Электронная библиотека » Николай Гейнце » » онлайн чтение - страница 17

Текст книги "Тайна любви"


  • Текст добавлен: 16 октября 2020, 05:24


Автор книги: Николай Гейнце


Жанр: Русская классика, Классика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 17 (всего у книги 22 страниц)

Шрифт:
- 100% +

Часть третья
Над могилами

I. Современная подруга

Прошел год.

Федор Дмитриевич не видал графини Конкордии Васильевны Белавиной.

Он знал, впрочем, все до нее касающееся.

Она жила и зиму, и лето в своей вилле в Финляндии, близ Гельсингфорса, изредка на день, на два посещая Петербург.

Все заботы графини были поддержать слабое здоровье ее дочери, у которой развивалась чахотка.

Мучения матери были ужасны.

Ее дочь была ее единственным утешением, единственным сокровищем, и она только жила ею и для нее.

Графиню Конкордию окружал непроницаемый жизненный мрак, и единственным лучом света, единственным осколком ее мечтаний и надежд юности было сладкое сознание, что она – мать.

Да, мать!

Эти святые материнские обязанности возвышают угнетенное состояние духа, излечивают измученную душу.

Несмотря, однако, на любовь, которой Кора платила за ласки и заботы матери, графиня Конкордия Васильевна с сокрушенным сердцем ясно видела, что ребенок наследовал характер и наклонности своего отца.

Мать предчувствовала, что ей предстоит тяжелая борьба с этим отцовским наследием, тем более что эти страстные порывы маленькой девочки дурно отражались и теперь на ее здоровье.

Поглощенная вся мыслями и заботами о своей дочери, графине Конкордии Васильевне не было положительно времени бросить взгляд на прошлое.

Она смотрела на свою жизнь, как на пост, на который она призвана материнскими обязанностями.

Ни на одну минуту личная ее жизнь не приходила ей даже в голову.

Она была единственная жертва, сложившихся так тяжело для нее, обстоятельств.

Из всех светских знакомств она сохранила дружеские отношения только с Надеждой Николаевной Ботт, в квартире которой останавливалась в свои редкие приезды в Петербург, и которая летом приезжала с детьми гостить на финляндскую виллу графини.

Конкордия Васильевна верила в дружбу Надежды Николаевны, была убеждена, что она ее не обманет, что она верная жена и хорошая мать.

В дни, особенно тяжелые для молодой женщины, г-жа Ботт всегда ей сочувствовала.

Однажды у графини Конкордии Васильевны вырвался в ее присутствии крик более возмущенного нравственного чувства, нежели горя, по адресу мужа.

– Презренный! Он мне обязан всем. Я заплатила все его долги, обеспечила его, а он не заботится сохранить хотя что-нибудь из своего состояния, он продолжает мотать его. Если бы я не позаботилась обеспечить нашего ребенка, он мог бы умереть с голоду на глазах отца!..

Есть крики, которые необходимо подавлять в себе, потому что они служат для других откровением.

Хотя Надежда Николаевна не принимала участия в тратах графа, но она была из тех шатких нравственных созданий, которые добродетельны до тех пор, пока нет соблазна. Сердца она не имела, детей своих не любила, мужа презирала.

В последнем презрении она была почти права.

Отпрыск кожевенного фабриканта, музыкант-дилетант, был прямой, откровенный человек только по наружности.

Он принадлежал, несомненно, к тому типу фальсифицированных хороших людей нашего общества конца века, в котором подобных ему насчитывают 99 на 100.

Слова графини Конкордии не только не прошли мимо ушей Надежды Николаевны, но почему-то даже произвели на нее сильное впечатление.

Как объяснить, что мысль, которая могла бы ей прийти в голову уже давно, до сих пор не приходила и лишь вдруг озарила ее ум.

Она сама это не могла понять.

И это очень естественно.

Она не была совершенно испорченной женщиной, в полном смысле этого слова.

Она была расчетлива и имела все данные, чтобы сделаться порочной, но расчет и порок до сих пор не были связаны в ее уме.

Было время, когда она завидовала красоте, имени и богатству графини Белавиной. У нее даже иногда являлось желание относительно графа, который при всех его недостатках все же оставался знатным, богатым и красивым в глазах г-жи Ботт.

Тоном более нежели равнодушным она сказала графине:

– Послушайте… Не хотите ли вы меня уполномочить попробовать что-нибудь сделать для…

Она не договорила.

