Электронная библиотека » Николай Гумилев » » онлайн чтение - страница 5


  • Текст добавлен: 31 июля 2016, 22:40


Автор книги: Николай Гумилев


Жанр: Литература 20 века, Классика


Возрастные ограничения: +12

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Шрифт:
- 100% +
Солнце духа
 
Как могли мы прежде жить в покое
И не ждать ни радостей, ни бед,
Не мечтать об огнезаром бое,
О рокочущей трубе побед.
 
 
Как могли мы… Но еще не поздно.
Солнце духа наклонилось к нам.
Солнце духа благостно и грозно
Разлилось по нашим небесам.
 
 
Расцветает дух, как роза мая,
Как огонь, он разрывает тьму.
Тело, ничего не понимая,
Слепо повинуется ему.
 
 
В дикой прелести степных раздолий,
В тихом таинстве лесной глуши
Ничего нет трудного для воли
И мучительного для души.
 
 
Чувствую, что скоро осень будет,
Солнечные кончатся труды,
И от древа духа снимут люди
Золотые, зрелые плоды.
 
Январь 1915
Мадригал полковой даме
 
И как в раю магометанском
Сонм гурий в розах и шелку,
Так вы лейб-гвардии в уланском
Ее Величества полку.
 
1915
Деревья
 
Я знаю, что деревьям, а не нам
Дано величье совершенной жизни,
На ласковой земле, сестре звездам,
Мы – на чужбине, а они – в отчизне.
 
 
Глубокой осенью в полях пустых
Закаты медно-красные, восходы
Янтарные окраске учат их —
Свободные, зеленые народы.
 
 
Есть Моисеи посреди дубов,
Марии между пальм… Их души, верно,
Друг к другу посылают тихий зов
С водой, струящейся во тьме безмерной.
 
 
И в глубине земли, точа алмаз,
Дробя гранит, ключи лепечут скоро,
Ключи поют, кричат – где сломан вяз,
Где листьями оделась сикомора.
 
 
О, если бы и мне найти страну,
В которой мог не плакать и не петь я,
Безмолвно поднимаясь в вышину
Неисчисляемые тысячелетья!
 
Январь 1916
Детство
 
Я ребенком любил большие,
Медом пахнущие луга,
Перелески, травы сухие
И меж трав бычачьи рога.
 
 
Каждый пыльный куст придорожный
Мне кричал: «Я шучу с тобой,
Обойди меня осторожно
И узнаешь, кто я такой!»
 
 
Только дикий ветер осенний,
Прошумев, прекращал игру, —
Сердце билось еще блаженней,
И я верил, что я умру
 
 
Не один, – с моими друзьями
С мать-и-мачехой, с лопухом,
И за дальними небесами
Догадаюсь вдруг обо всем.
 
 
Я за то и люблю затеи
Грозовых военных забав,
Что людская кровь не святее
Изумрудного сока трав.
 
Март 1916
Я и вы
 
Да, я знаю, я вам не пара,
Я пришел из другой страны,
И мне нравится не гитара,
А дикарский напев зурны.
 
 
Не по залам и по салонам,
Темным платьям и пиджакам —
Я читаю стихи драконам,
Водопадам и облакам.
 
 
Я люблю – как араб в пустыне
Припадает к воде и пьет,
А не рыцарем на картине,
Что на звезды смотрит и ждет.
 
 
И умру я не на постели,
При нотариусе и враче,
А в какой-нибудь дикой щели,
Утонувшей в густом плюще,
 
 
Чтоб войти не во всем открытый,
Протестантский, прибранный рай,
А туда, где разбойник и мытарь
И блудница крикнут: вставай!
 
1917
Предупреждение

С японского


 
Мне отраднее всего
Видеть взор твой светлый,
Мне приятнее всего
Говорить с тобою.
 
 
И однако мы должны
Кончить наши встречи,
Чтоб не ведали о них
Глупые соседи.
 
 
Не о доброй славе я
О своей забочусь,
А без доброй славы ты
Милой не захочешь.
 
1917
Хокку
 
Вот девушка с газельими глазами
Выходит замуж за американца,
Зачем Колумб Америку открыл?
 
1917
Девушка
 
Ты говорил слова пустые,
А девушка и расцвела:
Вот чешет косы золотые,
По-праздничному весела.
 
