Электронная библиотека » Николай Гейнце » » онлайн чтение - страница 16

Текст книги "Тайна любви"


  • Текст добавлен: 16 октября 2020, 05:24


Автор книги: Николай Гейнце


Жанр: Русская классика, Классика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 16 (всего у книги 22 страниц)

Шрифт:
- 100% +
XVI. В когтях соблазна

Федор Дмитриевич Караулов ждал, чтобы она заговорила первая.

Он понял, что она и есть та барыня, о которой говорил швейцар и горничная, а между тем он не мог подавить своего внутреннего волнения и чувствовал, что голос его задрожит, если он произнесет слово.

Грациозным жестом Фанни Викторовна пригласила его сесть.

Он остался стоять.

– Вы принуждаете меня остаться в том же положении, как и вы, – кротко сказала она.

Он имел право быть твердым, но не быть невежливым.

Он сел, но на почтительном расстоянии от своей собеседницы.

Она заметила эту предосторожность.

Протянувшись небрежно на диване, Фанни Викторовна выставила все богатства своего бюста.

– Вы меня боитесь? – спросила она с насмешливой улыбкой.

Федор Дмитриевич имел время оправиться.

Ничто не выказывало его волнения.

Он отвечал с хорошо разыгранным наружным спокойствием:

– Нет, вы меня не пугаете. Только позвольте мне вас просить сейчас же объяснить, что побудило вас написать мне анонимное письмо, и что вы от меня желаете. Я не люблю загадок.

– Загадок, – повторила она.

– Да, загадок, потому что анонимное письмо всегда представляет из себя загадку.

– Извольте, я исполню ваше желание: побудила меня написать вам это письмо – любовь, от вас же я жду только искренности.

Доктор Караулов не ожидал такого вступления.

Он посмотрел на молодую женщину в упор с нескрываемым удивлением.

Она выдержала этот взгляд.

Что же, по ее мнению, особенного она хотела от него?

Он был свободен и хотя добродетелен, но не был обязан никому отдавать отчет в своих действиях.

Она же знала себе цену.

Эта прекрасная грешница понимала, что он не будет сожалеть, если не устоит перед ней.

Она сознавала, что она предлагает, взамен небольшого количества страсти, быть может, откровенного восторга и некоторой неловкости в порывах новичка.

Она решила напоить его сладострастием и обезумить ласками.

Зачем же ей было вести игру более утонченно, зачем играть и притворяться?

– Быть может, – снова начала она, – я виновата перед вами, что не предупредила сначала, кто вас здесь ожидает, но насколько я вас знаю, по рассказам вы – дикарь. Письмо от такой женщины, как я, вас не привлекло бы, напротив, оно заставило бы вас бежать от нее. Вот почему я прибегла к средству, в верности которого не сомневалась, и вызвала вас именем нашего общего друга графа Белавина.

Она оборвала речь, тотчас же заметивши, что сделала большую ошибку.

Действительно, воспоминание о графе Белавине произвело на Караулова оживляющее действие электрического тока в этой одуряющей атмосфере.

Образ графа неминуемо вызвал за собой образ графини.

Федор Дмитриевич пришел совершенно в себя и понял очень хорошо игру своей собеседницы.

– Я вам очень благодарен, – резко начал он, – что вы напомнили мне о вашем письме, будьте же добры сказать мне, скоро ли я увижу графа Белавина?

Она совершенно позабыла, о чем она писала ему.

Это ей напомнило.

– Но разве вы пришли сюда, чтобы видеть графа?

– Конечно, потому что я у него в доме.

Фанни Викторовна не удержалась, чтобы не сделать гневный жест.

– В таком случае вы ошиблись, вы не у графа Белавина.

– У кого же я?

– Вы у меня!

Караулов тотчас же встал.

Хотя он и ранее понял намерение молодой женщины, но все-таки думал, что находится под кровлей друга.

Последние слова Фанни Викторовны окончательно открыли ему глаза.

– Мне остается только извиниться перед вами, – сказал он с холодным поклоном, – в моей непонятной рассеянности и проститься с вами. Прошу вас верить…

Он не успел договорить фразы, как она быстро встала и одним скачком очутилась подле него, блестя красотой. Глаза ее метали искры.

– И вы думаете, что я вас так и отпущу от себя! – воскликнула она.

Они стояли друг перед другом, дрожащие и задыхающиеся.

Молодая женщина употребила всю силу своих чар, и никто, вероятно, не видал ее такой обольстительной.

Уже несколько лет она таила эту любовь, самую чистую, самую идеальную, остерегалась всякого увлечения, она наслаждалась при мысли об этом tete-a-tete, об этой встрече, где в первый раз она отдастся ему вся, безраздельно, от чего она помолодеет, переродится.

И вот в минуту, когда это счастье было у нее в руках, счастье, которого она ожидала, о котором она мечтала, человек, на которого она возлагала все свои надежды возрождения на новой жизни, отвергает ее.

Нет, этого не может быть, этого никогда не будет!

Федор Дмитриевич остановился, пораженный вырвавшимся, видимо, прямо из сердца восклицанием Фанни Викторовны.

– Вы хотите меня удержать силою? – холодно спросил он. – Что же вам от меня угодно?

– Что угодно… – произнесла она, но спазмы в горле не дали ей говорить, и она вдруг неудержимо зарыдала.

Перед Карауловым стояла женщина, настоящая женщина, которую увлекает страсть и которая сбрасывает с себя законы приличий.

Фанни Викторовна с мольбою сложила свои прекрасные руки и устремила взгляд своих глаз, полных слез, на Федора Дмитриевича.

– Слушайте, а потом судите! Я от вас именно и ожидала того, что произошло. Быть может, за это я вас и люблю. Повторяю вам, я люблю вас. Вы не знаете, сколько муки и страдания переживают женщины, подобные мне. Но вы также не знаете, на какую любовь способны такие женщины, раз они полюбят. Вы для меня все: счастье, прощенье, раскаяние, горе, рай, ад, все вместе. Если бы я ранее любила другого человека, как люблю вас, я никогда бы не сделалась такою женщиной, какова я теперь. Нам часто бросают в глаза наши ошибки!.. Увы, но эти ошибки извинительны. Во всем я грешила, кроме сердца. О мое бедное сердце, когда я прислушиваюсь к биению его, под влиянием того чувства, которое вы во мне поселили, мне кажется, что я слышу лепет ребенка. В нем все так полно блаженства, веры в будущее, желания исправиться.

Все это она говорила, обливаясь слезами.

Караулов чувствовал, что его пробирает нервная дрожь.

Он сознавал, что он слабеет перед слезами этой женщины.

Она смолкла, снова разразившись рыданиями.

Он не сказал ей ни одного слова в утешение.

Он не хотел потворствовать капризу этой падшей женщины.

Он не знал таких женщин, но слышал, что они умеют отлично разыгрывать комедии.

К чему она вела этот разговор?

Сдержав свои рыдания, она заговорила снова, как бы предугадывая его мысли.

– Вы, может быть, думаете, что я лгу, что я заранее приготовила для вас эту сцену. Вы думаете, что я вас не знаю, я все знаю, что касается до вас, знаю ваше далеко не обеспеченное положение, ваш талант, вашу славу, ваше бескорыстие. Я не жду от вас ни положения, ни помощи. Мне ничего подобного не надо. Я не солгала, сказав вам сейчас, что вы у меня. Этот дом я купила у вашего друга. Он далеко не в убыток продал его мне, так как я заплатила ему чистыми деньгами.

Фанни Викторовна, прежде всего, была практичная женщина и не могла не дать понять Караулову, что имеет обеспеченное состояние.

Но тут же она поняла, что этот аргумент не может подействовать на Федора Дмитриевича и снова возвратилась к своим чувствам.

– Правда, вы человек дня, человек, о котором говорит весь Петербург… Было бы лестно для женщины быть подругой сердца доктора Караулова. Это льстит женскому тщеславию.

Она остановилась, выпрямилась и посмотрела на него просветленными глазами, на ресницах которых еще блестели слезы.

– Но я не поддаюсь этому чувству. Мне все равно бедны ли вы, или богаты, знамениты ли вы, или неизвестны. Я вижу вас самих, вас, вас самих я люблю всеми силами души моей! Что это вам должно показаться странным, я это понимаю, но я прошу вас, я умоляю вас об одном… Женщина, которая перед вами, грешница. Другим она продавалась, вам она отдается. Не отталкивайте этот дар, который ее возвышает в ее собственных глазах. Возьмите ее. Уступите ей немного любви, а за недостатком последней, не откажите в обмане. Только не говорите мне правды. Дайте мне упиться этой ложью. Вот то благодеяние, та милость, которые вы можете сделать для меня как для женщины. Я красива, богата, многие лица с положением предлагали мне свою руку, иные по любви, иные по расчету… Возьмите меня, я вас буду благословлять так долго, как долго продлится мой сон счастья. Я не буду вас проклинать, когда вы сорвете покрывало с моих глаз.

Удивление Федора Дмитриевича Караулова все возрастало и возрастало. Он слушал ее внимательно и даже с тем удовольствием, с которым человек старается разрешить загадку.

Она была красноречива, подтверждая слова латинской пословицы: «сердце делает оратора».

Он почувствовал жалость к этому молодому, прекрасному созданию, образцовому произведению физической природы.

В то же время он испытывал странное наслаждение, открывая в этой женщине свежесть впечатлений, искренность волнения, которых он в ней не подозревал.

Она была искренна, говоря, что ее сердце лепечет как малое дитя, поразительна была эта ее кротость ребенка, сохранившаяся в женщине, так много вкусившей от жизни.

Он стоял задумчивый, недвижимый.

Это придало смелости Фанни Викторовне.

Она приблизилась к нему.

Он не отступил.

Она взяла его руки в свои.

– Вы не говорите нет? Не правда ли? – заискивающе и нежно спросила она. – О, как приятно знать или, по крайней мере, думать, что любима. Вы сами не любите?

Он вздрогнул.

Эти слова тронули его всегда открытую рану.

– О да! Она права! Это должно быть приятно чувствовать себя любимым.

Он не обратил внимания на ее пожатия, на то, что она силилась привлечь его к себе. Его мысли были далеко. Они были около другой.

Наконец, она выпустила его руки, положила свои ему на плечи.

Это возвратило его к действительности.

Он резко освободился от ее объятий.

Ему вдруг стало стыдно за самого себя.

Что он делал здесь, около этой падшей женщины?

Что привело его сюда?

Не пришел ли он забыться или мечтать о графине Конкордии под этими нечистыми поцелуями?

Он пришел в ужас от этой страшной профанации своего чувства.

Между тем как мысль его витала около обожаемого существа, он был в позорном месте, в руках другой женщины, в ее власти, а эта власть – было ее к нему чувство.

Фанни Викторовна поняла его резкое движение, но не оскорбилась им.

Она только сделалась печальна.

– Я ошиблась, говоря, что вы не любите. Вы любите, и любите так же сильно, как люблю я… Но это не меня вы любите.

Федор Дмитриевич сделал жест протеста.

Он хотел отрицать. Не признаваться же было ему ей в любви к графине.

Она остановила его.

– Я не ошиблась. Женщину не обманешь… Я много выстрадала в эти несколько секунд. Но это ничего не значит. Я не могу на вас сердиться, я вас люблю, потому что вы страдаете, так же, как и я. Я вполне вас теперь знаю. Вы очень честный человек, как говорил мне и граф Владимир.

Караулов молчал.

Она продолжала:

– Да, я вас жалею от всего сердца, потому что я читаю в вашем сердце. Женщина, которую вы любите, не знает этого, а вы не такой человек, чтобы ей это сказать. Она может быть так же несчастна, как и вы… Хотите, я вам назову эту женщину?..

– Нет, не хочу! – испуганно воскликнул Караулов.

– Вы видите, – сказала она, – вы изменяете себе… Эта женщина, муж которой не достоин ее, графиня Белавина.

Федор Дмитриевич смотрел на нее бессознательным взглядом.

– Я вам даже могу сказать, как я сделала это открытие, а ваше восклицание подтвердило его справедливость.

Затем она рассказала Караулову все, что знала о семейной жизни графа Белавина, который, как оказывается, ничего не скрывал от нее, и, наконец, о разрыве его с женою.

– Как, они разошлись! – воскликнул Федор Дмитриевич.

– Разве вы не знали? – продолжала она. – Да, графиня совершенно разошлась со своим мужем… Она, вероятно, проклинает меня. Но если вы ее увидите, скажите ей, что не я сделала главное зло… Мы тоже разошлись с графом Владимиром, и та, в руках которой он теперь, выпустит его не так скоро и не так безнаказанно… Поверьте мне…

Во время этого разговора, благодаря сильному волнению, опасность плотского соблазна для Караулова миновала.

Они сели в конце описанного нами разговора, и Фанни Викторовна заметила движение доктора подняться с кресла.

– Я отгадываю, с чуть заметною усмешкой сказала она, – куда вы спешите… Вы надеетесь спасти вашего друга от новой опасности.

– Да… Вы не ошиблись, – ответил Федор Дмитриевич, – я спасу его, или…

– Или погибнете сами, – перебила она его. – Позвольте мне вам дать совет… Откажитесь от человека, которого вы все равно не спасете… Откажитесь и от любви опасной и, однако, не бескорыстной… Утешить обманутую женщину можно лишь помогая ей обмануть обманщика.

Караулов вздрогнул.

Фанни Викторовна попала в его больное место.

Глаза его блеснули гневом.

– Милостивая государыня… – встал он с угрожающим видом.

Она не тронулась с места.

– Протестуйте, сердитесь, – грустно сказала она, – это обязанность каждого честного человека. Но все-таки вы не избежите своей судьбы… Теперь я все сказала и более вас не удерживаю… Но если вы будете благоразумны, то откажетесь от любви к женщине, которая вам не может принадлежать.

Это был новый меткий удар.

Но главная причина нравственного страдания доктора Караулова была та, что его тайна, его заветная тайна находилась в руках этой женщины.

Фанни Викторовна снова точно прочла его мысль.

– Будьте покойны, я не скажу никому об этом… Но если бы вы захотели, я сумела бы вас заставить позабыть и ваше, и свое прошлое.

– Прощайте… – холодно сказал он ей на это и вышел из гостиной, а затем и из дому.

XVII. Разрыв

Итак, граф и графиня Белавины разошлись! То, что ему сказали на Литейной, подтвердили и на Фурштадтской.

Это известие, сомневаться в котором он теперь уже не имел основания, до глубины души взволновало Федора Дмитриевича Караулова.

Необходимо было узнать подробности.

Нужно ли разыскать графа Владимира, или же сперва повидать его жену?

Вот вопрос, который возник в уме доктора.

Он решил его в первом смысле.

Это было, по его мнению, приличнее и соответствовало законам дружбы.

Ужасные выводы бывшей содержанки графа Белавина раздавались еще в ушах Караулова, и как ни чисты были его намерения относительно графини Конкордии, слова влюбленной кокотки подмешали в их чистоту жизненной грязи.

– Ужели я способен на подобную низость? – спрашивал он самого себя. – Ужели моя любовь, сотканная из поклонения и уважения, омытая слезами, удобренная отречением, могла вырасти в плотское чувство и сделаться причиной нравственного падения для меня и для любимого мною существа? Возможно ли, что, любя графиню Конкордию как неземное создание, я могу соблазниться ею, как женщиной?.. Конечно, нет!

Все сознание человеческого достоинства возмущалось в нем при этой мысли.

А между тем какой-то голос, похожий на голос Фанни Викторовны, назойливо говорил ему:

– Ты мужчина!

Совет молодой женщины восставал в его памяти.

По мере того, как он шел по залитому электрическим светом Невскому проспекту, его мысли постепенно приходили в должный порядок.

Влияние искушения, которое он недавно испытал на себе, постепенно исчезало; кровь отлила от мозга, сделав его снова способным на хладнокровное размышление.

Весь разговор его с Фанни Викторовной восстал в его памяти.

Она сказала, говоря о графе Белавине, что он в руках женщины, которая выпустит его не так скоро и не так безнаказанно.

Эта фраза была загадкой.

Кто же была эта женщина? Кого она подразумевала?

Менее всех, конечно, мог догадаться об этом Федор Дмитриевич, далекий от женщин вообще, а от «петербургских львиц и пантер», к которым, несомненно, принадлежала и та, в чьих руках находился теперь граф Владимир, в частности.

Судьбе, однако, было угодно, чтобы этот вечер был для Караулова рядом неожиданных открытий.

Случай – несомненно самый изобретательный жизненный антрепренер, он устраивает такие представления, до которых не додуматься современным «Барнумам».

Доктор уже шел мимо Казанского собора и переходил Малую Конюшенную, погруженный в свои мысли.

Мимо него сновала вечерняя толпа Невского проспекта. По мостовой взад и вперед катились экипажи, и блеск их фонарей рябил в глазах. Вокруг него раздавался смех, слышались шутки, порой тихий шепот – начало романа, оканчивающегося или слезами, или полным разгулом.

– И это жизнь, – с горечью думал Караулов, – жизнь города, который называется «центром ума». По-моему лучше сумасшествие.

Он чувствовал, однако, что говорит против себя. Он понимал, что он исключение в этой толпе, а по исключению нельзя выводить правила. Все удовольствия ему были противны. Ему было не до них!

По временам, впрочем, на него находило сомнение, если не в правильности, то в практической целесообразности его взглядов на жизнь, сомнение, которое, подобно крылу летучей мыши, затмевающему свет лампы, набрасывало тень на светлый горизонт его мечты.

– Быть может, – думал он, – он был не прав, отказываясь от удовольствий, которые представляет жизнь. Как они, эти удовольствия, ни казались ему грубыми, ими, однако, увлекается большинство.

Не смешно ли, что он, в поисках за идеалами, видимо, не достижимыми, осудил себя на жизнь отшельника среди шумной толпы.

Хорошо созерцать добро и красоту, но это не под силу порой человеку, состоящему из плоти и крови.

Насмешливый голос шептал ему в уши и бичевал его с явным сарказмом.

– Ведь ты свободен, – говорил ему этот голос, – мир тебе улыбается! Слава окружает тебя! если хочешь быть человеком серьезным, будь им, но не пересаливай… Выбери середину из этих крайностей, в одну из которых ты вдался, а другую презираешь… Упрочь свою знаменитость и свое состояние… Сделай партию богатую и блестящую… Состояние принесет тебе жена, она же принесет и красоту… Любовь – не единственный путь к браку, любовь может прийти после… Она может вырасти на почве привычки и взаимного уважения…

Это было первое решение вопроса.

Но есть и другое.

– Ты мечтал! Но пора мечтаний прошла… Берегись пропустить пору увлечений удовольствиями жизни. Они освежают ум и сердце… Это почти гигиена… Да ведь если ты хочешь остаться верным себе, своей крайности, ты должен запретить себе даже мечтать, так как мечта требует осуществления, ты должен изгнать из своего сердца надежду, так как твои надежды преступны с твоей точки зрения.

Под впечатлением этих роившихся в его голове мыслей Федор Дмитриевич машинально повернул на Большую Морскую и пошел по левой стороне этой улицы.

В то время, когда он подходил к подъезду ресторана Кюба, у этого подъезда остановилась двухместная карета с опущенными зелеными шторами.

Швейцар ресторана отворил дверцы.

Из кареты выскочила дама, а вслед за ней мужчина.

Свет газового фонаря осветил лицо последнего.

Караулов чуть не вскрикнул.

Он узнал графа Белавина.

Женщины он не мог рассмотреть. Она была под густой вуалью, но ее фигура пробудила в нем какое-то смутное воспоминание.

Граф Владимир Петрович, увидав своего друга, на минуту остановился, как бы колеблясь, но затем, пропустив свою даму в дверь ресторана, подошел с радостной улыбкой к Караулову.

– Вот неожиданная встреча! – воскликнул он. – Дай мне скорей твой адрес. Завтра будем вместе завтракать и поговорим…

Федор Дмитриевич назвал гостиницу, в которой остановился.

– Все там же?

– Да!

Граф Белавин пожал ему наскоро руку и скрылся тоже в подъезде.

Оставшись один, Караулов несколько минут постоял в размышлении, а затем быстро пошел к себе домой.

Ему хотелось остаться одному, чтобы собраться с мыслями, или, лучше сказать, забыть об этих мыслях, заснуть и проснуться завтра утром.

«Странно, – думал он, – фигура и походка этой женщины мне знакомы… Но где я ее встречал?..»

Он и вошедши к себе в номер не решил этого вопроса, разделся и лег в постель… Нравственное утомление дня и хороший моцион, сделанный им, совершили то, что спустя полчаса он уже спал крепким сном.

Проснулся он, по обыкновению, в восемь часов утра, напился кофе и сделал утреннюю прогулку.

В полдень в его номер вошел граф Владимир Петрович Белавин.

– Ну что, как, когда вернулся?.. – забросал он вопросами Караулова, – Впрочем, расскажешь все за завтраком, пойдем к Кюба, здесь у нас невозможно кормят…

Через четверть часа они уже сидели в отдельном кабинете этого ресторана, меблированного мягкой мебелью, крытою малиновым бархатом.

Это было очень удобное место для сердечных излияний и откровенных признаний, которые и хотел слышать от своего друга Федор Дмитриевич.

Тот не заставил себя ждать.

Он начал признание более чем откровенно, он начал его цинично.

Сказавши, между прочим, что он окончательно порвал все с женой, он заметил:

– Ты не сердись на меня, дружище, что я вчера с минуту колебался, узнав тебя, я ведь был с женщиной, но что хуже всего, с женщиной, которая тебя знает, она замужняя, и твое появление ее ужасно испугало.

– А! – произнес Караулов, чувствуя, как какое-то омерзительное чувство стягивает ему горло.

– Да, дружище! Но я ее успокоил! Моя милая, сказал я ей, вы не знаете хорошо Караулова. Это прежде всего воплощенная честность и скромность… Если он и узнал вас, он вас не выдаст…

– Значит, я знаю эту женщину?

– Это-то и есть самое пикантное в этом происшествии!.. – засмеялся граф Белавин. – И это не в исключительно моем обществе ты встречал ее…

Федор Дмитриевич вскрикнул.

– Он догадался, кто это такая. Ему не нужно было слышать ее имя.

На этот раз дружба Караулова не устояла перед нравственным падением, перед гнусным вероломством этого человека, которого он любил как брата. Чаша терпения друга переполнилась.

Граф между тем внимательно изучал карточку завтрака, чтобы отдать приказание человеку, стоявшему навытяжку у двери.

– Оставьте нас, – обратился почти грубо к последнему Федор Дмитриевич, – вас позовут…

Лакей быстро вышел.

Граф Белавин выронил из рук карту и с удивлением посмотрел на суровое лицо своего друга.

– Зачем ты прогнал его? – спросил он с некоторым смущением.

Он догадался, что должно произойти нечто серьезное, что Караулов возмутился его рассказом.

– А затем, – сказал Федор Дмитриевич, взяв со стола свою шляпу, что вы можете одни на досуге изучать меню вашего завтрака… Мы видимся сегодня в последний раз… С этого дня мы умерли друг для друга.

Граф вскочил, весь бледный. Он несколько минут не мог выговорить слова, наконец сказал, заикаясь:

– Ты шутишь… Зачем это?

Караулов смотрел ему прямо в глаза.

– Я далеко не шучу… Пока я был в состоянии прощать ваши глупости, я оставался вашим другом, хотя не щадил вас откровенным осуждением вашего поведения. А теперь вы совершили уже не глупость, а преступление… Я не подам вам больше руки… Вы перешли границы прощения… Проклятие Божие и презрение людей будет отныне тяготеть над вами… Если у вас есть силы раскаяться, раскайтесь и исправьтесь… Вспомните, что вы когда-то были честным человеком…

Граф вздрогнул, как под ударом бича.

Он выпрямился и прохрипел.

– Значит, в твоих глазах, я теперь нечестный человек?..

Караулов уже сделал шаг к двери, но остановился.

– Нет, вы больше не честный человек. Вчера вечером, по анонимному письму я был на Фурштадтской, в доме, который вам больше не принадлежит. Его у вас купила на чистые деньги женщина, которая была когда-то вашей содержанкой… Вы же сами его купили на деньги вашей жены… Я не знаю, вернулись ли полученные вами за дом деньги вашей жене, но я знаю теперь то, что, забыв обязанности мужа, вы забыли и долг честного человека… Вы отняли у вашей жены подругу и сделали ее сообщницей вашего преступления, вы вырвали мать из уважаемого семейства… Имя этой несчастной вам не нужно называть… Я догадался, кто она. Вы это понимаете? Уважение, которое я питаю к святой жертве ваших измен, оплакивающей стыд и несчастье быть женой недостойного человека, налагает молчание на мои уста… Но это последнее открытие меня освобождает, и я считаю своею обязанностью вас покинуть и предоставить вашему стыду… Я это делаю с разбитым сердцем, как акт справедливости. Прощайте, граф, да спасет вас Бог…

Граф Владимир Петрович, как-то весь согнувшись под тяжестью своего унижения, протянул умоляюще руки:

– Федор! Федор! Ты сказал правду! Ты прав! Но не покидай меня. Не дай мне погибнуть!

– Прощайте! – холодно произнес Федор Дмитриевич и вышел из кабинета.

Конец второй части.

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации