Текст книги "Поэзия Серебряного века (сборник)"

 
Под облачным древом
Верхом на луне
Февральской метелью
Ревешь ты во мне.
 
 
Небесные дщери
Куделят кремник;
Учил тебя вере
Седой огневик.
 
 
Он дал тебе пику,
Грозовый ятаг
И силой Аники
Отметил твой шаг.
 
 
Заря – как волчиха
С осклабленным ртом;
Но гонишь ты лихо
Двуперстным крестом.
 
 
Протянешь ли руку
Иль склонишь ты лик,
Кладешь ей краюху
На желтый язык.
 
 
И чуется зверю
Под радугой слов:
Алмазные двери
И звездный покров.
 

 
О чудотворец!
Широкоскулый и красноротый,
Приявший в корузлые руки
Младенца нежного, –
Укачай мою душу
На пальцах ног своих!
 
 
Я сын твой,
Выросший, как ветла
При дороге,
Научился смотреть в тебя,
Как в озеро.
Ты несказанен и мудр.
 
 
По сединам твоим
Узнаю, что был снег
На полях
И поемах.
По глазам голубым
Славлю
Красное
Лето.
 

 
Ах, сегодня весна, –
Ты взыграл, как поток!
Гладит волны челнок,
И поет тишина.
 
 
Славен волховский звон
И Буслаев разгул,
Закружились под гул
Волга, Каспий и Дон.
 
 
Синегубый Урал
Выставляет клыки,
Но кадят Соловки
В его синий оскал.
 
 
Всех зовешь ты на пир,
Тепля клич, как свечу,
Прижимаешь к плечу
Нецелованный мир.
 
 
Свят и мирен твой дар,
Синь и песня в речах,
И горит на плечах
Необъемлемый шар!..
 

 
Закинь его в небо,
Поставь на столпы!
Там лунного хлеба
Златятся снопы.
 
 
Там голод и жажда
В корнях не поют,
Но зреет однаждный
Свет ангельских юрт.
 
 
Там с вызвоном блюда
Прохлада куста,
И рыжий Иуда
Целует Христа.
 
 
Но звон поцелуя
Деньгой не гремит,
А цепь Акатуя –
Тропа перед скит.
 
 
Там дряхлое время,
Бродя по лугам,
Все русское племя
Сзывает к столам.
 
 
И, славя отвагу
И гордый твой дух,
Сыченою брагой
Обносит их круг.
 

19–20 июня 1917. Константиново

«Гляну в поле, гляну в небо…»

 
Гляну в поле, гляну в небо –
И в полях и в небе рай.
Снова тонет в копнах хлеба
Незапаханный мой край.
Снова в рощах непасеных
Неизбывные стада,
И струится с гор зеленых
Златострунная вода.
 
 
О, я верю – знать, за муки
Над пропащим мужиком
Кто-то ласковые руки
Проливает молоком.
 

15 августа 1917

Преображение

Разумнику Иванову

 
Облаки лают,
Ревет златозубая высь…
Пою и взываю:
Господи, отелись!
 
 
Перед воротами в рай
Я стучусь:
Звездами спеленай
Телицу-Русь.
 
 
За тучи тянется моя рука,
Бурею шумит песнь.
Небесного молока
Даждь мне днесь.
 
 
Грозно гремит твой гром,
Чудится плеск крыл.
Новый Содом
Сжигает Егудиил.
 
 
Но твердо, не глядя назад,
По ниве вод
Новый из красных врат
Выходит Лот.
 

 
Не потому ль в березовых
Кустах поет сверчок
О том, как ликом розовым
Окапал рожь восток;
 
 
О том, как Богородица,
Накинув синий плат,
У облачной околицы
Скликает в рай телят.
 
 
С утра над осенницею
Я слышу зов трубы.
Теленькает синицею
Он про глагол судьбы.
 
 
«О, веруй, небо вспенится,
Как лай, сверкнет волна.
Над рощею ощенится
Златым щенком луна.
 
