Текст книги "Поэзия Серебряного века (сборник)"

 
Нежный призрак,
Рыцарь без укоризны,
Кем ты призван
В мою молодую жизнь?
 
 
Во мгле – сизой
Стоишь, ризой
Снеговой одет.
 
 
То не ветер
Гонит меня по городу.
Ох, уж третий
Вечер я чую вóрога.
 
 
Голубоглазый –
Меня – сглазил
Снеговой певец.
 
 
Снежный лебедь
Мне пóд ноги перья стелет.
Перья реют
И медленно никнут в снег.
 
 
Так, по перьям,
Иду к двери,
За которой – смерть.
Он поет мне
За синими окнами,
 
 
Он поет мне
Бубенцами далекими,
Длинным криком,
Лебединым кликом –
Зовет.
 
 
Милый призрак!
Я знаю, что все мне снится.
Сделай милость:
Аминь, аминь, рассыпься!
Аминь.
 

1 мая 1916

 
Ты проходишь на запад солнца,
Ты увидишь вечерний свет.
Ты проходишь на запад солнца,
И метель заметает след.
 
 
Мимо окон моих – бесстрастный –
Ты пройдешь в снеговой тиши,
Божий праведник мой прекрасный,
Свете тихий моей души!
 
 
Я на душу твою – не зарюсь!
Нерушима твоя стезя.
В руку, бледную от лобзаний,
Не вобью своего гвоздя.
 
 
И по имени не окликну,
И руками не потянусь.
Восковому, святому лику
Только издали поклонюсь.
 
 
И, под медленным снегом стоя,
Опущусь на колени в снег,
И во имя твое святое
Поцелую вечерний снег –
 
 
Там, где поступью величавой
Ты прошел в снеговой тиши,
Свете тихий – святыя славы –
Вседержитель моей души.
 

2 мая 1916

 
Зверю – берлога,
Страннику – дорога,
Мертвому – дроги,
Каждому – свое.
 
 
Женщине – лукавить,
Царю – править,
Мне – славить
Имя твое.
 

2 мая 1916

 
У меня в Москве – купола горят,
У меня в Москве – колокола звонят,
И гробницы, в ряд, у меня стоят, –
В них царицы спят и цари.
 
 
И не знаешь ты, что зарей в Кремле
Легче дышится – чем на всей земле!
И не знаешь ты, что зарей в Кремле
Я молюсь тебе – до зари.
 
 
И проходишь ты над своей Невой
О ту пору, как над рекой-Москвой
Я стою с опущенной головой,
И слипаются фонари.
 
 
Всей бессонницей я тебя люблю,
Всей бессонницей я тебе внемлю –
О ту пору, как по всему Кремлю
Просыпаются звонари.
 
 
Но моя река – да с твоей рекой,
Но моя рука – да с твоей рукой
Не сойдутся, Радость моя, доколь
Не догонит заря – зари.
 

7 мая 1916

 
Думали – человек!
И умереть заставили.
Умер теперь. Навек.
– Плачьте о мертвом ангеле!
 
 
Он на закате дня
Пел красоту вечернюю.
Три восковых огня
Треплются, суеверные.
 
 
Шли от него лучи –
Жаркие струны пó снегу.
Три восковых свечи –
Солнцу-то! Светоносному!
 
 
О, поглядите – кáк
Веки ввалились темные!
О, поглядите – кáк
Крылья его поломаны!
 
 
Черный читает чтец,
Топчутся люди праздные…
– Мертвый лежит певец
И Воскресенье празднует.
 

9 мая 1916

 
Должно быть – за тóй рощей
Деревня, где я жила.
Должно быть – любовь проще
И легче, чем я ждала.
 
 
– Эй, идолы, чтоб вы сдохли! –
Привстал и занес кнут,
И окрику вслед – óхлест,
И вновь бубенцы поют.
 
 
Над валким и жалким хлебом
За жердью встает – жердь,
И проволока под небом
Поет и поет смерть.
 

13 мая 1916

 
И тучи оводов вокруг равнодушных кляч,
И ветром вздутый калужский родной кумач,
И пóсвист перепелов, и большое небо,
И волны колоколов над волнами хлеба,
И толк о немце, доколе не надоест,
И желтый-желтый – за синею рощей – крест,
И сладкий жар, и такое на всем сиянье,
И имя твое, звучащее словно: ангел.
 

