Текст книги "Современная научная картина мира"

Биологический принцип естественного отбора и выживания объектов, наиболее приспособленных к условиям среды, можно переформулировать и распространить более широко, нежели это принято. Селекция со стороны закона каузальности сохраняет повторяющиеся явления и устраняет неповторимые, случайные. Объекты, отвечающие окружению, например биологической среде, вместе с обстановкой образуют повторяющуюся систему, а потому благополучно переносят естественный отбор, пока среда не изменится. Это происходит потому, что естественный отбор удовлетворяется их сиюминутной серийностью. Столь глубокая подоплека объясняет, почему физический, биологический и социальный миры подчиняются единым в своей основе законам.

Возможно, сфера их выполнения простирается еще дальше. Причинно-следственный закон возник вместе со Вселенной. Поэтому он мог столкнуться с наследием гипотетического досингулярного Мироздания.

Мы предположительно рассматривали сингулярность как результат столкновения доменов умозрительного Вечно Изменяющегося Мира (см. разд. 1.7). Один из этих доменов характеризовался бесконечной дробностью, а другой – неограниченными скоростями взаимодействий.

Свойства этих доменов могли достаться начальной Вселенной и тут же подпасть под селективное действие причинно-следственного закона. Такие крайности, как бесконечная дробность материи и неограниченные скорости ее взаимодействия, являются исключительными, беспрецедентными свойствами, которые ни в чем не найдут аналога, т. е. окажутся неповторимыми. Закон каузальности не мог этого принять. Поэтому от родительских доменов в нашей Вселенной утвердились средние нормы дробности материи и скоростей ее взаимодействия.

Средняя дробность в нашем мире претворилась в виде кванта действия (постоянной Планка) ħ = h/(2π). Средняя скорость взаимодействий отпечаталась на свойствах Вселенной как фиксированная скорость света c. Поперечник контакта родительских доменов (наша сингулярность) дал предельную Планковскую длину l_Pl. Первое же фундаментальное физическое событие – обособление гравитационной силы – обзавелось своей гравитационной постоянной G, которая определяется из формулы, связывающей три более ранние постоянные (G = l_Pl²c³/ħ). Иными словами, гипотеза происхождения нашей Вселенной из Вечно Изменяющегося Мира способна объяснить связь наших фундаментальных физических констант при условии, что их размерности определились под давлением причинно-следственного закона.

В этом случае он отсек неповторимые физические крайности точно так же, как отсекал их в микро– и макромире, создавая современную картину физической действительности. Аналогичным образом был разработан биологический естественный отбор и создана направленность земной биоэволюции. То же самое произошло с миром предков человека, сообщив ему определенный, закономерный ход истории с неотенией, акселерацией, технологическими и культурными революциями. Возможность увязать фундаментальные законы природы и общества в зависимость, основанную на действии причинно-следственного закона, представляется нам косвенным признаком небеспочвенности понимания их генезиса, представленного в нашей работе.

Конечно, мировоззренчески для человека существеннее другое: происхождение и природа нашего общества. Изложенная версия развития живой природы и социума наглядно демонстрирует цепочку причинно-следственной связи, выводящей человеческую цивилизацию из недр животного царства, а закономерности жизни последнего – из динамики неживой природы.

В самом деле, геологический суперконтинентальный цикл управляет земным климатом, колеблющимся между крайностями оледенений и межледниковий. Эти климатические состояния регулируют уровень биопродуктивности экосреды, а от нее зависит живое «лицо» планеты: мобильные или маломобильные организмы как преобладающие формы биосферы. В одно из потеплений на эволюционной сцене закономерно появились наши двуногие предки гоминины. Предавшись неотеничному развитию, они попали на конвейер демографического роста и экологических угроз, попытались спастись хищничеством, но остановились на коллективном применении орудий, невиданном в животном мире. Коллективные орудия зажили собственной жизнью и потянули человечество за собой по пути технологического прогресса. Его результатом стало опасное для социальности праздное время, которое пришлось заполнять непроизводственным общением, положившим начало духовной жизни. Технический прогресс и общественное разделение труда подвергли испытанию единство общества, и спасением послужил цивилизованный образ жизни, пришедший к нам закономерно.