– Для чего? – спросила удивленно графиня Белавина.

– Чтобы спасти вашего мужа…

Графиня широко открыла глаза.

Она не прочла на лице подруги предательства или насмешки. Впрочем, она и не подозревала ее в этом.

С присущим графине чистосердечием и доверчивостью она увидала в этом предложении только желание доказать ей любовь и быть ей полезной.

По правде сказать, она не понимала, как г-жа Ботт могла спасти ее мужа?

В медицине известны средства, когда одна болезнь отвлекается другой, искусственно вызванной, но графиня не могла предполагать в своей подруге намерение прибегнуть к такому средству.

– Но что вы думаете сделать, чтобы спасти его? – спросила она с наивным, очаровательным недоумением.

Надежда Николаевна, конечно, не имела покамест готового проекта.

Она отвечала шутя, с грациозным жестом упрямого ребенка, который, однако, не сомневается в успехе.

– Это вы уже у меня спрашиваете слишком много. Я рассчитываю на непредвиденные обстоятельства. Это будет война, которую я объявлю ему. Я имею предчувствие, что останусь победительницей. Будете ли вы довольны, если я приведу к вам вашего мужа?

Графиня вздохнула.

Не умея лгать, особенно перед той, которую считала своим верным другом, она имела неосторожность ответить искренно.

– Столького от вас я даже не прошу. Мой муж – чужой для меня. Сделайте его только отцом Коры, и я вас буду благословлять.

Это были слова очень неосторожные, это была очень опасная доверчивость.

Надежда Николаевна задумалась, но не просила объяснить значения этих слов.

Она хорошо поняла их, и по приезде в Петербург – разговор этот происходил на вилле графини – истолковала их в свою пользу.

«Отдать отца Коре» – это совершенно успокоило остаток совести Надежды Николаевны.

«Она сделает графа Владимира хорошим отцом» – это развязывает ей руки, и она достигнет этого.

Разве она не хорошая мать?

Совесть говорила ей утвердительно.

Это была, впрочем, довольно покладистая совесть, которой обладают многие.

Она поддавалась обстоятельствам, благоприятствующим наклонностям ее обладательницы.

В Петербурге нравственность женщин довольно своеобразна.

Быть хорошей женой и хорошей матерью – это значит, чтобы муж не имел причин жаловаться на жену и чтобы дети не страдали от небрежности и неисправности матери, а затем она свободно может расточать свою благосклонность на всех по ее выбору.

Такова была и Надежда Николаевна Ботт.

Она не понимала, в чем и кому могла вредить ее свобода чувства, если доля этого чувства, которую от нее могли требовать муж и дети, была им отдана. Не была ли она свободна поместить остаток своей любви, как другие помещают свои сбережения.

Попробуйте сделать нравственными подобные существа.

Это все равно, что объять необъятное.

Если бы Надежда Николаевна умела размышлять над последствиями своих поступков, она, быть может, не решилась исполнить задуманное.

Но размышлять, как большинство женщин, она не умела.

Она, напротив, разжигала себя для того, чтобы придать себе энергии. Ей нравился граф Белавин, это была почва, на которой молодая женщина вырастила страсть к нему. Она не любила своего мужа и своих детей в той мере, как способна была любить вообще, а потому она и полюбила графа Владимира, тем более, что это чувство было свежее, сопровождалось тайной, риском и, наконец, затрагивало ее самолюбие.

Надежда Николаевна не останавливалась на полдороге.

Она быстро пошла к цели.

По приезде в Петербург она составила план нападения и тотчас же открыла огонь против противника.

Нельзя сказать о женщине самой легкомысленной и самой кокетливой, падет ли она?

Неизвестно никогда, в какой мере она запутается и попадется сама.

Надежда Николаевна сама не знала, к каким средствам придется ей прибегнуть, чтобы увлечь графа Владимира Петровича.

Он представлял из себя крепость, хорошо защищенную. Баловень женщин, пресыщенный их ласками, которого не соблазнишь ни красотой, да ее у нее и не было, ни пластикой. Известно было, что он покинул даже красавицу Фанни. Каким образом могла рассчитывать на победу женщина, далеко не менее одаренная природой, нежели Геркулесова.

Однако Надежда Николаевна не унывала.

Она верила в свою звезду и рассчитывала на свое упорство.