18 мая 1916

 
Как слабый луч сквозь черный морок адов –
Так голос твой под рокот рвущихся снарядов.
 
 
И вот в громах, как некий серафим,
Оповещает голосом глухим, –
 
 
Откуда-то из древних утр туманных –
Как нас любил, слепых и безымянных,
 
 
За синий плащ, за вероломства – грех…
И как нежнее всех – ту, глубже всех
 
 
В ночь канувшую – на дела лихие!
И как не разлюбил тебя, Россия.
 
 
И вдоль виска – потерянным перстом
Всё водит, водит… И еще о том,
 
 
Какие дни нас ждут, как Бог обманет,
Как станешь солнце звать – и как не встанет…
 
 
Так, узником с собой наедине
(Или ребенок говорит во сне?),
 
 
Предстало нам – всей площади широкой! –
Святое сердце Александра Блока.
 

9 мая 1920

 
Вот он – гляди, – уставший от чужбин,
Вождь без дружин.
 
 
Вот – горстью пьет из горней быстрины –
Князь без страны.
 
 
Там всё ему: и княжество, и рать,
И хлеб, и мать.
 
 
Краснó твое наследие, – владей,
Друг без друзей!
 

15 августа 1921

 
Други его – не тревожьте его!
Слуги его – не тревожьте его!
Было так ясно на лике его:
Царство мое не от мира сего.
 
 
Вещие вьюги кружили вдоль жил,
Плечи сутулые гнулись от крыл,
В певчую прорезь, в запекшийся пыл –
Лебедем душу свою упустил!
 
 
Падай же, падай же, тяжкая медь!
Крылья изведали право: лететь!
Губы, кричавшие слово: ответь! –
Знают, что этого нет – умереть!
 
 
Зори пьет, море пьет, – в полную сыть
Бражничает. – Панихид не служить!
У навсегда повелевшего: быть! –
Хлеба достанет его накормить!
 

15 августа 1921

 
А над равниной –
Крик лебединый.
Матерь, ужель не узнала сына?
Это с заоблачной – он – версты,
Это последнее – он – прости.
 
 
А над равниной –
Вещая вьюга.
Дева, ужель не узнала друга?
Рваные ризы, крыло в крови…
Это последнее он: – Живи!
 
 
Над окаянной –
Взлет осиянный.
Праведник душу урвал – осанна!
Каторжник койку-обрел-теплынь.
Пасынок к матери в дом. – Аминь.
 

Между 15 и 25 августа 1921

 
Не проломанное ребро –
Переломленное крыло.
 
 
Не расстрельщиками навылет
Грудь простреленная. Не вынуть
 
 
Этой пули. Не чинят крыл.
Изуродованный ходил.
 
 
Цепок, цепок венец из терний!
Чтó усопшему – трепет черни,
 
 
Женской лести лебяжий пух…
Проходил, одинок и глух,
 
 
Замораживая закаты
Пустотою безглазых статуй.
 
 
Лишь одно еще в нем жило:
Переломленное крыло.
 

Между 15 и 25 августа 1921

 
Без зова, без слова, –
Как кровельщик падает с крыш.
А может быть, снова
Пришел, – в колыбели лежишь?
 
 
Горишь и не меркнешь,
Светильник немногих недель…
Какая из смертных
Качает твою колыбель?
 
 
Блаженная тяжесть!
Пророческий певчий камыш!
О, кто мне расскажет,
В какой колыбели лежишь?
 
 
«Покамест не продан!»
Лишь с ревностью этой в уме
Великим обходом
Пойду по российской земле.
 
 
Полночные страны
Пройду из конца и в конец.
Где рот-его-рана
Очей синеватый свинец?
 
 
Схватить его! Крепче!
Любить и любить его лишь!
О, кто мне нашепчет,
В какой колыбели лежишь?
 
 
Жемчужные зерна,
Кисейная, сонная сень.
Не лавром, а тёрном –
Чепца острозубая тень.
 
 
Не полог, а птица
Раскрыла два белых крыла!
– И снова родиться,
Чтоб снова метель замела?
 
 
Рвануть его! Выше
Держать! Не отдать его лишь!
О, кто мне надышит,
В какой колыбели лежишь?
 