Таким образом, от цивилизации к суперконтинентальному циклу действительно тянется нить причинности. Ее дальнейшие зримые истоки пока не просматриваются, поскольку материалы по планетогенезу ограничиваются Землей и Солнечной системой. Понятно, что в основе развития земной природы лежит причинно-следственный закон. Однако мы пока не имеем сравнительного материала, позволяющего выявить закономерности формирования планет земной группы и зарождения жизни на их поверхности. Поэтому любая современная картина мира окажется далека от законченности.

Приложение 1
Палеолитическое искусство

Наши представления о духовном мире палеолитического человека в значительной степени основываются на истолковании созданных им памятников изобразительного искусства. Долгое время их интерпретация оставалась бессистемной. Сталкиваясь с палеолитическими изображениями тучных женщин, ученые усматривали в них свидетельства культа плодородия. Изображения животных связывались с тотемизмом, а стреловидные изображения на их корпусах – с магическими обрядами [81; 171; 209]. Предполагалось, что полнота женщин и животных в изобразительном творчестве отражала состояние беременности и, соответственно, надежды на плодородие природы и прекрасной половины первобытных коллективов. При этом исследователи игнорировали тот факт, что в раннем стиле I и в позднем стиле IV (о них см. ниже) женщины изображались исключительно грацильными, стройными, а в стиле IV так же воплощались и животные. Может быть, на заре и в конце верхнепалеолитического искусства культ плодородия дремал? Это предположение – очевидная натяжка.

Неудивительно, что, как позже выяснилось усилиями А. Леруа-Гурана, признаки «плодородия» женских фигур и корпусов животных обусловлены каноном художественного стиля. Далее, анималистические (зооморфные) сюжеты верхнепалеолитического искусства отражали очень ограниченный и стабильный список животных, который в силу своей узости и одинаковой представленности у всех верхнепалеолитических общин Франции, Испании и Италии (а также Германии и России), по определению, не мог иметь отношения к тотемизму, иначе получилась бы невозможная картина, будто все первобытные общины названных стран имели одни и те же тотемы (символически родственных себе животных, которые на деле призваны отличать сообщества друг от друга, а не смешивать их между собой). И наконец, стреловидные изображения являлись элементом очень четкой знаковой системы, не связанной с магией. Революцию в интерпретации палеолитического искусства произвел французский археолог А. Леруа-Гуран [497, с. 77–152; 498].

Исследуя точно датированные памятники малых форм (так называемое мобильное, портативное, или переносное искусство) и некоторые археологически датированные монументальные памятники (наскальное искусство пещер и скальных убежищ), А. Леруа-Гуран обнаружил, что художественные каноны различных эпох заметно различались, и это наблюдение позволило обобщить характерные художественные приемы выражения сюжетов изобразительного искусства в представление о четырех последовательных верхнепалеолитических стилях, классически представленных во франко-кантабрийском регионе (Юго-Западная Франция и Северо-Западная Испания), но фактически распространенных гораздо шире в верхнепалеолитической Евразии (хронологию франко-кантабрийских стилей см. Приложение 4).

В древнейшем стиле I фигуры животных предельно схематичны и с трудом поддаются отождествлению (рис. 11). Часто, но далеко не всегда передавались только головы. Этот изобразительный канон близок современному примитивизму: округлая, эллиптическая или более угловатая продолговатая фигура, символизирующая голову, изредка дополнялась геометрически начертанным туловищем, непропорционально большим по сравнению с головой и снабженным линейными конечностями. Стиль I является преимущественно геометрическим, т. е. символически представляющим свои денотаты (изображаемые модели). Немногочисленные детали (глаз, пасть, уши, рога) изображались также геометрически и не отражали точный облик соответствующих деталей реальных животных. Искусство стиля I было скорее понятийным, символическим, нежели изобразительным, однако его дальнейшая судьба показывает, что такой символизм являлся следствием низкого художественного мастерства, характерного для древнейшей стадии искусства.

