Текст книги "Златоуст и Златоустка"

Глава вторая. Солнце убитое, солнце бессмертное

1

Великая беда случилась в далёкой юности, когда он работал тенью около солнца – Солнца русской поэзии. Он всю жизнь потом казнил себя за то, что не сумел предотвратить дуэль. А такая возможность была. Так он сам считает. Была возможность уберечь Солнце русской поэзии, а он, слуга-оруженосец, Черновик несчастный, зимою 1837 года своею собственной рукой переписал письмо хозяина.

«Господин Барон! – было в том письме. – Позвольте мне подвести итог всему, что случилось. Поведение вашего сына было мне давно известно и не могло оставить меня равнодушным… вы служили сводником вашему сыну… тогда как он только подлец и шалопай…»

Собственноручно переписав это письмо, Оруженосец помог отправить. И ничто не дрогнуло в молодом и глупом сердце паренька-черновика. Работая «тенью», он рад был услужить Солнцу русской поэзии, не думая о последствиях. Да и что он мог думать? Кто он такой? Черновик, простой чернорабочий от литературы. Январскими ночами у камина он добросовестно переписывал всё, что было озарено Солнцем русской поэзии, а потом – никем не зримый и не тревожимый – отсыпался в кабинете хозяина. И даже в ту минуту, когда хозяин стоял в медвежьей шубе на морозе и ждал, когда секунданты притопчут крахмалы скрипящих снегов на том пространстве, которое необходимо для поединка – даже тогда он сладко спал. И только в то мгновенье, когда пуля была уже в воздухе – слуга всем телом дёрнулся во сне и вдруг увидел огромное Солнце, насквозь простреленное, кровоточащее, медленно валившееся в чёрный стылый снег.

Так закончился его последний мирный сон. После этого он уже видел только кошмары, которые сводились к одному: Чёрная речка, чёрная бездонная могила, гроб, в котором лежит Солнце русской поэзии. Могильщики поднимают крышку гроба и накрывают убитое, бледное Солнце. А вместе с ним будто накрывают и Черновика. В домовине становится душно, тесно. Сверху стучит молоток, коротко и сочно позванивают гвозди, стальными стежками намертво сшивая доски, прищемившие последнюю соломинку света. Покачиваясь, гроб уходит куда-то в преисподние глубины. Мёрзлые комья земли громом грохочут по крышке и неожиданно превращаются в искрящиеся метеориты, которые срывают гробовую крышку, и Солнце – вот оно! – опять восходит, опять ликует, потому что оно во веки веков было и останется бессмертным Русским Солнцем, рядом с которым вечно будет плыть и плыть чёрное облако Черновика, виновника этой потрясающей трагедии.

Нервный срыв и самобичевание стали причиной жестокой бессонницы, длящейся многие годы. Старик Азбуковедыч чего только не перепробовал для того, чтобы избавиться от недуга. Сердобольные русские знахарки заставляли его читать заговор на 12 ложек воды: «Заря-заряница, красная девица, тебе на потухание, рабу Божьему на засыпание. Спать тебе, не просыпаться, с бессонницей не знаться – с вечерней зари до утренней!» Бурятские шаманы сон-траву под голову толкали, алтайские шаманы мумиё давали пить. Тибетские ламы, индийские йоги предлагали свои рецепты. Но нет и нет – Морфей забыл к нему дорогу.

И вот что удивительно: день за днем и год за годом организм работал ровно, чётко. Старик-Черновик делал всё, что делает нормальный человек, только не спал. Когда хотелось отдохнуть – ложился и, на какое-то время закрывая глаза, имитировал спящего. Никогда и никому Оруженосец не говорил о своём фантастическом недуге. Сначала стеснялся этой «болячки», но вскоре осознал своё преимущество перед другими. Простые смертные – вот какую арифметику узнал он – треть своей жизни тратят на сон. Если ты прожил на белом свете 60, значит, 20 лет проспал. А если ты прожил 100 лет – 35 проспал. Кошмар какой-то. В общем, в результате своей болезни он оказался здоровее очень многих – пока другие спят, он скрупулёзно, честно дело делает.