 
Теперь ко всем церковным требам
Молиться ходит о твоем,
Ты стал ей солнцем, стал ей небом,
Ты стал ей ласковым дождем.
 
 
Глаза темнеют, чуя грозы,
Неровен вздох ее и част.
Она пока приносит розы,
А захоти – и жизнь отдаст.
 
Весна 1917
Любовь весной
 
Перед ночью северной, короткой,
И за нею зори – словно кровь,
Подошла неслышною походкой,
Посмотрела на меня любовь…
 
 
Отравила взглядом и дыханьем,
Слаще роз дыханьем, и ушла
В белый май с его очарованьем,
В лунные, слепые зеркала…
 
 
У кого я попрошу совета,
Как до легкой осени дожить,
Чтобы это огненное лето
Не могло меня испепелить?
 
 
Как теперь молиться буду Богу,
Плача, замирая и горя,
Если я забыл свою дорогу
К каменным стенам монастыря…
 
 
Если взоры девушки любимой
Слаще взора жителей высот,
Краше горнего Иерусалима
Летний Сад и зелень сонных вод…
 
 
День за днем пылает надо мною,
Их терпеть не станет скоро сил.
Правда, тот, кто полюбил весною,
Больно тот и горько полюбил.
 
Весна 1917
«Вы дали мне альбом открытый…»

Анне Радловой


 
Вы дали мне альбом открытый,
Где пели струны длинных строк,
Его унес я, и сердитый
В пути защелкнулся замок.
Печальный символ! Я томился,
Я перед ним читал стихи,
Молил, но он не отворился,
Он был безжалостней стихий.
И мне приходиться привыкнуть
К сознанью, полному тоски,
Что должен я в него проникнуть,
Как в сердце ваше, – воровски.
 
Май 1917
Песенка
 
Ты одна благоухаешь,
Ты одна;
Ты проходишь и сияешь,
Как луна.
 
 
Вещь, которой ты коснулась,
Вдруг свята,
В ней таинственно проснулась
Красота.
 
 
Неужель не бросит каждый
Всех забот,
За тобой со сладкой жаждой
Не пойдет?
 
 
В небо, чистое как горе,
Глаз твоих,
В пену сказочного моря
Рук твоих?
 
 
Много женщин есть на свете
И мужчин,
Но пришел к заветной мете
Я один.
 
Июнь-июль 1917
Богатое сердце
 
Дремала душа, как слепая,
Так пыльные спят зеркала,
Но солнечным облаком рая
Ты в темное сердце вошла.
 
 
Не знал я, что в сердце так много
Созвездий слепящих таких,
Чтоб вымолить счастье у Бога
Для глаз говорящих твоих.
 
 
Не знал я, что в сердце так много
Созвучий звенящих таких,
Чтоб вымолить счастье у Бога
Для губ полудетских твоих.
 
 
И рад я, что сердце богато,
Ведь тело твое из огня,
Душа твоя дивно крылата,
Певучая ты для меня.
 
Июль 1917
«Однообразные мелькают…»
 
Однообразные мелькают
Все с той же болью дни мои,
Как будто розы опадают
И умирают соловьи.
 
 
Но и она печальна тоже,
Мне приказавшая любовь,
И под ее атласной кожей
Бежит отравленная кровь.
 
 
И если я живу на свете,
То лишь из-за одной мечты:
Мы оба, как слепые дети,
Пойдем на горные хребты,
 
 
Туда, где бродят только козы,
В мир самых белых облаков,
Искать увянувшие розы
И слушать мертвых соловьев.
 
Июль 1917
«В этот мой благословенный вечер…»
 
В этот мой благословенный вечер
Собрались ко мне мои друзья,
Все, которых я очеловечил,
Выведя их из небытия.
 
 
Гондла разговаривал с Гафизом
О любви Гафиза и своей,
И над ним склонялись по карнизам
Головы волков и лебедей.
 
 
Муза Дальних Странствий обнимала
Зою, как сестру свою теперь,
И лизал им ноги небывалый,
Золотой и шестикрылый зверь.
 
 
Мик с Луи подсели к капитанам,
Чтоб послушать о морских делах,
И перед любезным Дон Жуаном
Фанни сладкий чувствовала страх.
 
 
И по стенам начинались танцы,
Двигались фигуры на холстах,
Обезумели камбоджианцы
На конях и боевых слонах.
 
 
Заливались вышитые птицы,
А дракон плясал уже без сил,
Даже Будда начал шевелиться
И понюхать розу попросил.
 
