Текст книги "Ветвь Долгорукого"

Евлогий, шепча молитву, трижды перекрестил на дорогу Пантэраса: хоть и грек, а человек он православный!

Вечером у причала они нашли русское судно. Купец Афанасий, мужчина толстоватый, с окладистой бородой, с небольшими глазами, сверкавшими из глубоких глазниц, с красноватым носом, искренне им обрадовался.

– Особливо ты, молодой, – толкнул он кулаком в плечо Олексу, – в случае чего – помощник!..

Рассказал Афанасий, что теперь стало легче торговать с Византией.

– Да и нас, уважаемое купечество, не заставляют ночевать нынче среди блошиного и вшивого люда у какого-то Мамы, будь он неладен! Тьфу! – сердито сплюнул он в сторону.

Еще со времен князя Игоря русские купцы обязаны были останавливаться в предместье Константинополя, у стен старинного монастыря Святого Маманта. Греки боялись, что под видом купцов в страну проникнут русские пираты. И зимовать в столице империи купцы из Руси на имели права. Были и многие другие ущемления, которые Царьград постепенно облегчал или вовсе отменял, отчего бойко росла торговля между двумя странами.

– Как искони повелось, – сказал Афанасий, – так и было сказано в договоре меду князем Святославом и императором Цимисхием… А как же, купцы договоры должны знать на зубок! Договор для купца, как щит и меч для воина… Так-то вот!..

Однако парадокс заключался в том, что Киев и Константинополь и дружили, и одновременно враждовали друг с другом, особенно после того, как мощь Руси сравнялась с мощью Византии. Царьграду не выгодно было иметь более сильного во всех отношениях северного соперника, хотя без взаимной торговли невозможно было обойтись.

Ранним утром, под крики чаек, подгоняемое попутным южным ветерком, круто упиравшимся лбом в паруса, судно легко скользило по небольшим волнам, которые лениво, словно после ночной спячки, накатывались одна на другую. Олекса и Евлогий стояли на палубе у кормы с правой стороны: поднявшееся над горизонтом солнце ласково грело их лица.

– И солнышко вроде другое, домашнее, – улыбнулся в усы Евлогий, – а там, – кивнул он в сторону утонувшего в сизой дымке берега Византии, – все чужое…

– И София? – съехидничал Олекса.

– Ну, София – это другое дело, это связано с Богом… А Бог чужим не бывает!..

– Будучи в Иерусалиме, в русском монастыре бывали? – глядя на море, спросил Олекса монаха. Евлогий глубоко вздохнул и развел руками.

– Не привел Господь. – ответил тот. – Слыхать я слыхал про монастыри Святого Феодосия и Саввы Освещенного… Но мы, группа паломников, что пришла с Руси, решили побывать на святом озере, где Иисус ходил по воде, аки по суше… Оттуда по другим местам пошли и даже в Тире оказались…

– В Тире?!

– Да большой город, красивый… А ты что, тоже туда заглядывал?

– Не довелось, но кое-кого из этого города знаю…

– Кого же?

– Архидиакона Гильома Тирского…

– Мы были там в ноябре, как раз когда хоронили тамошнего архиепископа…

– Фредерика де ла Роше!

– И его ты знал?! – теперь удивился Евлогий.

– Близко видел… Он был вместе с королем Амори в походе на Египет… Высокий старик!

– Умирают и высокие и низкие, – опять вздохнул Евлогий, крепко держась обеими руками за корму: согревшийся на солнце день стал дышать порывами более сильного ветра, и судно стало заметнее качаться. – Так архидиакон Гильом?.. Сказывали там, что он станет епископом… Из Тира мы хотели идти дальше по дорогам, но побоялись – уж больно часто турки-сельджуки нападали на паломников… Злятся они на крестоносцев, что те выгнали их из Иерусалима, так они каждому европейцу мстят… И мы поплыли из Тира… Зато Бог сподобил меня побывать на острове Патмос, где нам показали место пребывания апостола Иоанна… Там ему Господь открыл тайну конца света, и он написал Откровение…

– Апокалипсис, – добавил Олекса.