 
Иной травой и чащею
Отенит мир вода.
Малиновкой журчащею
Слетит в кусты звезда.
 
 
И выползет из колоса,
Как рой, пшеничный злак,
Чтобы пчелиным голосом
Озлатонивить мрак…»
 

 
Ей, россияне!
Ловцы вселенной,
Неводом зари зачерпнувшие небо, –
Трубите в трубы.
 
 
Под плугом бури
Ревет земля.
Рушит скалы златоклыкий
Омеж.
 
 
Новый сеятель
Бредет по полям,
Новые зерна
Бросает в борозды.
 
 
Светлый гость в колымаге к вам
Едет.
По тучам бежит
Кобылица.
 
 
Шлея на кобыле –
Синь.
Бубенцы на шлее –
Звезды.
 

 
Стихни, ветер,
Не лай, водяное стекло.
С небес через красные сети
Дождит молоко.
 
 
Мудростью пухнет слово,
Вязью колося поля.
Над тучами, как корова,
Хвост задрала заря.
 
 
Вижу тебя из окошка,
Зиждитель щедрый,
Ризою над землею
Свесивший небеса.
 
 
Ныне
Солнце, как кошка,
С небесной вербы
Лапкою золотою
Трогает мои волоса.
 

 
Зреет час преображенья,
Он сойдет, наш светлый гость,
Из распятого терпенья
Вынуть выржавленный гвоздь.
 
 
От утра и от полудня
Под поющий в небе гром,
Словно ведра, наши будни
Он наполнит молоком.
 
 
И от вечера до ночи,
Незакатный славя край,
Будет звездами пророчить
Среброзлачный урожай.
 
 
А когда над Волгой месяц
Склонит лик испить воды, –
Он, в ладью златую свесясь,
Уплывет в свои сады.
 
 
И из лона голубого,
Широко взмахнув веслом,
Как яйцо, нам сбросит слово
С проклевавшимся птенцом.
 

Ноябрь 1917

«Где ты, где ты, отчий дом…»

 
Где ты, где ты, отчий дом,
Гревший спину под бугром?
Синий, синий мой цветок,
Неприхоженый песок.
Где ты, где ты, отчий дом?
 
 
За рекой поет петух.
Там стада стерег пастух,
И светились из воды
Три далекие звезды.
За рекой поет петух.
 
 
Время – мельница с крылом
Опускает за селом
Месяц маятником в рожь
Лить часов незримый дождь.
Время – мельница с крылом.
 
 
Этот дождик с сонмом стрел
В тучах дом мой завертел,
Синий подкосил цветок,
Золотой примял песок.
Этот дождик с сонмом стрел.
 

1917

«Разбуди меня завтра рано…»

 
Разбуди меня завтра рано,
О моя терпеливая мать!
Я пойду за дорожным курганом
Дорогого гостя встречать.
 
 
Я сегодня увидел в пуще
След широких колес на лугу.
Треплет ветер под облачной кущей
Золотую его дугу.
 
 
На рассвете он завтра промчится,
Шапку-месяц пригнув под кустом,
И игриво взмахнет кобылица
Над равниною красным хвостом.
 
 
Разбуди меня завтра рано,
Засвети в нашей горнице свет.
Говорят, что я скоро стану
Знаменитый русский поэт.
 
 
Воспою я тебя и гостя,
Нашу печь, петуха и кров…
И на песни мои прольется
Молоко твоих рыжих коров.
 

1917

«Нивы сжаты, рощи голы…»

 
Нивы сжаты, рощи голы,
От воды туман и сырость.
Колесом за сини горы
Солнце тихое скатилось.
 
 
Дремлет взрытая дорога.
Ей сегодня примечталось,
Что совсем-совсем немного
Ждать зимы седой осталось.
 
 
Ах, и сам я в чаще звонкой
Увидал вчера в тумане:
Рыжий месяц жеребенком
Запрягался в наши сани.
 

1917

«Я по первому снегу бреду…»

 
Я по первому снегу бреду,
В сердце ландыши вспыхнувших сил.
Вечер синею свечкой звезду
Над дорогой моей засветил.
 
 
Я не знаю, то свет или мрак?
В чаще ветер поет иль петух?
Может, вместо зимы на полях
Это лебеди сели на луг.
 
 
Хороша ты, о белая гладь!
Греет кровь мою легкий мороз!
Так и хочется к телу прижать
Обнаженные груди берез.
 
 
О лесная, дремучая муть!
О веселье оснеженных нив!..
Так и хочется руки сомкнуть
Над древесными бедрами ив.
 

1917

«О верю, верю, счастье есть!..»

 
О верю, верю, счастье есть!
Еще и солнце не погасло.
Заря молитвенником красным
Пророчит благостную весть,
О верю, верю, счастье есть.
 
 
Звени, звени, златая Русь,
Волнуйся, неуемный ветер!
Блажен, кто радостью отметил
Твою пастушескую грусть.
Звени, звени, златая Русь!
 
 
Люблю я ропот буйных вод
И на волне звезды сиянье.
Благословенное страданье,
Благословляющий народ.
Люблю я ропот буйных вод.
 

1917

Черный человек
^Поэма

 
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
 
 
Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги,
Маячить больше невмочь.
Черный человек,
Черный, черный,
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.
 
 
Черный человек
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх.
Черный человек
Черный, черный!
 
 
«Слушай, слушай, –
Бормочет он мне, –
В книге много прекраснейших
Мыслей и планов.
Этот человек
Проживал в стране
Самых отвратительных
Громил и шарлатанов.
 
 
В декабре в той стране
Снег до дьявола чист,
И метели заводят
Веселые прялки.
Был человек тот авантюрист,
Но самой высокой
И лучшей марки.
 
 
Был он изящен,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою.
 
 
Счастье, – говорил он, –
Есть ловкость ума и рук.
Все неловкие души
За несчастных всегда известны.
Это ничего,
Что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты.
 
 
В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым –
Самое высшее в мире искусство».
 
 
«Черный человек!
Ты не смеешь этого!
Ты ведь не на службе
Живешь водолазовой.
Чтó мне до жизни
Скандального поэта!
Пожалуйста, другим
Читай и рассказывай».
 
 
Черный человек
Глядит на меня в упор.
И глаза покрываются
Голубой блевотой, –
Словно хочет сказать мне,
Что я жулик и вор,
Так бесстыдно и нагло
Обокравший кого-то.
 
 
………………
………………
 
 
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль,
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
 
 
Ночь морозная.
Тих покой перекрестка.
Я один у окошка,
Ни гостя, ни друга не жду.
Вся равнина покрыта
Сыпучей и мягкой известкой,
И деревья, как всадники,
Съехались в нашем саду.
 
 
Где-то плачет
Ночная зловещая птица.
Деревянные всадники
Сеют копытливый стук.
Вот опять этот черный
На кресло мое садится,
Приподняв свой цилиндр
И откинув небрежно сюртук.
 
 
«Слушай, слушай! –
Хрипит он, смотря мне в лицо,
Сам всё ближе
И ближе клонится. –
Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
Страдал бессонницей.
 
 
Ах, положим, ошибся!
Ведь нынче луна.
Что же нужно еще
Напоенному дремой мирику?
Может, с толстыми ляжками
Тайно придет “она“,
И ты будешь читать
Свою дохлую томную лирику?
 
 
Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ.
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую, –
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.
 
 
Не знаю, не помню,
В одном селе,
Может, в Калуге,
А может, в Рязани,
Жил мальчик
В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,
С голубыми глазами…
 
 
И вот стал он взрослым,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою».
 
 
«Черный человек!
Ты прескверный гость.
Эта слава давно
Про тебя разносится».
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу…
 
 
………………
………………
 
 
…Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один…
И разбитое зеркало…
 

1925

Марина Цветаева

«Я сейчас лежу ничком…»

 
Я сейчас лежу ничком
– Взбéшенная! – на постели.
Если бы вы захотели
Быть моим учеником,
 
 
Я бы стала в тот же миг
– Слышите, мой ученик? –
 
 
В золоте и серебре
Саламандра и Ундина.
Мы бы сели на ковре
У горящего камина.
 
 
Ночь, огонь и лунный лик…
– Слышите, мой ученик? –
 
 
И безудержно – мой конь
Любит бешеную скачку! –
Я метала бы в огонь
Прошлое – за пачкой пачку:
 
 
Старых роз и старых книг.
– Слышите, мой ученик? –
 
 
А когда бы улеглась
Эта пепельная груда, –
Господи, какое чудо
Я бы сделала из вас!
Юношей воскрес старик!
– Слышите, мой ученик? –
 
 
А когда бы вы опять
Бросились в капкан науки,
Я осталась бы стоять,
Заломив от счастья руки.
 
 
Чувствуя, что ты – велик!
– Слышите, мой ученик?
 

1 июня 1913

«Идите же! – мой голос нем…»

 
Идите же! – мой голос нем,
И тщетны все слова.
Я знаю, что ни перед кем
Не буду я права.
 
 
Я знаю: в этой битве пасть
Не мне, прелестный трус!
Но, милый юноша, за власть
Я в мире не борюсь.
 
 
И не оспаривает вас
Высокородный стих.
Вы можете – из-за других –
Моих не видеть глаз,
 
 
Не слепнуть на моем огне,
Моих не чуять сил…
Какого демона во мне
Ты в вечность упустил!
 
 
Но помните, что будет суд,
Разящий, как стрела,
Когда над головой блеснут
Два пламенных крыла!
 

11 июля 1913

С. Э.

 
Я с вызовом ношу его кольцо!
– Да, в Вечности – жена, не на бумаге. –
Его чрезмерно узкое лицо
Подобно шпаге.
 
 
Безмолвен рот его, углами вниз,
Мучительно-великолепны брови.
В его лице трагически слились
Две древних крови.
 
 
Он тонок первой тонкостью ветвей.
Его глаза – прекрасно-бесполезны! –
Под крыльями раскинутых бровей –
Две бездны.
 
 
В его лице я рыцарству верна,
– Всем вам, кто жил и умирал без страху! –
Такие – в роковые времена –
Слагают стансы – и идут на плаху.
 

3 июня 1914. Коктебель

Встреча с Пушкиным

 
Я подымаюсь по белой дороге,
Пыльной, звенящей, крутой.
Не устают мои легкие ноги
Выситься над высотой.
 
 
Слева – крутая спина Аю-Дага,
Синяя бездна – окрест.
Я вспоминаю курчавого мага
Этих лирических мест.
 
 
Вижу его на дороге и в гроте…
Смуглую руку у лба… –
Точно стеклянная, на повороте
Продребезжала арба… –
 
 
Запах – из детства – какого-то дыма
Или каких-то племен…
Очарование прежнего Крыма
Пушкинских милых времен.
 
 
Пушкин! – Ты знал бы по первому слову,
Ктó у тебя на пути!
И просиял бы, и под руку в гору
Не предложил мне идти…
 
 
Не опираясь на смуглую руку,
Я говорила б, идя,
Как глубоко презираю науку
И отвергаю вождя,
 
 
Как я люблю имена и знамёна,
Волосы и голоса,
Старые вина и старые троны, –
Каждого встречного пса! –
 
 
Полуулыбки в ответ на вопросы,
И молодых королей…
Как я люблю огонек папиросы
В бархатной чаще аллей,
 
 
Марионеток и звук тамбурина,
Золото и серебро,
Неповторимое имя: Марина,
Байрона и болеро,
 
 
Ладанки, карты, флаконы и свечи,
Запах кочевий и шуб,
Лживые, в душу идущие, речи
Очаровательных губ.
 
 
Эти слова: никогда и навеки,
За колесом – колею…
Смуглые руки и синие реки,
Ах, – Мариулу твою!
 
 
Треск барабана – мундир властелина –
Окна дворцов и карет,
Рощи в сияющей пасти камина,
Красные звезды ракет…
 
 
Вечное сердце свое и служенье
Только ему, Королю!
Сердце свое и свое отраженье
В зеркале… – Как я люблю…
 
 
Кончено… – Я бы уж не говорила,
Я посмотрела бы вниз…
Вы бы молчали, так грустно, так мило
Тонкий обняв кипарис.
 
 
Мы помолчали бы оба – не так ли? –
Глядя, как где-то у ног,
В милой какой-нибудь маленькой сакле
Первый блеснул огонек.
 
 
И – потому, что от худшей печали
Шаг – и не больше! – к игре,
Мы рассмеялись бы и побежали
За руку вниз по горе.
 

1 октября 1913

«Какой-нибудь предок мой был – скрипач…»

 
Какой-нибудь предок мой был – скрипач,
Наездник и вор при этом.
Не потому ли мой нрав бродяч
И волосы пахнут ветром?
 
 
Не он ли, смуглый, крадет с арбы
Рукой моей – абрикосы,
Виновник страстной моей судьбы,
Курчавый и горбоносый?
 
 
Дивясь на пахаря за сохой,
Вертел между губ – шиповник.
Плохой товарищ он был, – лихой
И ласковый был любовник!
 
 
Любитель трубки, луны и бус,
И всех молодых соседок…
Еще мне думается, что – трус
Был мой желтоглазый предок.
 
 
Что, душу черту продав за грош,
Он в полночь не шел кладбищем.
Еще мне думается, что нож
Носил он за голенищем,
 
 
Что не однажды из-за угла
Он прыгал, – как кошка, гибкий…
И почему-то я поняла,
Что он не играл на скрипке!
 
 
И было всё ему нипочем,
Как снег прошлогодний – летом!
Таким мой предок был скрипачом.
Я стала – таким поэтом.
 

23 июня 1915

«Отмыкала ларец железный…»

 
Отмыкала ларец железный,
Вынимала подарок слéзный:
С крупным жемчугом перстенек,
С крупным жемчугом.
 
 
Кошкой выкралась на крыльцо,
Ветру выставила лицо.
Ветры – веяли, птицы – реяли,
Лебеди – слева, справа – вóроны…
Наши дороги – в разные стороны.
 
 
Ты отойдешь – с первыми лучами,
Будет твой путь – лесами дремучими,
Песками горючими.
Душу – выкличешь,
Очи – выплачешь…
 
 
А надо мною – кричать сове,
А надо мною – шуметь траве…
 

Январь 1916

«Ты запрокидываешь голову…»

 
Ты запрокидываешь голову –
Затем, что ты гордец и враль.
Какого спутника веселого
Привел мне нынешний февраль!
 
 
Позвякивая карбованцами
И медленно пуская дым,
Торжественными чужестранцами
Проходим городом родным.
 
 
Чьи руки бережные трогали
Твои ресницы, красота,
Когда, и как, и кем, и много ли
Целованы твои уста –
 
 
Не спрашиваю. Дух мой алчущий
Переборол сию мечту.
В тебе божественного мальчика –
Десятилетнего я чту.
 
 
Помедлим у реки, полощущей
Цветные бусы фонарей.
Я доведу тебя до площади,
Видавшей отроков-царей…
 
 
Мальчишескую боль высвистывай
И сердце зажимай в горсти…
– Мой хладнокровный, мой неистовый
Вольноотпущенник – прости!
 

18 февраля 1916

«Четвертый год…»

 
Четвертый год.
Глаза – как лед.
Брови – уже роковые.
Сегодня впервые
С кремлевских высот
Наблюдаешь ты
Ледоход.
Льдины, льдины
И купола.
Звон золотой,
Серебряный звон.
Руки – скрещены,
Рот – нем.
Брови сдвинув – Наполеон! –
Ты созерцаешь – Кремль.
– Мама, куда – лед идет?
– Вперед, лебеденок!
Мимо дворцов, церквей, ворот –
Вперед, лебеденок!
Синий
Взор – озабочен.
– Ты меня любишь, Марина?
– Очень.
– Навсегда?
– Да.
Скоро – закат,
Скоро – назад:
Тебе – в детскую, мне –
Письма читать дерзкие,
Кусать рот.
 
 
А лед
Всё
Идет.
 

24 марта 1916

Бессонница

 
Обвела мне глаза кольцом
Теневым – бессонница.
Оплела мне глаза бессонница
Теневым венцом.
 
 
То-то же! По ночам
Не молись – идолам!
Я твою тайну выдала,
Идолопоклонница.
 
 
Мало – тебе – дня,
Солнечного огня!
 
 
Пару моих колец
Носи, бледноликая!
Кликала – и накликала
Теневой венец.
 
 
Мало – меня – звала?
Мало – со мной – спала?
 
 
Ляжешь, легка лицом.
Люди поклонятся.
Буду тебе чтецом
Я, бессонница:
 
 
– Спи, успокоена,
Спи, удостоена,
Спи, увенчана,
Женщина.
Чтобы – спалось – легче,
Буду – тебе – певчим:
 
 
– Спи, подруженька
Неугомонная,
Спи, жемчужинка,
Спи, бессонная.
И кому ни писали писем,
И кому с тобой ни клялись мы…
Спи себе.
 
 
Вот и разлучены
Неразлучные.
Вот и выпущены из рук
Твои рученьки.
Вот ты и отмучилась,
Милая мученица.
 
 
Сон – свят.
Все – спят.
Венец – снят.
 

8 апреля 1916

 
Руки люблю
Целовать, и люблю
Имена раздавать,
И еще – раскрывать
Двери!
– Настежь – в темную ночь!
 
 
Голову сжав,
Слушать, как тяжкий шаг
Где-то легчает,
Как ветер качает
Сонный, бессонный
Лес.
 
 
Ах, ночь!
Где-то бегут ключи,
Ко сну – клонит.
Сплю почти.
Где-то в ночи
Человек тонет.
 

27 мая 1916

 
В огромном городе моем – ночь.
Из дома сонного иду – прочь.
И люди думают: жена, дочь, –
А я запомнила одно: ночь.
 
 
Июльский ветер мне метет – путь,
И где-то музыка в окне – чуть.
Ах, нынче ветру до зари – дуть
Сквозь стенки тонкие груди – в грудь.
 
 
Есть черный тополь, и в окне – свет,
И звон на башне, и в руке – цвет,
И шаг вот этот – никому – вслед,
И тень вот эта, а меня – нет.
 
 
Огни – как нити золотых бус,
Ночного листика во рту – вкус.
Освободите от дневных уз,
Друзья, поймите, что я вам – снюсь.
 

17 июля 1916, Москва

 
После бессонной ночи слабеет тело,
Милым становится и не своим, – ничьим.
В медленных жилах еще занывают стрелы –
И улыбаешься людям, как серафим.
 
 
После бессонной ночи слабеют руки,
И глубокó равнодушен и враг и друг.
Целая радуга – в каждом случайном звуке,
И на морозе Флоренцией пахнет вдруг.
 
 
Нежно светлеют губы, и тень золоче
Возле запавших глаз. Это ночь зажгла
Этот светлейший лик, – и от темной ночи
Только одно темнеет у нас – глаза.
 

19 июля 1916

 
Нынче я гость небесный
В стране твоей.
Я видела бессонницу леса
И сон полей.
 
 
Где-то в ночи подковы
Взрывали траву.
Тяжко вздохнула корова
В сонном хлеву.
 
 
Расскажу тебе с грустью,
С нежностью всей,
Про сторожа-гýся
И спящих гусей.
 
 
Руки тонули в песьей шерсти.
Пес был – сед.
Потом, к шести,
Начался́ рассвет.
 

20 июля 1916

 
Сегодня ночью я одна в ночи –
Бессонная, бездомная черница! –
Сегодня ночью у меня ключи
От всех ворот единственной столицы!
 
 
Бессонница меня толкнула в путь.
– О как же ты прекрасен, тусклый
Кремль мой!
Сегодня ночью я целую в грудь –
Всю круглую воюющую землю!
 
