Текст книги "Избранные письма"

14

(между 5 и 10 ноября, 1892 г., СПБ)

Счастье мое дорогое, Надюрка!

Я день и ночь в своей конторе. Работаю и хандрю, хандрю и работаю. Всю литературу бросил, и Ал‹ександр› Ив‹анович› в отчаяньи. Мне от души его жалко, как он возится со мной, но я не виноват, что он не видит еще того, что я уже вижу: журнал под редакцией Н. К. Мих‹айловского› не может идти:

1) Он большой барии, и ему нужно много денег, – у журнала их нет.

2) Он большой барин и в смысле направления, а цензура не терпит этого, и уже создались серьезные недоразумения.

3) Он напоминает человека, который хороший сон прошлого хочет превратить в действительность, а потому уши его в этом прошлом сне и для живой пробивающейся жизни он почти оглох.

4) Он очень образован для современников и вращается в обществе цеховом, замариновавшемся в своем собственном соку, единственная приправа это сплетни.

Из всего этого я вижу гибель журнала с комбинацией Н. К. во главе. Чем скорее это случится, тем лучше.

Ал‹ександр› Ив‹анович› помочь ничему не может, потому что он без остатка потонул в Ник‹олае› Кон‹стантиновиче› и усердно тащит и меня нырнуть туда же. Я и рад, да нервы не выдерживают, и вот я, по своей традиционной привычке, обретаюсь в бегах. Хорошо, хорошо, а сам в кусты.

Сегодня Ал‹ександр› Ив‹анович› привез ко мне Короленко, который мне очень понравился, но тем не менее я наотрез отказался в компании ехать на обед к Успенскому и на вечер к бар‹онессе› Икскуль.

Тошно, просто тошно это путанное шествие под предводительством ищущего вчерашнего дня человека. Огорчению бедного Ал‹ександра› Ив‹ановича› не было границ.

Моя хандра не только от литературы.

Я тороплюсь с проектом, а он идет не так быстро, как бы мне хотелось, чтоб поскорее выяснить вопрос, кто я и что я. Без проекта выяснять его нельзя. Это, в сущности, самое главное. Ах, как я буду счастлив, когда все это выяснится и смогу я написать тебе что-нибудь определенное. Во всяком случае надеюсь, что к 20 уже буду знать.

Мне кажется, относительно журнала так кончится дело: Ник‹олай› Кон‹стантинович› откажется. Ал‹ександру› Ив‹ановичу› не позволят жить в Петербурге. И тогда при журнале останется скромный Кривенко + всевозможная молодежь. И это будет лучший исход, – тогда журнал пойдет, а иначе протухнет.

Что касается Ал‹ександра› Ив‹ановича›, то ему надо будет устроить провинц‹иальную› газету там, где мы будем. Для него это лучшее и для всех. Лишним светочем будет больше, потому что он выйдет из сферы Ник‹олая› Кон‹стантиновича›, а в нем его свечка все равно что не горит: ему предстоит одна черная работа и больше ничего. Ах, как рвусь я к тебе и деткам, моя жизнь, мое счастье, моя ненаглядная радость. Без тебя одна миллионная жизни, и сам Ал‹ександр› Ив‹анович› говорит, что разница громадная. Да, конечно, громадная, и иначе и быть не может, – я устал жить без тебя, так устал, моя радость, что никакими словами не передашь. Господь милостив и даст нам возможность скоро устроиться вместе. А пока потерпи еще, мое счастье, немного. В театры не хожу, Сара Бер‹нар› приезжала, но я ее не видел. Ничего без тебя не хочу видеть.

Твой всей душой и сердцем Ника

Деток, тебя без счету целую.

15

(около 21 ноября, 1892 г., СПБ)

Милое мое дорогое счастье, Надюрка, вчера написал тебе длинное письмо и знакомил в прошлом с положением дел, чтобы ты не думала, мое счастье, что что-нибудь здесь зависит от меня в смысле замедления.