– Апокалипсис, – повторил Евлогий, – какое красивое и страшное это слово! Апокалипсис!

К ним подошел Афанасий, потягиваясь и крестясь, широко зевая.

– Ночь плохо спал… Перед дорогой всегда так, – сказал он и продолжал: – А дорога – туда-сюда – бесконечная… Торгуем!.. Возим в Византию меха, они особенно ценятся, воск… Были в Софийском соборе? – Олекса и монах дружно кивнули головами. – Видели, сколько там свечей?.. Почитай, в большинстве они из русского воска… Еще возим мед, наш мед на базаре в Константинополе – нарасхват, пеньку, холстину, сало, жир говяжий, клыки моржей, серебро, золотишко… А теперь и хлеб начинаем возить… Заметили, сколько ртов в одном Царьграде, а ну-ка, всех накорми!.. Да!..

– А Киев чем удивляете? – спросил Олекса.

– Киев?.. Киев уже меньше удивляется, – вдруг опустил голову Афанасий.

– Это почему же?! – воскликнул Олекса. – Столица ведь!..

– Была, – тихо ответил купец и продолжал: – Столица теперь Владимир-на-Клязьме…

– А-а, – вспомнил Олекса. – Андрей Боголюбский… Когда мы с отцом уходили в Святые места, он был великим князем…

– Нет Боголбского… Убили!

– Кто?!

– Да, свои же… Какой-то Яким Кучка… Я, купец, не полезу же в драку с князем за власть… Кишка тонка!.. А насчет товаров?.. Так радуем мы жителей многим: шелковыми и сатиновыми тканями, бархатом, специями, драгоценными камнями, сталью дамасской… И даже лошадей возим!.. Прежде всем этим арабы торговали…

– Им теперь Киев неудобен… Они прямиком по Каспию, по Волге, а там направо – Булгария, а налево – Русь… Киев зарастает тюркской тиной: черными клобуками, берендеями, тюрками, печенегами да и половцами… Князья и черный люд за ними к Суздалю и Владимиру бегут… Что поделаешь!..

Купола храмов, городская стена появились как-то внезапно, словно из воды выросли.

– Херсонес! – послышался голос кормчего, который поднял на ноги всю команду корабля.

– Мы ненадолго здесь задержимся, – объяснил Афанасий Олексе и Евлогию, – кое-что продадим, кое-что купим… Такое наше купеческое занятие – покупай, продавай… Херсонес – город торговый!..

– Но самое важное то, что именно из этого города пошло по Руси христианство, – заметил Евлогий и истово стал креститься, поднесли ко лбам два пальца Олекса и Афанасий, креститься «троицей» пришло на Русскую землю позже.

– Тебе лучше про это знать, отец, а я тут толку не дам, – с сожалением признался купец. – А вот термы здесь хорошие, попаришься в них – и усталость как рукой снимет…

– Особенно с гетерами, – усмехаясь, намекнул Олекса.

– С девками?.. Нет! Сила уже не та, да и своих на Руси девок хватает…

Херсонес с храмами, огромным амфитеатром, священным местом, где, как утверждал Евлогий, стояла купель Владимира Святославича, когда он крестился, и окрестности, буйно зеленеющие от виноградников, ухоженные усадьбы, аккуратные домики под красными черепичными крышами, мягкий климат, а не египетское пекло, для Олексы показались тем райским уголком, где Адам и Ева невзначай съели подсунутое дьяволом яблоко и познали любовь. В Херсонесе мастера чеканили золото, выдували изящные стеклянные сосуды, изготовляли красно-лаковую керамику, различные благовония. Всем этим в меру своих возможностей запасся Афанасий, и корабль двинулся к устью Днепра, где Олекса, сойдя по трапу на землю, крикнул весело и звонко:

– Здравствуй, Русь, я вернулся!..

Часть вторая

Глава 1

Киев Олексе был не в новинку. По пути в Святые места с отцом он уже бывал в столице, молился в храмах: и в Михайловском златоверхом, и в Софийском. А к лавре он с Евлогием подходил с замиранием сердца впервые. И что его поразило: Печерский монастырь был огорожен частоколом, а не каменной стеной, как монастыри Святого Феодосия и Саввы Освещенного в Палестине. Об этом и сказал Евлогию.