 
И светились звезды золотые,
Приглашенные на торжество,
Словно апельсины восковые,
Те, что подают на Рождество.
 
 
«Тише крики, смолкните напевы! —
Я вскричал. – И будем все грустны,
Потому что с нами нету девы,
Для которой все мы рождены».
 
 
И пошли мы, пара вслед за парой,
Словно фантастический эстамп,
Через переулки и бульвары
К тупику близ улицы Декамп.
 
 
Неужели мы Вам не приснились,
Милая с таким печальным ртом,
Мы, которые всю ночь толпились
Перед занавешенным окном.
 
Июль 1917
Ночь
 
Пролетала золотая ночь
И на миг замедлила в пути,
Мне, как другу, захотев помочь,
Ваши письма думала найти —
 
 
Те, что вы не написали мне…
А потом присела на кровать
И сказала: «Знаешь, в тишине
Хорошо бывает помечтать!
 
 
Та, другая, вероятно, зла,
Ей с тобой встречаться даже лень,
Полюби меня, ведь я светла,
Так светла, что не светлей и день.
 
 
Много расцветает черных роз
В потайных колодцах у меня,
Словно крылья пламенных стрекоз,
Пляшут искры синего огня.
 
 
Тот же пламень и в глазах твоих
В миг, когда ты думаешь о ней,
Для тебя сдержу я вороных
Неподатливых моих коней».
 
 
Ночь, молю, не мучь меня! Мой рок
Слишком и без этого тяжел,
Неужели, если бы я мог,
От нее давно б я не ушел?
 
 
Смертной скорбью я теперь скорблю,
Но какой я дам тебе ответ,
Прежде чем ей не скажу «люблю»
И она мне не ответит «нет».
 
Июль 1917
Осень
 
Оранжево-красное небо…
Порывистый ветер качает
Кровавую гроздь рябины.
Догоняю бежавшую лошадь
Мимо стекол оранжереи,
Решетки старого парка
И лебединого пруда.
Косматая, рыжая, рядом
Несется моя собака,
Которая мне милее
Даже родного брата,
Которую буду помнить,
Если она издохнет,
Стук копыт участился,
Пыль все выше.
Трудно преследовать лошадь
 
 
Чистой арабской крови.
Придется присесть, пожалуй,
Задохнувшись, на камень
Широкий и плоский,
И удивляться тупо
Оранжево-красному небу
И тупо слушать
Кричащий пронзительный ветер
 
1917
«Еще не раз вы вспомните меня…»
 
Еще не раз вы вспомните меня
И весь мой мир волнующий и странный,
Нелепый мир из песен и огня,
Но меж других единый необманный.
 
 
Он мог стать вашим тоже и не стал,
Его вам было мало или много,
Должно быть, плохо я стихи писал
И вас неправедно просил у Бога.
 
 
Но каждый раз вы склонитесь без сил
И скажете: «Я вспоминать не смею.
Ведь мир иной меня обворожил
Простой и грубой прелестью своею».
 
1917
«Неизгладимы, нет, в моей судьбе…»
 
Неизгладимы, нет, в моей судьбе
Твой детский рот и смелый взор девический,
Вот почему, мечтая о тебе,
Я говорю и думаю ритмически.
 
 
Я чувствую огромные моря,
Колеблемые лунным притяженьем,
И сонмы звезд, что движутся горя,
От века предназначенным движеньем.
 
 
О, если б ты всегда была со мной,
Улыбчиво-благая, настоящая,
На звезды я бы мог ступить ногой
И солнце б целовал в уста горящие.
 
1917
Прогулка
 
Мы в аллеях светлых пролетали,
Мы летели около воды,
Золотые листья опадали
В синие и сонные пруды.
 
 
И причуды, и мечты, и думы
Поверяла мне она свои,
Все, что может девушка придумать
О еще неведомой любви.
 
 
Говорила: «Да, любовь свободна,
И в любви свободен человек,
Только то лишь сердце благородно,
Что умеет полюбить навек».
 
 
Я смотрел в глаза ее большие,
И я видел милое лицо
В рамке, где деревья золотые
С водами слились в одно кольцо.
 
 
И я думал: «Нет, любовь не это!
Как пожар в лесу, любовь – в судьбе,
Потому что даже без ответа
Я отныне обречен тебе».
 