Сердце дрогнуло. «Честно? Ой, ли! Ой, ли! Всегда ли честно? – Черноликий вздохнул. – Однажды чёрт попутал. Даже сам не знаю, как получилось. Французы пистолеты привезли…»

Воровато посмотрев по сторонам, старик достал какой-то чемоданчик, спрятанный под тем кустом, возле которого спал Ивашка, да только спал он теперь тревожно, чутко; то приснится Воррагам, то Царь-Баба-Яга. И в ту минуту, когда старик достал свой хитрый чемоданчик, Подкидыш проснулся – секретные замки на чемоданчике зубами щёлкнули. И в следующий миг Подкидыш похолодел: старик достал какой-то пистолет из чемодана – видно, решил укокошить…

Заметив округлённые глаза Подкидыша, старик усмехнулся в бороду.

– Ну, что ты, что ты, – пробормотал он, – пистолеты даже не заряжены. Я ведь понял, что ты не спишь. Показать тебе хотел.

2

И старик стал рассказывать о том, как в мире сделалось темно и мрачно после убийства Солнца русской поэзии, как страдал он бессонницей, но более того – муки совести мучили. Ведь он же был ни кто-нибудь – Оруженосец. Как же он мог проглядеть проклятые пистолеты, из которых стрелялись на Чёрной речке? И где они теперь? В кого они ещё могут прицелиться? Какое солнце они ещё способны погасить? Эти мысли обуяли Старика-Черновика. И тогда он решил разыскать дуэльные пистолеты, чтобы хранить у себя. Ведь он Оруженосец, так будет справедливо. И вот тогда-то началась его охота за дуэльным гарнитуром, как называют этот чемоданчик с оружием. И радость его не знала границ, когда пистолеты привезли в Стольноград, где готовились отметить очередную печальную годовщину гибели Солнца русской поэзии. Оруженосец ещё не знал, как заберёт себе это оружие, но то, что заберёт – сомнений даже не было. И тут судьба пошла ему навстречу. В выставочном зале, где эти пистолеты хотели поначалу выставить на обозрение, неожиданно стал протекать потолок. Пистолеты перенесли в другое помещение, а там ещё хуже – полы вдруг стали проседать и провалились. И такая открылась дыра – гиена огненная видна была где-то в глубине земного шара. Пистолеты, обрушившись, пропали бы там навсегда. И только лишь благодаря усилиям Оруженосца этот дуэльный гарнитур был спасён. Так неужели же после этого пистолеты не могут быть собственностью Оруженосца? О каком ограблении века затрубили газеты? Пистолетов практически нет – они сгорели в гиене огненной. Что вы хотите, господа? Горсточку пепла? Но Старик-Черновик – по своей душевной доброте – предложил господам не горсточку пепла. Он предложил пистолеты, очень похожие на настоящие. Нет! Их, видите ли, это не устраивает. Это подделка, верните нам настоящие. Хорошо, я верну вам настоящие, но только при одном условии: если вы мне вернёте настоящее Солнце русской поэзии. А если нет, так нечего… водку в ступе толочь. Мало того, что убили национального гения, так вам ещё отдай оружие убийства? Зачем? Чтобы вы снова кого-нибудь укокошили?

Ошеломлённый этим монологом, Подкидыш, как зачарованный смотрел на небольшой старинный чемоданчик с дуэльной гарнитурой. На бархате в своих специальных гнёздах лежали два пистолета, молоток, при помощи которого пуля заколачивалась в гранёный ствол; коробочки для пороха, коробочки для кремния и всякая другая мелочевка, которая сегодня у многих вызывает недоумение и усмешку; сегодня научились убивать куда как проще, глазом моргнуть не успеешь.

А Старик Азбуковедыч продолжал:

– Теперь ты понимаешь, какой поклёп возводят на меня? Пистолеты сгорели в гиене огненной! Их нет! А газеты меня обвинили в преступлении века! То, что убили Солнце русской поэзии – это вроде как ничего, а то, что пистолеты пропали – это неслыханное преступление! Да по мне так вообще надо всё оружие в кучу собрать и выбросить в гиену огненную!

Подкидыш задумался.

– Ну, а всё-таки… – осторожно спросил, – как тебе удалось?

Там же охрана, сигнализация…

Старик на минуту забылся, мечтательно улыбаясь.

– Я когда-то работал с Артуром Конан Дойлом, С Агатой Кристи. Ах, какие были времена! Какие сюжеты мы заворачивали в детективах!