Но оглянись назад, моя дорогая голубка, и ты увидишь, сколько уже сделано. Я выехал из дому в Самару без денег. В Казани ждали железнодорожные дела – надо было и рассчитать, и платить, и спешить.

Платить надо было и Юшкову – 1500 р., платить надо было и в Петер‹бург›, надо было вести и изыскательскую кампанию, надо было и книгу издавать и дела «Рус‹ского› бог‹атства›» устроить!

Счастье мое, ведь все это сделано! Сделано, моя дорогая, без всякой задержки. Очень солидная работа Казань – Малмыж лежит на столе – переписанная, прекрасно вычерченная, с массой разумных мыслей, – дай бог, чтоб их поняли только.

Книга моя на столе.

Дела «Русского бог‹атства›» организованы и налажены. Рассчитался с служащими, уплатил все, заплатил Юшкову, заплатил в Петербурге. Ничего не имея, заплатил и провел все и работал в это время так, как будто у меня миллион в кармане и одно только горе, что моя жена не может ехать ко мне. Еще несколько дней – и я всем фронтом поверну на Самару, и с Колиными векселями разве много там работы? Будь веселая, мое счастье, еще капельку, и выплыву совсем – твой, мое сокров‹ище›, боец.

И поверь, мой ангел дорогой, что не потеряю и одного мгновения. А там примусь за литературу. А будирование Казань – Малмыжской ж‹елезной› дороги в печати? Все ведь уже подготовлено. А знаешь, в чем секрет успеха? Каждый час делать, что можешь, и уметь забывать сумму работы, – ох, как работается тогда. Вчера 17 часов просидел, вставая на 10 минут к обеду и завтраку. И работаю я так, что мой час – день у другого.

Расхвастался!

Стоит, миленькая: не глупеть, а и умнеть в такой сутолоке – право, заслуга.

Отвечаю вкратце на твои вопросы. Во-первых, отзыва не посылаю, потому что противный Подруцкий, который, кажется, не на шутку считает, что я его сын, завез его в Царское, как и все отзывы. Опять был съезд, просто чтоб познакомиться, в ресторане «Медведь», и комната, где собирались, называлась «Кабинет Гарина». Были: Мих‹айловский›, Ал‹ександр› Ив‹анович›, Короленко, Мамин, Стан‹юкович›, Крив‹енко›, Лесевич, Семевский, Соловьев, Скабичевский, Антонович, Воронцов, Ону, Перцов, Слепцов и масса других, которых не вспомню. Говорил мне Короленко и назвал молодым с седым‹и› волосам‹и› беллетристом. Отвечал я и уподобил себя девушке, поздно нашедшей свой идеал.

Отвечал Мамин притчей о работниках, пришедших в три часа и девять и получивших одну плату. Говорил Венцковский и предложил тост за жизнь, живую жизнь, которая бьет в моих произведениях. Потом поехали на вечер студенток, где и меня окружили мои поклонницы и поклонники, и я говорил о Тёме и деревне. А на другой день я работал и сейчас иду работать, мое счаст‹ье›, моя радость, моя жизнь, и буду счастлив без конца, когда заслужу право увидаться с тобой. Завтра высылаю доверен‹ность› для Юшко‹ва›.

Твой вечно Ника

Деток целую, Варв‹аре› Борис‹овне› ручки: пусть подождет – привезу Табурно.

16

(Телеграмма Н. К. Михайловскому)

(Сергиевск, 26 марта 1893 г.)

С болью в сердце прочел исковерканную и бесцветную работу; моя манера писать мазками; мазки и блики дают картину; одни мазки – только мазня, обесцвеченная цензурой и корректурой; мало сказать – бездарно, оставляя даже интересы автора, для журнала неприлично помещать такую недостойную работу. Необходима в дальнейшем моя корректура. Я в полном отчаянии. Михайловский.

17

Пермь, 28 июня (1894 г.)

Дорогой Александр Иванович!