В следующем стиле II изобразительный канон существенно меняется (рис. 12). Основу силуэта животного образует извилистая шейно-спинная линия, обычно легко ассоциирующаяся с силуэтом заявляемого животного. Прочие части тела подвешиваются к шейно-спинной линии, что предопределяет некоторые характерные способы их передачи: «утиная голова», сильно провисшее брюхо и незаконченные конечности лошади, подковообразная линия брюха-конечностей мамонта и т. п. Детали (глаз, ухо, рога, хвост, шерсть на брюхе мамонта, на загривке бизона) редки и переданы весьма обобщенно. Примитивность изображений напоминает еще стиль I, однако говорить о геометрическом символизме уже нельзя: силуэты животных обычно ясно отличаются друг от друга и напоминают общие контуры денотатов (изображаемых объектов). Построение образа на основе шейно-спинной линии приводит к тому, что, как и в стиле I, корпуса животных оказываются непропорционально велики по сравнению с головами. Для женских изображений этот художественный принцип оборачивается тем, что женский торс запечатлевается очень массивным по сравнению с головой и конечностями. Отсюда происходят так называемые признаки плодородия у женских фигур и признаки беременности у фигур животных. Как видим, эти приметы культа плодородия имеют сугубо стилистическое происхождение и в действительности не отражают никаких сакральных представлений. В стилях I и II преобладающей техникой исполнения является гравюра (иногда раскрашенная), хотя встречаются красочные изображения знаков (рук, абстрактных символов) и изредка фигур животных.

Рис. 11. Стиль I. Изображение на каменном обломке со свода абри де Ла Ферраси во Франции, созданное в эпоху археологической культуры ориньяк I. Предположительный смысл произведения таков. «Лев-страж Преисподней – март месяц. Носорог-надзиратель Преисподней (передняя часть пещерного льва + двойной зигзаг. Голова шерстистого носорога)». Речь могла идти о времени украшения святилища или о месяце проведения ритуала, связанного с франко-кантабрийской мифологией [209, с. 307, рис. 558]

Рис. 12. Стиль II. Три наскальных панно во французском гроте де Пер-нон-Пер. Предположительный смысл изображений таков (слева направо). Представлена основная композиция франко-кантабрийского искусства: «2-е мая (вульва + двойная черта), Конь-Солнце (две лошади), Бык-Земля, Горный козел-дневное Небо, Пещерный медведь-проводник в Преисподнюю, Мамонт-ночное Небо, а также Горные козлы-дневное Небо, Большерогий олень-утреннее и вечернее Небо и другие мотивы». Запечатленный здесь космогонический миф о возникновении Солнца, Земли, Неба и Подземного мира известен в Древнем Египте, Древней Индии, у российских народов Севера и др. народов [209, с. 324–325, рис. 382, 383; 488, с. 260, рис. 7–9]

В стиле III пропорции животных и женских фигур отвечают канону стиля II, однако построение фигур на основе шейно-спинной линии перестает быть господствующим принципом. Все части тела животного передаются равноценно, приблизительно отражая анатомические реалии, однако общий вид животного в стиле III древнем весьма непропорционален: огромные корпуса снабжаются мелкими головами и конечностями (рис. 13). В стиле III позднем анатомические пропорции начинают приближаться к реальным (рис. 14). Детали (глаз, уши, рога, хвост, копыта) встречаются часто. Обобщенный, синтетический образ стиля II начинает превращение в аналитический, а взятые в отдельности корпуса, головы и конечности животных гораздо лучше передают натуру, однако их конгломерат по-прежнему искажает анатомию денотата.