– Значит, ты их всё же облапошил? Тех, которые поймать хотели. Вздрогнув, Черновик снова будто вернулся к реальности.

– Всё это поклёп, сынок. Всех собак на старика хотят повесить. Ты посмотри, что они пишут, окаянные! – Старик достал газеты из чемоданчика. – Смотри. Или не видишь? Ну, так я тебе всё наизусть поведать могу. Тут написано про то, что выставка, тщательно охраняемая в Стольнограде, должна была переехать в Северную Столицу. И вот здесь-то, мол, произошло ограбление века – два дуэльных пистолета бесследно пропали. Бедная охрана клялась, божилась, землю жрала и запивала слезами раскаянья. Охрана говорила, что ни на секунду глаз не отрывала – стерегли большой несгораемый короб, в котором под замками находился чемоданчик с пистолетами. Криминалисты, в срочном порядке вызванные на место преступления, стали под лупой рассматривать место происшествия, стали расспрашивать. А что, дескать, за сторож был в музее? Да какой-то Белинский. Ну и, конечно, в тот же день и в тот же час был объявлен розыск, причём не какой-нибудь «всесоюзный», нет, – розыск планетарного размаха. Этого Белинского начали искать по всему земному шару, предлагая за поимку такую сумму – нули сосчитать невозможно. Да вот, полюбуйся.

При сумрачном свете луны плоховастенько было рассматривать. И тогда старик достал магический кристалл – что-то наподобие фонарика. Ивашка полистал помятые газеты с фотографиями какого-то странного типа, который выдавал себя за Белинского. Подстриженный под горшок, с благородной бородкой, этот Белинский ничуть не походил на Старика-Черновика. И это не могло не обрадовать Ивашку – в глубине души. А на поверхности – досада и недоумение. Парень был ошарашен этой историей.

– А зачем ты их украл? Продать хотел?

– Ну, во-первых, я не воровал. Я – Оруженосец! А кроме того… Ох, да ладно, потом расскажу. А сейчас я бы хотел тебе задать вопрос. Ты, первоклассный кузнец, сможешь сделать копию с этих пистолетов?

– Копья? Из пистолетов? Зачем же их губить, если они такие дорогие?

Абра-Кадабрыч невесело засмеялся.

– Человек из города Пномпень! Чтоб не сказать Пнём Пень! – Он обнял Ивашку. – Не обижайся. Да я бы первый голову свернул тому, кто из этих пистолетов стал бы делать копья. Я предлагаю сделать ко-пи-ю…

– А-а-а-! Ну, теперь понятно. Так я это делал уже. Мне привозили из города такие финтифлюшки из музея, которые нужно было скопировать.

– Ну, слава тебе, господи, что понял. Так сможешь или нет? Посмотри вдругорядь. Посмотри и подумай. У меня есть одна неважнецкая копия. А нужно так, чтобы комар свой клюв не подточил.

Старик снова достал магический кристалл – посветить. Подкидыш по требованию Оруженосца напялил тонкие прозрачные перчатки. Внимательно, почти не дыша, стал рассматривать ящик, обтянутый зелёным сукном. В ящике лежали два пистолета с калибровкой на 15 миллиметров, с кривыми деревянными рукоятками.

– Работа мастера Карла Уильбриха, – прошептал старик на ухо. – Где-то между 1820 и 1830 годами.

– А из какого из этих… Кто из какого стрелял?

– Сие истории не известно. – Старик закрыл дуэльный гарнитур. – Ну, так что? Сумеешь сделать? А?

– Не знаю. Попробую. Только где я это сделаю? Кузница нужна и время…

– Всё будет, Ваня. Я гарантирую.

– Да как же будет? Батька поутру…

– Батьку я беру на себя, – заверил Азбуковедыч. – Тут главное – копия. Нужна такая копия, чтобы французский комар носа не подточил!

– А почему – французский?

– Так ведь это же… – Старик пощёлкал пальцем по ящику с пистолетами, – достояние Франции. Дело серьёзное. Ты можешь отказаться. Пока не поздно. Я не обижусь. Я кого-нибудь другого поищу. Только навряд ли найду. Я уже всю округу обшарил…

Лицо Подкидыша вдруг стало мрачным.