1917
«Из букета целого сиреней…»
 
Из букета целого сиреней
Мне досталась лишь одна сирень,
И всю ночь я думал об Елене,
А потом томился целый день.
 
 
Все казалось мне, что в белой пене
Исчезает милая земля,
Расцветают влажные сирени
За кормой большого корабля.
 
 
И за огненными небесами
Обо мне задумалась она,
Девушка с газельими глазами
Моего любимейшего сна.
 
 
Сердце прыгало, как детский мячик,
Я, как брату, верил кораблю,
Оттого, что мне нельзя иначе,
Оттого, что я ее люблю.
 
1917
«Много есть людей, что, полюбив…»
 
Много есть людей, что, полюбив,
Мудрые, дома себе возводят,
Возле их благословенных нив
Дети резвые за стадом бродят.
 
 
А другим – жестокая любовь,
Горькие ответы и вопросы,
С желчью смешана, кричит их кровь,
Слух их жалят злобным звоном осы.
 
 
А иные любят, как поют,
Как поют и дивно торжествуют,
В сказочный скрываются приют;
А иные любят, как танцуют.
 
 
Как ты любишь, девушка, ответь,
По каким тоскуешь ты истомам?
Неужель ты можешь не гореть
Тайным пламенем, тебе знакомым?
 
 
Если ты могла явиться мне
Молнией слепительной Господней,
И отныне я горю в огне,
Вставшем до небес из преисподней?
 
1917
«Ты не могла иль не хотела…»
 
Ты не могла иль не хотела
Мою почувствовать истому,
Свое дурманящее тело
И сердце бережешь другому.
 
 
Зато, когда перед бедою
Я обессилю, стиснув зубы,
Ты не придешь смочить водою
Мои запекшиеся губы.
 
 
В часы последнего усилья,
Когда и ангелы заплещут,
Твои сияющие крылья
Передо мной не затрепещут.
 
 
И в встречу радостной победе
Мое ликующее знамя
Ты не поднимешь в реве меди
Своими нежными руками.
 
 
И ты меня забудешь скоро,
И я не стану думать, вольный,
О милой девочке, с которой
Мне было нестерпимо больно.
 
1917
«Вероятно, в жизни предыдущей…»
 
Вероятно, в жизни предыдущей
Я зарезал и отца и мать,
Если в этой – Боже Присносущий! —
Так позорно осужден страдать.
 
 
Каждый день мой, как мертвец, спокойный,
Все дела чужие, не мои,
Лишь томленье вовсе недостойной,
Вовсе платонической любви.
 
 
Ах, бежать бы, скрыться бы, как вору,
В Африку, как прежде, как тогда,
Лечь под царственную сикомору
И не подниматься никогда.
 
 
Бархатом меня покроет вечер,
А луна оденет в серебро,
И быть может не припомнит ветер,
Что когда-то я служил в бюро.
 
1917
«Так долго сердце боролось…»
 
Так долго сердце боролось,
Слипались усталые веки,
Я думал, пропал мой голос,
Мой звонкий голос навеки.
 
 
Но Вы мне его возвратили,
Он вновь мое достоянье,
Вновь в памяти белых лилий
И синих миров сверканье.
 
 
Мне ведомы все дороги
На этой земле привольной…
Но Ваши милые ноги
В крови, и Вам бегать больно.
 
 
Какой-то маятник злобный
Владеет нашей судьбою,
Он ходит, мечу подобный,
Меж радостью и тоскою.
 
 
Тот миг, что я песнью своею
Доволен, – для Вас мученье…
Вам весело – я жалею
О дне моего рожденья.
 
1917
Кха
 
Где вы, красивые девушки,
Вы, что ответить не можете,
Вы, что меня оставляете
Ослабевающим голосом
Звонкое эхо будить?
 
 
Или вы съедены тиграми,
Или вас держат любовники?
Да отвечайте же, девушки.
Я полюбил вас и встретиться
С вами спустился в леса.
 
 
С гор я увидел вас голыми
Около чистого озера
И прибежал, не подумавши,
Что все вы – дочери месяца,
Черной вороны я сын.
 
1915–1918
Три жены мандарина
 
Законная жена
Есть еще вино в глубокой чашке,
И на блюде ласточкины гнезда.
От начала мира уважает
Мандарин законную супругу.
 
 
Наложница
Есть еще вино в глубокой чашке,
И на блюде гусь большой и жирный.
Если нет детей у мандарина,
Мандарин наложницу заводит.
 