 
Вздымаются не волосы – а мех,
И душный ветер прямо в душу дует.
Сегодня ночью я жалею всех, –
Кого жалеют и кого целуют.
 

1 августа 1916

 
Нежно-нежно, тонко-тонко
Что-то свистнуло в сосне.
Черноглазого ребенка
Я увидела во сне.
 
 
Так у сосенки у красной
Каплет жаркая смола.
Так в ночи моей прекрасной
Ходит пó сердцу пила.
 

8 августа 1916

 
Черная, как зрачок, как зрачок, сосущая
Свет – люблю тебя, зоркая ночь.
Голосу дай мне воспеть тебя, о праматерь
Песен, в чьей длани узда четырех ветров.
 
 
Клича тебя, славословя тебя, я только
Раковина, где еще не умолк океан.
Ночь! Я уже нагляделась в зрачки человека!
Испепели меня, черное солнце – ночь!
 

9 августа 1916

 
Кто спит по ночам? Никто не спит!
Ребенок в люльке своей кричит,
Старик над смертью своей сидит,
Кто молод – с милою говорит,
Ей в губы дышит, в глаза глядит.
 
 
Заснешь – проснешься ли здесь опять?
Успеем, успеем, успеем спать!
 
 
А зоркий сторож из дома в дом
Проходит с розовым фонарем,
И дробным рокотом над подушкой
Рокочет яркая колотушка:
– Не спи! крепись! говорю добром!
А то – вечный сон! а то – вечный дом!
 

12 декабря 1916

 
Вот опять окно,
Где опять не спят.
Может – пьют вино,
Может – так сидят.
Или просто – рук
Не разнимут двое.
В каждом доме, друг,
Есть окно такое.
 
 
Крик разлук и встреч –
Ты, окно в ночи!
Может – сотни свеч,
Может – три свечи…
Нет и нет уму
Моему – покоя.
И в моем дому
Завелось такое.
 
 
Помолись, дружок,
 
 
за бессонный дом,
 
 
За окно с огнем!
 

23 декабря 1916

 
Бессонница! Друг мой!
Опять твою руку
С протянутым кубком
Встречаю в беззвучно –
Звенящей ночи.
 
 
– Прельстись!
Пригубь!
Не в высь,
А в глубь –
Веду…
Губами приголубь!
Голубка! Друг!
Пригубь!
Прельстись!
Испей!
От всех страстей –
Устой,
От всех вестей –
Покой.
– Подруга! –
Удостой.
Раздвинь уста!
Всей негой уст
Резного кубка край
Возьми –
Втяни,
Глотни:
– Не будь! –
О друг! Не обессудь!
Прельстись!
Испей!
Из всех страстей –
Страстнейшая, из всех смертей –
Нежнейшая… Из двух горстей
Моих – прельстись! – испей!
Мир бéз вести пропал. В нигде –
Затопленные берега…
– Пей, ласточка моя! На дне
Растопленные жемчуга…
 
 
Ты море пьешь,
Ты зори пьешь.
С каким любовником кутеж
С моим
– Дитя –
Сравним?
 
 
А если спросят (научу!),
Что, дескать, щечки не свежи, –
С Бессонницей кучу, скажи,
С Бессонницей кучу…
 

Май 1921

Стихи к Блоку

 
Имя твое – птица в руке,
Имя твое – льдинка на языке.
Одно-единственное движенье губ.
Имя твое – пять букв.
Мячик, пойманный на лету,
Серебряный бубенец во рту.
 
 
Камень, кинутый в тихий пруд,
Всхлипнет так, как тебя зовут.
В легком щелканье ночных копыт
Громкое имя твое гремит.
И назовет его нам в висок
Звонко щелкающий курок.
 
 
Имя твое, – ах, нельзя! –
Имя твое – поцелуй в глаза,
В нежную стужу недвижных век.
Имя твое – поцелуй в снег.
Ключевой, ледяной, голубой глоток.
С именем твоим – сон глубок.
 

15 апреля 1916