– Там камней много, – заметил монах, – а здесь земля черная… Копай метр, копай два – все черная, вязкая, хоть на хлеб намазывай… Голый кол воткни, весной побеги даст… Так что у нас своя красота Господняя, – перекрестился он.

И вспомнилось Олексе: вокруг тех святых монастырей на сколько глаз хватает каменная пустыня. Зеленое деревцо – редкость! А здесь лавра стоит на высоком берегу и смотрится куполами в широкий Днепр. «Прав Евлогий, – подумал Олекса, – у нас своя, особая красота…»

В эти дни в Киев приехал и черниговский князь Михаил Георгиевич, сын Юрия Долгорукова. Встречал его великий киевский князь Роман Ростиславич. Оба они были потомками знаменитого Владимира Мономаха, Михаил – внуком, а Роман – правнуком. Корень их родового древа был один и тот же. Родня эта нередко ссорилась, воевала за власть друг с другом, но бывали счастливые периоды, когда все жили в мире и дружбе. С трудом, с помощью слуг Михаил Георгиевич выбрался из своей повозки, все болело: ноги, руки, спина, грудь. Роман Ростиславич, перекрестясь, обнял его, трижды, по-русски, расцеловал.

– Вот приехал к тебе в гости, – сказал Михаил Георгиевич, вытирая платком слезившиеся глаза.

– И слава богу, я рад, Миша!

– В лавру хочу сходить, Рома, и помолиться, поклониться святым мощам преподобных Варлаама и Феодосия Печерского… Да, – вдруг вспомнил Михаил Георгиевич, – и преподобному Никону обязательно…

– Ну, это святое дело! – сказал Роман Ростиславич, настороженно поглядывая на усталого с дороги брата. – Только уж…

– Что? Договаривай…

– Да у нас так уж повелось, когда старость подходит, хвороба прихватывает, там мы сразу в монастырь и принимаем схиму…

– О схиме я еще не мыслю, – задумчиво ответил Михаил Георгиевич, – вот полечусь у служителей Бога, у них, как стало известно даже в Чернигове, есть такие целебные травы, что любого немощного на ноги поставят, вот небось и мои раны затянутся… Все три вновь открылись и так разболелись – спасу нет!.. Надеюсь на помощь лавры, а там – как Бог даст, мы все под ним ходим… Никто не знает, когда кому апостол Петр откроет двери в свою судебную палату.

– Истину глаголишь, брат… Ох, боюсь я того суда!.. Да, Миша, ты храбрый воин, всегда был в гуще схватки, три раза ранен – не шутка!.. Ну, пойдем во дворец… Там нас жена моя, Мария Святославовна, должно быть, заждалась…

Ближе к вечеру, отдохнувший и попарившийся в бане, Михаил Георгиевич, Роман Ростиславич, именитые бояре, вхожие во дворец великого киевского князя, уселись за столом и пригубили кубки с медовухой. Раскраснелись, повеселели, и жизнь показалась не такой уж плохой.

– И женщин милых сердцу больше, чем немилых, – почти шепотом и, поглядывая на дверь палаты, откуда могла выйти жена, сказал великий князь, заставив еще гуще покраснеть Михаила Георгиевича, но раззадорив бояр. Великий князь был известен среди Ростиславичей своим неравнодушием к статным и красивым молодухам.

За столом становилось теснее и жарче. Нашлись кубки и для знатных бояр Григоря Хотовича, Олексы Святославца и Степанца.

– Вот из-за них, – кивнул великий князь в сторону названных бояр, – меня Андрей Георгиевич из Киева и выгнал…

– А из Новгорода? – как бы между прочим, вставил Михаил Георгиевич.

– Из Новгорда я сам ушел. – Ничуть не обидевшись, Роман Ростиславич отмахнулся свободной рукой, в другой он держал кубок с медовухой. – С тем народом трудно сладить, ни один князь им не может угодить, таков бо бе обычай окаянных смердов-изменников, – сказал он сердито и, отпив глоток из кубка, добавил еще резче: – Обычай блядиных детей!