– Ты, наверно, поэтому приметил меня? Писанина тут, наверно, не причём? Сознайся.

– Талантливый человек во всём талантлив, – уклончиво ответил Азбуковедыч. – Разве я виноват, что твоё мастерство спервоначала проявилось на кузнице?

– Ладно! – решился Подкидыш. – Айда! Не будем время терять! – Сделав несколько шагов, он спохватился, посмотрел по сторонам. – А где мой конь?

– Пегас? На вольном выпасе. Ты за него не волнуйся.

При пасмурном свете луны пришли на кузницу. Парень проворно стал горнило раскочегаривать – искры полетели по тёмной кузне, тени пауками поползли, словно молотки и молоточки сами собою пошли пешком по стенам и потолку. Никогда ещё ночью он тут не работал, да ещё тайком, по-воровски. Жутковато было. И в то же время – сладко отчего-то. И вспомнились краденые яблоки в саду за рекой, куда он лазил и один, и с парнишками. Яблоки были – так себе, среди них встречались даже червивые. А между тем, эти яблоки казались – куда как слаще тех, которые золотились да розоватились на ветках в своём родном саду.

– Стой! А как же я стану ковать? – Ивашка чуть молот не выронил себе на ногу. – Звону здесь будет – ого-го. Вся деревня на уши поднимется! Тут не только что батька – и мертвые на погосте повыскакивают, прибегут!

– Не прибегут, – уверенно сказал старик. – Я сейчас пойду, найду молчанку.

– Волчанку? Зачем?

– Нет. Волчанка, Ваня, это болезнь. Туберкулёз, не к ночи будет сказано. Волчанка – туберкулёз кожи, жуткая штука. Я говорю о другом… Молчанка. Не знаешь? Ну, так ты же ещё молодой.

Самое трудное было теперь – найти волшебную траву молчанку. Об этой траве даже древние травники и травницы мало что знают. Есть, например, трава очанка – глаза, ну, то бишь, очи можно вылечить с её помощью. Эта травка многим известна. А вот молчанка – почти никому. Знахарь молчит про неё, потому как – молчанка; такой закон, такая тайна, связанная с этой травой. Она даётся в руки только избранным, только тем, кто живёт на земле больше ста тридцати – такое бытует поверье. Старику-Черновику, по крайней мере, эта травка в руки не давалась, покуда он был молодой, а как только перешёл за сто тридцать четыре – травка стала попадаться на пути. Чудесная травка – молчанка. Хорошо от краснобайства помогает, от пустопорожней болтовни. Дашь человеку настойки с этой травой, он выпьет три-четыре глоточка – и замолчит на три или четыре годочка. Старику-Черновику и самому приходилось пить эту молчанку – давал обет молчания, когда работал в монастыре с монахами. Два с половиною года молчал, только перышком скрипел, переписывая всякие манускрипты, святые предания.

Пламя в горне разгорелось – золотым ракитовым кустом.

Выйдя за порог, Подкидыш посмотрел из-под руки – старик из-за берёз шагал навстречу.

– Нашёл, слава тебе, господи! – сообщил он. – Теперь на три версты в округе будет – тишь да гладь, да божья благодать. Ничего не будет слышно. Нужно только правильно очертить волшебный круг – за который не вырвется звук.

– Давай, черти, да я начну…

Что-то бормоча под нос, старик широким кругом обошёл приземистую кузню и возвратился к двери.

– Готово! Начинай. А я сгожусь тебе? В молотобойцы.

– Пока не надо. Я присмотрюсь. Потом позову, если что… Мне бы только свету как можно больше.

– Да будет свет! Хотя я и не Бог! – пробормотал старик и подцепил магический кристалл под низким закопчённым потолком. – Вот так сойдёт?

– Вполне. Как прямо днём.

– Ну, вот и хорошо, работай, Ваня. А я тут рядом буду, на часах. Надо посматривать на всякий случай. Что-то на душе тревожно.

– И у меня тревожно, – признался Ивашка. – А этот розыск, который был объявлен…

– А! Ты вот о чём? – Старик взял газеты из чемоданчика, бросил в огонь. – Это дело закрыли за давностью лет. Мне просто хочется отдать им хорошую копию, чтобы они успокоились и не держали зла на старика. Ну, с Богом. Время дорого.