Нечаянный случай с ее стороны, впрочем предусмотренный, свел двух противников лицом к лицу на одной из петербургских выставок.

Граф Владимир Петрович встретил Надежду Николаевну, одетую с необыкновенной элегантностью, и тотчас же почувствовал, что сердце его сжалось преступным желанием.

Несомненно, что он никогда не имел особого влечения к молодой женщине, он считал ее подругой своей жены и воспоминание о последней служило охраной близкого ей существа от грешных поползновений.

Графиня Конкордия была сама воплощенная чистота, и, конечно, доверяла только лицам, достойным ее.

В силу этого он считал г-жу Ботт, безусловно, честной женщиной и всегда почтительно говорил о ней.

Но в день встречи, при виде Надежды Николаевны в светлом платье декольте с открытыми руками, с восхитительной талией, у него мелькнула мысль пригласить ее завтракать в один из павильонов выставочного буфета.

Она была на выставке в качестве дамы-патронессы маленького приюта, изделия которого наполняли одну из витрин.

Задумано – сделано.

Надежда Николаевна без всякого жеманства приняла приглашение, дав ему согласие крепким пожатием руки.

– Кто вам внушил, граф, эту счастливую мысль, я умираю с голоду.

И действительно, у нее был великолепный аппетит, и она была чрезвычайно весела.

Пока они завтракали, граф взглядом знатока внимательно осматривал ее.

Он никогда не предполагал, чтобы эта дурнушка могла быть такой аппетитной, хотя в Киеве несколько лет тому назад, от нечего делать ухаживал за ней и даже ею увлекался.

Шея и руки были точно выточены из мрамора. Кожа была восхитительна и напоминала свежие лепестки камелии.

Это было для графа возбуждающее открытие.

Когда граф Владимир Петрович увидел, что Надежда Николаевна ничего не имеет против ее тщательного осмотра, он сделался несколько свободнее в выражениях.

Она со смехом отвечала ему в тон и таким образом поощряла продолжать разговор, с присущим ей остроумием, давая ему даже материал.

Это привело его в восторг, и скабрезная болтовня казалась ему еще более пикантной на языке честной женщины, каковою он не мог не считать ее.

Это последнее для многих испорченных людей служит главной приманкой.

Граф теперь глядел на нее, и она даже не казалась ему некрасивой: глаза не были велики, но зато искрились задорным огоньком, рот был, напротив, велик, но зато с многообещающими губами, зубы были широкие, крепкие, ослепительной белизны. Нос несколько вздернутый, с раздувающимися, как у пантеры, ноздрями.

Эта первая встреча не должна была быть единственной.

Граф Владимир вошел во вкус и получил за завтраком же обещание обедать tete-a-tete у Контана.

Несколько недель спустя Надежда Николаевна Ботт исполнила обещание, данное ей графине Конкордии Васильевне: она вырвала графа Владимира из цепких лап петербургских кокоток и сделалась сама его любовницей.

Она поклялась быть последнею.

Это было бы чудо, но чудеса в этом смысле бывают.

Она любила графа Владимира не как женщина, преданная сердцем, а как самка, в которой пробудилась чувственная страсть.

Этим-то она и овладела им.

Достигнув лет, когда кровь остывает и успокаивается, он искал чувственной страсти, которая бы оживила его.

Эта женщина именно доставила ему это – пыл страсти, потухавший постепенно за последнее время, вдруг вспыхнул с новою силой.

Это сделало привязанность графа Владимира Петровича к Надежде Николаевне Ботт чисто животной.

Она, казалось, молодила его, а он не понимал, что эта кажущаяся молодость является только предвозвестницей полного истощения физических сил.

Он не понимал, что именно с этого момента он погряз в чувственном разврате и начал падать с головокружительной быстротой в пропасть порока без любви.

Граф Белавин был всегда человеком минуты и держался правила «хоть час да мой».

Час был действительно его, а о том, что за этим часом наступят дни, недели, месяцы и годы, он не хотел думать.

II. В Финляндии

На своей вилле в Финляндии графиня Конкордия Васильевна не знала ничего.

Она была вся поглощена другими заботами.

Ее дочь Кора умирала.

Приговор, висевший подобно дамоклову мечу над несчастной девочкой, исполнялся.

Чахотка – это убийственная болезнь, средство против которой, несмотря на колоссальные шаги, сделанные за последнее время медицинской наукой, еще не найдено.