Бояре закивали, возмущенно загалдели, перебивая друг друга, пока великий князь, вытерев влажный рот ладонью, не стал продолжать: – А что они сделали с твоим же сыновцем[129]129
  Сыновец – племянник (др.-рус.).


[Закрыть]? – выпил из кубка и крякнул Роман Ростиславич, вспомнив случай с Юрием Андреевичем, князем Новгородским.

В 1170 году, в зимнюю пору, с целью наказать новгородцев за разорение Полоцкой земли, когда они были в 30 километрах от Полоцка, суздальцы во главе с самим Романом и его братом Мстиславом, а также с Мстиславом Андреевичем и Всеславом Васильковичем Полоцким при помощи рязанского и муромского полков штурмовали Новгород и потерпели неудачу. Новгородцы взяли в плен так много суздальцев, что продавали их по две ногаты, самой мелкой денежной единицы, за человека. Но не было счастья, так несчастье помогло: в Новгороде начался голод, и новгородцы попросили Юрия Боголюбского дать им мир и прислать на княжение своих людей. Боголюбский сначала отправил туда княжить брата Романа, Рюрика Ростиславича, не угодил – изгнали, а через год отправил княжить в Новгороде своего младшего сына Юрия Андреевича. Однако после смерти Андрея Боголюбского строптивые новгородцы «показали путь» и Юрию.

– Какой он князь? – шумели на вече бояре. – Девять недель осаждал Вышгород и не смог взять…

– Услышал, что на помощь вышгородцам идут волынско-галицкое войско и черные клобуки[130]130
  Черные клобуки – тюркские вассалы киевских князей.


[Закрыть], струсил, побежал и сколько потопил в Днепре наших воинов!

– Не помог даже воевода Борис Жидиславич!

– Малолетка!

– Отец навязал его нам…

– Воспользовался голодом в городе!..

– Пусть идет к своим суздальцам…

– Которых мы еще не всех распродали! – смеялись собравшиеся на площади перед Софийским собором, имея в виду недавнее поражение суздальцев у стен Новгорода.

– Хотим иметь князем Святослва Мстиславича!

– Иного нам не надо! – требовало вече.

Вспоминал эти события Роман Ростиславич неохотно, ибо поражение под Новгородом было его личным поражением. Но факт оставался фактом и, как говорили, из песни слов не выкинешь.

– Суздальцы тогда позвали Юрия к себе, – сказал Михаил Георгиевич, – но поскольку сомневались в нем, то попросили меня княжить во Владимире, пока он не повзрослеет…

– И владимирцы такие же, одним миром мазаны, – вытер платком обильно вспотевшее от выпитого пива и медовухи лицо Роман Ростиславич, – они же выгнали тебя вон из города!.. И ты, сын Юрия Долгорукого, теперь на правах приживалки в Чернигове!.. Отец твой во гробе переворачивается и горькими слезами плачет…

Михаил Георгиевич отрицательно покачал головой.

– Такую судьбу мне Господь дал, но сказанные тобой слова, «на правах приживалки», меня обижают, Рома, – сказал он с ноткой грусти в голосе, сухой рукой взялся за бороду и, так держа ее, несколько уязвленный продолжал: – Не забывай, что в жилах моей жены Ирины течет кровь князей черниговских… А с владимирцами совсем не так было, – отпустил он бороду и, подняв голову, с гордым видом напомнил: – Меня владимирцы уважали… Но сывновцы Ярополк и Мстислав, собрав большое ополчение, обложили меня во Владимире, как медведя в берлоге… Да не обо мне речь – грозили город сжечь… Тогда перепуганные бояре и жители обратились ко мне: дать им мир или удалиться… Я не хотел крови!.. И сказал им: вы правы, не погибайте из-за меня – и уехал… Так было, а не иначе, Рома…

– А со мной тут иное дело, – откинулся Роман Ростиславич на спинку стула и провел ладонью сверху вниз по бороде. – Прислал Андрей Георгиевич оруженосца Михна с наказом: выдавай отравителя брата моего, Глеба, и всех, преступивших крест… И не смей перечить! Дескать, как отравили моего любимого отца Георгия Владимировича, так же поступили и с братом… Но я лично допрашивал бояр – невиновны они… Чего таить правду, любил бражничать покойный Глеб Георгиевич, может быть, перегрузил он свой стол в тот день – и случилась беда… Да за что его было травить?