– Погоди, давай проверим твою молчанку.

Волшебная трава сделала своё благое дело; незримый круг, очерченный при помощи молчанки, будто незримый колокол, не пропускал звоны-перезвоны, раздающиеся в кузнице. Встанешь на пороге – в ушах звенит от звона. А отойдёшь на пять шагов – ступишь за волшебный круг – и тишина кругом, такая тишина, как в первый день творения земли и неба.

Ивашка добросовестно трудился до рассвета, пока не ударил петух на деревне – звонкое эхо прорвалось за волшебный круг, очерченный травой молчанкой.

3

Песнопенье петуха разогнало последний морок, и парень проснулся, удивляясь тому, что лежит под сосной на берегу реки, куда ушёл под вечер – то ли вчера, или когда это случилось?

Проморгавшись, он уставился на небо в заревых разводах, похожих на кипрей. Краюха догорающей луны стояла над горами.

«А где старик? Оруженосец… – смутно припомнилось. – Где Пегас? И что я в кузнице всю ночь ковал? Какие-то копья? Или всё это пригрезилось? Ну, надо же! Приснится же такое…»

В недоумении покрутив кудлатой головою, парень встал и машинально поднял с земли какое-то чёрное рубище, на котором он спал – это было одёжка Черновика. Передёрнув плечами – зябковато было на заре – Подкидыш напялил на себя чужое рубище, похожее на рыцарский плащ, и по рассеянности даже не заметил, что это одеяние чужое – впору пришлось.

Над рекой, лугами и пашнями птицы начинали нежно тилиликать. Облака на востоке розовели большими букетами. Собираясь покидать место ночлега, парень рассеянно смотрел по сторонам, будто бы искал вчерашний день. В тени возле деревьев и под копной возле реки он увидел странные оттиски подков – едва светились серебрецом, пропадая при свете зари, точно истаивая, как истаивает последний снег. Присев на корточки, Ивашка, чему-то улыбаясь, рукой погладил оттиск полумесяца на сырой земле – ладонь покрылась серебрецом, которое тут же превратилось в капельки росы.

– Мы только проснулись, – вдруг раздался голос за спиной, – а Ванька уже землю рогом роет. Не иначе, как золото ищет. Златоискатель…

Он повернулся, продолжая улыбаться протяжной блаженной улыбкой. Навстречу ему – в сторону поля – бодрым шагом топали и на телегах ехали односельчане.

– С добрым утречком, люди! – с полупоклоном сказал Ивашка. – Кто рано встаёт, тому бог подаёт!

– Ну, тебе, видать, уже подал грамм сто пятьдесят, – насмешливо ответил односельчанин, разглядывая странное обличие Подкидыша, помятого, косматого спросонья, лицо и руки в саже, в копоти. А главное – он был одет в какое-то чёрное жалкое рубище, на котором сверкала будто золотая, яркая заплатка.

– Загулял, видать, Ванюша. Скоро будет пьян, как хрюша. – за спиною Подкидыша засмеялись. – Это дело такое, только начать. Кума искала бражки, осталась без рубашки.

Глава третья. Прости-прощай

1

Семейство было в сборе. Сидели чинно, строго за большим столом, посредине которого – как свадебный генерал – сиял-красовался надраенный тульский самовар, награждённый многочисленными орденами и медалями: «Поставщик Двора Его Императорского Величества Шаха Персидского»; «Николай II Император и самодержавец Всероссийский», «Франко-Русская выставка 1899 года», «Парижская выставка 1904 года»…

Мельком посмотрев на самовар, Подкидыш неожиданно вспомнил: в избушке на курьих ножках его, кажется, тоже награждали каким-то орденом, похожим на чайное блюдце, на котором сияли золотая и брильянтовая россыпи.

– Здорово ночевали! – излишне бодро сказал он, останавливаясь около двери.

Ему не ответили. Дружное семейство сосредоточенно завтракало перед тем, как отправиться на работу. Пахло щами и оладьями. Кошка возле порога облизывалась – парень чуть на хвост не наступил, входя в избу.

Брат Апора и сестра Надёжа молча покосились на него. Дед Мурава сутулился над своею миской так, словно боялся, что вот-вот отнимут. Не поднимая головы, дед угрюмо и отстраненно наворачивал перловую кашу – перлы повисли на усах, на бороде. А Великогроз Горнилыч бросил на Ивашку такой сердитый взгляд, словно камень зафитилил. И только Хрусталина Харитоновна – матушка, седое, кроткое создание, – была приветлива. Мать затевала новую стряпню-квашню – кадушка из кедра была уже полная. В этой кадушке – говорили старые хозяйки – тесто быстрее бродит и поднимается прямо на глазах; когда-то Ивашка делал обручи для этой кадки – обручался с ней, как он шутил.

Вытирая руки о фартук, Хрусталина Харитоновна вздохнула.

– Садись, поешь, сынок. Где ты пропал?

– Да вот – нашёлся, – ответил он опять-таки излишне бодро.

– Одежонка у тебя, – заинтересовалась матушка, присматриваясь. – Как монах какой…

Опуская глаза, Подкидыш чуть не ахнул – только теперь заметил. «Старик-Черновик?! Значит, не приснилось? Как это я раньше не обратил внимания…»

Хмуро глядя на парня, Великогроз Горнилыч облизнул деревянную ложку, будто собираясь треснуть ею по лобешнику сына, как в детстве бывало.

– Ну что? И долго это будет продолжаться?

– Тятя, – Ивашка улыбнулся. – Ты об чём?

Кузнец не расслышал его бормотанье, гневно прихлопнул по столу чугунно-тяжёлой рукой и взялся высказывать все, что накипело на душе. Иван, смущаясь и потея, пытался что-то возражать, но Великогроз Горнилыч, полуоглохший в кузнице, уже совсем не слышал от волнения – кровь кидалась в голову. Отец покраснел густыми пятнами, точно из бани пришёл, а затем бледнел и покрылся каплями крупного пота, как бывало у горна, где стоял, махал пудовым молотом. На душе Великогроза давненько уже великая гроза собиралась в отношении этого несчастного Подкидыша. Громыхая голосом и крупным кулаком, он припомнил всё, что было и чего не было.

Тяжело работая «мехами», задыхаясь от возмущения, кузнец поставил точку в разговоре:

– Всё! Хватит бить баклуши! Хватит шаромыжничать!

– Я ни одну баклушу ни разу не ударил, – ответил Ивашка, простодушно хлопая глазами. – Ни одна баклуша ничего худого мне не сделала.

– А тебя не мешало бы отдубасить! – Кузнец опять шарахнул кулаком по столу – самовар-генерал покачнулся, затанцевали стаканы, чашки и вилки с ложками забрякали. – Где балалайка? Пропил?

Ивашка растерялся, не ожидая такого вопроса.

– Во дворце балалайка осталась. Меня приглашали… Великогроз Горнилыч презрительно глянул – как орёл на муху.

– Во дворцы приглашают? – Язвительно хмыкнул. – А на пашню? Нет? Ну, так я приглашаю. Хватит дурью маяться. Не хочешь работать на кузне – неволить не буду. Бери соху, коня…

– Конь у меня есть уже.

– Краденый, что ли? Или с цыганами дружбу завёл?

– Нет. Пегас у меня. – Ивашка расправил плечи. – Я хочу работать на своих полях.

– На каких это – своих? – удивился отец.

– Скоро узнаешь. – Подкидыш подкрутил свои жиденькие усы и неожиданно заявил: – Я учиться поеду!

Ложка застыла в руке у отца – наваристые щи на стол закапали.

– Это куда ж ты намылился? В Стольный Град?

– Скоро узнаешь…

– Что ты заладил: «узнаешь, узнаешь! – Разгневанный кузнец отбросил ложку. – Ну, собрался, так катись. Скатертью дорога. В моём доме дармоедов не было и не будет, покуда я жив.

Разговор накалился до того, что Подкидыш выскочил из-за стола и остановился напротив отца, который тоже встал. Глядели друг на друга как чужие, остервенело глазами грызли. И кузнец неожиданно дрогнул во время этой короткой дуэли – глаза мигнули, юркнули куда-то в угол. И этого Подкидышу было достаточно, чтобы ощутить свою победу.

Отойдя от стола, он помолчал, катая желваки по скулам. Потом поклонился.

– Спасибо, тятя, за хлеб, за соль…

Слабохарактерная Хрусталина Харитоновна молча заплакала, а Великогроз Горнилыч, как грозовая туча, потемнел лицом.