Появился по ночам обильный пот, потеря аппетита, постепенное ослабление сил.

Но в этом первом периоде сохраняют еще надежду и не предаются отчаянию.

Мать и дочь были уверены, что это временное недомогание.

Графиня Конкордия удвоила свои заботы и ласки.

Она окружила своего ребенка такою любовью, которая, казалось, должна была бы обладать чудодейственною исцеляющею силою.

Кроме того, она так умела развлекать и занимать больную, что она не спрашивала об отсутствующем отце – вопрос, который всегда чисто физической болью отзывался в сердце графини.

Наконец, появились роковые симптомы.

Однажды вечером, после приступа кашля, девочка вдруг вскрикнула.

Это был крик отчаяния.

Она поднесла к губам носовой платок, и на нем оказалось кровавое пятно.

Маленькая Кора залилась слезами и бросилась в объятия матери.

– Мама, мама… кровь, это кровь. Я очень больна.

О дивные сердца истинных матерей, кто в состоянии описать вашу скорбь, кто может выразить на человеческом языке слова молитвы, исходящей из этих сердец.

Графиня Конкордия Васильевна имела настолько силы, чтобы удержаться в присутствии дочери от слез, которые жгли ей глаза.

Она засмеялась, но в этом смехе были слышны рыдания.

Она стала утешать девочку, уверяя ее, что кровь не есть еще признак серьезной или опасной болезни, и достигла своей цели.

Маленькая Кора утешилась.

Выбрав удобную минуту, графиня Конкордия вскоре удалилась в свою комнату и там перед иконой Божьей Матери предалась своему горю, с рыданиями моля Пречистую Заступницу не отнимать у нее единственное утешение в жизни.

«Впрочем, да будет Святая воля Твоя!» – закончила она свою молитву.

Это был величайший пример истинной христианской покорности.

Бедной женщине не оставалось более никого и ничего, из тех и из того, как она любила и о чем мечтала.

Вся ее любовь и все мечты разрушались.

Маленькая Кора – ее единственная отрада, была центром ее домашнего очага, целью ее жизни, и она обречена лишиться ее.

Хотя небо и не присудило ее принести эту жертву собственными руками, с ней все же повторялась библейская история Авраама, приносящего в жертву Богу своего единственного сына.

«Да будет Святая воля Твоя!»

Жертва патриарха была испытанием. В последнюю минуту Бог сжалился над огорченным отцом. Здесь же несчастная мать знала, что только чудо может спасти ее дочь, но что она недостойна чуда.

Болезнь, которая съедала хрупкий организм бедной девочки, была из тех, которые не щадят никого и никогда и против которых нет спасения.

Но несмотря на голос холодного рассудка, в сердце человека всегда живет надежда.

Графиня Конкордия вела ожесточенную и упорную борьбу с развивающейся болезнью дочери.

Казалось, сама смерть должна была покориться этой необычайной нравственной силе матери.

Увы, чудные минуты надежды были кратковременны в сердце графини Белавиной!

Маленькая Кора быстро угасала.

Она слабела день ото дня и с улыбкой на устах, с возрастающими надеждами на будущее приближалась к тому миру, где нет ни печали, ни воздыхания.

Весной она снова стала кашлять кровью, и силы ее стали падать с ужасающею быстротой.

Она в окно улыбалась цветам и птицам, лежа на покойной кушетке.

Когда наступило лето, жары, хотя и не особенно сильные в той местности, стали утомлять ее.

– Мама, – раз сказала она, – что делает папа? Сколько времени, как мы уже не видали его.

Бедная мать отвечала, что он уехал по делам, которые, видимо, его задержали.

Чтобы успокоить свою дочь, она обещала напомнить графу, чтобы он поспешил своим приездом.

У графини, таким образом, явилась двойная тяжелая забота: скрывать перед лихорадочными глазами ее дочери свое собственное горе и вместе с тем изыскать средства заставить графа посетить умирающую дочь.

В это время она еще ничего не знала о вероломной проделке Надежды Николаевны Ботт.

«Современная подруга» продолжала изредка навещать ее и говорила совершенно равнодушно об ее муже.

Она даже сообщила ей, что наполовину исполнила порученную ей миссию.