 
Служанка
Есть еще вино в глубокой чашке,
И на блюде разное варенье.
Для чего вы обе мандарину,
Каждый вечер новую он хочет.
 
 
Мандарин
Больше нет вина в глубокой чашке,
И на блюде только красный перец.
Замолчите, глупые болтушки,
И не смейтесь над несчастным старцем.
 
До 1918
Рассыпающая звезды
 
Не всегда чужда ты и горда
И меня не хочешь не всегда,
 
 
Тихо, тихо, нежно, как во сне,
Иногда приходишь ты ко мне.
 
 
Надо лбом твоим густая прядь,
Мне нельзя ее поцеловать,
 
 
И глаза большие зажжены
Светами магической луны.
 
 
Нежный друг мой, беспощадный враг,
Так благословен твой каждый шаг,
 
 
Словно по сердцу ступаешь ты,
Рассыпая звезды и цветы.
 
 
Я не знаю, где ты их взяла,
Только отчего ты так светла
 
 
И тому, кто мог с тобой побыть,
На земле уж нечего любить?
 
1916–1918
Предупреждение
 
Я говорил – ты хочешь, хочешь?
Могу я быть тобой любим?
Ты счастье странное пророчишь
Гортанным голосом своим.
 
 
А я плачу за счастье много,
Мой дом – из звезд и песен дом,
И будет сладкая тревога
Расти при имени твоем.
 
 
«И скажут – что он? Только скрипка,
Покорно плачущая, он,
Ее единая улыбка
Рождает этот дивный звон.
 
 
И скажут – то луна и море,
Двояко отраженный свет —
И после – о какое горе,
Что женщины такой же нет!»
 
 
Но, не ответив мне ни слова,
Она задумчиво прошла,
Она не сделала мне злого,
И жизнь по-прежнему светла.
 
 
Ко мне нисходят серафимы,
Пою я полночи и дню,
Но вместо женщины любимой
Цветок засушенный храню.
 
Август 1917 – весна 1918 года
«Нежно-небывалая отрада…»
 
Нежно-небывалая отрада
Прикоснулась к моему плечу,
И теперь мне ничего не надо,
Ни тебя, ни счастья не хочу.
 
 
Лишь одно бы принял я не споря —
Тихий, тихий, золотой покой
Да двенадцать тысяч футов моря
Над моей пробитой головой.
 
 
Что же думать, как бы сладко нежил
Тот покой и вечный гул томил,
Если б только никогда я не жил,
Никогда не пел и не любил.
 
Август 1917 – весна 1918 года
О тебе
 
О тебе, о тебе, о тебе,
Ничего, ничего обо мне!
В человеческой, темной судьбе
Ты – крылатый призыв к вышине.
 
 
Благородное сердце твое —
Словно герб отошедших времен.
Освящается им бытие
Всех земных, всех бескрылых племен.
 
 
Если звезды, ясны и горды,
Отвернутся от нашей земли,
У нее есть две лучших звезды:
Это – смелые очи твои.
 
 
И когда золотой серафим
Протрубит, что исполнился срок,
Мы поднимем тогда перед ним,
Как защиту, твой белый платок.
 
 
Звук замрет в задрожавшей трубе,
Серафим пропадет в вышине…
– О тебе, о тебе, о тебе,
Ничего, ничего обо мне!
 
Август 1917 – весна 1918 года
«Они спустились до реки…»
 
Они спустились до реки
Смотреть на зарево заката,
Но серебрились их виски
И сердце не было крылато.
 
 
Промчался длинный ряд годов,
Годов унынья и печали,
Когда ни алых вечеров,
Ни звезд они не замечали.
 
 
Вот все измены прощены
И позабыты все упреки,
О, только б слушать плеск волны,
Природы мудрые уроки!
 
 
Как этот ясный водоем,
Навек отринуть самовластье
И быть вдвоем, всегда вдвоем,
Уже не верующим в счастье.
 
 
А в роще, ладя самострел,
Ребенок, брат любимый Мая,
На них насмешливо глядел,
Их светлых слез не понимая.
 
Апрель-май 1918 года
Поэт
 
Я слышал из сада, как женщина пела,
Но я, я смотрел на луну.
 
 
И я никогда о певице не думал,
Луну в облаках полюбив.
 
 
Не вовсе чужой я прекрасной богине:
Ответный я чувствую взгляд.
 