В стиле IV древнем фигуры животных приобретают реалистические пропорции, а детали становятся многочисленными и точными, хотя имеются пережитки прежних стилей (например, контур брюшной области в виде М, идущий еще из стиля II, массивность крупов животных) (рис. 15). Общая тенденция реалистической передачи натуры распространилась и на антропоморфные изображения. Мужчины во всех стилях, как правило, передавались схематично, хотя имелись исключения в Лоссель (стиль II) и в гроте де Ла Марш (Люссак-ле-Шато, Вьенна, Франция, мадлен IIIa, стиль IV древний). Женские фигуры стиля IV становятся грацильными и лишенными, в отличие от предшествующих стилей, признаков «плодородия», хотя и здесь имеются исключения: в Ла Марш женские фигуры массивны, а женский барельеф из абри Пато (Лез Эйзи-де-Тейяк, Дордонь, Франция, слой III, перигор VI, 23 010 ± 170 лет назад, стиль II) грацилен. Схематичные женские фигуры стиля IV послужили источником для знаков в виде клавиформ (музыкальных ключей), весьма характерных для данного периода (заметим, что знаки клавиформ усматриваются в стиле II гротов Байоль № 17, № 22 и де Ла Бом-Латрон № 18).

Рис. 13. Стиль III древний. Такими мы видим во французском гроте Ласко-1 лошадей, быков, ветвистые знаки, крест и пунктуации, которые предположительно значили «Конь-Солнце, Бык-Земля, 4 апреля, 3 ноября» (даты создания фигур или ритуалов в их честь). Огромные крупы животных, снабженные маленькими головами, являются отличительными признаками данного стиля. [488, с. 184]

Стиль IV поздний показывает сложную картину эволюции художественного творчества. Сначала тенденции стиля IV древнего приводят к фотографическому реализму (Ла Мэри [488, с. 234–235, рис. 3], Леванцо [209, с. 400, рис. 524]) (рис. 16), а затем в связи с упадком палеолитического искусства наступает схематизация образов (Ла Рок; начало процесса отмечено в Аддаура I, где натуралистические изображения сосуществуют со схематическими). В количественном отношении вершина франко-кантабрийского искусства была достигнута в мадлене IV, однако в стилистическом, качественном отношении расцвет пришелся на мадлен V, сменившись стремительным закатом в мадлене VI. Следует отметить, что и здесь мы наблюдаем типичный для нашего мира ход незаурядного развития явления (в данном случае – верхнепалеолитического искусства), его расцвета, крайней специализации (в виде фотографического реализма) и катастрофического заката со сменой обстановки (с наступлением кризиса ледниковой мамонтовой мегафауны в связи с началом голоценового потепления, поскольку верхнепалеолитическое искусство зиждилось на этой фауне). Аналогичным образом угасли динозавры (см. разд. 2.3).

Рис. 14. Стиль III поздний. «Китайские лошади» грота де Ласко-2 во Франции – лучшие фигуры этого стиля. Три лошади – (здесь одна из них) добавлены к группе больших коров и большому благородному оленю более древнего стиля святилища Ласко-1, так что в сумме образовалась стандартная композиция лошадь – бык – олень [498, рис. 317]

Рис. 15. Стиль IV древний. Основная композиция во французском гроте де Труа-Фрер-2 («Трех Братьев») выполнена методом суперпозиции, когда изображения наслаиваются друг на друга, исключая полноценное эстетическое восприятие в нашем понимании. Мы видим рисованную передачу космогонического мифа о рождении Коня-Солнца – Бизона-Земли – Северного оленя-утреннего и вечернего Неба, Горного козла-дневного Неба – Медведя-проводника в Преисподнюю. Панно «читалось», а не созерцалось [488, с. 402, рис. 6]

