Текст книги "Дом на хвосте паровоза. Путеводитель по Европе в сказках Андерсена"

Один замок на двоих

Казематы Кронборга колоритны даже сами по себе, а уж для такого персонажа, как Хольгер Датчанин, окружения лучше и не придумаешь. Освещения там почти нет (едва хватает, чтобы отличить стену от прохода), поэтому, прежде чем наткнуться на статую, некоторое время бродишь впотьмах – ровно столько, чтобы почувствовать, что почти заблудился[20]20
  Заблудиться там, к слову, немудрено: казематы были своего рода гибридом казармы и бомбоубежища, рассчитанным на долговременное – до полутора месяцев осады – пребывание нескольких сотен человек.


[Закрыть]. И тут наталкиваешься на него^{Илл. 5} – настолько убедительного, что так и хочется сказать: верю. Поза, выражение лица, детали, пропорции, а главное – подсветка: мягкая, холодная (под стать микроклимату подземелья), она медленно пульсирует, то разгораясь, то угасая, как бы в такт дыханию спящего. Если повезет войти в зал между «выдохом» и «вдохом», громадная фигура прямо на глазах проявится из темноты. Впечатляющее зрелище.

Чтобы спуститься в казематы к Хольгеру Датчанину, нужно купить билет – а он действует на всей территории замка. И тут наконец смиряешься с тем, что в Кронборге андерсеновскому герою приходится потесниться рядом с еще одной литературной знаменитостью – Гамлетом (ведь шекспировский Эльсинор – это на самом деле Хельсингёр, только в англоязычной адаптации названия). Два датских принца делят между собой замок хоть и не совсем по справедливости, но вполне естественно: Хольгера трудно представить себе в покоях, а Гамлета – в подземельях. Кстати, у Андерсена в «Хольгере Датчанине» о Гамлете ни слова[21]21
  Принц Гамлет (точнее, его прообраз) появляется у Андерсена только в истории «На дюнах», и то в виде собственного могильного кургана (см. соответствующую главу).


[Закрыть], что и логично: не восхвалять же английскую литературу там, где только что отбивался от английского флота. Зато кронборгский аудиогид как раз «заточен» под Шекспира, так что хотите совместить реальности – смело вверяйте себя голосу в наушниках.

Илл. 5

В подземельях замка Кронборг

В его глубоком, мрачном подземелье, куда никто не заглядывает, сидит Хольгер Датчанин.

Он весь закован в железо и сталь и подпирает голову могучими руками. Длинная борода его крепко приросла к мраморной доске стола.

Он спит и видит во сне все, что делается в Дании.

Несмотря на ничуть не меньшее количество нестыковок, чем в истории с Хольгером Датчанином, а также на чудовищно несуразные скульптуры Гамлета и Офелии на привокзальной площади Хельсингёра, Кронборг как замок Гамлета воспринимается очень органично. Возможно, именно поэтому впечатления от подземной и надземной части замка совершенно не пересекаются: там своя органичность, тут – своя. Входя в очередной зал, всякий раз ловишь себя на мысли: «Хм, а не здесь ли…» Даже настроение Гамлета становится понятнее (особенно если представлять его в исполнении Смоктуновского): серо, ветрено, промозгло, – как уроженец колыбели трех революций готов подтвердить, что в таком климате черт знает до чего можно додуматься. Отсюда, кстати, и обилие во внутреннем убранстве замка гобеленов, один из которых сослужил дурную службу Полонию. Болтают, кстати, что портрет короля на каком-то гобелене выткан так, что кажется, будто он следит глазами за проходящими мимо туристами, но я специально по нескольку раз ходил туда-сюда – врут, конечно. Королям, даже вытканным на гобеленах, как и в жизни, совершенно не до нас.

Персональный Хольгер

Единственное место в Кронборге, где четко разделенные миры двух принцев сливаются в пеструю какофонию, – это выход из замка, традиционно организованный через сувенирный магазин. Волей-неволей вспоминаешь лавку Йогурта из «Космических яиц» Мэла Брукса – бесконечное множество безделушек на любой, даже самый извращенный вкус (чего стоят одни магнитики на холодильник в виде конструктора средневековых литературных ругательств). Обычно такие места минуешь наспех и зажмурившись, так как обилие мишуры смазывает все впечатление. Но я в этот раз не успел: прямо на меня смотрела маленькая копия той самой скульптуры Хольгера Датчанина – металлическая, литая, блестящая, тяжелая, филигранная. Знаете, бывают такие вещи, которые берешь в руки и сразу понимаешь – мое. Интересно, у нас в Муроме делают аналогичные?

Вообще, наверное, будь я датским мальчишкой, мне было бы очень хорошо от мысли, что где-то есть большой дядя Хольгер Датчанин, который в случае чего придет и всем накостыляет. Даже если он сказочный и костылять все равно придется самому. Потому что когда ты не один, то уже не боишься.

Маленький Тук

Дания: Кёге – Престё – Вордингборг – Корсёр – Роскилле – Сорё

Когда читаешь детское издание «Путешествия Нильса с дикими гусями» Сельмы Лагерлёф, не отпускает ощущение, что что-то не так. Как будто познавательная часть книги изначально была больше, но потом ее обрезали, и теперь то там, то тут аукаются фантомные смыслы. Ощущение не обманывает: если начать раскапывать, то выясняется, что «Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции» задумывалось в первую очередь как учебник географии для младших классов и уже потом как сказка; полный текст «Нильса» в русском переводе занимает, на секундочку, семьсот с лишним страниц. Естественно, большинству детей такая книга показалась бы «Улиссом» Джойса, так что впоследствии ее адаптировали, убрав почти всю «учебную» часть (а заодно и фамилию главного героя в заголовке) и сделав основной упор на «сказочную». Но осадочек, конечно, остался.

https://goo.gl/DPGg6Y

Отсканируйте QR-код, чтобы открыть электронную карту

Андерсеновский «Маленький Тук» вызывает аналогичное ощущение. Пропадает оно только после прочтения «Обрывка жемчужной нити», потому что тогда понимаешь, куда все делось. Обе эти сказки по отдельности выглядят какими-то недоделанными: первая часть «Обрывка жемчужной нити» содержательна, но слишком приземлена и оттого скучновата; «Маленький Тук» же, наоборот, фантастичен и потому кажется немного поверхностным. Не все, конечно, так просто, но мораль сей басни такова: эти сказки лучше всего воспринимаются в паре – хотя бы потому, что обе они посвящены Зеландии и хорошо друг друга дополняют с точки зрения топографии. В «Обрывке» речь идет о городах, «нанизанных» на железнодорожную ветку, пересекающую остров с востока на запад, поэтому жемчужины зеландского юга остаются в стороне. «Маленький Тук» восстанавливает справедливость, присоединяя к копенгагенско-корсёрскому ожерелью несколько сверкающих подвесок, отчего оно превращается в форменное колье.

Разберем-ка его, пока мастер не видит.

Кёге: курицы и деревянные башмаки

Кёге (Køge)^{Илл. 1} с ходу производит впечатление одного из самых эмоционально теплых датских городов. Даже визуально там как будто тепло и жизнерадостно: домики в центре – почти тыквенного цвета, рыночная площадь бурлит, на Нёррегеде (Nørregade) плотный поток гуляющих, из щелей между домами и тротуаром растут ярко-красные маки. В каждой подворотне что-то происходит: где-то сидят в плетеных креслах с бокалами вина и слушают скрипку, где-то разливают местный портер и отплясывают рок-н-ролл. Даже городская скульптура хоть и странная, но оптимистичная: выходя с вокзала, первым делом натыкаешься на фонтан, в центре композиции которого сидящий по-турецки антропоморфный конь пытается не дать крылатой львице упорхнуть из его объятий. В общем, здесь с первой минуты настраиваешься на позитивный лад.

Илл. 1

Кёге

Это была курица, да еще из города Кёге!

– Я курица из Кёге! – И она сказала Туку, сколько в Кёге жителей, а потом рассказала про битву которая тут происходила, – это было даже лишнее:

Тук и без того знал об этом.

Андерсен вроде бы тоже представляет Кёге в положительном свете – дескать, вот и местная курица-всезнайка, и битва тут была какая-то историческая… Предложение про битву, правда, заканчивается странной оговоркой «это было даже лишнее», и сразу настораживаешься: уж больно похоже на очередной намек для посвященных. Начинаешь разбираться, и тут-то все и выясняется.

Взять, например, кёгскую курицу. Супруги Ганзен в комментариях к своему переводу «Маленького Тука» рассказывают, что у датчан выражение «показать курицу из Кёге» означает то же самое, что у нас «показать Москву», то есть, потянув за уши, приподнять от земли. (Так себе, кстати, развлечение – шансы умереть в процессе существенно выше, чем в известной поговорке про «увидеть Париж».) О происхождении идиомы Ганзены деликатно умалчивают (возможно, из педагогических соображений), а между тем история эта мрачноватая. Дело в том, что исторически у Западных городских ворот (Vesterport) Копенгагена, по внешнюю сторону оборонительного вала, стояли виселицы (Андерсен, кстати, упоминает их в другой своей сказке, «Альбоме крестного»). А поскольку от Копенгагена до Кёге всего-то километров тридцать и ничто не загораживает обзор, то про осужденных на смерть говорили, что, когда их вздернут, они увидят кёгских куриц[22]22
  Это также могли понимать не буквально: есть гипотеза, что «кёгскими курицами» тогда называли группу ветряных мельниц к северу от Кёге, которые своими вращающимися лопастями издалека напоминали хлопающих крыльями наседок.


[Закрыть]. Хорошенькая сказочка – а нам еще Максим Горький с его «пермяк солены уши» в школе ужасом казался!

Не очень весело дело обстоит и со вскользь упомянутой битвой. Андерсен неспроста увиливает от подробностей – так частенько делают, когда речь заходит о щекотливых исторических моментах. Вроде бы и историю знать надо, и в то же время кто старое помянет, тому глаз вон. Название этой битвы будто бы само просится в сказку Андерсена – в учебниках она фигурирует как «Битва деревянных башмаков». Звучит романтично, да? А вот как все было на самом деле.

За первое десятилетие XIX века наличие у Дании флота несколько раз давало Англии серьезный повод для беспокойства. В 1801 году англичанам не понравилось нарушение нейтральными странами торговой блокады Франции – и Дании пришлось отдуваться за всех (см. главу про «Хольгера Датчанина»). Затеяв Копенгагенское сражение и формально выиграв его, Англия добилась главного – расторжения Второй лиги вооруженного нейтралитета, а потому не стала усердствовать и оставила у Дании приличное количество боеспособных кораблей. Но к 1807 году это обернулось новой проблемой: после поражения Пруссии в Войне четвертой коалиции возникла прямая угроза вторжения Наполеона в Данию, а захват датского флота французами автоматически означал бы для англичан потерю контроля над Балтикой. Английская разведка со всех сторон докладывала, что Наполеон стремится склонить Данию к военному союзу против Англии и даже как будто в этом преуспел. Естественно, датские войска стояли у южных границ, готовясь отразить вторжение французов в случае дипломатической неудачи, но хрен редьки не слаще: все шло к тому, что мирным ли, военным ли путем, но датский флот в конце концов окажется в распоряжении Наполеона. Англичане попробовали было устранить сам предмет спора, предложив датчанам добровольно сдать им флот на временное хранение в обмен на военную помощь, но получили от ворот поворот. Тогда стало ясно, что других вариантов, кроме «превентивного удара возмездия», у Англии не остается.

Справедливо рассудив, что с суши Копенгаген защищен не так хорошо, как с моря, а большая часть сухопутных сил Дании скована в этот момент на юге ожиданием французского вторжения, англичане решили не ограничиваться морской операцией и отправили к берегам Зеландии, кроме военной эскадры, еще и тридцатитысячный десантный корпус. Подавив слабое сопротивление датских канонерок, английский десант благополучно высадился на зеландском побережье, взял Копенгаген в кольцо, смонтировал осадные батареи и направил защитникам города ультиматум о сдаче флота. Когда ультиматум был отвергнут, англичане со спокойной совестью начали массированный артобстрел – расход боеприпасов осаждавшими достигал нескольких тысяч снарядов в день. К разрушениям от артиллерийского огня добавились масштабные пожары, вызванные применением зажигательных ракет, – пишут, что в них сгорело до трех четвертей городских построек (а заодно и манускрипты «Беовульфа», на восстановление которых ушло перед этим двадцать лет, – такой вот английский юмор). В результате к концу первой недели военных действий командующий копенгагенским гарнизоном вынужден был подписать капитуляцию (за что впоследствии попал под суд). Англичане на правах победителей частично конфисковали, частично уничтожили датские корабли и убрались восвояси, оставив после себя груду дымящихся развалин и новый военно-морской термин «копенгагенизация». Осенью того же года ошарашенная Дания присоединилась к Наполеону – но уже без флота, что и требовалось доказать.

Так вот, про башмаки. Пока английские артиллеристы занимались оборудованием позиций вокруг Копенгагена, датчане попытались организовать прорыв окружения извне. Поскольку на тот момент сил регулярной армии в Зеландии было катастрофически мало, пришлось созывать ополчение, и одним из центров мобилизации как раз выступил Кёге. Шила, однако, в мешке не утаишь: английский штаб вовремя получил разведданные и организовал под Кёге упреждающий удар. Силы сторон оказались примерно равны по численности, но куда ополчению тягаться с регулярными войсками? В результате англичане одержали легкую и уверенную победу, захватив одними только пленными порядка двух тысяч человек. При этом традиционные деревянные башмаки, в которые были обуты бойцы зеландского ополчения, сыграли с ними злую шутку: бегать в такой обуви очень неудобно, и при отступлении их приходилось сбрасывать, чтобы поскорее унести ноги. А теперь представьте себе поле битвы, усеянное десятью тысячами деревянных башмаков. История безжалостна: каков пейзаж, таково и название.

Есть места, где к невеселым эпизодам прошлого относятся с иронией. В бельгийском Динане, например, самым ходовым сувениром является так называемый «динанский пряник», рецепт которого, по легенде, возник во время голода при осаде города войсками Карла Смелого в период Льежских войн. Выбираешь себе такой пряник с понравившимся узором (их традиционно пекут в резных деревянных формах – не пряники, а настоящие изразцы), покупаешь, пробуешь откусить – и ломаешь себе все зубы; лавочники добродушно смеются, ты щербато смеешься вместе с ними. А потом пытаешься представить себе аналогичную сцену веков через пять с нашими ста двадцатью пятью блокадными граммами – и волосы дыбом встают. Есть вещи, с которыми защитная функция юмора не срабатывает: не смешно. Возможно, именно поэтому ни в текстах Андерсена, ни на улицах Кёге нет никаких башмаков. Да их и не ожидаешь.

А вот памятник курице напрашивается, особенно после Перми с ее солеными ушами (спросите у местных про «Уши на Компросе» – заработаете плюсик к карме), но не тут-то было. Покидаешь Кёге со смешанным чувством – вроде и пропавшую идею жалко, и исподтишка гордишься за пермяков: что ни говори, а по части здорового юмора над собой Урал уверенно лидирует. Впрочем, об этом – в путеводителе по сказкам другого автора. Вернемся-ка лучше к нашим птичкам.

Престё: деревянный попугай и глиняные люди

Попугаи и прочая экзотика – это последнее, что ожидаешь увидеть в Дании. Однако после первой же экскурсии на пивоварню Карлсберг, встречающую гостей статуями слонов, становишься готов уже к чему угодно.

Впрочем, деревянный попугай, свалившийся на постель маленького Тука, ничего особо экзотического к образу городка Престё (Præstø)^Илл.2 не добавляет: призовая стрельба по мишеням в виде попугаев практиковалась по всей Европе еще за несколько веков до Андерсена[23]23
  Пишут, что традиция пошла от французов, как и само слово «попугай» – от старофранцузского «papegai», восходящего к арабскому «babaga», что наводит на мысль о культурном наследии крестовых походов.


[Закрыть]. Возможно, автору просто нужен был какой-то волшебный персонаж, который бы помог перевести разговор на прославленного скульптора Бертеля Торвальдсена. С волшебством в Престё серьезный дефицит, поэтому пришлось цепляться за соломинку. Вышло хорошо.

Илл. 2

Престё

– Крибле, крабле, буме! – и что-то свалилось; это упал на постель деревянный попугай, служивший мишенью в обществе стрелков города Преетё.

Попугай неспроста называет Торвальдсена соседом. Примерно в километре к северо-западу от Престё находится усадьба Нюсё (Nysø),^Илл.3 которая была одним из самых известных художественных салонов датского Золотого века – периода культурного расцвета, пришедшегося на первую половину XIX века. Хозяева усадьбы, барон Хенрик Стампе и его жена Кристина, принимали у себя в гостях многих известных деятелей искусства, включая Андерсена и Торвальдсена, – фактически усадьба Нюсё была вторым «домом у холма» (о первом читайте в главе про «Обрывок жемчужной нити»).

Илл. 3

Усадьба Нюсё близ Престё

Птица сказала мальчику, что в этом городе столько же жителей, сколько у нее рубцов на теле, и похвалилась, что Торвальдсен был одно время ее соседом.

Андерсен был знаком с Торвальдсеном еще со времен своего первого визита в Италию. Они познакомились в Риме и сразу же сошлись на почве общей любимой мозоли: Андерсен как-то пожаловался Торвальдсену на едкую эпиграмму с родины, на что тот сквозь зубы процедил, что, останься он в Дании, ему не дали бы сделать ни одной статуи. Что может быть лучшим основанием для дружбы двух пророков, чем непризнание в своем отечестве? Когда же Торвальдсен все-таки вернулся на родину (естественно, уже героем, хотя и стариком), то предпочитал держаться подальше от столичной круговерти и большую часть времени проводил как раз в Нюсё у супругов Стампе. Для него там даже построили летнюю студию, где и были созданы большинство работ этого периода. Это и есть те самые «мраморные статуи, изваянные близ Престё», о которых пишет Андерсен в «Маленьком Туке», – только на самом деле они были не мраморные, а гипсовые. К слову, формы для гипсовых отливок делались по глиняным моделям, которые затем, как правило, размачивались, и глина снова шла в дело, однако некоторые модели баронесса Стампе распорядилась сохранить и обжечь в местной кирпичной мастерской. Теперь они составляют часть коллекции Торвальдсена, выставленной в музее при усадьбе – он расположен в левом крыле, если смотреть от центральных ворот.

Андерсен часто гостил в Нюсё. Ему нравилась и компания, и само место – наедине с природой, на берегу фьорда; городишко хоть и рядом, но тихий и крохотный, никакой политики, никакого Гегеля. Здесь родились несколько его сказок, включая «Оле Лукойе» и «Штопальную иглу». Последняя, кстати, обязана своим появлением на свет именно Торвальдсену: веселый старик, очень любивший сказки Андерсена, вечно подначивал его, – мол, ну когда же уже, деточки хотят сказочку, а вы ведь про что угодно написать можете. Вот вам, к примеру, штопальная игла…

С той поры здесь многое изменилось, и в нынешней усадьбе Нюсё, что называется, «нет того веселья». То, что поначалу производит впечатление парадного подъезда – обсаженное деревьями ответвление от дороги на Престё, – на самом деле ведет к задним воротам, за которыми угадывается заросший сад с прудом. По ту сторону пруда, между ним и самой усадьбой, как раз и стоит летняя студия Торвальдсена, но добраться до нее невозможно: во-первых, висячий замок на воротах, во-вторых, заросший сад, а в-третьих, пруд. Чтобы оказаться у центрального входа, надо обогнуть усадьбу против часовой стрелки и зайти ей в тыл, но и там дальше внутреннего двора не пройдешь – частная собственность. Пускают только в музей, да и то только по выходным и только четыре часа в день. О причинах догадываешься по стоящим во дворе тракторам и телегам с большими белыми «шайбами» упакованного сена: теперь это не столько усадьба, сколько действующая ферма.

Кстати, о сельском хозяйстве. Точнее, снова о птицеводстве, и на этот раз – о гусях.

Вордингборг: три Вальдемара и золотой гусь

О примечательном золотом гусе на единственной сохранившейся башне Вордингборгского (поди еще выговори) замка (Vordingborg Slot) Андерсен, как и о деревянных башмаках в Кёге, не рассказывает. Хотя оно и понятно: гусь, птица перелетная, на момент написания «Маленького Тука» (1847) был в отлучке и на свое законное место вернулся только двадцать с лишним лет спустя – в 1871 году. Однако это не единственный побочный эффект «сжатия с потерей качества», которой в «Маленьком Туке» подверглась история Вордингборга: в действительности там и танцующих Вальдемаров было больше, и с башнями у каждого из них было по-своему. Давайте-ка попридержим коня, на котором мчится наш герой, и оглядимся.

Вордингборг был основан королем Вальдемаром I Великим в 1157 году – факт вроде бы ничем не примечательный, если не афишировать, что примерно в то же время (если быть точным, то десять лет спустя) зародился и Копенгаген, а его основатель епископ Абсалон приходился Вальдемару I побратимом. Таким образом, Копенгаген и Вордингборг – не только сверстники, но и почти родственники. Тем драматичнее рассказ: что называется, два башмака – а какие разные судьбы.

На месте Вордингборга и раньше существовало поселение, но стратегического значения оно не имело – ферма как ферма. Положение дел в корне изменилось с момента постройки замка, служившего одновременно королевской резиденцией и пунктом сбора датского флота в военных операциях против вендов (читай – соседних славян). Операции эти, к слову, имели не только политическое и экономическое, но и религиозное значение. Например, в 1169 году в результате одного из таких рейдов датскими войсками была захвачена вендская крепость Аркона на острове Рюген[24]24
  По одной из версий – прототип того самого острова Буяна из «Сказки о царе Салтане» Пушкина.


[Закрыть], вследствие чего братья славяне дружно приняли христианство. (Датчан того времени вообще было хлебом не корми, дай кого-нибудь крестить. Их проповедники добирались аж до Исландии и везде имели бешеный успех, в основном благодаря убедительности своих методов[25]25
  В «Саге о Ньяле», например, описывается случай, когда датский проповедник вышел на поединок с исландским берсерком, используя распятие вместо щита. Берсерк пал от руки проповедника, что наглядно демонстрировало преимущества новой религии, после чего все поселение единогласно обратилось в веру Христову.


[Закрыть], – и здесь нельзя не отдать должное прозорливости нашего Владимира Святославича.)

Следующий король, Вальдемар II Победоносный, продолжил в том же духе. В 1200 году по его указу Вордингборгский замок кардинально перестроили, в результате чего он превратился из деревянной крепости в собственно замок. А в 1219 году оттуда выдвинулась военная экспедиция (читай – крестовый поход) в помощь Тевтонскому ордену, надрывавшемуся в попытках крестить Эстонию. Оценив по достоинству прибывшее к противнику подкрепление, эсты поначалу пошли на попятную, но потом, улучив момент, внезапно и яростно атаковали датский лагерь – пишут даже, что аккурат после обеда и с пяти сторон одновременно. Захваченным врасплох датчанам пришлось настолько туго, что оставалось лишь уповать на помощь Всевышнего – и их молитвы были услышаны. По легенде, в самый разгар сражения датчанам явилось божественное знамение в виде парящего в небе красного полотнища с белым крестом; это укрепило моральный дух датского войска, и в результате вероломные язычники были разгромлены. Так у датчан появился национальный флаг – Даннеброг, а у эстов – новая религия и основанный датчанами на месте высадки город Таллин[26]26
  Началось все, конечно, с крепости (той, что на холме Тоомпеа), от которой произошло и название города: «Taani linn» означает по-эстонски «датская крепость».


[Закрыть].

Однако величие Дании при первых двух Вальдемарах вышло боком сорок лет спустя, когда Эрик VI Менвед[27]27
  Сын Эрика V Клиппинга, убитого заговорщиками якобы во главе с Марском Стигом, – эту историю см. в главе про «Ветер рассказывает о Вальдемаре До и его дочерях».


[Закрыть] решил восстановить ослабшее к тому времени датское влияние на Балтике, да вот беда – немного не рассчитал с экономической моделью. Военная экспансия – вещь затратная, а деньги надо где-то брать. При этом чрезмерное повышение налогов чревато голодными бунтами, а получение ссуд под залог государственных земель – выкручиванием рук со стороны кредиторов (особенно если эти кредиторы еще и помогают в подавлении тех самых голодных бунтов). Эрик VI этого почему-то не учел, и на момент его смерти в 1319 году Дания оказалась фактически банкротом: почти все земли датской короны были заложены немецким и датским магнатам, государственная казна пуста, а королевская власть ничем не обеспечена. Сменивший брата на престоле Кристофер II только усугубил положение: при коронации его заставили подписать хартию, не оставлявшую ему власти практически ни над чем, кроме выплат по ссудам. С этого момента королевское правление фактически стало марионеточным, а после смерти Кристофера II в 1332 году и вовсе переросло в военную диктатуру герцогов Хольштейнских во главе с Герхардом III. Дания как государство прекратила свое существование, и в Вордингборге стало не до танцев.

За следующие десять лет раздробленная страна стремительно сползла в никому не выгодный хаос. Датская знать быстро осознала побочные эффекты иностранного правления и стала присматриваться к законному наследнику престола – сыну Кристофера II Вальдемару. Почуяв, что пахнет жареным, Герхард III стал планировать уход с датской политической арены, но реализовать свои красивые планы не успел, будучи убит при подавлении очередного крестьянского мятежа в Ютландии. Коронованному в 1340 году Вальдемару IV пришлось фактически создавать государство с нуля, и первое, что он сделал, – это начал выкупать заложенные своими предшественниками земли (для чего в том числе продал тевтонцам датские владения в Эстонии). То, что не удалось выкупить, было отобрано силой – особенно символично это вышло в 1346 году с самим Вордингборгом, служившем хольштейнцам штаб-квартирой. Вот тут уже можно было и потанцевать с фрейлинами: страна наконец вернулась из царства политической ночи, и Вальдемар IV получил от благодарных соотечественников прозвище «Аттердаг» (дословно с датского – «снова день»). Вордингборгский замок опять стал королевской резиденцией и к середине 1360-х достиг своего расцвета – протяженность его внешней стены на тот момент составляла около километра, а количество башен выросло до дюжины. Об этом периоде, очевидно, и идет речь в «Маленьком Туке».

К этому же времени относится и история с золотым гусем, тесно связанная с дальнейшей судьбой города. Упадок Дании позволил Ганзейскому союзу (см. главу про «Ночной колпак старого холостяка») расширить свое влияние в Скандинавии, и для возврата былых позиций в регионе Вальдемару IV нужно было потеснить ганзейцев. Делал он это весьма дерзко и показательно (как оказалось впоследствии, даже слишком): в числе прочего, датчане в 1361 году захватили и обложили данью важную ганзейскую торговую базу – город Висбю на острове Готланд. Но, продемонстрировав тем самым силу и пополнив казну, Вальдемар IV разбудил спящего медведя: ганзейцы отказались проглотить пилюлю и развернули против Дании военную кампанию. Поначалу датчанам сопутствовал успех: ганзейский флот из-за несогласованности действий участников выдвинулся недоукомпектованным и был разбит, после чего все в том же Вордингборге в 1365 году был подписан мирный договор. Тогда-то, по преданию, Вальдемар IV и заклеймил Ганзу «птичьим двором»[28]28
  Поводом для насмешки послужила игра слов: «hanse» (нем.) – «союз», «gans» (нем.) – «гусь», «høns» (дат.) – «куры».


[Закрыть] и водрузил на одну из башен Вордингборгского замка золотой флюгер в виде гуся (с тех пор эта башня так и называется – Гусиная, Gåsetårnet^Илл.4). Однако вскоре ганзейцы обросли союзниками и уже через четыре года взяли уверенный реванш – вплоть до того, что Вальдемару IV пришлось бежать из страны и делегировать подписание Штральзундского мира архиепископу Лундскому. Вордингборгу, как и ряду других датских прибрежных городов, в тот раз крепко досталось; по одной из версий (Андерсен вскользь упоминает ее в «Альбоме крестного»), ганзейцы, взяв замок штурмом, сняли золотого гуся с насиженного места и увезли в качестве трофея в Любек. По другой версии, гусь был снят шестьдесят лет спустя по приказу другого датского короля, продолжившего препирания с Ганзейской лигой и также потерпевшего поражение, – Эрика Померанского. Как бы там ни было, до 1871 года Гусиная башня простояла без своего талисмана. Зато сохранилась – в отличие от всех остальных.

Илл. 4

Вордингборг. Гусиная башня

Но вот настало утро, и, едва взошло солнце, город с королевским замком провалился, башни исчезли одна за другой, и под конец на холме осталась всего одна…

После того как в 1433 году все тот же Эрик Померанский перенес свою резиденцию в Копенгаген, Вордингборг начал постепенно угасать. За последующие два века замок обветшал настолько, что к 1660 году был признан непригодным для жилья, и в 1665 году его снесли, чтобы построить на том же месте дворец для принца Йоргена, сына Фредерика III. Избежала сноса только Гусиная башня (ее и имеет в виду Андерсен, говоря, что «осталась всего одна»), и то лишь потому, что иначе негде было бы держать тюрьму. Принц, однако, так и не приехал; до 1700 года дворец простоял без дела, затем использовался в качестве кавалерийских казарм, а спустя полвека повторил судьбу своего предшественника. Такие дела.

С того момента время в Вордингборге как будто остановилось. По официальной статистике, за период с 1672 по 1760 год прирост его населения составил двадцать девять человек: было семьсот тридцать шесть – стало семьсот шестьдесят пять. Век спустя Андерсен пишет в «Маленьком Туке», что в городе на тот момент не набиралось и двух тысяч жителей. Даже сейчас, когда там живет двенадцать тысяч человек, Вордингборг производит впечатление заброшенного – как, впрочем, и многие другие маленькие датские города. Я провел там два дня (оттуда было удобно добираться до пролива Грёнсунн, где работала паромщицей Мария Груббе из «Предков птичницы Греты») и за все это время встретил человек десять, включая портье в гостинице и двоих приветливых смуглых парней в привокзальной пиццерии. Музей автоматизирован, оба паба закрыты, по плавно извивающейся центральной улице – Альгеде (Algade) – ветер кружит что подвернется. Подворачивается мало, разве что ты сам.

Примерно десять минут по этой улице пешком от вокзала – и упираешься в коротко стриженый зеленый холм, окруженный цветущим (я про воду) рвом. На холме то тут, то там угадываются фрагменты крепостной стены и фундаментов прежних построек.^{Илл. 5} У насыпи через ров – высоченный флагшток с белым флагом Музея Зеландии, укрепленный от ветра подпорками из досок. Чуть поодаль слева (по ощущениям – в самом дальнем углу), в окружении цветущих вишен, – одинокая, непропорциональная, как будто не отсюда, кирпичная башня с конической крышей и тем самым золотым гусем на шпиле. Фрагменты музейной экспозиции на территории – в ржавых, но опрятных на вид грузовых контейнерах. Кое-где из земли торчат длинные железные балки, возможно, обозначая контуры былых зданий, но не очень убедительно. Все это напоминает выставку современного искусства: разумная деятельность налицо, трудозатраты поддаются оценке, но идея не просматривается. И только обойдя стену по периметру, поднявшись на башню и измерив внутренний двор собственными шагами, вдруг осознаешь пропорции и мысленно пририсовываешь к холму недостающий замок. И уже с замком в голове, довольный, идешь за ужином в ту самую пиццерию – больше некуда.

Илл. 5

Вордингборг. Руины замка

Они проехали лес и очутились в старинном городе Вордингборге. Это был большой оживленный город; на холме города возвышался королевский замок; в окнах высоких башен ярко светились огни. В замке шло веселье, пение и танцы. Король Вальдемар танцевал в кругу разодетых молодых фрейлин.