 
Ни ветви дерев, ни летучие мыши
Не скроют меня от него.
 
 
Во взоры поэтов, забывших про женщин,
Отрадно смотреться луне,
 
 
Как в полные блеска чешуи драконов,
Священных поэтов морей.
 
1918
Приглашение в путешествие
 
Уедем, бросим край докучный
И каменные города,
Где Вам и холодно, и скучно,
И даже страшно иногда.
 
 
Нежней цветы и звезды ярче
В стране, где светит Южный Крест,
В стране богатой, словно ларчик
Для очарованных невест.
 
 
Мы дом построим выше ели,
Мы камнем выложим углы
И красным деревом панели,
А палисандровым полы.
 
 
И средь разбросанных тропинок
В огромном розовом саду
Мерцанье будет пестрых спинок
Жуков, похожих на звезду.
 
 
Уедем! Разве вам не надо
В тот час, как солнце поднялось,
Услышать страшные баллады,
Рассказы абиссинских роз:
 
 
О древних сказочных царицах,
О львах в короне из цветов,
О черных ангелах, о птицах,
Что гнезда вьют средь облаков.
 
 
Найдем мы старого араба,
Читающего нараспев
Стих про Рустема и Зораба
Или про занзибарских дев.
 
 
Когда же нам наскучат сказки,
Двенадцать стройных негритят
Закружатся пред нами в пляске
И отдохнуть не захотят.
 
 
И будут приезжать к нам в гости,
Когда весной пойдут дожди,
В уборах из слоновой кости
Великолепные вожди.
 
 
В горах, где весело, где ветры
Кричат, рубить я стану лес,
Смолою пахнущие кедры,
Платан, встающий до небес.
 
 
Я буду изменять движенье
Рек, льющихся по крутизне,
Указывая им служенье,
Угодное отныне мне.
 
 
А Вы, Вы будете с цветами,
И я Вам подарю газель
С такими нежными глазами,
Что кажется, поет свирель;
 
 
Иль птицу райскую, что краше
И огненных зарниц, и роз,
Порхать над темно-русой Вашей
Чудесной шапочкой волос.
 
 
Когда же Смерть, грустя немного,
Скользя по роковой меже,
Войдет и станет у порога, —
Мы скажем смерти: «Как, уже?»
 
 
И, не тоскуя, не мечтая,
Пойдем в высокий Божий рай,
С улыбкой ясной узнавая
Повсюду нам знакомый край.
 
Март 1918
«Далеко мы с тобой на лыжах…»
 
Далеко мы с тобой на лыжах
Отошли от родимых сел.
Вечер в клочьях багряно-рыжих,
Снег корявые пни замел.
 
 
Вместе с солнцем иссякла сила,
И в глаза нам взглянула беда.
И тогда ты меня любила,
Целовала меня ты тогда.
 
 
А теперь ты опять чужая,
И улыбка твоя – не мне.
Недоступнее Божьего рая
Мне дорога к снежной стране.
 
После ноября 1918
«Вы задумчивы, маркиза?..»
 
«Вы задумчивы, маркиза?
Вы больны?
– Ах, мой друг, одни капризы
От луны.
 
 
Я люблю вас с новой страстью
Вновь и вновь.
– Я давно не верю в счастье
И любовь.
 
 
Но вокруг нас бродят пары,
Влюблены.
– Это чары, только чары
От луны.
 
 
Я хочу иль их развеять
Иль пропасть.
– Ах, Луи, как сладко верить
В вашу власть!
 
 
Но какой искать награды
Я бы мог?
– Боже! Всё, чего вам надо,
Мой цветок?
 
 
Если так, то всё готово,
Я нашёл.
Но должны сдержать вы слово.
– Хорошо!»
 
 
И помчали духи мрака
В вышину:
Сирано де Бержераком
На луну.
 
 
И рука его простёрла
Звонкий бич,
Чтоб схватить луну за горло
И избить.
 
После 1918
«Природе женщины подобны…»
 
Природе женщины подобны,
Зверям и птицам – злись не злись,
Но я, услышав шаг твой дробный,
Душой угадываю рысь.
 
 
Порой ты, нежная и злая,
Всегда перечащая мне,
Напоминаешь горностая
На ветке снежной при луне.
 
 
И редко-редко взором кротким,
Не на меня глядя, а вкруг,
Ты тайно схожа с зимородком,
Стремящимся лететь на юг.
 