Посылаю Вам всю деревню: вот мы! Я доволен: желал бы, чтоб и Николаю Константиновичу и Вам понравилось. По-моему, необходимо (а то не станут и читать меня) и для журнала и моей репутации целиком в августовскую пустить: иначе никакой цельности впечатления не будет это отдельный островок из многотомного писания, где кое-что выплывает и потом опять надолго расплывается в море житейском. Терять этот случай потому нельзя, что читающей публике ясно станет, что не мелочи меня интересуют и не в сторону тянет, а действительно необходимо в нашей мелочной жизни терпеливой рукой собирать их по свету: здесь отчет этих мелочей бьет кое-какими выводами запертых, сжатых, беспочвенных условий жизни.

Чтобы прошло это место в цензуре, где тексты евангелия, нужно сделать (главы указаны) более обширные выписки, чтоб расплылся смысл, а затем после цензора выбросьте их. Это необходимо сделать, иначе вычеркнут, и главное, цензору весь смысл станет ясным, а без текстов будет тоже бледно и бессильно. Остальное не замедлю. Крепко целую Вас всех, всего лучшего.

Ваш

Н. Мих‹айловский›

В августе еще тем хорошо, что как раз и молодежь возвратится с каникул.

18

10 июля (18)94 г.

С. Гундуровка

Дорогой мой Александр Иванович!

Я веду самый излюбленный образ жизни: шатаюсь с изысканиями по селам и весям, езжу в города, к себе в деревню, участвую в земских собраниях, агитирую свою дешевую дорогу, веду дневник. Работы по горло, урожай громадный и все дорогой хлеб – подсолнухи. У нас гостей много. Понемногу отделываю свои прежние работы. Сегодня отсылаю «Сибирские очерки» в «Русскую жизнь». Их выйдет листов пять. В общем это будет и содержательная и беспритязательная вещь (я ее значительно сжал). Ввиду солености «Деревенских панорам» я считал бы очень полезным в отдельное наше издание поместить и эти «Сибирские очерки» под тем же общим названием «Деревенские панорамы». Мне кажется, это просто необходимо, чтобы избегнуть упрека в предвзятости и в однообразии. В смысле разнообразия чтения от этого прибавления книга много выиграет. Чтобы дешевле вышло, нельзя ли войти в соглашение с «Русской жизнью», чтобы набор не пропадал, – тогда осталась бы только верстка. Дорогой мой, сделайте это для меня. Не поленитесь поехать переговорить и наладить дело. Если даже печать будет немного розниться, то что с этого? В крайнем случае пусть Вольф наново наберет по фельетонам «Русской жизни» эти «Сибирские очерки». Тогда выйдет одна очень содержательная книга о деревне.

Целую Вас крепко и Лидию Валериановну и Николая Константиновича.

Весь Ваш Ник. Мих‹айловский›

19

Дорогой мой Александр Иванович!

В «Русской жизни» моего ничего нет. Я привез в Самару «Сибир‹ские› очерки», чтоб отправлять их, и там прочел об отказе редакции. Само собой ничего не послал, и таким образом все само собой кончилось. Жаль только, что пропадет тысячи полторы денег, – сумма всего того, что уже было написано плюс окончание. Ну да бог с ним. Прилагаю письмо г. Петерсону. Это в то же время и вежливое заявление мое об отказе сотрудничать в «Русской жизни». Вы его, пожалуйста, напечатайте, если Н‹иколай› К‹онстантинович› ничего не имеет против, в октябрьской книжке «Русского богатства».

«Сибирские очерки» пришлю уже из деревни.

Теперь же занят концом изысканий. Всех изысканий 420 верст. Урожай прекрасный и главное дорогой хлеб – подсолнухи.

Буду у Вас к Рождественским праздникам, раньше не развяжусь с докладами. К 1-му ноябрю пришлю Вам исправленных «Гимназистов». «Студентов» начал. 23 сентября в «Волжском вестнике» мой рассказ «Коротенькая жизнь», на днях в «Самарской газете» (вероятно, уже напечатано) «Она победительница»; посылаю киевским студентам один рассказ. Только что от Нади получил телеграмму: родила благополучно дочку. Вероятно, вследствие этого высылка на декабрьскую книжку конца «Деревенских панорам» дней на десять задержится.

Дела всякого очень много: и изыскания, и беллетристика, и публицистика, и доклады в пяти земствах. Заставил Казанское земство снова пересмотреть вопрос: 29 у них заседание. Все ко мне очень, хорошо относятся, и постройка дороги обеспечена: уделы энергично примкнули, дали 140 т‹ыс›, свое содействие, согласие на обложение их земель по два рубля с десятины, князь Оболенский был у меня, дал 110 т‹ыс› и содействие. Рооп пишет и просит посетить в Петербурге его, чтоб привлечь Военное министерство. С Островским, братом бывшего министра, нас водой теперь не разольешь. Шульц, вице-директор сельскохозяйственного департамента, мой бывший противник – теперь уже мой. Но венец победы в деле дешевых дорог – это, конечно, комиссия у Витте, о которой я пишу в письме в редакцию.

Всего два года пальбы в печати и большое общегосударственное дело сделано, а раньше 15 лет боролся со всякой дрянью и только изнывал от бессилия и раздражения.

Свежий ветер, подвижная жизнь, смена впечатлений и работ – все это моя обстановка, и я чувствую себя прекрасно. В настоящий момент буря, не перевозят за Каму – и я сижу в Чистополе, читая Карышева за август, и ругаюсь: ограниченный народник со всем бессилием и слабостью мысли народника. Наивен так, что стыдно читать. Не тот путь и не так налаживается эта громадная махина нашей жизни: неужели не видно? До каких же пор будем петь сказки, которым сами не верим, а не будем давать людям оружие борьбы. «Знание, знание, знание!» Дура! ‹…› Обозреватель! Курица безмозглая.

Вот, говорит, надел увеличить да аренду поменьше заставить брать. Сказки ведь, не хуже любых сказок о золотой грамоте и где тут дорога к торжеству? Наш, говорит, крестьянин в подневольном состоянии, а вот во Франции, так там лучше: там не скрутишь. Сам же говорит: так вот ему и путь заставить. А не тот путь, который он отстаивает – пустырь; который добрый человек хотел взять под крупчатку (путь проф. Карышева. обращение к земскому начальнику, чтоб наложил veto на решение мира, обращение к полиции с заявлением, что предприниматель еврей (позорный срам! Паскудник!). ‹…›.

У нас 250 мил. удобной земли, а 100 мил. жителей. На человека 2 д‹ес.›, а в Америке один работник обрабатывает 40 д‹ес.›, и там урожай сам-20, а у нас сам-4. Выходит, у нас 1 производительный работник кормит 99 лодырей. Там 40 т‹ыс.› пудов везет паровоз, и 5 человек, а у нас 2000 лошадей и 1000 людей. Т. е. 5 производительных работников тащат своей работой 2000 ненужных лошадей и 995 рублей. Пьяная, узкая голова Карышева поймет ли, что дело в обесцененьи труда, в связанных руках, в подневольной общине и в подневольном труде, в той каторге, в которой изнывает Россия?! Дьявол! Отупелая, очумелая дура!!! Привязывайте покрепче руки к земле, обесценивайте еще больше труд, оставляйте второй этаж пустым ‹…›, но жизнь насмеется над малоголовыми.

Дорогой голубчик Александр Иванович, что ж молчите Вы, Ник‹олай› Кон‹стантинович›?

То ли обещал он, выступая против В. В. и Юзова?! Бейте же этих самобытников, упершихся в стену и мошеннически отвлекающих ваше внимание: Южакова читать нельзя, от Карышева рвет – ведь это общий вопль. А когда кончит Мамин? Дайте ему лучше [нрзб] – пять, десять тысяч. Право же, вся эта компания годится для выпивки, но не для дела нового, а ведь старое провалилось. Ничего нет свежего, и жизнь идет своим путем и не заглядывает к нам в журнал, как солнце в затхлый погреб.