 
А может быть, ложен
Мой подвиг, и даром – труды.
Как в землю положен,
Быть может, – проспишь до трубы.
 
 
Огромную впалость
Висков твоих – вижу опять.
Такую усталость –
Ее и трубой не поднять!
 
 
Державная пажить,
Надежная, ржавая тишь.
Мне сторож покажет,
В какой колыбели лежишь.
 

22 ноября 1921

 
Как сонный, как пьяный,
Врасплох, не готовясь.
Височные ямы:
Бессонная совесть.
 
 
Пустые глазницы:
Мертво и светло.
Сновидца, всевидца
Пустое стекло.
 
 
Не ты ли
Ее шелестящей хламиды
Не вынес –
Обратным ущельем Аида?
 
 
Не эта ль,
Серебряным звоном полна,
Вдоль сонного Гебра
Плыла голова?
 

25 ноября 1921

 
Так, Господи! И мой обол
Прими на утвержденье храма.
Не свой любовный произвол
Пою – своей отчизны рану.
 
 
Не скаредника ржавый ларь –
Гранит, коленами протертый!
Всем отданы герой и царь,
Всем – праведник – певец – и мертвый.
 
 
Днепром разламывая лед,
Гробóвым не смущаясь тесом,
Русь – Пасхою к тебе плывет,
Разливом тысячеголосым.
 
 
Так, сердце, плачь и славословь!
Пусть вопль твой – тысяча который? –
Ревнует смертная любовь.
Другая – радуется хору.
 

2 декабря 1921

Ахматовой

 
О муза плача, прекраснейшая из муз!
О ты, шальное исчадие ночи белой!
Ты черную насылаешь метель на Русь,
И вопли твои вонзаются в нас, как стрелы.
 
 
И мы шарахаемся, и глухое: ох! –
Стотысячное – тебе присягает, – Анна
Ахматова! – Это имя – огромный вздох,
И в глубь он падает, которая безымянна.
 
 
Мы коронованы тем, что одну с тобой
Мы землю топчем, что небо над нами – то же!
И тот, кто ранен смертельной твоей судьбой,
Уже бессмертным на смертное сходит ложе.
 
 
В певучем граде моем купола горят,
И Спаса светлого славит слепец бродячий…
– И я дарю тебе свой колокольный град,
Ахматова! – и сердце свое в придачу.
 

19 июня 1916

 
Охватила голову и стою,
– Чтó людские козни! –
Охватила голову и пою
На заре на поздней.
 
 
Ах, неистовая меня волна
Подняла на гребень!
Я тебя пою, что у нас – одна,
Как луна на небе!
 
 
Что на сердце вóроном налетев,
В облака вонзилась.
– Горбоносую – чей смертелен гнев
И смертельна – милость.
 
 
Что и над червонным моим Кремлем
Свою ночь простерла,
Что певучей негою, – как ремнем,
Мне стянула горло.
 
 
Ах, я счастлива! Никогда заря
Не сгорала – чище.
Ах, я счастлива, что, тебя даря,
Удаляюсь – нищей,
 
 
Что тебя, чей голос – о глубь! о мгла! –
Мне дыханье сузил,
Я впервые именем назвала
Царскосельской Музы.
 

22 июня 1916

 
Еще один огромный взмах –
И спят ресницы.
О, тело милое! О, прах
Легчайшей птицы!
 
 
Что делала в тумане дней?
Ждала и пела…
Так много вздоха было в ней,
Так мало – тела.
 
 
Нечеловечески-мила
Ее дремота.
От ангела и от орла
В ней было что-то.
 
 
И спит, а хор ее манит
В сады Эдема.
Как будто песнями не сыт
Уснувший демон.
 
 
Часы, года, века. – Ни нас,
Ни наших комнат.
И памятник, накоренясь,
Уже не помнит.
 
 
Давно бездействует метла,
И никнут льстиво
Над Музой Царского Села
Кресты крапивы.
 

23 июня 1916

 
Имя ребенка – Лев,
Матери – Анна.
В имени его – гнев,
В материнском – тишь.
 
 
Волосом – он – рыж,
– Голова тюльпана! –
Что ж, осанна
Маленькому царю.
 
 
Дай ему Бог – вздох
И улыбку матери,
Взгляд – искателя
Жемчугов.
 
 
Бог, внимательней
За ним присматривай:
Царский сын – гадательней
Остальных сынов.
 
 
Рыжий львеныш
С глазами зелеными,
Страшное наследье тебе нести!
 
 
Северный Океан и Южный
И нить жемчужных
Черных четок – в твоей горсти!
 

24 июня 1916

 
Сколько спутников и друзей!
Ты никому не вторишь.
Правят юностью нежной сей –
Гордость и горечь.
 
 
Помнишь бешеный день в порту,
Южных ветров угрозы,
Рев Каспия – и во рту
Крылышко розы.
 
 
Как цыганка тебе дала
Камень в резной оправе,
Как цыганка тебе врала
Что-то о славе…
 
 
И – высóко у парусов –
Отрока в синей блузе.
Гром моря – и грозный зов
Раненой Музы.
 

25 июня 1916

 
Не отстать тебе! Я – острожник,
Ты – конвойный. Судьба одна,
И одна в пустоте порожней
Подорожная нам дана.
 
 
Уж и нрав у меня спокойный!
Уж и очи мои ясны!
Отпусти-ка меня, конвойный,
Прогуляться до той сосны!
 

26 июня 1916

 
Ты, срывающая покров
С катафалков и колыбелей,
Разъярительница ветров,
Насылательница метелей,
 
 
Лихорадок, стихов и войн,
– Чернокнижница! – Крепостница! –
Я заслышала грозный вой
Львов, венчающих колесницу.
 
 
Слышу страстные голоса –
И один, что молчит упорно.
Вижу красные паруса –
И один – между ними – черный.
 
 
Океаном ли правишь путь
Или воздухом, – всею грудью
Жду, как солнцу подставив грудь
Смертоносному правосудью.
 

26 июня 1916

 
На базаре кричал народ,
Пар вылетал из булочной.
Я запомнила алый рот
Узколицей певицы уличной.
 
 
В темном, с цветиками, платке,
– Милости удостоиться –
Ты, потупленная, в толпе
Богомолок у Сергий-Троицы.
 
 
Помолись за меня, краса
Грустная и бесовская,
Как поставят тебя леса
Богородицей хлыстовскою.
 

27 июня 1916

 
Златоустой Анне – всея Руси
Искупительному глаголу, –
Ветер, голос мой донеси
И вот этот мой вздох тяжелый.
 
 
Расскажи, сгорающий небосклон,
Про глаза, что черны от боли,
И про тихий земной поклон
Посреди золотого поля.
 
 
Ты, зеленоводный лесной ручей,
Расскажи, как сегодня ночью
Я взглянула в тебя – и чей
Лик узрела в тебе воочью.
 
 
Ты, в грозовой выси
Обретенный вновь!
Ты! – Безымянный!
Донеси любовь мою
Златоустой Анне – всея Руси!
 

27 июня 1916

 
У тонкой проволоки над волной овсов
Сегодня голос – как тысяча голосов!
 
 
И бубенцы проезжие – свят! свят! свят! –
Не тем же ль голосом, Господи, говорят?
 
 
Стою, и слушаю, и растираю колос,
И темным куполом меня замыкает – голос.
 
 
Не этих ивовых плавающих ветвей
Касаюсь истово, – а руки твоей!
 
 
Для всех, в томленье славящих
твой подъезд, –
Земная женщина, мне же – небесный крест!
 
 
Тебе одной ночами кладу поклоны, –
И все твоими очами глядят иконы!
 

1 июля 1916

 
Ты солнце в выси мне застишь,
Все звезды в твоей горсти!
Ах, если бы – двери настежь –
Как ветер к тебе войти!
 
 
И залепетать, и вспыхнуть,
И круто потупить взгляд,
И, всхлипывая, затихнуть,
Как в детстве, когда простят.
 

2 июля 1916

 
Руки даны мне – протягивать каждому обе, –
Не удержать ни одной, губы – давать имена,
Очи – не видеть, высокие брови над ними –
Нежно дивиться любви и – нежней – нелюбви.
 
 
А этот колокол там, что кремлевских тяжеле,
Безостановочно ходит и ходит в груди, –
Это – кто знает? – не знаю, – быть может, –
должно быть –
Мне загоститься не дать на российской земле!
 

2 июля 1916

 
А что если кудри в плат
Упрячу – что вьются валом,
И в синий вечерний хлад
Побреду себе …
– Куда это держишь путь,
 
 
Красавица – аль в обитель?
– Нет, милый, хочу взглянуть
На царицу, на царевича, на Питер.
 
 
– Ну, дай тебе Бог! – Тебе! –
Стоим опустив ресницы.
– Поклон от меня Неве,
Коль запомнишь, да царевичу с царицей.
 
 
…И вот меж крылец – крыльцо
Горит заревою пылью,
И вот – промеж лиц – лицо
Горбоносое и волосы как крылья.
 
 
На лестницу нам нельзя, –
Следы по ступенькам лягут.
И снизу – глаза в глаза:
– Не потребуется ли, барынька, ягод?
 

28 июня 1916

Дон-Жуан

 
На заре морозной
Под шестой березой,
За углом у церкви,
Ждите, Дон-Жуан!
 
 
Но, увы, клянусь Вам
Женихом и жизнью,
Что в моей отчизне
Негде целовать!
 
 
Нет у нас фонтанов,
И замерз колодец,
А у богородиц –
Строгие глаза.
 
 
И чтобы не слышать
Пустяков – красоткам,
Есть у нас презвонкий
Колокольный звон.
 
 
Так вот и жила бы,
Да боюсь – состарюсь,
Да и Вам, красавец,
Край мой не к лицу.
 
 
Ах, в дохе медвежьей
И узнать Вас трудно, –
Если бы не губы
Ваши, Дон-Жуан!
 

19 февраля 1917

 
Долго на заре туманной
Плакала метель.
Уложили Дон-Жуана
В снежную постель.
 
 
Ни гремучего фонтана,
Ни горячих звезд…
На груди у Дон-Жуана
Православный крест.
 
 
Чтобы ночь тебе светлее
Вечная – была.
Я тебе севильский веер,
Черный, принесла.
 
 
Чтобы видел ты воочью
Женскую красу,
Я тебе сегодня ночью
Сердце принесу.
 
 
А пока – спокойно спите!..
Из далеких стран
Вы пришли ко мне. Ваш список –
Полон, Дон-Жуан!
 

19 февраля 1917

 
После стольких роз, городов и тостов –
Ах, ужель не лень
Вам любить меня? Вы – почти что остов,
Я – почти что тень.
И зачем мне знать, что к небесным силам
Вам взывать пришлось?
И зачем мне знать, что пахнýло – Нилом
От моих волос?
 
 
Нет, уж лучше я расскажу вам сказку:
Был тогда – январь.
Кто-то бросил розу. Монах под маской
Проносил фонарь.
Чей-то пьяный голос молил и злился
У соборных стен.
В этот самый час Дон-Жуан Кастильский
Повстречал – Кармен.
 

22 февраля 1917

 
Ровно – полночь.
Луна – как ястреб.
– Что – глядишь?
– Так – гляжу!
 
 
– Нравлюсь? – Нет.
– Узнаешь? – Быть может.
– Дон-Жуан я.
– А я – Кармен.
 

22 февраля 1917

 
И была у Дон-Жуана – шпага,
И была у Дон-Жуана – Донна Анна.
Вот и все, что люди мне сказали
О прекрасном, о несчастном Дон-Жуане.
 
 
Но сегодня я была умна:
Ровно в полночь вышла на дорогу.
Кто-то шел со мною в ногу,
Называя имена.
 
 
И белел в тумане – посох странный…
– Не было у Дон-Жуана – Донны Анны!
 

14 мая 1917

 
И падает шелковый пояс
К ногам его – райской змеей…
А мне говорят – успокоюсь
Когда-нибудь, там, под землей.
 
 
Я вижу надменный и старый
Свой профиль на белой парче.
А где-то – гитаны – гитары –
И юноши в черном плаще.
 
 
И кто-то, под маскою кроясь:
– Узнайте! – Не знаю. – Узнай! –
И падает шелковый пояс
На площади – круглой, как рай.
 

14 мая 1917

 
И разжигая во встречном взоре
Печаль и блуд,
Проходишь городом – зверски-черен,
Небесно-худ.
 
 
Томленьем застланы, как туманом,
Глаза твои.
В петлице – роза, по всем карманам –
Слова любви!
 
 
Да, да. Под вой ресторанной скрипки
Твой слышу – зов.
Я посылаю тебе улыбку,
Король воров!
 
 
И узнаю, раскрывая крылья –
Тот самый взгляд.
Каким глядел на меня в Кастилье –
Твой старший брат.
 

8 июня 1917

Федра

 
Ипполит! Ипполит! Болит!
Опаляет… В жару ланиты…
Что за ужас жестокий скрыт
В этом имени Ипполита!
 
 
Точно длительная волна
О гранитное побережье.
Ипполитом опалена!
Ипполитом клянусь и брежу!
 
 
Руки в землю хотят – от плеч!
Зубы щебень хотят – в опилки!..
Вместе плакать и вместе лечь!
Воспаляется ум мой пылкий…
 
 
Точно в ноздри и губы – пыль
Геркуланума… Вяну… Слепну…
Ипполит, это хуже пил!
Это суше песка и пепла!
 
 
Это слепень в раскрытый плач
Раны плещущей… Слепень злится…
Это – красною раной вскачь
Запаленная кобылица!
 
 
Ипполит! Ипполит! Спрячь!
В этом пеплуме – как в склепе.
Есть Элизиум – для – кляч:
Живодерня! – Палит слепень!
 
 
Ипполит! Ипполит! В плен!
Это в перси, в мой ключ жаркий,
Ипполитова вза – мен
Лепесткового – клюв Гарпий!
 
 
Ипполит! Ипполит! Пить!
Сын и пасынок? Со – общник!
Это лава – взамен плит
Под ступнею! – Олимп взропщет?
 
 
Олимпийцы?! Их взгляд спящ!
Небожителей – мы – лепим!
Ипполит! Ипполит! В плащ!
В этом пеплуме – как в склепе!
 
 
Ипполит, утоли…
 

7 марта 1923

 
Ипполиту от Матери – Федры – Царицы – весть.
Прихотливому мальчику, чья красота, как воск,
От державного Феба, от Федры бежит… Итак,
Ипполиту от Федры; стенание нежных уст.
 
 
Утоли мою душу! (Нельзя, не коснувшись уст,
Утолить нашу душу!) Нельзя, припадя к устам,
Не припасть и к Психее, порхающей гостье уст…
Утоли мою душу: итак, утоли уста.
 
 
Ипполит, я устала… Блудницам и жрицам – стыд!
Не простое бесстыдство к тебе вопиет! Просты
Только речи и руки… За трепетом уст и рук
Есть великая тайна, молчанье на ней как перст.
 
 
О, прости меня, девственник! отрок! наездник! нег
Ненавистник! Не похоть! Не женского лона – блажь!
То она – обольстительница! То Психеи лесть
Ипполитовы лепеты слушать у самых уст.
 
 
«Устыдись!» – Но ведь поздно! Ведь это последний всплеск!
Понесли мои кони! С отвесного гребня – в прах –
Я наездница тоже! Итак, с высоты грудей,
С рокового двухолмия – в пропасть твоей груди!
 
 
(Не своей ли?!) Сумей же! Смелей же! Нежней же! Чем
В вощаную дощечку – не смуглого ль сердца воск?! –
Ученическим стилосом знаки врезать… О, пусть
Ипполитову тайну устами прочтет твоя
 
 
Ненасытная Федра…
 

11 марта 1923

Провода

 
Вереницею певчих свай,
Подпирающих Эмпиреи,
Посылаю тебе свой пай
Праха дольнего.
По аллее
Вздохов – проволокой к столбу –
Телеграфное: лю – ю – блю…
Умоляю… (печатный бланк
Не вместит! Проводами проще!)
Это – сваи, на них Атлант
Опустил скаковую площадь
Небожителей…
Вдоль свай
Телеграфное: про – о – щай…
 
 
Слышишь? Это последний срыв
Глотки сорванной: про – о – стите…
Это – снасти над морем нив,
Атлантический путь тихий:
 
 
Выше, выше – и сли – лись
В Ариаднино: ве – ер – нись,
 
 
Обернись!.. Даровых больниц
Заунывное: нé выйду!
Это – прóводами стальных
Проводóв – голоса Аида
 
 
Удаляющиеся… Даль
Заклинающее: жа – аль…
Пожалейте! (В сем хоре – сей
Различаешь?) В предсмертном крике
Упирающихся страстей –
Дуновение Эвридики:
 
 
Через насыпи – и – рвы
Эвридикино: у – у – вы,
 
 
Не у –
 

17 марта 1923

 
Чтоб высказать тебе… Да нет, в ряды
И в рифмы сдавленные… Сердце – шире!
Боюсь, что мало для такой беды
Всего Расина и всего Шекспира!
 
 
«Все́ плакали, и если кровь болит…
Все́ плакали, и если в розах – змеи…»
Но был один – у Федры – Ипполит!
Плач Ариадны – об одном Тезее!
 
 
Терзание! Ни берегов, ни вех!
Да, ибо утверждаю, в счете сбившись,
Что я в тебе утрачиваю всех
Когда-либо и где-либо небывших!
 
 
Какия чаянья – когда насквозь
Тобой пропитанный – весь воздух свыкся!
Раз Наксосом мне – собственная кость!
Раз собственная кровь под кожей – Стиксом!
 
 
Тщета! во мне она! Везде! закрыв
Глаза: без дна она! без дня! И дата
Лжет календарная…
Как ты – Разрыв,
Не Ариадна я и не…
– Утрата!
 
 
О, по каким морям и городам
Тебя искать? (Незримого – незрячей!)
Я прóводы вверяю проводáм,
И в телеграфный столб упершись – плачу.
 

18 марта 1923

 
(Пути)
 
 
Все́ перебрав и все́ отбросив
(В особенности – семафор!),
Дичайшей из разноголосиц
Школ, оттепелей… (целый хор
 
 
На помощь!) Рукава как стяги
Выбрасывая…
– Без стыда!
Гудят моей высокой тяги
Лирические провода.
 
 
Столб телеграфный! Можно ль кратче
Избрать? Доколе небо есть –
Чувств непреложный передатчик,
Уст осязаемая весть…
 
 
Знай, что доколе свод небесный,
Доколе зори к рубежу –
Столь явственно и повсеместно
И длительно тебя вяжу.
 
 
Чрез лихолетие эпохи,
Лжей насыпи – из снасти в снасть –
Мои неизданные вздохи,
Моя неистовая страсть…
 
 
Вне телеграмм (простых и срочных
Штампованностей постоянств!),
Весною стоков водосточных
И проволокою пространств.
 

19 марта 1923

 
Самовластная слобода!
Телеграфные провода!
 
 
Вожделений – моих – выспренных,
Крик – из чрева и на ветр!
Это сердце мое искрою
Магнетической – рвет метр.
 
 
– «Метр и меру?» Но чет-вертое
Измерение мстит! – Мчись
Над метрическими – мертвыми –
Лжесвидетельствами – свист!
 
 
Тсс… А ежели вдруг (всюду же
Провода и столбы?), лоб
Заломивши, поймешь: трудные
Словеса сии – лишь вопль
 
 
Соловьиный, с пути сбившийся:
– Без любимого мир пуст!
В Лиру рук твоих влю-бившийся,
И в Леилу твоих уст!
 

20 марта 1923

 
Не чернокнижница! В белой книге
Далей донских навострила взгляд!
Где бы ты ни был – тебя настигну,
Выстрадаю – и верну назад.
 
 
Ибо с гордыни своей, как с кедра,
Мир озираю: плывут суда,
Зарева рыщут… Морские недра
Выворочу – и верну со дна!
 
 
Перестрадай же меня! Я всюду:
Зори и руды я, хлеб и вздох,
Есмь я, и буду я, и добуду
Губы – как душу добудет Бог:
 
 
Через дыхание – в час твой хриплый,
Через архангельского суда
Изгороди! – Все́ уста о шипья
Выкровяню и верну с одра!
 
 
Сдайся! Ведь это совсем не сказка!
– Сдайся! – Стрела, описавши круг…
– Сдайся! – Еще ни один не спасся
От настигающего без рук:
 
 
Через дыхание… (Перси взмыли,
Веки не видят, вкруг уст – слюда…)
Как прозорливица – Самуила
Выморочу – и вернусь одна:
 
 
Ибо другая с тобой, и в Судный
День не тягаются…
Вьюсь и длюсь.
Есмь я, и буду я, и добуду
Душу – как губы добудет уст –
 
 
Упокоительница…
 

25 марта 1923