– Се бе князь братолюбец! – включились в разговор бояре.

– Свято соблюдал крестное целование, – сказал Григорий Хотович.

– Кроткий, благонравный, – поддержал его Олекса Святославец.

– А монастыри как уважал?! – не то спрашивал, не то утверждал Степанец. – Монашеский чин зело почитал…

– Не проходил мимо нищих, щедро раздавал им милостыню…

– А половцев гонял по степи, аки зайцев! – шумели бояре, вспоминая умершего год назад великого князя Киевского Глеба, родного брата Михаила Георгиевича и Андрея Боголюбского. – Любили его и киевляне, и черные клобуки…

– А нынче опять я виноват, теперь уж на меня наезжает Святослав Всеволодович, – глубоко вздохнул великий князь. – Власти захотелось старику… Отдам ему Киев! – Бояре зашумели, не соглашаясь с Романом Ростиславичем. – Да какая она, нынче власть, в Киеве? Вся она во Владимире-на-Клязьме… Оттуда окрик, и мы – исполняй!..

– Да, да, Роман Ростиславич, ты прав!

– Дожились!..

– Мать городов русских осиротела…

– Нет на них Мономаха! – Бояре вскакивали со своих мест, раскрасневшиеся, трясли бородами, сжимали кулаки.

«Они» – это Ярополк и Мстислав Ростиславича, которые после смерти Андрея Боголюбского были избраны на трон государства ростовцами, суздальцами и переяславльцами. Но правили-то не молодые, неопытные не только в управлении государством, но и в обычной житейской обстановке, братья, а честолюбивый Глеб Святославич, князь Рязанский, женатый на Ефимии, сестре Ярополка и Мстислава. Более того, братья, как драчливые петухи, поссорились между собой и разделили одно великое княжество на два – Владимирское и Ростовское. Первое возглавил Ярополк, второе – Мстислав. В стране начался беспредел: богатые безнаказанно обижали бедных, брали деньги не только из государственной казны, но и церковной. Ярополк наскоком приезжал из Рязани в Киев и творил здесь непотребное. Росло возмущение людей.

– Что мне пишут жители Владимира, – достал бумагу из кармана Роман Ростиславич, – вы вот только послушайте…«Мы не рабы, но с нами поступают, как с иноплеменными»…А? Дело идет к новой междоусобной войне… А я крови не хочу! – почти крикнул срывающимся голосом охмелевший Роман Ростиславич. – А то вот, – снова взял он в руку кубок и поднял на уровне глаз, – нальют суда медовухи, а мне, грешному, будет казаться, что это кровь русичей… Не хочу грех на себя брать! Их и так у меня на горбу несколько тяжелых пудов. – И вдруг предложил: – Да что мы все о себе да о себе… Давайте выпьем за убиенного злодеями Андрея Георгиевича Боголюбского, за достойное ему место в Царстве Небесном!..

– Выпьем! Выпьем, – поддержал Романа Ростиславича Михаил Георгиевич.

– Земля ему пухом! – поднимали кубки бояре.

– Смелый, бесстрашный был, аки лев, – вспомнил воевода Владислав, – в разгар сечи забывался и заносился в самую опасную свалку, однажды не заметил, как сбили с его головы шлем…

– А после сражения становился осторожным, осмотрительным…

– Всегда был в порядке и наготове…

– Да, его нельзя было захватить врасплох…

– Весь в деда Владимира Мономаха!

– Но войны он не любил, – сказал Михаил Георгиевич, – сколько раз я слышал, как он упрашивал отца мириться с побитым врагом…

– Ну, так помянем добрым словом Андрея Георгиевича, – сказал Роман Ростиславич и первым коснулся губами кубка.