Крепко вас целую

Весь Ваш

Ник. Мих‹айловский›

P. S. Что молчит Короленко?

Напишите мне в деревню.

26 сент(ября) 1894

Чистополь.

20

Гундуровка, 16 октября ‹18›94 г

Дорогой Александр Иванович!

Я сижу в угаре сельскохозяйственных распоряжений. ‹…› Завтра выступаю на изыскания (последние) Кротовка – Сергиевск, целая контора чертежников.

Выправляю «Гимназистов» и исправляю переписку «Старого Амзи». Этого вышлю через неделю, а теперь посылаю начало «Гимназистов» – пока первую книгу (я их выправил уже три, но две переписываются). В неделю две почты, и с каждой буду посылать Вам по выправленной книге. Следовательно, к 1 ноября вышлю всех «Гимназистов». Надя и я довольны «поправкою». Я хотел бы «Гимназистов» издать вместе с «Детством Тёмы», а то «Посредник» нас подрезал своими изданиями. Затем мне кажется, что необходимо, если издавать, чтоб в начале декабря книжка вышла: кое-что купят перед праздниками, а там пойдут «Студенты» Что касается «Деревен‹ских› пан‹орам›», то с ними лучше подождать немного.

Вышла книжка Струве и делает много шуму в провинции. Не пройдет и нескольких лет, как теория экономическая займет в России (в сознании) настолько доминирующее положение, что о разных «нутряках», «субъективистах», народниках-самобытниках и народниках-западниках и речи не будет. Бог даст, и мы, наконец, хлынем после сорокалетней запруды по естественному руслу: от земли отстанут неспособные и из дворян и из крестьян. Такова сила вещей, и ничего с ней не поделаешь. И будем утешаться, что все идет к лучшему. Ведь и теперь основание принято, – есть только оговорки: экономической стороной не все исчерпывается – конечно; гегелианизм экономического учения, но никто не мешает и действовать. И их действует много.

Целую Вас крепко и всех.

Ваш весь

Н. Мих‹айловский›

Надя хочет назвать «Детство Тёмы» и «Гимназистов» одним названием: «Артемий Карташев», «Детство Тёмы» I часть, «Гимназисты» II, «Студенты» III и пр.

Больше тысячи экземпляров не стоит издавать.

Черкните мне в деревню, что у Вас делается?

21

Дорогой Александр Иванович!

Посылаю Вам на декабрь «Старого Амзю». Я ручаюсь за одно: я добросовестно передал зеркало нашей интеллигентной жизни среди землевладельцев. Это не карикатура: действительность хуже! Уровень так понизился…

Я касаюсь здесь больных вопросов. Во-первых, без них какой интерес кому в моем писании.

Во-вторых, нельзя обходить действительной жизни.

В-третьих, высказываются мои герои, а не я, и я как автор всей постановкой вопроса прихожу, кажется, к более широкой программе, чем каждый из моих героев. Точек на i нигде не ставлю.

Мне и Наде кажется, что «Амзя» хороший конец для «Деревенских панорам», и их можно выпускать теперь отдельным изданием. Местами недостаток художественности, но мысль тверда и выдержана.

«Сибирские очерки» – ну их к черту: не стоит. Я заплачу Вольфу, но пусть уничтожит их. На следующей неделе вышлю всех «Гимназистов». Хорошо бы «Гимназистов» выпустить в декабре, а «Панорамы» в генваре.

Крепко целую Вас, Лидию Валериановну, Ник‹олая› Констант‹иновича›.

Весь Ваш

Н. Михайловский.

2 ноября (18)94 г.

22

‹Телеграмма А. И. Иванчину-Писареву›

‹10 ноября 1894 г.›

‹Сергиевск›

Надя выезжает. Посылаю с ней конец «Сибирских очерков» и всех «Гимназистов». На декабрьскую книжку журнала выслал раньше. Принимаюсь за «Студентов».