– Оперился? Летаешь? – При этих словах отец почему-то посмотрел на ступу, стоящую неподалёку. – А на какие шиши ты летаешь? Взял у деда пенсию и пробубенил за два дня? Молоток! И не стыдно?

Внук удивлённо и укоризненно посмотрел на деда, который продолжал сутулиться над кашей.

– Деньги – пыль на дорогах истории. Ясно? И я вам скоро всё верну. Вот увидите.

– Обидите? – не расслышал отец. – Тебя обидишь! Ты сначала сморкало своё подотри, потом уже порхай на самолётах. Оболтус. Такие деньги за два дня уханькал! Мне за эти деньги надо всё лето молотом махать! А он…

Пристыженный Подкидыш занервничал. Дрожащие руки засунул в чёрный рыцарский плащ – в глубокие карманы – и вдруг обнаружил там что-то хрустящее. Поглядел – покосился – и ахнул. Это были новые купюры. И в следующий миг деньги листвой посыпались по горнице, попадая в чашки и в стаканы, заваливаясь под стол.

– Кому я сколько должен? А? Чего примолкли? – Ивашка заговорил каким-то барским тоном. – Держите! Мне не жалко…

Всё дружное семейство обалдело смотрело, как бумажки шелестят и мелькают по воздуху, словно разноцветный листопад. И никто словечка вымолвить не мог, настолько это было изумительно – никто и никогда ещё в этом доме так не сорил деньгами.

Дед Илья закашлялся – кашей подавился.

– Соловей-разбойник! – спросил он, напряжённо глядя из-под руки. – Ты кого ограбил на большой дороге?

– Никого я не грабил. Это деньги моего слуги. Кузнец пошёл к порогу, стал обуваться.

– Я не знаю, – пробасил он, сидя на табуретке и с трудом натягивая сапоги, чтобы идти на работу, – не знаю, где ты эти деньги взял, но если ты сейчас не подметёшь, не уберёшь, я за себя не ручаюсь…

Подкидыш в недоумении посмотрел на него.

– Нету денег – плохо. А появились, так опять нехорошо. На тебя не угодишь. Ты всё время такой – точно корова сдохла.

– А у тебя – отелилась? Ты весёлый, да? – Кузнец потыкал пальцем, похожим на стамеску – показал на подполье. – Иди, самогонку допей с утречка, так вообще обхохочешься. И золотые горы будут, и жратовки навалом…

Надсадно вздыхая, парень поглядел в деревянную чашку, полную обглоданных костей.

– Ну, что вы за люди? Вам бы только пожрать…

– А ты святым духом питаешься? – Великогроз Горнилыч поднялся, топнул обутым сапогом. – Тока смотри, сынок, не подавись.

– Прокормлюсь. И не духом святым, а талантом. Понятно?

– В землю зарой свой талан, – сердито посоветовал кузнец. – Знаешь, как мечи ковали в древности? Так я тебе скажу. Железную заготовку, много раз перекованную внахлёст, оружейник закапывал в землю, в самое сырое место. Надолго закапывал. Лет на двадцать. Сырая земля выедала всю ржавчину и другие примеси железа, и оставалось только то, что становилось потом самой крепкой, благородной сталью.

– Тятя, ты к чему это?

– Подумай. – Великогроз Горнилыч ногтем-стамеской покрутил возле своего виска. – Покумекай. Или у тебя только талан, а мозгов-то ни-ни?

– И ты подумай! – Подкидыш неожиданно загорячился. – Что ты вдруг вспомнил о том, как мечи ковали в древности? Ты лучше вспомни, как ты недавно когти ковал кое-кому, запасные зубья, топорик палачу. Что рот разинул? Думаешь, не знаю? Знаю! Я видел! Видел своими глазами! Что ты делаешь? А? Сегодня ты им помогаешь, а завтра они этими когтями да зубами тебя же и разорвут. Попомни моё слово. Это во-первых. А во-вторых. Скажи мне, тятя, откуда на пепелище, на устье Золотом, где всё сгорело подчистую, – откуда там уголёк из нашей кузницы? Кому ты его дал? Молчишь? Так я скажу.

Скуластое лицо Великогроза, смуглое от кузнечной копоти, стремительно стало бледнеть.