Вначале Олекса никак не мог понять: на кого ни глянь – Ростиславич! Одни Ростиславичи, а режутся между собой, аки чужаки. Потом ему стало известно, что у братьев, сыновей Владимира Мономаха, Мстислава Великого и Юрия Долгорукого, имелись сыновья с одним и тем же именем – Ростислав. Роман Ростиславич шел по линии Мстислава Великого, а Ярополк и Мстислав – сыновья Ростислава Юрьевича. Так что, когда стоял вопрос о власти, Ростиславичи, хоть и были родственниками, но дрались не на жизнь, а на смерть. Такова уж была судьба многострадальной Руси.

Монастырская братия радушно встретила прибывших из Святых мест паломников. Евлогия чуть ли не на руках носили. Олекса был человеком светским, но и к нему относились душевно, хотя и с некоторой долей настороженности. В Печерской лавре после смерти в 1141 году настоятеля Пимена Постника обязанности игумена исполняли разные монашеские чины, поскольку таких выдающихся наместников, как Антоний, Варлаам или Феодосий, Господь посылает на землю нечасто, хотя в течение XI–XIII веков обитель дала Церкви около двадцати епископов. Теперь же монастырской жизнью заведовал игумен Поликарп. К тому же на жизнь монастыря накладывало свой отпечаток и смутное время, вызванное княжеской междоусобицей и постоянными набегами на Русь половцев и других кочевников. Печерский монастырь не однажды разоряли. В 1151 году его ограбили турки, в 1169 году при взятии Киева объединенными войсками Смоленского, Новгородского, Суздальского, Черниговского, отчасти самого же Киевского княжеств и степняков-кочевников, пытались даже поджечь святую обитель. Но монастырь вновь и вновь вставал из пепла и отстраивался. Теперь служители Богу жили в помещениях большого монастыря, а пещеры были превращены в усыпальницу для монахов. По обеим сторонам пещерного коридора делались углубления, куда и клали тела почивших. Игумен Поликарп водил Олексу по территории обители, показывал кельи монахов, зашли и помолись в одной из новых церквей, построенной на средства минского князя Глеба Всеславича, побывали в странноприимном доме для нищих, хромых, слепых, для которого монастырь выделял одну десятую часть своих доходов.

– Каждую субботу мы привозим сюда воз хлеба, – объяснил игумен.

И Олекса, порывшись в карманах и кошельке, к искреннему умилению игумена, пожертвовал этому дому небольшую толику своих скромных сбережений.

– Сколько могу, отец, – сказал он, сам не зная, отчего краснея.

– Господь не забудет твоей доброты, сын мой, – перекрестил Олексу игумен Поликарп.

В новую каменную трапезу, также построенную на деньги, Глеба Всеславича, зайти не успели: сообщили, что в обитель приехал великий князь Киевский Роман Ростиславич и с ним князь Черниговский Михаил Георгиевич. Все кинулись встречать дорогих гостей. Великий князь часто навещал лавру, а Михаил Георгиевич, чувствуя, что нездоровится, решил помолиться в Успенском храме Печерского монастыря, попросить у Бога помощи. После службы великий князь и гость из Чернигова прошлись по усыпальнице – пещерному коридору, стали знакомиться с монахами. Игумены Поликарп и Симон представили им Евлогия и Олексу.

– Паломники, только что вернулись из Святых мест…

Роман Ростиславич посмотрел на них и сказал:

– Они исполнили мою мечту…

– Ну-ка, ну-ка, дай, посмотрю на них, – оживился Черниговский князь. – Как звать-то?

– Евлогий…

– Я Олекса…

– Откуда ты? – поинтересовался Михаил Георгиевич, видя, что Олекса не служитель обители, а светский молодой человек.

– Из Новгорода-Северского…

– Из Новгорода-Северского?! Так это же наша Черниговская вотчина! – как-то по-детски обрадовался Михаил Георгиевич.

Он был небольшого роста, почти маленький, сухощавый, кудрявый, с кривоватым носом, но, главное, с большой бородой, которая никак не соответствовала его росту, так же, как и рост его не соответствовал столь высокому княжескому званию. – Рассказывай, – не приказал, а по-дружески попросил он. – У Гроба Господня молился?

– Помолились, – одновременно ответили Евлогий и Олекса.

– Схождение Благодатного огня видели?

– Я видел, – сказал Олекса, а Евлогий промолчал, опустив голову.

– А ты что молчишь? – повернул лицо к нему Михаил Георгиевич.

– Мое пребывание в Иерусалиме не совпало с Пасхой, князь…

– А-а, ну, тогда простительно, – покачал головой Михаил Георгиевич, в его негромком голосе прозвучала явная жалость к монаху, которому не выпало счастье стать свидетелем столь важнейшего события в жизни христианской Церкви. – А ты что еще видел? – обратился он к Олексе.

– Много, князь, – ответил тот и пожалел, что похвастал, но молчать уже было поздно, Михаил Георгиевич, склонив голову набок, приготовился слушать. – Жил в монастыре Святого Феодосия, там у церкви Пресвятой Богородицы русский монастырь есть, там разговаривал с Ефросиньей из Полоцка, где она тоже жила, там же и скончалась, царство ей небесное… Близко видел короля Иерусалимского королевства Амори, королеву Марию Комнину… Ага, племянницу императора Мануила… Лично говорил с ней… По поводу Ефросиньи… Могла бы у них и встреча состояться, даже король был согласен, но… Предслава Святославовна сиречь и гуменья Ефросинья заболела и… А еще я участвовал в походе армии Амори в Египет…

– Саладина видел? – теперь уже заинтересовался великий князь Роман Ростиславич. – Купцы, и наши и арабские, в один голос твердят: он такого шуму там наделал!.. Крестоносцев собирается гнать из Иерусалима назад в Европу!..

– Саладина, государь, я не видел, но во дворце его был в Каире, с визирем аль-Фадилем разговаривал, с сестрой Саладина, Зитой, даже в шахматы играл…

– Ой, ой! Ну, и врешь ты! – рассмеялся Михаил Георгиевич. – С сестрой султана, да еще в шахматы. Игра ведь эта дьявольская! О ней в стенах лавры даже вспоминать – грех большой!

– А у арабов шахматы не в запрете… Играй, сколько хочешь… Даже на деньги!.. Больше на динары…

– Ну, об этом в святой обители помалкивай, – поддерживая мнение Михаила Георгиевича, серьезно сказал великий князь и собрался уходить.

А черниговский князь задержался, заговорил с игуменом Симоном.

– Так ты и есть Симон?

– Я Симон, князь…

– Много о тебе наслышан… «Патерик» твой обязательно читаю… Еще до меня дошло, что тебя отправляют во Владимир? – наклонившись к игумену, тихо спросил Михаил Георгиевич.

– Такое решение митрополита Михаила Второго, – с плохо скрываемой робостью ответил Симон. – Игуменом в один из тамошних монастырей еду…

– Счастливого пути! – обрадовался князь. – Владимир – город хороший, я недавно там княжил… Доведется ли еще, один Господь знает. – И вдруг довольно твердо добавил: – Даст Бог, увидимся!

Затем он, ласково глядя на Олексу, который ему понравился и к которому он проникся чувством отца к сыну, возвратившемуся из долгих странствий, улыбнулся и попросил:

– Ты земляк мой, завтра же приходи ко мне…

– Слушаюсь, князь! – сделал стойку воина Олекса, искусство которой он познал во время учений, будучи в охране короля Амори: как будто еще и теперь, услышал он команду начальника охраны Огюста де Пуссе.

– То-то же, – усмехнулся Михаил Георгиевич, от внимания которого не ускользнула воинская выправка молодого человека, и медленной походкой уставшего человека пошел вслед за великим князем, сопровождаемым ратниками старшей дружины.

Олексу приглашали отобедать в монастырской трапезной, но он отказался и, взволнованный, решил побродить по городу, пообещав Евлогию, трижды перекрестившись, не пропадать, а почаще наведываться в обитель.

– Смотри, пообещал – приходи, иначе грех на душу возьмешь, – сказал ему монах.