Михайловский.

23

10 ноября (18)94 г.

Дорогой Александр Иванович!

Сегодня отправляю второй транспорт своих: следующий будет – гуси, индюшки, свиньи, быки, подсолнухи и я.

Посылаю Вам конец «Гимназистов» и «Сибир‹ские› оч‹ерки›». Не хотел я было их («Сиб‹ирские› оч‹ерки›»), но, если Вы находите полезным, то бог с ними. А по-моему, слабовато. Не знаю, как Вам «Амзя» понравится: я пять месяцев с ним бьюсь. Первому впечатлению не поддавайтесь Конечно, проще писать «Ярыщеву», вещь, которая всех удовлетворяет, но ведь разве в том дело, чтобы пройти в жизни так, чтобы никого не задеть? Не в этом счастье. Задеть, сломать, ломать, чтоб жизнь кипела. Я не боюсь никаких обвинений, но во сто раз больше смерти боюсь бесцветности И вещь, про которую молчат, говорит мне невыразимо тяжелее о забвении и смерти, чем если бы я никогда не брался за перо. Ах, мы русские так боимся всего нового во всем: и в политической жизни, и в экономической, и в наших мировоззрениях, хотя и знаем хорошо законы смертности и новой нарождаемости.

Дорогой мой, отнеситесь, пожалуйста, помягче к моему «Амзе». Я ведь никаких точек на i не ставлю. Этот «Амзя» все-таки свежим веет, это из жизни, и у наших марксистов выдергивает немного почву. Нам нельзя закиснуть на старом, ибо иначе порастем травой забвения. ‹…›

Спасибо за письмо. Крепко целую Вас.

Ваш Ник. Мих‹айловский›

Привет Лид‹ии› Вал‹ериановне› и Ник‹олаю› Кон‹стантиновичу ›

24

‹Телеграмма Н. К. Михайловскому›

‹15 ноября 1894 г.›

‹Самара›

Прогресс в области производства и прогресс в области распределения – работа созидательная и разрушительная, как сама жизнь, идут рука об руку и требуют соответственной всесторонней теории.

Ваш ответ Струве блестящий по форме, но не полный по существу. Нужен целый ряд статей талантливого европейски образованного, с широким взглядом, беспристрастного публициста, каковой чувствуется мне в дорогом для нас русских Николае Константиновиче. Горячо поздравляю с рождением. Желаю многих лет творческой производительной работы в освещении нам выходов.

Михайловский

25

1 сен(тября) (18)95 г.

Гундуровка

Дорогой Александр Иванович!

Посылаю сентябрьскую корректуру: на днях же высылаю и конец. Благодарю неизвестного корректора. Следующую корректуру прошу его же в таком, как эта, виде прислать тоже ко мне.

Прочел в «Русской мысли» отзыв о себе: много правды, но в общем он (рецензент) производит впечатление человека с расстроенными нервами, который сознательно или бессознательно валит с больной головы на здоровую: разве трудно понять, к какой части общества относится «эгоизм наших дней» и чем именно деморализовано это общество? Общество и общество: одному вечное проклятие, другому вечная слава.

И Вильгельм Мейстер великого Гете и Карташев ничтожного Гарина – они гибнут и находят свое обновление, конечно, не на луне и не вне общества. Мне кажется, что этот рецензент с такими отталкивающими ужимками ухватился за идею взять под свою опеку «бедного Макара», что «книжника и фарисея» ему удобнее повернуть к своей расстроенной особе. А, может быть, он просто вдруг потерял свое миросозерцание, хватаясь за свою идею, и кричит обществу, как один мой разорившийся подрядчик, оставив десятнику Зайчикову выворачиваться как ему угодно, на отчаянные телеграммы последнего прислал ответ: «Бодрись Зайчиков: денег нет».

Крепко целую всех. Сентябрем доволен и жена.

Весь Ваш

Ник. Мих‹айловский›.