоит в том, чтобы ничего не разрушать, а все разрушенное воссозидать.

Воставши, приняв вертикальное положение, человек мог обозреть все, что над ним и кругом его, и вывод из этого обозрения целого и частей сделать средством жизни. Так неразрывны были теория и практика. В этом положении человек открыл небо и землю и их соотношение, а сельское хозяйство было первым приложением этого познания (соотношения небесных явлений к земным). День или длинный ряд дней открыл ему видимый мир, а ночь (или ряд ночей) возбудила в нем предположение о мире невидимом. И судя по тому, что части суток и времена года (время), так же как страны света, верх и низ (пространство) слились в представлении первобытного человека с представлением жизни и смерти, нельзя не заключить, что все эти открытия, как результат вертикального положения, и сознание смертности находились в теснейшей связи.

Невидимое и есть гадес, аид, ад; временное существо, как ограниченное, конечное, означает смертное; а человек может себя представить лишь под условиями пространства и времени, т. е. лишь смертным, каков он и есть в настоящем своем положении. С движением человек открывает пространство; посредством одного зрения пространство не могло быть открыто: зримое есть только предполагаемое. Опытом, деятельностию человек узнал ширь пространства; казавшееся близким, то, что как будто можно было схватить рукою, отодвигалось все дальше по мере движения. Опытом, неудачными попытками человек открыл дальность неба, дальность звезд, т. е. свою малость, ограниченность. Во всей деятельности человека есть непрерывность, единство: от первого, самого первого человека, с которого началось удаление неба, манящего к себе, до Магеллана, не нашедшего на земле дороги к небу, до попыток Бланшара, Шарля и их мифических предшественников нельзя не видеть все одно и то же: далеко еще не оконченное движение, так как движение не достигло еще всего зримого и предполагаемое не стало еще осязаемым.

Невидимое и есть гадес, аид, ад – Федоров обыгрывает значение имени бога подземного царства мертвых Аида, восходящего к древнегреческому «ἀϊδής» («невидимый»).

Франсуа Бланшар (1738–1809) – французский изобретатель, аэронавт. В 1784 г. совершил в Париже один из первых полетов на воздушном шаре. В 1885 г. перелетел из Англии во Францию через пролив Ла-Манш.

Жак Александр Шарль (1746–1823) – французский физик, изобрел тип воздушного шара, наполняемого водородом, дал ему имя «шарльера» и совершил на нем несколько перелетов.

«Мифические предшественники» – в древнегреческой мифологии скульптор Дедал и его сын Икар. Они находились в плену на острове Крит у царя Миноса. Стремясь вырваться из плена, Дедал изобрел крылья, скрепленные воском. Перед полетом он предупредил Икара, чтобы тот не летел к Солнцу. Однако Икар не послушал отца, устремившись к Солнцу. Солнечные лучи растопили воск его крыльев, он упал и погиб.

Пространство и время, эти необходимые формы знания, обусловливаются движением и действием: пространство есть сознание пройденного, дополненное представлением по пройденному о том, что еще не пройдено. Такое представление составилось, необходимо, при движении, обусловленном сознанием смертности: потому-то непройденное и есть царство умерших (в представлении, конечно), а пройденное – область живущих. Время же есть не только движение, но и действие, делающее возможным самое движение. Формы так называемой трансцендентальной эстетики (по Канту), то есть пространство и время, не предшествуют, следовательно, опыту, а являются вместе с движением и действием; но насколько пространство недоступно нашему движению, а время не есть наше действие, настолько же оба они – проекты.

Федоров полемизирует с идеями Канта, выраженными в его знаменитом сочинении «Критика чистого разума». В разделе «Трансцендентальная эстетика», посвященном априорным (находящимся вне человеческого опыта) механизмам познания, Кант утверждал, что время и пространство, как неотъемлемые характеристики человеческого восприятия бытия, имеют априорный характер, даны до опыта.

Сознавая и называя себя ограниченным, конечным, временным, кратковременным, слабым, зависимым (т. е. не имеющим в самом себе причины бытия), случайным, не необходимым, человек, очевидно, думал и говорил только о смертности, определял и уяснял себе смертность; ибо эти определения и составляют самые категории мышления, в которые входит все мыслимое и вне которых нет ничего мыслимого; так что человек, если он сознательно пользуется разумом, не может забыть о смертности; он думает только о ней. И действия человека необходимо подходят под соответствующие этим категориям деления: продление жизни, расширение ее области, обеспечение от случайности и независимость – такие действия, имея в основе бессмертие, не выходят из области ограниченного, конечного благодаря лишь отделению рассудка от разума. Философия же обратила определение смертного существа в отвлеченные категории, говорящие только уму, но не действующие ни на сердце, ни на волю. Если бы человеческий род не разделился на отвлеченно мыслящих (интеллигенцию) и на слепо действующих (народ), то предметом знания для него была бы смерть и ее причины, а предметом действия – бессмертие и воскрешение. В этом разделении, т. е. в выделении города от села, и заключается извращение человеческой жизни и утрата ее смысла, извращение человеческого разума в рассудок, в хитрость, имеющую в виду одни личные, эгоистические цели. Для ученых человек есть мыслящее существо, деятельность же есть случайное его свойство; но в действительности мышление, знание, чувственное созерцание зависят от действия и движения.

Разум отвлеченно – орган единства, конкретно – план собирания и восстановления или всеобщего воскрешения. Вопросы так называемой рациональной космологии о кончине мира, о разрушимости его, явившиеся, нет сомнения, не из праздного любопытства, не могут быть решены мышлением, а разрешаются осуществлением плана регуляции и восстановлением всего разрушенного. Вопрос о неразрешимых антиномиях является только благодаря отделению теоретического разума от практического: психические паралогизмы основываются на том же разделении разума. При единстве же его вопрос, например, о простоте души терял бы свое значение, потому что, если бы человек управлял силами, которые делят и разрушают, он был бы бессмертен, хотя бы душа и не была проста, т. е. если бы она и не имела отдельного от человека существования, а могла бы, как и сам человек, подлежать разрушению.

Паралогизм – ложное умозаключение. В «Критике чистого разума» Кант рассматривает «паралогизмы чистого разума» и, в частности, опровергает доказательство постоянства души», данное немецким философом М. Мендельсоном. Откликаясь на критику Канта, Федоров подчеркивает, что окончательное разрешение всех спорных теоретических вопросов может дать только практика, полное овладение еще не познанными силами мира.

И сами мыслители встречаются, конечно, с неудобствами, которые происходят от такого разделения разума на практический и теоретический, но они не сознают причины этих неудобств. Так, по мнению Канта, недостаток онтологического доказательства состоит в том, что в заключение оно приходит к чему-то мыслимому, а не к действительному. Но было бы справедливее признать, что этот недостаток одинаково общ всем трем доказательствам. И было бы непонятно, если бы одна мысль могла привести к чему-либо другому, кроме мысли же. Каким образом, в самом деле, могло бы случиться, что мысль о талере, как бы долго мы ни размышляли о нем, могла бы превратиться в настоящий, действительный талер? Задача не может заключаться в доказательстве бытия Божия, и то, что Кант называет идеалом, есть только проект того состояния, которого должно достигнуть человечество во всей своей совокупности, чтобы сделаться достойным ведения Бога (видения Его лицом к лицу); только это ведение и может быть доказательством.

Действие, происходящее из сознания смертности (ограниченности и временности), есть стремление к бессмертию; а так как о смертности человек узнает по утратам, то и стремление к бессмертию есть стремление к воскрешению. Сознание смертности могло вызвать только смирение. Все открытия, все, что узнал человек в новом своем положении (вертикальном), сводится на сознание своей смертности, ибо смертность есть общее выражение для всех бед, удручающих человека, и вместе с тем она есть сознание своей зависимости от силы, могущество которой человек чувствовал в грозах и бурях, в землетрясениях, зное, стуже и т. п., а границ ей не видел. Человек мог не признавать эту необъятную силу за слепую, но не мог и не считать ее внешнею, не своею; он чувствовал действие этой силы во всех бедствиях, удручающих его: в болезнях, лишениях, в одряхлении или старости.

*Можно нередко слышать, что при нынешних условиях жизни, т. е. когда человек может сгореть, утонуть и т. п., бессмертие было бы величайшим бедствием. И говорят это люди, имеющие притязание на философское образование! Даже один из поэтов, поэтов-мыслителей (Лонгфелло), дал этой мысли (т. е. противоречию) художественную форму, не подозревая даже, что жизнь, в нынешние границы поставленная, и бессмертие взаимно исключают друг друга. Вопрос о бессмертии неотделим от вопроса о счастии; только немыслящие люди могут думать, что даже при существовании несчастия человек может быть бессмертным.

Прим. сост.:

Даже один из поэтов… исключают друг друга – Речь идет о поэме американского поэта Генри Водсворта Лонгфелло (1807–1882) «Песнь о Гайавате» (1855), в которой описано столкновение Гайаваты с его отцом, «коварным Мэджекивисом», которому дан дар бессмертия. В разгар поединка Мэджекивис говорит Гайавате: «Ты убить меня не в силах, / Для бессмертного нет смерти».

Чтобы понять смертность объективно, нужно, конечно, не вносить во внешний мир ни разума, ни чувства, и тогда останется просто слепая сила или движение слепых частиц, а естественное следствие слепоты есть столкновение; следствием же столкновения будет разрушение, распадение. Но если каждую частицу одарить представлением и чувством целого, тогда столкновение исчезнет; не будет и разрушения, смерти. Вертикальное положение и есть первое выражение этого стремления взглянуть на мир как на целое. Вертикальное положение дало возможность почувствовать, понять единство и в то же время ощутить всем своим существом разъединение, разрыв, смерть. Животное по причине своего горизонтального положения ощущает только части, живет только настоящими минутами; исходным же пунктом человеческой деятельности не может быть лишь ощущение приятного или неприятного: только то существо может быть названо разумным, которое знает действительную, общую причину всех своих напастей и устранение этой причины делает целью всей своей деятельности. Вертикальное положение, расширяя круг зрения человека и по мере такого расширения увеличивая средства против столкновений, в то же время делает необходимым соединять части, и это-то соединение частей, ассоциация, и рождает память. Что субъективно – память, то объективно – сохранение связи, единение; что субъективно – забвение, то объективно – разрыв, смерть; что субъективно – воспоминание, то объективно – воскрешение.

Первоначальный быт человечества, по всей вероятности, отличался решительным перевесом причин к единению над поводами к раздору, разъединению, а потому и утраты чувствовались тогда сильнее. В утратах человек узнавал, что в мире для него смертоносно. При неопытности смертность была наибольшая и потому требовала наибольшей бдительности и наблюдения. О том, как первобытный человек чувствовал утраты, можно судить по погребальным обрядам, сопровождавшимся нанесением себе ран, даже самоубийствами (со-умиранием), что было, конечно, когда-нибудь не пустою формою; те же, которые не лишали себя жизни, считали себя неправыми. Это сознание неправости и есть совесть (начало нравственности). Отсюда вытекает и стремление к восстановлению. Отсюда же произошли жертвоприношения, вольные и невольные, вначале человеческие, замененные потом принесением в жертву животных.