Рис. 16. Стиль IV поздний. Фотографически точно выполненный силуэт Быка-Земли следует за Коровой во французском гроте де Ла Мэри («пещере Мэрии»). Совершенство рисунка не уступает реалистической графике современности. Мифологическая иконография отвечает повседневным впечатлениям первобытных охотников, в чем они предвосхитили манеру художников Ренессанса [209, с. 315, рис. 375]; [488, с. 235, рис. 3]

Концепция названных художественных стилей привела к важным семантическим, смысловым открытиям в монументальном искусстве. До А. Леруа-Гурана наскальные пещерные изображения рассматривались как свидетельства различных эпох на том основании, что гравированные и живописные фигуры зачастую налегали друг на друга, образовывали своего рода наслоения вроде археологических и наводили археологов – прежде всего знаменитого аббата А. Э. П. Брейля (Брёйя, 1877–1961) – на естественные предположения, что нижние фигуры сделаны раньше, а верхние фигуры моложе. Соответственно, их датировка основывалась главным образом на археологическом методе суперпозиции (методе взаимоналоженных изображений). Если одна фигура покрывала другую, констатировалась их значительная эпохальная разновременность. А. Брейль создал целую концептуальную хронологию наскального искусства, основывающуюся на принципе суперпозиции, на особенностях техники исполнения (гравюра, живопись и их особенности) и очень мало – на датированных мобильных аналогиях. Поскольку в суперпозиции практически всегда (за редкими исключениями, например в Гаргас I) оказывались фигуры одного и того же стиля, благодаря усилиям А. Леруа-Гурана стало ясно, что принцип суперпозиции не может использоваться для крупномасштабной общей периодизации наскального искусства. Другой вывод говорил о том, что фигуры одного стиля в пещерных святилищах составляли целостные ансамбли, структура которых может многое сказать о представлениях древних художников.

Структура идеального святилища такова [497, с. 95–101; 498, с. 114–118, 441 рис. 763; 500, с. 76]. В его центре на главном панно находится основная композиция, состоящая из лошади («первое животное»), бизона или быка-тура («второе животное») и «третьего животного» (горный козел, благороднай олень, лань, мамонт, северный олень). У входа чаще всего присутствует «третье животное» (обычно благородный олень), которое встречается и в глубине. В этой связи вспомним, что в ближневосточной пещере Кафзех подростка-протокроманьонца сопровождал на «тот свет» череп лани с рогами, которая, по-видимому, каким-то образом отвечала за вхождение в потусторонний мир (см. разд. 3.2). В глубине – обычно «четвертое животное» (лев, медведь, носорог, а также более редкие млекопитающие, рыбы, птицы) и антропоморфы (человеческие изображения). Иногда эта структура стягивается в одно обширное панно (Альтамира-3, Ла Пенья-де-Кандамо-3, Руффиньяк и др.), на котором диспозиция животных сохраняется: в центре царят животные I, II, III, а на периферии – IV и антропоморфы. Изредка животные класса IV выступают в роли «третьего животного»: лев (в Ле Пеш-Мерль-1), мегацерос (в Рукадур, хотя в этом случае мы имеем дело пусть и с гигантским, но оленем, т. е. с «третьим животным»). Конечно, схема идеального святилища выдерживается в зависимости от топографии пещер, однако ее существование доказывается статистикой взаимного расположения животных. По всему пещерному святилищу также встречаются различные знаки, для которых А. Леруа-Гуран разработал свои закономерности распределения. Их принятие связано с трудностями, о которых речь ниже.

А. Леруа-Гуран проанализировал статистику 63 украшенных гротов из 110 известных в его время (1964 г.), а также большое число мобильных памятников [497, с. 91, 95]; [498, с. 444–445]. Из этой статистики следовала определенная частотная иерархия сюжетов, отраженная в понятиях животных I – IV. Мы произвели статистическую обработку 222 монументальных памятников франко-кантабрийских стилей из Франции, Испании, Италии и России (Капова пещера), результаты которой приведены в Приложении 2 (перечень и хронологию памятников см. в Приложении 4, где порядковые номера 5 новых добавленных памятников подчеркнуты; они специально не анализировались, однако их сюжеты идентичны прочим пещерным святилищам). Наш анализ полностью подтверждает основные положения А. Леруа-Гурана, лишь несколько уточняя их количественно и содержательно. Расчеты, сделанные нами, относят количество памятников, где встречается тот или иной сюжет, к общему количеству учтенных памятников. Первый столбец Приложения 2 отражает верхнепалеолитическое монументальное искусство франко-кантабрийских стилей, второй – мобильное искусство древнего и среднего палеолита, перечень и хронология памятников которого приведены в Приложении 3.

Мобильные памятники, по А. Леруа-Гурану [497, с. 116–122], образовывали портативную (переносную) параллель монументальным святилищам. Однако в портативных святилищах трудно установить характер первоначального ансамбля и степень фрагментарности дошедшего до нас материала, который иногда может быть огромным (например, более 800 гравированных пластинок в гроте д’Анлен, локализация и возраст которого те же, что и у Ле Труа-Фрер-2, см. Приложение 4). Поэтому монументальные святилища всегда доказательнее.

Франко-кантабрийские бестиарии (наборы животных) состояли из 39 определенных видов млекопитающих, птиц и рыб, а также из неопределенных змей (собственно, лучше говорить о 37 видах, поскольку № 28–29, барсук и бобр вызывают сомнения). Основу этих бестиариев составляли животные с частотами 66,2–9,5% (лошадь, бизон, бык, горный козел, благородный олень, лань, мамонт, северный олень, пещерный лев, медведь, шерстистый носорог). Среди них лидируют лошадь (66,2%) и бизон с быком (совместная частота 66,2%), что полностью подтверждает квалификацию их А. Леруа-Гураном как «первого» и «второго животного» основной композиции. Животные с частотами 44,1–16,7% (горный козел, благородный олень, лань, мамонт, северный олень) являются обычным «третьим животным» основной триады, а животные с частотами 17,1–9,5% – стандартными персонажами глубин святилищ и периферий основного панно (пещерный лев, медведь, шерстистый носорог). Таким образом, основу франко-кантабрийского бестиария составляли животные, выступающие в ансамблях монументального искусства в четырех статистико-топографических ролях. Проще говоря, чем чаще изображалось франко-кантабрийское животное, тем центральнее была его роль в наскальных композициях, что убеждает в справедливости их понимания А. Леруа-Гураном.

Следует добавить, что классическое франко-кантабрийское искусство, просуществовавшее 20 тыс. лет, всегда сохраняло абсолютное статистико-топографическое единообразие. Правда, святилища стиля I полностью разрушены, однако сохранились некоторые фрагменты каменных плиток, отслоившихся со стен и запечатлевших былое великолепие древнейших украшенных убежищ в виде фигур их бестиариев. Они показывают тождество с бестиариями стиля II, в котором основная композиция в законченном виде появляется начиная с Пер-нон-Пер. Самая поздняя основная композиция отмечена в Дриасе III (Аддаура I). Следовательно, в течение 20 тыс. лет западноевропейские художники изображали один и тот же ведущий сюжет: основную композицию, состоящую из лошади, бизона (или быка) и горного козла (или других животных класса III). На периферии этой композиции размещались животные класса IV и антропоморфы. Эти объективные статистико-топографические факты позволили А. Леруа-Гурану сделать вывод о том, что единственной идеологической формой, способной отразиться в столь стабильной иконографической системе, могла быть только мифология [497, с. 151–152]. Франко-кантабрийское искусство, таким образом, являлось религиозным по основному своему жанру. При этом декоративное мобильное искусство (резные копьеметалки, гравированные «жезлы начальников», каменные лампады с гравированными изображениями, снабженные гравюрами костяные стержни и мамонтовые бивни неясного назначения, костяные ложки, лопатки, кружки и просверленные диски, подвески, просверленные пластинки и другие украшенные предметы) – все это обыденное эстетическое богатство неизменно облагораживалось фигурами священных животных и сопутствующими им знаками, т. е. в духовном отношении всецело оставалось в сакральной сфере.

Конкретное содержание франко-кантабрийской мифологии остается загадкой. Основываясь на серии фигур из Ле Пеш-Мерль-2, демонстрирующей последовательное превращение женщины в бизона, и на том факте, что одна из скульптурных «Венер» местонахождения Лоссель держала в руках бизоний рог, А. Леруа-Гуран предположил, что «второе животное» (бизон) было символом женского начала, а все остальные животные – символами мужского. Подобное предположение противоречит фактам.

Мужчины с чертами бизонов (мужчины-бизоны) встречаются чаще (примеры имеются в Ле Габийю-1, Ле Габийю-2, Ла Пасьега С-1, Ле Труа-Фрер-2). Лоссельская «Венера», держащая рог бизона с 13 параллельными насечками, проще всего объясняется как символ лунного месяца с количественным пояснением к нему и обнаруживает ближайшую аналогию с клавиформой, сопровождаемой серией пунктуаций (Нио и т. п.). Вообще принцип интерпретации топографических классов животных при помощи категории пола плохо подкрепляется реалиями. Так, женщины-птицы (Альтамира-1, Ле Пеш-Мерль-2) соединяют в себе женское начало с «мужским», поскольку птицы в системе А. Леруа-Гурана относятся к мужскому классу. Бизоны, как отмечалось, могут быть и «мужскими», и «женскими» животными. «Мужскими» животными можно признать северного оленя и льва в силу того, что мужчина-северный олень известен в Ле Труа-Фрер-2, а мужчина-лев представлен в Ле Рок-о-Сорсье. Однако в свете сказанного разумнее воздержаться от сексуальной интерпретации классов франко-кантабрийских бестиариев.

Из статистики франко-кантабрийского бестиария вытекает только то, что лошадь символизировала верховное «божество», бизон-бык – «божество» второго плана, а «третье» и «четвертое животные» соотносились с «божествами», соответственно, третьего и четвертого планов. По ряду признаков франко-кантабрийская мифология отражала некую общечеловеческую мифологическую идеологему, и перспективным представляется поиск ее рефлексов (отражений) среди основных мифологем Старого Света, древнейшие из которых соотносились с мифами о Солнце, Земле и Небе. В этой связи заслуживает внимания интерпретация сюжетов верхнепалеолитического искусства отечественным археологом В. Е. Ларичевым [60].

На верхнепалеолитическом поселении Малая Сыя (Хакасия, Красноярский край, Россия, 34 500 ± 450, 33 060 ± 450, 33 060 ± 300 лет назад по ¹⁴С) среди произведений мобильного искусства В. Е. Ларичев открыл изображения композиций мамонт-бизон и мамонт-черепаха. Мамонт, стоящий на черепахе, по этнографическим параллелям интерпретирован Ларичевым как символ Неба, а черепаха (и замещающий ее в похожей композиции бизон) – как символ Земли. Кстати, подобная мифологема объясняет происхождение известных индуистских представлений о Вселенной как о слонах, стоящих на черепахе. Композиция бизон – мамонт (№ 9 в списке композиций А. Леруа-Гурана) представляет собой неполную триаду и, по нашим подсчетам, встречается в 10 гротах, в 6 из которых она является основной (Ле Шваль (Арси), Юшар, Капова, Ложери-От, Улан, Сен-Фрон). Эта композиция является частным случаем соединения «второго-третьего животных» без лошади, и такое соединение имеется в 26 гротах. Если предположить, что «второе животное» символизировало Землю, а «третье» – Небо, то франко-кантабрийская мифология предстанет как первая космогония.

Разумеется, эта первобытная космогония не являлась сциентистской, научно ориентированной по характеру мировоззрения. Мы вряд ли ошибемся, если допустим, что Мамонт-Небо, покрывающий Бизона-Землю или Черепаху-Землю, символизировал биологическое спаривание Неба и Земли, возможно в интересах плодородия последней. Подобное представление могло проистекать из наблюдений дождевого орошения Небом Земли, что вызывало урожайность последней. Натурализм первобытной мифологии является ее естественной особенностью.

Древнейшей аналогией, привлеченной В. Е. Ларичевым, послужила космогония Древнего Египта, старейшим вариантом которой в свою очередь, являлась космогония города Гелиополя [57, с. 82, 89]. Суть этой космогонии сводилась к тому, что из первобытных вод (Нун, Наун) возник Атум (Атама, «Всё», или «Совершенный»), который произвел пару Шу (Шау, «Воздух») и Тефнут (Тфини, «Влага»). От последних произошли Геб (Гиба, «Земля») и Нут (Ни, «Небо»). От Земли и Неба возникли Осирис (Усири) и Исида (Иси), а также Сет (Сута) и Нефтис (Нибтха) [57, с. 87–89; 46, с. 380]. При этом Осирис стал хтоническим (подземным) божеством и царем загробного мира [57, с. 89, 309].

В этой системе представлений имелись две модернизации. В «Текстах пирамид» (кон. V династии, фараон Уннас, – кон. VIII династии, т. е. 2423–2220 до н. э.), древнейшем источнике по религии Египта, Атум отождествляется с Ра (Риа, «Солнце») в ипостаси единого божества Ра-Атума (Риа-Атама, «Солнце-Всё»). «Тексты пирамид», судя по их враждебности к верхнеегипетским Осирису и Хору, а также по упоминаниям в них нижнеегипетского царя, восходят ко временам независимого нижнеегипетского царства, датирующегося изображением нижнеегипетской короны на сосуде амратской эпохи (она же Нагада I, 6600–6400 календарных, или 5744 ± 300–5577 ± 300 радиоуглеродных лет назад, или 4650–4450 до н. э.) и прекратившего существование с началом нулевой династии (3390 календарных, или 2700 радиоуглеродных лет до н. э.). После франко-кантабрийской эта мифология, таким образом, является древнейшей в мире.

С поправкой на «Тексты пирамид» гелиопольскую космогонию можно рассматривать следующим образом. Из первобытных вод (Наун) рождается Солнце-Всё (Риа-Атама), порождающее Воздух и Влагу (Шау и Тфини), а от последних происходят Земля и Небо (Гиба и Ни). Дальнейшая филиация (родословная) богов венчается рождением Усири, верховного божества Подземного мира.

Космогоническая линия Вода – Солнце – Земля – Небо – Подземный мир, в принципе, отвечает статистической иерархии франко-кантабрийских сюжетов Лошади (66,2%) – Бизона-Быка (66,2%) – Оленя (48,7%) – Пещерного льва (17,1%) как представителей классов первого, второго, третьего и четвертого животного. Лошадь можно отождествить с Солнцем, а Бизона-Быка – с Землей. С Небом совпадают Олень и остальные представители третьего класса животных: горный козел и мамонт. Судя по статистике (см. Приложение 2), олень символизировал утреннее и вечернее Небо, горный козел, 44,1%, – дневное Небо, а мамонт, 22,5%, – ночное Небо. Много позже представление о тождестве утреннего и вечернего Неба вылилось в открытие Пифагором (2-я пол. VI в. – нач. V в. до н. э.) тождества Вечерней и Утренней звезды (хотя мыслитель, вероятно, просто обнаружил принадлежность одному светилу вечернего и утреннего проявлений планеты Венеры) [104, с. 147, № 20].