Граф Владимир остепенился, почти порвал все с «полусветом», живет сравнительно скромно, но, конечно, в несколько месяцев нельзя требовать, чтобы он совершенно изменил свои привычки, и что настанет скоро, по ее мнению, то время, когда он раскаявшийся вернется к жене и дочери.

Вскоре, впрочем, г-же Ботт стало трудно играть двойную роль. Ее посещения прекратились вовсе. Она испытывала в присутствии Конкордии Васильевны то же чувство, которое должен испытывать преступник, приведенный перед лицо своей жертвы.

Кроме того, Надежде Николаевне и без графини было много хлопот, чтобы удержать около себя графа Владимира Петровича.

Вот все, что узнал относительно бедной покинутой женщины Федор Дмитриевич Караулов, но этого было достаточно, чтобы она сделалась для него еще дороже.

Действительно, он не только теперь чувствовал любовь к графине Конкордии, но и страдал вместе с ней ее незаслуженными страданиями.

Он почти возмущался несправедливостью неба.

Но и в его сердце жила надежда, что все еще обойдется, что в конце концов она будет счастлива, что она завоюет себе это счастье, принадлежащее ей по праву.

Быть может, он судил по себе, человек энергии и труда, который шаг за шагом завоевал себе сначала знание, а затем и славу.

Однако и он при этих условиях не был счастлив, жизнь его не была полна, а сердце, великодушное и доброе сердце, было лишено радостей.

У графини Конкордии в начале ее жизни было все, исключая одного.

Точно в сказке, где одна из обиженных неприглашенных фей на праздник по поводу рождения дочери царя, в то время, когда остальные феи уже отдали свои дары, является и изрекает суровый приговор.

Молодость, красота, богатство, знатное имя – все будет иметь новорожденная, но она не будет знать супружеской любви, и последнее сделает все дары других фей ничтожными.

Страстное почти непреодолимое желание видеть графиню Белавину порой появлялось у Караулова, и как это желание ни было естественно и скромно, он боялся поддаться ему.

Он считал это со своей стороны непростительным малодушием.

«Она, Вероятно, совершенно позабыла обо мне, а может быть еще хуже, она презирает меня, как друга ее недостойного мужа!» – думал он.

Эта мысль, подобно капле раскаленного свинца, жгла ему мозг и заставляла невыносимо страдать.

Сколько раз он намеревался ехать в Финляндию, сколько раз принимался он писать письмо графине, но всякий раз останавливал себя и рвал написанное.

Ехать в Финляндию – не будет ли это походить на признание.

Писать, но кто дал право ему писать к ней: переписку должна начинать женщина.

Деликатный, воспитанный человек ни при каких обстоятельствах не должен нарушать правила приличия, особенно относительно женщины.

Такие Доводы приводил он самому себе, чтобы сдержать порывы своих желаний.

Между тем, повторяем, он страшно страдал.

Молчание в продолжение стольких лет со стороны женщины, которую он обожал и доверием которой он когда-то пользовался, это молчание, особенно теперь, когда она в горе, было для него томительно и невыносимо.

Он готов бы был отдать свою жизнь, чтобы принять хотя малейшее участие в ее жизни и доставить ей, хотя мгновение не Счастья, а лишь спокойствия, а между тем он был осужден быть безучастным зрителем ее несчастий.

Это желание парализировалось припоминанием последних слов Фанни Викторовны относительно единственной возможности утешить покинутую мужем женщину.

Фанни Викторовну он встречал довольно часто, грациозно полулежавшую на подушке изящной коляски, запряженной кровными рысаками, на набережной по дороге на острова.

Не то, чтобы Федор Дмитриевич фланировал по Петербургу, нет, видимо, сама судьба покровительствовала этим встречам, или же бывшая содержанка графа Белавина рассчитывала свои выезды таким образом, чтобы встретиться с человеком, в которого она была влюблена.

Чаще всего он встречал ее на Караванной, куда переехал, сняв небольшую и скромную квартирку.

Без фатовства Федор Дмитриевич мог подумать, что именно она ищет с ним встречи. Это было видно по красноречивым взглядам ее прекрасных глаз, бросаемым на него при встречах.

Однажды поздно вечером, возвращаясь к себе домой пешком по Караванной, он услыхал произнесенным свое имя.

Он оглянулся.

Из окна маленькой двухместной каретки высунулась дама, назвавшая его по имени.

Это была Фанни Викторовна Геркулесова.