1919
«Ветла чернела. На вершине…»
 
Ветла чернела. На вершине
Грачи топорщились слегка,
В долине неба синей-синей
Паслись, как овцы, облака.
 
 
И ты с покорностью во взоре
Сказала: «Влюблена я в Вас».
Кругом трава была, как море,
Послеполуденный был час.
 
 
Я целовал пыланья лета —
Тень трав на розовых щеках,
Благоуханный праздник света
На бронзовых твоих кудрях.
 
 
И ты казалась мне желанной,
Как небывалая страна,
Какой-то край обетованный
Восторгов, песен и вина.
 
1919
Лес
 
В том лесу белесоватые стволы
Выступали неожиданно из мглы.
 
 
Из земли за корнем корень выходил,
Точно руки обитателей могил.
 
 
Под покровом ярко-огненной листвы
Великаны жили, карлики и львы,
 
 
И следы в песке видали рыбаки
Шестипалой человеческой руки.
 
 
Никогда сюда тропа не завела
Пэра Франции иль Круглого Стола,
 
 
И разбойник не гнездился здесь в кустах,
И пещерки не выкапывал монах —
 
 
Только раз отсюда в вечер грозовой
Вышла женщина с кошачьей головой,
 
 
Но в короне из литого серебра,
И вздыхала и стонала до утра,
 
 
И скончалась тихой смертью на заре,
Перед тем как дал причастье ей кюре.
 
 
Это было, это было в те года,
От которых не осталось и следа.
 
 
Это было, это было в той стране,
О которой не загрезишь и во сне.
 
 
Я придумал это, глядя на твои
Косы – кольца огневеющей змеи,
 
 
На твои зеленоватые глаза,
Как персидская больная бирюза.
 
 
Может быть, тот лес – душа твоя,
Может быть, тот лес – любовь моя,
 
 
Или, может быть, когда умрем,
Мы в тот лес направимся вдвоем.
 
1919
Заблудившийся травмой
 
Шёл я по улице незнакомой
И вдруг услышал вороний грай,
И звоны лютни, и дальние громы,
Передо мною летел трамвай.
 
 
Как я вскочил на его подножку,
Было загадкою для меня,
В воздухе огненную дорожку
Он оставлял и при свете дня.
 
 
Мчался он бурей тёмной, крылатой,
Он заблудился в бездне времён…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!
 
 
Поздно. Уж мы обогнули стену,
Мы проскочили сквозь рощу пальм,
Через Неву, через Нил и Сену
Мы прогремели по трём мостам.
 
 
И, промелькнув у оконной рамы,
Бросил нам вслед пытливый взгляд
Нищий старик, – конечно, тот самый,
Что умер в Бейруте год назад.
 
 
Где я? Так томно и так тревожно
Сердце моё стучит в ответ:
«Видишь вокзал, на котором можно
В Индию Духа купить билет?»
 
 
Вывеска… кровью налитые буквы
Гласят: «Зеленная», – знаю, тут
Вместо капусты и вместо брюквы
Мёртвые головы продают.
 
 
В красной рубашке с лицом, как вымя,
Голову срезал палач и мне,
Она лежала вместе с другими
Здесь в ящике скользком, на самом дне.
 
 
А в переулке забор дощатый,
Дом в три окна и серый газон…
Остановите, вагоновожатый,
Остановите сейчас вагон!
 
 
Машенька, ты здесь жила и пела,
Мне, жениху, ковёр ткала,
Где же теперь твой голос и тело,
Может ли быть, что ты умерла?
 
 
Как ты стонала в своей светлице,
Я же с напудренною косой
Шёл представляться Императрице
И не увиделся вновь с тобой.
 
 
Понял теперь я: наша свобода
Только оттуда бьющий свет,
Люди и тени стоят у входа
В зоологический сад планет.
 
 
И сразу ветер знакомый и сладкий
И за мостом летит на меня,
Всадника длань в железной перчатке
И два копыта его коня.
 
 
Верной твердынею православья
Врезан Исакий в вышине,
Там отслужу молебен о здравьи
Машеньки и панихиду по мне.
 
 
И всё ж навеки сердце угрюмо,
И трудно дышать, и больно жить…
Машенька, я никогда не думал,
Что можно так любить и грустить!
 
1919

Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 5 6 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.


Популярные книги за неделю


Рекомендации