– Сопляк! – закричал он, топнув подкованым сапогом – кошка отскочила под кровать. – Сначала сморкало своё подотри, потом будешь отца к ответу призывать, советы давать. Вот когда будет семья у тебя…

– Чего ты прикрываешься семьёй? – перебил Подкидыш. – Не захотел бы, так не работал на этих чертей. Пошёл бы вон землю пахать или с ружьём по тайге.

– Ага! – Губы отца задрожали. – Только неизвестно, где бы вы были теперь.

Брат с сестрой и матушка с дедом – никто не мог понять, о чём они так жарко и так сердито спорят. И самое странное в этом споре было то, что Великогроз Горнилыч говорил каким-то виноватым тоном, словно бы в чём-то оправдывался.

Понимая всю щекотливость своего положения в этом споре, кузнец, нервно покусывая ноготь-стамеску, поторопился уйти из дому, напоследок машинально крестясь на икону Николая Чудотворца. Следом за ним во двор потянулись брат и сестра. И только мать осталась около Ивашки – отговорить хотела.

– Ну, куда ты, сынок? Ну, зачем?

2

Великолепный денёк разгорался по-над землёй. Птицы звонко пели в березняках за дорогой. Над синими горами вдалеке, над полями солнце уже располыхалось в туманах – дымилось необъятным малиновым кругом, зажигая росы на траве, на цветах и словно бы разбрасывая золотые шляпы от подсолнухов по всем ближайшим рекам и озёрам.

Улыбаясь небу и земле, путник шагал, куда глаза глядели, куда стремилась юная и вольнолюбивая душа. Светлая дорога стелилась впереди – прямая, чистая. Ветряная мельница на бугорке мелькала, приветливо махала своею деревянной растрескавшейся ладонью, знакомой с крепкими рукопожатьями ветров, снегов и ливней. Над рекою плакучая ива роняла шипучие слёзы, точно оплакивала победную головушку Ивана. Озеро шумно вздохнуло вдали, поднимая стаю лебедей, точно белым платком приветствуя юного странника. А дальше было тихо, грустно, сиротливо – сердце сжималось от неизвестности. Что его ждёт на этих древних русских путях, на которых не одно копыто расковалось, кидая подкову на счастье, и не одно колесо на телеге отколесилось, в туман укатилось… Сколько прошло и проехало здесь пилигримов? И каждый надеялся счастье-долю сыскать на земле. А что они нашли? Что потеряли? Кто скажет? Да теперь-то уж, наверное, никто. Разве что степные крутолобые курганы могут об этом тебе рассказать, когда в тишине, в позолоте раскаленного полдня ты будешь искать заветерье, прохладную затень, когда ты приляжешь на грудь великана-кургана и в забытье, в полудрёме вдруг услышишь гулкое, бессмертное сердцебиение родной земли, хранящей память русскую, историю.

Беспечный путник шагал вот так-то по родимой земле и дошагал до большого белого камня, лежащего в чистом поле – на развилке двух дорог. Камень был простой – остался тут, когда, должно быть, строили посёлок Босиз; каменный карьер был неподалёку. Но Подкидышу этот камень показался необыкновенным. На нём было как будто написано то, что обычно в сказках пишется: налево пойдёшь – к богатству придешь, а направо пойдёшь – великую печаль и мудрость обретёшь.

По молодости лет не привыкший ходить «налево», Ивашка двинулся направо, и тут же перед ним – точно из-под земли – появился Оруженосец. Только теперь он был похож на человека из Древнего Рима – кусок белой ткани задрапировал смуглое тело Черновика.

– По латыни – тога, а по-русски – простыня, – забывая здороваться, сказал житель Древнего Рима. – Значит, выбрал дороженьку? Определился?

– Выбрал! – твёрдо ответил парень.

– Не пожалеешь? Нет? Может, надо послушаться Рембрандта? – Старик вздохнул. – Когда-то Рембрандт сказал молодому художнику, который собирался в путешествие. «Останься дома! – говорил он. – Останься дома! Целой жизни не хватит на познание чудес, какие здесь таятся!»

Подкидыш пожал плечами.

– Я не художник… – Он достал из котомки помятый рыцарский плащ. – Вот, держи. Чего ты в этой простыне, как чучело.