Он вежливо подошел к ней, снял шляпу и с почтением, которым обязан всякий порядочный человек всякой женщине, пожал ее дрожащую от волнения руку в перчатке с бесчисленным количеством пуговиц.

Она заговорила со смехом, сквозь который, впрочем, явственно слышались слезы.

– Я никогда бы не осмелилась остановить вас днем.

– Это почему же? – спросил он с улыбкой.

– А потому, что вы человек серьезный, и я не взяла бы никаких денег компрометировать вас.

– А теперь?..

– Теперь – это разница. Теперь темно, и улица почти пуста. Нет никого, кто бы сказал, что доктор Караулов разговаривает с известной Фанни, которая влюблена в него.

И прежде чем Федор Дмитриевич успел отдернуть свою руку, она прильнула к ней горячим поцелуем.

– Что вы, что вы! – воскликнул он.

– Послушайте… – заторопилась она. – Сделайте для меня одну великую милость.

– Я весь к вашим услугам.

– Садитесь в мою карету и прокатимся на острова.

С минуту Караулов колебался.

Это, впрочем, не показалось ему особенно предосудительным.

Он исполнил ее желание и, открыв дверцу кареты, сел рядом.

Дверца захлопнулась.

Только внутри кареты, на мягких шелковых подушках, он понял, что сделал большую неосторожность.

Нельзя рисковать безнаказанно оставаться в атмосфере, пропитанной женскими духами и желаниями.

В продолжение почти двух часов Федор Дмитриевич невыносимо страдал от этого tete-a-tete'a, но зато из разговора, который начала Фанни Викторовна, он узнал многие подробности о жизни графа Белавина.

Он узнал, что граф почти удалился от веселящегося Петербурга и почти исправился.

Он устроил себе квартиру на холостую ногу и ведет почти скромную жизнь.

Конечно, были люди, которые находили странным, что семейный человек живет вдали от жены и дочери, но большинство, более снисходительное, не видело в этом ничего особенного, это так часто случается в наше время.

Впрочем, Караулов узнал также от Фанни Викторовны, что графа Владимира посещает одна дама из общества.

Он не допытывался об ее имени.

«Таким образом, – думал Караулов, – последняя страсть графа Владимира превратилась в привычку». Лучше ли для него это – вот вопрос?

Мысли Караулова всецело сосредоточились на графе Белавине.

Прошел уже целый год со времени их разрыва, и граф Владимир, видимо, подчинялся суровому приговору своего друга.

Он не искал возобновить их отношения.

Он покорился и примирился с потерею друга.

На другой день после этой прогулки с Фанни Викторовной в числе писем, полученных Федором Дмитриевичем Карауловым, одно обратило его особое внимание.

Адрес на конверте был написан женской рукой.

Сперва он подумал, что это послание его вчерашней неожиданной собеседницы, поспешившей излить на бумаге все свои чувства, которые она не успела выразить во время их свидания накануне.

Каково же было его удивление и волнение, когда он, распечатав письмо и взглянув на подпись, увидел, что писавшая письмо была не кто иная, как графиня Конкордия Васильевна Белавина.

Письмо заключало в себе лишь несколько строк.

Молодая женщина уведомляла его, что будет у него в два часа дня.

Караулов спрашивал себя со страхом, смешанным с радостью, о цели предстоящего свидания.

Какая важная причина приводит к нему графиню?

Он знал графиню Конкордию, знал, что она корректна до мозга костей, и что без особенно серьезного повода не поступится своим достоинством и не рискнет скомпрометировать себя необдуманным шагом.

Он стал ждать с нетерпением назначенного часа.

Время тянулось, казалось ему, черепашьим шагом.

Графиня Конкордия Васильевна была аккуратна.

Ровно в два часа дня раздался звонок, и графиня, вся в черном, появилась в приемной доктора Караулова.

Он встретил ее с почтительным смущением.

Она также, видимо, была смущена.

Быстрым взглядом окинула она простую и небогатую обстановку жилища доктора, – этого убежища скучной и трудовой жизни.

– Мне необходимо было вас видеть, но вы не подавали признака жизни, и я решилась приехать к вам, – сказала она.

Он отвечал с поклоном дрогнувшим от волнения голосом:

– Едва ли я заслужил упрек в том, что подчинялся уважению, а не чувству.

Этими фразами между ними было сказано все.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации