Текст книги "Возвращение астровитянки"

Глава 8
Не говори им, ладно?

Люблю утро на востоке Латинского квартала. Вселенский мыльный пузырь солнца опасливо протискивается сквозь колючую толщу города и взмывает над ломаным парижским горизонтом скошенных мансард и зарослей каминных труб. Солнечный свет блестит на мраморных столиках браззерии на углу улицы Студентов. Я жмурюсь от тёплых лучей, вдыхаю свежий запах круассана.

Славно.

На часы не гляжу, но знаю – без семи минут девять. Через дорогу напротив, в большой давно не ремонтированной белой вилле, заросшей плющом, живёт замечательная девушка с рыжими волосами. «Уютной шторы шёлк с волнующим разрезом». Каждое утро без пяти девять она проходит мимо открытой веранды кофейни, где я пристрастился завтракать и наблюдать. Торжественный выход небесного жёлтого карлика и земной огненной красавицы. Сначала мы с девушкой просто кивали друг другу, встречаясь глазами, потом стали здороваться. Два месяца назад я осмелился и её традиционному: «Са ва?» – не ответил: «Тре бьен!» – а спросил:

– Не хочешь позавтракать со мной?

– Ужасно непристойное предложение! – на ходу насмешливо фыркнула она, и мои слова потеряли невинность.

Но она не обиделась и на следующий день, проходя мимо, сказала:

– Рогалики скоро будут тебе сниться. Съешь омлет!

– Чтобы меня мучили кошмарами цыплячьи привидения? – парировал я вслед.

Так началась наша ежедневная игра. Пинг-понг реплик. Фехтовальный ритуал беззлобных уколов. Флирт на бегу. Воздушный звуковой сверхзвуковой поцелуй. Пятисекундная пикировка как кульминация дня.

– Красивое платье! – говорю я, любуясь девушкой.

– Невежа! Хвалит платье и молчит обо мне!

Однажды я встал и решил её проводить. Она, не оборачиваясь, сказала, что я её больше не увижу. От серьёзной озабоченности её голоса я застыл на месте. А она ушла быстрее обычного.

Она никогда не останавливалась возле меня, но всегда замедляла шаги и ласково смотрела мне в глаза. Увидела раскрытую тетрадь формул:

– Жизнь сложнее теорем, умник!

– Поэтому я и нырнул в математику!

Я насмешливо демонстрировал девушке, что торчу в этой браззерии каждое утро только из-за неё. Удобно прятать правду в ножнах иронии: обычно шутки лживы и отводят глаза.

– Почему ты всегда один? Где твоя подружка?

– У меня уже есть девушка – это ты!

Вот – стукнула чугунная калитка, и рыжеволосая быстро зашагала по улице, в такт моему ускоряющемуся сердцу. Девушка повернула голову и поймала меня улыбкой. Сегодня мне подавать мяч:

– Ты похожа на весёлую утреннюю птичку!

– Почему же ты не насыпал вокруг себя крошек? – мгновенно отреагировала она. Умница, за словом в карман не полезла. Я бы полез.

Я проводил её стройную фигуру взглядом и телом, ощущая шампанские иголочки в груди. Является ли эта голубоглазая девушка в приятно тонких брючках искомым доказательством Теоремы? Вот только какой – Первой или Второй?

Девушка скрылась за углом, а я вздохнул, взял толстую белую чашку со стола и стал допивать остывающий чёрный кофе с бледно-оранжевым круассаном. С катушек ты скоро съедешь, братец, со своими Теоремами…

Встав с затрещавшего плетёного стула, я взял почти пустой портфель и не спеша двинулся по бульвару к Сорбонне. В бледном застеколье витрин скачками заскользила худощавая, даже тощая фигура в распахнутом широком плаще. Серые глаза, светлый короткий бобрик, впалые щеки, тонкие нос и губы.

Наверное, что-то есть в этом зазеркальном типе. Иначе – зачем девушка транжирит на меня утренние реплики?

Мне говорили, что я симпатичный. Кого благодарить? Моей метрике «родители неизвестны». Воспитанник государственного Интерната. Стриженые головы ребят. Ожидание подножки. Одиночество в толпе. Драка как точка сборки неверного общественного внимания. Главный пейзаж жизни – экран. Абстрактный мир навсегда верных уравнений и изящных поверхностей. Предсказуем, не подл. Прелесть.

После колледжа я переехал в мансарду шестиэтажного корабля у зоопарка. Дёшево – рычание зверей. И запах иногда доносит. Зато – морской вид на парижские крыши. Зелёный росток из забытого глиняного горшка. Неожиданный пушистый снег на балконе. Свой дом. Не понимаю почему, но это исключительно важно для меня. Каменная ракушка для мягкого моллюска.

Впереди меня по тротуару шла странная пара: остроносая худая женщина и плотный пожилой мужчина в зелёной шляпе и с большой коробкой на плече. Остановились.

Человек в шляпе ловко пристроил короб на деревянный штырь, принялся крутить боковую ручку – и громко раздались странные жалобные звуки. Женщина стояла рядом, задрав голову, и внимательно водила носом по окрестным окнам. Я вдруг вспомнил: «Шарманка!»

Шкатулочная музыка отражалась от уличных стен, заводила, куда-то звала – и принесла плоды: рамы окон растроганно залязгали, и на мостовую посыпались серебряно-золотые кружочки экю. Женщина коршуном спланировала на двуцветный блеск. Я пошарил по карманам, но даже оловянных монет не нашёл.

И где люди берут эти круглые золотые штучки?

Музыка непривычно раскачала сердце, и я недоуменно поймал себя с мокрой щекой. Что, старик, докатился? Над шарманкой заплакал?

Душевно поиграв, пара уличных шарманщиков свернула в соседнюю, ещё не обобранную рощу каменных деревьев с драгоценными орешками.

Я шёл к Сорбонне в привычном режиме автопилота. Стоял апрель. Удивительное время – на деревьях больше цветов, чем листьев. Взгляд рассеянными зигзагами прыгал по тротуару. Засыпан бело-розовыми лепестками. Концентрация по гауссиане? Поправить на ветер, сжав пространство? Бабочка с чёрными крыльями. Бифуркация Тома. Мальчик на велосипеде. Стабилизирующий Кориолис.

Весельчак-просветитель Ламетри учил: человек – это машина. Был проклят и изгнан из страны. Прошли сотни лет – и люди со скрипом согласились. Да, человек – молекулярная машина невероятной, хотя и конечной, сложности.

Но! Заманчива истина: чем сложнее машина, тем умнее её создатель. Велосипед – примитивен, дерево – конструкция высшей организации. Девушка превосходит системной сложностью все мыслимые пределы. Создатель персикового дерева и прелестной женщины – был ли умнее человека, собравшего лишь велосипед?

Мог ли слепой случай, неуклюжий топор дарвиновской эволюции – создать такое чудо? Я проводил взглядом бабочку, протанцевавшую над моим плечом… Но думал я о рыжеволосой девушке. Кто сотворил весь этот мир? Почему наш мир устроен именно так, а не иначе? Любимая проблема, ломающая мою бедную голову. Любимая девушка как мировая загадка.

– Выкопал какую-нибудь научную истину, умник?

– Я нашёл центр мира. Его носит в сумочке рыжая девчонка.

Бог? Слишком просто. Не люблю незамысловатых ответов. Решение «бог» не могло быть правильным – этот ответ дармовой, как благотворительный суп для клошаров. Раздают на рю Бонапарта. Бесплатен и безвкусен. Объясняет всё и ничего. Настоящая истина – это инсайт поразительного вкуса и счастья. Чертовски дорогая штука. В кредит не возьмёшь. Даже выплатив всё наперёд, можешь ничего не получить взамен.

Приметил: все вдохновляющие меня истины лежат вне человеческой сущности. Человек любое озарение изгадит и обернет в трагикомедию. Аминь.

Я остановился. На площади Монжа лежал живописный бездомный. Спал, вольно вытянув ноги в когда-то белых кроссовках. Синий потёртый плащ, лохматая пегая борода и грязная шевелюра с запутавшимися лепестками цветов. На тротуаре аккуратно стояла полупустая бутылка с дешёвым красным вином. Я наклонился к спящему и спросил:

– Кто создал этот мир?

Мужчина всхрапнул, открыл мутные голубые глаза, поводил ими вокруг.

– Это я, Франсуа, – прохрипел он.

Один его зрачок был круглый и хитрый, другой – вертикально-щелевидный и безумный.

– Зачем он? Зачем мы? – спросил я.

– Это для меня, – сказал невнятно бездомный, ухватил бутылку и ловко присосался к ней, не поднимая головы с тротуара.

Интересно. Я отправился дальше. Взял Бог – да и создал себе Вселенную, чтоб побыть в ней самым беспечным представителем. Вот выспится, стряхнет с плеч этот мир, как старую хламиду, и создаст себе с иголочки новый. Где будет спать большой красной лягушкой в тёплой метановой луже. Бог как клошар. Непротиворечиво и недоказуемо. Жутковатая патология зрачка. Очень редкая. Что сквозь него видно?

Я рассеянно поднял сухую веточку с газона, надломил – и вздрогнул. Срез ветки был аспидно-чёрным. Опять!

Когда я был мальчишкой, то заметил на улице чей-то велосипед и бесцеремонно сел на него. К моему восторгу, велосипед быстро разогнался и вмиг домчал меня до рю Кассини, где я никогда раньше не был.

И я с ужасом увидел, что улица кончается абсолютно чёрной стеной. Велосипед сам чудом остановился, с разгона упёршись передним колесом в стену мрака. Что было дальше – не помню.

Я очнулся уже на скамейке, велосипеда рядом не было, как и стены, – улица Кассини преспокойно простиралась дальше. Рядом стоял человек, который назвался доктором. Я рассказал ему про стену – он успокоительно покивал, потом заявил, что это привиделось мне из-за редкого и довольно безобидного расстройства глазного нерва. Доктор дал таблетку и сказал, что такого больше не повторится, но мне лучше вернуться в Интернат.

Я вернулся домой и почему-то стал избегать покидать свои обычные улицы обитания. Несмотря на обещания доктора, чернота иногда проступала сквозь обычные вещи: когда я зачем-то дёрнул капот припаркованного автомобиля, то он открылся, но вместо мотора я увидел ту самую тьму.

Один раз я свернул с тротуара и подошёл к стае птиц, сидящих на газоне, пытаясь рассмотреть их поближе. Они посвистывали, не замечая меня, а потом чёрный вихрь неожиданно смыл всю птичью стаю. Чёрное пятно поколыхалось и быстро исчезло, оставив после себя обычную газонную траву. Но оттенок новой травы заметно отличался от соседней.

Я не любил эту тьму – она пугала меня. Чёрт бы побрал эти глазные нервы.

Глаза Сандры с утра беспрерывно сочились слезой. Хомяк Пуф умер. Как ни бились они с мажордомом, как ни кормили хомяка лекарствами, её любимый домашний ЗвеР-Рь был найден утром околевшим на полу своего «зверьского» жилья. Возможно, простыл на сквозняке, отчего глаз воспалился, а потом раздулся и перестал закрываться. Сандра была готова раскошелиться на операцию, но в ветеринарной клинике честно сказали – не жилец. Сандра не сдавалась, мажордом беспрерывно рылся в медицинских информаториях в поисках спасительных панацей, но Пуф, извиняясь, всё равно отправился в свою хомячью Валгаллу. Вот Сандра и захандрила: Пуф был единственным живым существом в доме. ЗвеР-Рь Пуф-ф! Прошлогодний подарок Анри, переживший их недолгий роман. С рассерженной точки зрения Сандры, Пуф был более ценным приобретением, чем Анри.

Сандра допила любимый жасминовый чай и выскочила за дверь своего гнезда на тридцать девятом этаже. Она не опаздывала, но уже выбрала запас времени «на-всякий-случай». На улице моросило, но на плащ Сандра махнула рукой. Лифт из её апартаментов дотягивался до пешеходного тоннеля – а там метро в ста подземных сухих метрах. А галерея «Лафайет» с фирмой «ЗороастрИнк» соединена задним торговым проходом.

Сандра ехала в стеклянном пенале подземки и беззвучно, но сочно бранилась. Одна мигрень от этих домашних скотов! Приютишь, ухаживаешь, любишь как дура, а потом – тебя же ножом по сердцу. Что Анри, что Пуф. Не-ет, одиночество – залог стабильности и счастья. Никого не впускать в душу! Чтоб не гадили и не помирали там.

Мимо вагона-пенала проплыли бензиновые радужные пятна картин и лысые мраморные луврские головы. Вот кого надо любить – вечные культурные ценности. Никакого выноса горшков и скандалов, напротив – эстетская приятность и интеллектуальное благоухание. Увы, секс с «Дискоболом» невозможен. И дети от «Декамерона» не рождаются. Засада!

Доехав до офиса, Сандра невольно приободрилась. В последние недели она открывала стеклянную служебную дверь с болезненно бьющимся сердцем, за что ругала себя, ругала, но ничего поделать не могла, наркотически утонув в проекте. А завтра вообще особенный день – её дежурство: еженедельный праздник внутреннего употребления.

Она зашла в корпорационный лифт, отделанный зелёным камнем, и в зеркале за золотыми перилами отразилась худенькая девушка с негустыми тёмными волосами. Ничем не особенная невзрачность. Да, да – фигура хорошая, а так – дурнушка, если честно. «Зато умная!» – как обычно и как смогла утешилась Сандра. Но она многое – интересно, сколько? – отдала бы за внешность рыжей красотки с декабрьского глянца прошлогоднего «Вог». Эта великолепная сволочь висела у Сандры прямо над столом и душой – и без устали капала кислотой.

Я подошёл к облупленной двери, вырубленной в высокой скучной стене. С завистью поглазел на старый Парижский университет. Готические крыши с побегами башенок, каменная вязь стен, презрительные водоплюйные горгульи. Волшебное здание царило сквозь ажур запущенного сквера – рассадника и прогулочной площадки гениев. В кустах пряталась бронзовая статуя римской волчицы-матери.

Кормящая сука математиков.

Со вздохом повернулся, с отвращением толкнул тугую створку и облился запахом мокрой штукатурки и кошачьей мочи. Вонь такой концентрации ощущалась даже на вкус. О, святые Галуа с Риманом! Помогите мне сегодня!

Кабина лифта долго скрипела – и открылась прямо в кабинет босса.

– А, заявился! – с неудовольствием сказал тот. Обычно он не здоровается.

– Здравствуйте, мистер Чиф, – я как всегда блеснул воспитанностью. – Итак?

– Я ещё не смотрел твоё доказательство, – сварливо пробурчал Чиф, поправляя жирной ладонью набор волосков на плоской макушке.

«Врёт! – отчётливо понял я. – Смотрел. И не раз».

– Мы договаривались. Если за два дня ошибка не будет найдена… – мне не удалось закончить фразу.

Чиф вскочил, потрясая округлыми кулаками:

– Вон! Иди к чёрту со своей свободой! Работай где хочешь! Хоть в сумасшедшем доме!

Я шмыгнул в лифт. Двери, даже закрывшись, резонировали воплям мистера Чифа:

– Но если хоть раз не выполнишь задание!..

Улыбаюсь во весь рот и танцую в кабине, гулко летящей вниз. «Свободен! Свободен!» Могу работать дома, в кафе, на пляже… хоть сидя на дереве! Уговор есть уговор. Я доказал знаменитую теорему Ферма. Ещё никому не удавалось. Взамен получил свободу от тёмной, вонючей клетки. «Рабочий кабинет». Чудаки.

Вылетел, вырвался на улицу, полную солнечных теней, шелеста шин и щебетания птиц. Размахиваю портфелем, как школьник. Сладкое, острое счастье побега! Закрутил головой: где растранжирить свободу? Богатую добычу ночного корпения над старинной загадкой.

Перебежал под деревья напротив, традиционно потрогал отполированные до золота сосцы волчицы, покровительницы местных студентов. На лавочке сидел пушистолысый человек с красными глазами в белёсых ресницах и что-то писал в толстой папке. Математик из соседнего отдела. Вечно изрекает нравоучительные сентенции. Одет в коричневую куртку, мешковатые брюки и старые сандалии. Эйнштейн не носил носков, поэтому половина непризнанных гениев ходят босиком. В надежде.

Математик недовольно поднял глаза на хруст моих шагов:

– Чему ты так радуешься?

– Свободе! – засмеялся я.

– Свобода для тебя заключается в беготне по улицам? Свобода должна быть в голове!

Я хмыкнул, вытащил заготовленный кулёк с зерном и высыпал на землю. Раздался посвистывающий шелест, и со всех сторон к моим ногам слетелась стая птиц. Голуби лихорадочно собирали корм, а им на головы приземлялись всё новые птицы. Вокруг компании крупных сизарей чирикала и нервничала воробьиная мелочь, и я бросил горсть зерён подальше.

Голуби благодарно кипели вокруг меня, кто-то уже наклевался и заухаживал за тёмноголовой подружкой, надувая фальшивую грудь из перьев и призывно урча. Я чувствовал себя богом голубиной планеты. Ласковым голосом, но невежливо, я сказал лысому назидательному математику:

– Надоела мне такая плешивая свобода! – и зашагал в направлении Сены. Давно я не видел Собор при свете дня. И любимый скверик на острове.

Три месяца назад мистер Чиф дал мне официальное задание. Поиск уравнений единого поля. На эту задачу Эйнштейн потратил полжизни. Год за годом, как монета за монетой. Сращивал свою теорию с формулами электрика Максвелла. Уговаривал, заклинал – пока кошелёк не опустел. Не срослось и развеялось пеплом над водой.

А идея ведь красивейшая: найти ОДНО уравнение для описания ВСЕЙ физики мира, а заодно – химии и биологии. А может – и любви?

Я галерным рабом сел над задачей. Кажется, что-то заполучалось. И тут из жутковато-тёмных глубин любопытства всплыла проблема-репей. Предположим, я выловлю нужные уравнения, а почему они будут выглядеть так, а не иначе? Чем задаётся дизайн уравнений Максвелла, Эйнштейна и Гейзенберга? Та же задача о сотворении мира, но нарезанная научно: кто заказал законы физики для этого мира? А кто привнёс фундаментальные константы Вселенной? Постоянную Планка, скорость света, гравитационную константу, заряд электрона?

Я доразмышлялся до моста и на середине засмотрелся на подвижную воду. Солнце ослепительно играло с мутной рекой. По Сене дефилировала открытая барка, громко шелестя пышными белыми усами. Туристы со спины речного кита махали мне руками. Я улыбнулся в ответ и спросил:

– Существует ли мировое уравнение с решениями в виде физических констант?

Старая проблема сэра Эддингтона. Подумал, попрыгал взглядом вместе с солнечными бликами по разведённым кораблём волнам. Каустики горячих отражений от холодных зеркал. Интерференция метаний меж каменных берегов. Тривиальная реинкарнация Сциллы и Харибды.

– Почему мой мир такой? Поражённость уникальностью. Почему из всех мыслимых мирозданий осуществилось именно мое? Послевкусие случайности. А если миров бесконечно или очень много? Моя Вселенная теряет раритетность и становится точкой в многомерном пространстве мировых констант и физических законов. Мощности континуума? Я здесь ломаю костяную коробку. По соседству скребут титановый лоб. Дальше кто-то мнет свой зелёный мешок с мозгами… Никакой избранности, просто случай, который папуасы зовут судьбой: жить в своей точке мира.

Счастлив ли мой жребий?

Это видно только извне.

Это ощутимо только изнутри.

Это субъективно до омерзения.

Группы японских туристов высаживались на берега Сены. Любопытное маджорити центра Парижа.

Я сказал им:

– Инфляционная теория обесценила миры. Размножила их как кроликов и лишила нашу Вселенную ауры уникальности. Взамен предложила скромное очарование антропного принципа. Неравноценная сделка. Добровольно я бы не согласился.

Две школьницы шли по мосту. Цветные рюкзаки, голые животы подростков, сзади кибердоги-охранники. Девочки услышали, что я разговариваю сам с собой, и дружно прыснули. Я вздохнул и покосился глазами на правую набережную. Второй этаж углового здания занят огромной квартирой со старинной мебелью, книгами и картинами. Хозяева не признают штор. Вечерами я искоса наблюдал… – ну, подсматривал, строго говоря, – спокойную интеллигентную жизнь обитателей дома. Семейный ужин за большим столом. Мягкий диван. Читающий газету пожилой мужчина в жилете. Семья. Седьмое непостижимое измерение.

– Ты женишься на мне, если я сяду за твой столик?

– Немедленно, если ты заплатишь за оба кофе!

На каменном парапете Сены букинисты открывали книжные ящики, настораживая крышки-капканы на ранних покупателей.

На острове пританцовывал в тёплом весеннем воздухе Собор с ажурными витражами и тонкими шпилями рук в голубом небе. Дом бога?

Деревья столпились в скверик вокруг святого мрамора, повытаскивали из зимних карманов листья и грели их на солнце.

Славно.

На рабочем экране светился вызов: еженедельное собрание группы. Ещё есть время причесаться. Сандра мысленно перебрала свои грехи – ничего криминального не всплывало на служебную поверхность. Она поправила камеру, пододвинула кожаное кресло ближе к столу. А вдруг руководитель группы будет в хорошем настроении и даст ей разрешение на целых пять минут пребывания в виртуальной реальности?

«Да, размечталась! – одернула себя Сандра. – Пять минут… а ещё лучше ужин при свечах и постель в лепестках роз…»

И вдруг эта неожиданная картина так властно захватила её воображение, что Сандра еле вернулась в себя. «Подруга, ты совсем сбрендила, остынь немедля! Для твоих извращений даже имени ещё не придумано…»

…Сандра непослушными пальцами отключила монитор от пространства совещания. Потом потрогала онемелое лицо и разрыдалась в полный голос. Хорошо иметь отдельный кабинет.

Работать в этот день Сандра уже не смогла. Убежала из ненавистного офиса, добралась до своего дома, но не стала подниматься в квартиру, а закатилась в ближайший монпарнасский бар, наплевав на холодные зашиворотные струйки дождя. Забилась в угол с большим кувшином домашнего вина и стала набираться. Но спокойно погоревать ей не дали – в бар ввалились Джудит и Кэт, две знакомые американки из соседней квартиры. Пристали, техасские репьи, – чего сидишь печальная? Никакой деликатности – разве не видно, что человеку нужно побыть одному? Сандра сказала, чтобы отвязаться:

– Думаю – что подарить своему лучшему другу…

Только подлила масла в американское дружелюбие.

– Я специалист по подаркам! – восторженно завизжала Кэт. – Три года работала в «Сервисе счастья» и всё знаю – кому и что надо дарить. День рождения, свадьба, появление первенца – по какому поводу подарок твоему другу?

– По поводу его скорой смерти! – не выдержала Сандра, оттолкнула столик, расплескав кувшин, и убежала из бара.

Возле каменной резной стены Собора тянулся розарий. Жёлтые пахучие розы «Тулуз-Лотрек» – мои любимые. Я сидел в скверике возле Собора, держа в руках привычный карандаш, и печатал в большой тетради четырнадцатым шрифтом. Солнце припекало по-летнему. Когда я уставал от согнутой спины, то поднимался с лавочки и прогуливался вокруг фонтана. В мелкой прогретой воде купались голуби. Мне нравилось смотреть на них. Поразительная незамысловатость поведения существ фантастической сложности.

Мы не понимаем механизма мировой эволюции, и любое животное представляется нам сгустком невероятных физических допущений и счастливейших случайных обстоятельств. Наука уже оценила бесконечные запреты этого мира и поражается тому, как быстро эволюция ухитряется бежать по узким трещинам жёстких ограничений, достигая в конце человека. Динозавры вымерли, и главный пульс эволюции бьётся не над созданием полуметровых зубов и когтей, а над внутренней перестройкой комка сверхсложного серого вещества. Культурная эволюция человечества повторяет биологическую. Чем быстрее прогресс нашей цивилизации, тем менее он заметен внешне. Гигантские достижения пакуются в маленькие коробочки. А в другой корзинке ярко громоздятся мыльные пузыри сверхсветовых полётов, путешествий во времени, волшебных измерений и прочей фантастической алхимии.

Увы, чудес на свете нет!

И хорошо.

Научный подход к миротворению с лёгким звоном сталкивался в моей голове с гипотезой о сверхсуществах, создавших мир-вольер для человечества. Смотрят сверху и обсуждают. А мы разве не разводим голубей и кроликов? Может, там не боги, а просто наблюдатели? Интересно, могут ли сверху читаться мои мысли? Грянет ли с весеннего неба молния и поразит ли меня, многогрешного лабораторного грызуна?

Бред! Я не верю в религиозные непознаваемые ипостаси и в существование безмерно могучих цивилизаций, способных создать Вселенную из ста миллиардов галактик. Да хоть одну галактику. На сто миллиардов звёзд каждая. Ха! Я задрал голову и посмотрел на знакомого жёлтого карлика. Два на десять в тридцать третьей. Граммов. Если тонн – то в двадцать седьмой. И чтобы спокойно грело десять миллиардов лет. Ищем проектировщиков с гарантией.

Но мой математический атеизм не хотел подпираться ВЕРОЙ в отсутствие бога. Вот я и сформулировал:

Теорема 1. Богов или их аналогов нет.

Теорема 2. Боги или их аналоги есть.

Теорема 3. Ни то ни другое доказать невозможно.

И да разрешит мне святой Гёдель доказать любую из этих теорем! Пока подступов не видно. Не страшно. Любая задача сначала кажется безнадёжной, но если хорошенько поморщить мозги, то решение обычно находится. Например: любое сверхъестественное явление стало бы доказательством Второй Теоремы. Но сверхнатуральное должно быть безоговорочным. Личные послания богов тонут в мозговом шуме людского безумия.

Я коллекционировал из книг потенциальные доказательства существования творца мира. Красивая идея: бог оставил людям сообщение, зашифрованное в длинном ряде цифр безразмерной математической константы вроде числа пи. Надо повозиться с этим святым числом… Может ли узор далеких галактик, звёзд, флуктуаций реликтового излучения составить артефакт? Космические паттерны в виде лиц, слов или знаков?

Иногда я думал про себя: «Ты – псих! Мир реален и логичен. Наука успешно ломает ледники тайн и вскрывает погреба загадок. Скоро закономерно естественная тайна бытия будет раскрыта и станет упражнением в школьном учебнике. Будь осторожен, а то проснёшься солипсистом в доме скорби».

Я сильно ущипнул себя за руку и зашипел от боли. Является ли это шипение свидетельством реальности мира вокруг меня?

Где найти доказательство Первой Теоремы? Чтобы жить дальше царём природы. Мой личный пунктик. Остальные живут, не думая о происхождении мира. Просто лихорадочно пытаются забираться повыше в априори заданном коллективном лабиринте беличьего колеса.

Как жить, если докажется Вторая Теорема – я пока не думал. Только параноики запасаются консервами, опасаясь нашествия марсиан.

Я был бы рад и доказательству Третьей Теоремы, чтобы с облегчением плюнуть на первые две.

Сегодня я с ржавым скрипом фокусировался на работе. Удивительный день. Утром я обычно сидел в браззерии, пил кофе с рогаликом и ждал её появления. И случилось чудо. Она не прошла мимо, как обычно, а остановилась прямо передо мной. Я вскочил на ноги неловким раззявой и опрокинул стул. А она сказала: «Здравствуй, Адам!» – и протянула мне руку. Я торопливо пожал прохладную узкую ладонь, и мы в первый раз заговорили без ограничений на количество реплик. Её имя было – СИМОНА, и она оказалась нестерпимо милой. Я чуть не задымился от счастья, пока беседовал с ней. Она предложила встретиться в полдень в скверике у Собора! А на прощание она поцеловала меня! Сама! Нежно и долго – как в кино. И ещё добавила: «Увидимся через три часа, милый Адам!»

Невероятно! Я с горящим лицом смотрел вслед.

Сегодня Симона надела короткое узкое чёрное платье. Девушка шла вверх по улице, и её ноги напрягались сильнее обычного. Стройная нога в чулке телесного цвета с тонкой вертикальной полоской ставит туфельку на тротуар… каблучок скрежещет по мелким камням, тоскливо живущим в толще асфальта… девушка уверенно переносит вес на каблук, бедро пружинит и подаётся в сторону… отставшая нога грациозно встаёт на носок… рука устремляется вперёд, охватывает, поглаживает пространство и отправляет его назад, в прошлое… талия изгибается, а волосы колышутся волной от плеча к плечу.

На очередном шаге Симона чуть повернула голову. В обрамлении пушистых волос – её щека и ресницы, прячущие лукавый глаз. Поворот был необязателен – это просто привет, приглашение полюбоваться собой… Я не знаю, как это назвать, и можно ли это классифицировать, но каждый восхитительный шаг Симоны отдавался в моей груди певучим ударом тонкой бронзы…

Я вскочил на ноги, отбросил тетрадь и взволнованно зашагал вокруг фонтана, щурясь от ослепительного солнца и блеска крупных зёрен песка на дорожке сквера. Начинается невероятно счастливая жизнь. Конец сычиному одиночеству.

Придумал! Мы пойдём с Симоной в мою любимую «Таверну» на Монмартре. Там вкусный киш-лорен и очень уютно. Особенно у стеклянной стены с цветами.

«Потом мы можем зайти ко мне, выпить рюмочку коллекционного монтраше… – Мое сердце гулко колотилось от наплывающих видений. – О, Симона…»

Калитка сквера стукнула. Она! Каблучки Симоны хрустели гравием всё ближе. О боги, за какие заслуги мне выпал жребий такой удачи?

Когда улыбающаяся Симона подошла совсем близко, из руки фонтанного святого вырвался огненный шар и ударил девушку в лицо. Я вскрикнул от ужаса.

Чистый лоб Симоны обуглился, свежая щека превратилась в дымящуюся язву, в которой виднелись пронзительно белые зубы. Лицо покрылось трещинами, которые быстро распространились на всё тело, волосы и даже одежду.

В следующее мгновение Симона рассыпалась на осколки, которые со звенящим шелестом рухнули на землю.

Рождественская игрушка разбилась о каменный пол и превратилась в лужицу блестящих кусочков.

Я упал на колени и закричал так, что не услышал своего крика. С гравия на меня укоризненно глянул уголок голубого глаза…

…и я, задыхаясь, проснулся сидящим на лавочке сквера. Сердце трепетало пойманным воробьём, волосы слиплись от пота. Солнце светило прямо в глаза. Я закрыл лицо руками:

– Господи, мне ещё никогда не снился такой жуткий кошмар!

Люди сидели, степенно беседовали, двигали шахматы. Девочка лет семи дразнила белую лохматую собачку. Статуя святого смотрела неподвижно и строго. Ребёнок схватил болонку за поводок и подбежал к моей лавочке. Я с острым наслаждением переводил дыхание, освобождаясь от остатков кошмара.

– Слушай внимательно, Адам! – тоненьким голосом и с милой стеснительной гримаской сказала девочка в синем сарафанчике. – У меня мало времени…

Ребёнок не успел договорить. Раздался лязг и скрип тормозов. Проломив чугунную ограду сквера, на аллею влетел зелёный грузовик-мусорщик. Скорость времени замедлилась.

Я всё отчётливо видел, но сделать ничего не мог. Мчащийся вонючий гигант сбил девочку. Её голова ударилась о радиатор, а тело забросило на бампер.

В следующую секунду грузовик оказался у каменного парапета, с грохотом проломил его и в облаке пыли рухнул в Сену. Я не видел ни реку, ни падение механического монстра, но столб брызг взлетел выше деревьев.

На аллее осталась лишь болонка, красно-белой лепёшкой вдавленная в глубокую колею тяжёлого колеса. Собачья шерсть дымилась и быстро испарялась.

И вот передо мной остался лишь скелет, но не из обычных костей, а из ровных белых палочек. Только сейчас я смог открыть прикушенный рот, чтобы закричать…

…и снова проснулся на скамейке. В мокрой от пота рубашке и в совершенном нервном раздрыге. Я схожу с ума! Такого ещё никогда не было. Сон во сне?

Сквер был тих, решетки целы, вполне живая девочка прыгала по земле какими-то сложными способами. Белой собаки не было видно, но могла же она убежать за бабочкой?

Я вскочил на ноги и стал быстро ходить вокруг фонтана. Не дай боже, ещё раз засну на солнцепёке. Скорее бы Симона пришла… сердце не могло расстаться с тревогой.