Текст книги "Современная научная картина мира"

Однако гоминины не могли выдерживать длительных периодов своей повышенной численности, поскольку их перенаселение истощало кормовую базу, подрывало равновесие со средой и угрожало им крахом, ведь они были эволюционно заторможены и не могли быстро изменяться, восстанавливая свою численность. Выжили те их сообщества, которые стихийно научились стабилизировать свою населенность.

К концу оледенения Бибер I (3,2–3,0 млн лет назад), чреватого для Африки аридностью (засушливостью и скудостью), гоминины должны были попасть в депрессию, а их сообщества изолироваться, что благоприятствовало видообразованию. В плювиальный (влажный и обильный) интерстадиал Бибер I/II (3,0–2,6 млн лет назад) гоминины размножились в новом видовом составе, так что на хронологической точке в 2,5 млн лет назад они представлены новыми видами Australopithecus garhi, Paranthropus aethiopicus и, возможно, Kenyanthropus rudolfensis. Хотя последний известен лишь с отметки 2,43 ± 0,02 млн лет назад, свойственная ему археологическая культура типичного олдовая началась еще св. 2,63 ± 0,5, 2,58 ± 0,23 млн лет назад.

Если предположить, что гоминины человеческой линии (т. е. Kenyanthropus) ощутили вышеуказанные эколого-демографические трудности, то естественным способом обойти их мог стать для «кенийцев» уход в другую экологическую нишу. Биомасса растений в биоме примерно в 10 раз превосходит биомассу растительноядных потребителей, а биомасса последних – в 5 раз биомассу хищников [80, с. 86–87]. Подобно близкородственным шимпанзе (в особенности шимпанзе-пигмею бонобо [667]), древние гоминины были всеядными существами с преобладанием растительной диеты [139; 277]. Если бы они обратились к хищничеству, их численность автоматически упала бы в 5 раз (условно), что нейтрализовало бы их неотеническое размножение, в 3,8 раза превышающее свойственное равновеликим млекопитающим. Мнение о том, что гоминины обратились к некрофагии (трупоядению) [13; 18, с. 180–195; 90, с. 107–113; 711]; cp. [501; 772], неприемлемо, поскольку экониша падальщиков в силу своей вторичности теснее экониши хищников, и такая конкуренция была бы не по силам преимущественно растительноядным гомининам, мало пригодным к борьбе за падаль, например, со львом (50%-ный падальщик) или гиеной (30%-ный падальщик). Проще сказать, активным охотникам доводится бороться лишь с добычей, которая не всегда способна постоять за себя, в то время как падальщикам постоянно приходится сражаться с другими некрофагами, среди которых имеются смертельно опасные фигуранты (по степени опасности в Африке это львы, гиены и леопарды, которые совмещают потребление падали с умелой активной охотой, а потому являются грозными соперниками). Кроме того, в эконише некрофагов попросту меньше пищи, нежели в эконише охотников за живой добычей. Вдобавок даже состоявшуюся падаль стремительно пытаются растащить и некрофаги скромных габаритов (шакалы, грифы, стервятники).

Шимпанзе (а также павианы) около 3% пищи добывают групповой охотой [18, с. 183; 59, с. 142–143, 147; 103, с. 180, 182, табл. 6.8; 194; 722]. Трудно сомневаться, что гоминины, известные впоследствии как великие охотники, на заре своей истории совпадали по этой части с шимпанзе. «Кенийцы», усугубив свое пристрастие к животной пище, угодили в эконишу хищников и сократились в численности. Возможно, их путем пошли и прочие гоминины, например Australopithecus africanus (любил листву и/или сочные фрукты [380], а также мясо [719]), отличавшийся от земляка Paranthropus robustus (всеяден [349], с пристрастием к грубой пище [380]).

Решение демографической проблемы посредством перехода в эконишу хищников оказалось временным, поскольку «кенийцы» продолжали размножаться и испытывать прежние эколого-демографические трудности, еще более опасные для хищников, нежели для травоядных (хищники малочисленнее и уязвимей). В разное время эта незадача привела к вымиранию прочих австралопитецинов. «Кенийцы» же развили питекоидные способности к производительному применению орудий, впервые в истории животных сделали их коллективными и положили начало демографо-технологической зависимости, связывающей плотность населения со сложностью технологии (см. разд. 3.1).

Осваивая орудия археологической культуры типичного олдовая (2,6 млн лет назад) и переживая неблагоприятный гляциал Бибер II (2,6–2,3 млн лет назад), «кенийцы» некоторое время пребывали в стабильном состоянии. Однако с наступлением мягкого интергляциала Бибер/Донау (2,3–2,0 млн лет назад) они вновь размножились, открыв первый в истории человечества демографический взрыв. Около 2,2 млн лет назад он выплеснул «кенийцев» из Африки в Евразию, где их типично олдовайские орудия отмечены в Диринге (Якутск, Якутия, 3,2/3,1–2,7/2,2 млн лет назад [75, с. 131]), в Сен-Валье (Дром, Франция, 2,2 млн лет назад [500, с. 935]) и в Сент-Эбле (Мон Купе, Франция, 2,5–2,2 млн лет назад [127, с. 28]). Высокая плотность населения вызвала в среде «кенийцев» акселерацию и увеличение размеров тела, отчего Kenyanthropus rudolfensis долгое время воспринимался в палеоантропологии как крупный вариант Australopithecus habilis [815].

После этого эпизода «кенийцы» до конца ледниковой стадии Донау I (2,0–1,9 млн лет назад) около 300 тыс. лет снова пребывали в эволюционном покое, поскольку разрядили демографическую обстановку предпринятой экспансией. Умеренная плотность населения вернула им полноту неотении, очередным этапом которой стало появление нового гоминина с обостренной неотеничностью. Это выразилось в увеличении его мозгового черепа, укорочении верхних конечностей (инфантильный признак) и усовершенствовании вестибулярного аппарата, обслуживающего прямохождение, а также в сапиентных темпах взросления, судя по стадиям прорезывания зубов. Иначе говоря, возник питекантроп.

Он сразу же испытал рост плотности населения, пережил второй демографический взрыв и 1,835 млн лет назад мигрировал в Евразию, где известен от Индонезии до Испании (исходим из того, что размеренное расселение от Восточной Африки до Индонезии занимало 25 тыс. лет [507], а в Индонезии «человек-мастер» появился 1,81 млн лет назад). Прохождение им Левантского коридора отмечено олдовайской индустрией в Эрк-эль-Ахмар (долина Иордана, Израиль, 1,95–1,77 млн лет назад) [656]. Под влиянием повышенной плотности населения он испытал вторую акселерацию и предстал как Homo ergaster, по существу классический питекантроп акселерированного типа. Его африканский представитель, образец Нариоко-томе III (Туркана, Кения, 1,60 ± 0,05 млн лет назад [216; 217; 708]), имея возраст 12 ± 1 год, уже достигал роста 1,68 м, что обещало в зрелости ок. 2 м. Его азиатский представитель из Сангирана (Ява, 1,66 ± 0,04 млн лет назад) тоже известен как гигант, «мегантроп». Наконец, ребенок из Моджокерто (Ява, 1,81 ± 0,04 млн лет назад) в 1 ± 0,5 года имел объем черепа 72–84% от взрослого питекантропа. Такое соотношение юных и зрелых особей присуще шимпанзе и на 15% опережает развитие человеческого ребенка [261], т. е. является акселерированным. Кстати, акселерированный Homo ergaster до 2 м роста – типа Нариокотоме III или «мегантропа» – представляется наиболее вероятным кандидатом на роль гипотетического «снежного человека», скрытно распространенного в горах Центральной Азии и лесах Северной Калифорнии.

Прямых данных о росте плотности населения у африканского Homo ergaster нет. Погибшее при наводнении сообщество Australopithecus afarensis в Хадаре (Эфиопия, 3,5–3,0 млн лет назад) насчитывало ок. 13 индивидов [36, с. 158, 225]. Носители олдовайской культуры в Олдувае (Танзания, ок. 1,8 млн лет назад) жили сообществами в 15 ± 5 индивидов. Спустя миллион лет этот показатель удвоился, и сообщество Homo heidelbergensis в Олоргесаилие (Кения, 0,74–0,60 млн лет назад) насчитывало 30 ± 20 индивидов [50, с. 87–88; 249]. Поскольку данных о демографических взрывах у «гейдельбержцев» нет (см. далее), можно думать, что часть этого удвоения населения приходилась на долю демографического всплеска у «человека-мастера», а другая часть обусловила медленное расселение «гейдельбержца» в Евразию ок. 0,783 млн лет назад.

Подчиняясь демографо-технологической зависимости, Homo ergaster в силу возросшей плотности населения породил ашельскую технологию (1,6–1,5 млн лет назад), после чего пришел в демографически-стабильное состояние, вернулся к неотеничному облику и предстал как классический Homo erectus, менее рослый, но более головастый. Углубление этого инфантильного облика переродило его в Homo heidelbergensis, известного в Африке ок. 1,0 млн лет назад.

Несколько ранее, в интерстадиале Гюнц I/II (1,27–0,93 млн лет назад) 1,19–1,17 млн лет назад (Н) на стадии позднего питекантропа или раннего гейдельбержца, разошлись пути предков сапиенсов и неандертальцев. В теплую межледниковую стадию Гюнц/Миндель II (790–770 тыс. лет назад) ок. 783 тыс. лет назад Homo heidelbergensis достиг Европы, где предстал в Испании как Homo antecessor. Около 300 тыс. лет назад он появился в Китае, освоил Индонезию и закончил свой путь на Яве как Homo soloensis уже в эпоху азиатских сапиенсов. Поскольку равномерное расселение покрывает расстояние от Восточной Африки до Явы всего за 25 тыс. лет [507], передвижения гейдельбержца нельзя назвать демографическим взрывом. Сопутствующих примет акселерации он также не обнаруживал.

В теплую межледниковую эпоху Рисс/Вюрм (144–110 тыс. лет назад) финальный гейдельбергский человек в Европе, «прогрессивный неандерталец», достиг таких плотностей населения, что принял акселерированную форму Homo neanderthalensis (классический неандерталец), обозначившуюся 125 тыс. лет назад. Этот гоминин был на 30% крупнее нынешнего среднего человека и даже на 24% превосходил массивных обитателей наших высоких широт [449, с. 125], что отражало ускорение онтогенеза у неандертальца [541]. Наши высокоширотные современники акселерированы в силу того, что у млекопитающих в суровых условиях поднимаются скорости основного метаболизма (обмена веществ) [291], в результате чего организм развивается быстрее (этот повседневный метаболизм не следует смешивать с пожизненным метаболизмом, способным растягивать биографию организма, см. выше.) Неандертальский человек был столь форсирован в развитии, что приобретал питекоидные черты черепа еще на пренатальной стадии, в утробе матери [627]. Его зубные коронки формировались на 15% быстрее, чем у современных людей, а зрелость наступала в 15 лет [658, с. 937]. По темпам акселерации он не уступал Homo ergaster из Моджокерто. О демографическом взрыве и территориальных конфликтах у неандертальцев свидетельствует каннибализм (cp. [163]).

Холодный интерстадиал Вюрм II B 1–2 (59–51тыс. лет назад) толкнул разросшуюся популяцию неандертальцев к миграции на юг, где 59 тыс. лет назад они соприкоснулись с ближневосточными сапиенсами. Подчиняясь демографо-технологической зависимости, европейские неандертальцы в эпоху Вюрм II/III (37,5–36 тыс. лет назад) создали прогрессивную верхнепалеолитическую культуру перигор 0, сменившуюся перигором I (шательперроном), обозначенным в эпохи Вюрм II/III и Вюрм III А 1 (37,5–32,5 тыс. лет назад). В конце холодного стадиала Вюрм III B (30–29 тыс. лет назад) неандертальцы, окруженные процветающими сапиенсами, прекратили свое существование.

Популяция Homo heidelbergensis из Бодо д’Ар в Эфиопии (640 ± 30 тыс. лет назад) в начале интергляциала Миндель/Рисс (388–333 тыс. лет назад) настолько углубилась в неотению, что породила так называемую популяцию «Евы», 378,81 тыс. лет назад (Н), представители которой отличались особо вздутым куполом черепа и, соответственно, относительно убористым лицом, что является характерными анатомическими признаками вида Homo sapiens. Он представлял собой, таким образом, этап инфантилизации гейдельбергского человека (в противоположность неандертальцу, который являлся акселерированной стадией гейдельбергского человека). В теплую интерстадиальную эпоху интер-Рисс (281–219 тыс. лет назад) ранние сапиенсы (пресапиенсы) посетили Европу, где оставили каменные орудия прогрессивной культуры эвано верхнепалеолитического облика. Их представители типа Фонтешевад I не снискали будущего в Европе.

В эпоху значительного оледенения Рисс III (219–144 тыс. лет назад) развившаяся пустыня Сахара отделила североафриканскую часть популяции «Евы» от субсахарской. Последняя положила начало негроидной расе современного человека, 170 тыс. лет назад (Н), представленной автралоидным Homo sapiens idaltu (160 ± 2–154 ± 7 тыс. лет назад) [732, с. 693] и монголоидообразными людьми койсанской (бушменской) расы из Класиес Ривер Маут и Бордер Кейв в ЮАР, 125–105 тыс. лет назад. Австрало-монголоидный облик, вероятно, был типичен для популяции «Евы», что проявилось в конце ее существования (см. ниже). В теплом Рисс/Вюрме (144–110 тыс. лет назад) она двинулась на север и, положив начало европеоидной расе на Ближнем Востоке 130 тыс. лет назад (Н), отбыла на восток. Ее отпрыски в Израиле представлены протокроманьонцами из Кафзех (115 ± 15–92 ± 5 тыс. лет назад) и Эс Схул (101 ± 12–81 ± 15 тыс. лет назад).

Достигнув Индии, популяция «Евы» распалась на австралоидов и монголоидов, разделивших ее анатомические черты 84 тыс. лет назал (Н).

Свидетельством ее пребывания на субконтиненте является полиморфизм (разнообразие) щелочной фосфотазы плаценты и других признаков у местного населения, поскольку он характерен для центра распространения биологического вида [92], который в случае с человеческими расами переместился из Восточной Африки в Индию. Как отмечалось выше, популяция «Евы» сочетала австралоидные и монголоидные признаки, которые обусловили облик Homo sapiens idaltu и представителей койсанской расы. Они же предрешили типажи австралоидной и монголоидной рас после расщепления популяции «Евы» в Индии. Можно допустить, что она отличалась и европеоидным началом, которое на различных стадиях распада протопопуляции сообщило сходные черты европеоидам и америндам (американским индейцам), в частности развитое строение носа, хотя у европеоидов оно основано на костной, а у америндов – на хрящевой ткани [2, с. 158; 3, с. 27].

Тем временем у европеоидов на Ближнем Востоке произошел демографический взрыв, и они вторглись в Европу, используя потепление интерстадиала Вюрм II Мурсхофд (51–46,5 тыс. лет назад). В силу демографо-технологической зависимости всплеск их народонаселения породил пластинчатую технологию ориньякской археологической культуры (50 тыс. лет назад). Освоив Европу, пребывающие на пике демографического подъема сапиенсы вытеснили неандертальцев из выгодных охотничьих угодий и положили конец их виду (29 тыс. лет назад). Причина эволюционного успеха сапиенсов и поражения неандертальцев коренится в том, что у первых демографический взрыв состоялся позже (ок. 50 тыс. лет назад), нежели у вторых (ок. 125 тыс. лет назад), и перекрыл результаты их размножения. В силу того же демографического подъема европеоиды вошли в фазу акселерации и дали популяцию абри де Кро-Маньон (Лез Эйзиде-Тейяк, Дордонь, Франция, ориньяк IV, 27 680 ± 270 лет назад [567, с. 463]). Эти кроманьонцы в узком смысле слова отличались средним ростом 185 см у мужчин, в чем не уступали современным акселератам.

Следующий, преднеолитический, демографический взрыв случился с европеоидами тоже на Ближнем Востоке 16 тыс. календарных лет назад с окончанием первой местной мезолитической культуры кебары (21,8–16 тыс. календарных, или 19–13,95 тыс. радиоуглеродных лет назад). В это время в Леванте (Израиль, Иордания, Ливан, Сирия) начался распад общности носителей шумерского, сино-кавказских и ностратических языков, т. е. почти всех известных языков белой расы, а также некоторых групп восточных и центральноафриканских негроидов, северных и дальневосточных монголоидов, северо-западных америндов [52, с. 65–73]. В соответствии с демографо-технологической зависимостью этот популяционный взрыв вызвал неолитическую технологическую революцию 11,7 тыс.

лет назад. Однако признаки акселерации у тогдашних левантийцев не известны. Они ожидались бы у носителей третьей мезолитической культуры региона, натуфийской (14,3–11,7 тыс. календарных, или 12,45–10,2 тыс. радиоуглеродных лет назад), созданной первыми афразийцами (предками древних египтян, евреев, арабов и пр.). Между тем, средний рост натуфийцев-мужчин не превышал 1,60–1,71 м [762, с. 50], что исключает акселерацию. Возможно, она проявилась в неолитическое или более позднее время, однако данных на этот счет нет. Можно лишь отметить, что исторические западные семиты из Передней Азии отличались большей рослостью, нежели, например, древние египтяне.

Наконец, последний демографический взрыв произошел в Западной Европе исторически недавно. Его первый этап относится к XI – середине XVI вв. [23, с. 67–75]. Умножение западноевропейского населения ознаменовалось крестовыми походами на Восток (1096–1270 гг.), германской экспансией и Великими географическими открытиями кон. XV – XVII вв. Благодаря демографо-технологической зависимости вслед за демографическими событиями последовала промышленная революция, открывшаяся мануфактурами XIV в. в Италии.

С кон. XVIII в. в Западной Европе развертывается акселерация роста и созревания населения [12, с. 423–427]. Во 2-й пол. XX в. эта тенденция отчетливо охватила Северную Америку, Австралию, Россию и Восточную Азию, т. е. приобрела глобальные масштабы. Данное биологическое явление представляется нормальной эволюционной реакцией человечества на рывок демографического подъема. Отметим, что плавное демографическое развитие Индии, Юго-Восточной Азии и Китая никогда не сопровождалось процессами акселерации и действием демографо-технологической зависимости. Исключение составляет эпоха тамошней неолитической революции (в технологическом плане), а также современная акселерация в Китае и Японии (см. разд. 3.1).

Неотения отразилась не только на биологической и технологической истории гоминин. Она затронула врожденные человеческие чувства прекрасного, связанные с оценкой физического облика себе подобных, т. е. с оценкой их физической красоты [53, с. 13–15]. Общеизвестно и подкреплено специальными исследованиями [616], что у людей физически привлекательны признаки здоровья, плодовитости и властности. Эти особенности привлекательны для особей противоположного пола у всех позвоночных и многих беспозвоночных животных. Следовательно, названные особенности не могут считаться специфически человеческими, и мы не станем на них останавливаться. Мы попытаемся раскрыть природу физической красоты, присущей лишь человеку и, вероятно, его гомининным предкам.

Вопреки существующему убеждению, природа человеческой красоты не является тайной. Она обусловлена биологически и воспринимается инстинктивно. Как мы видели, в своей истории гоминины неоднократно проходили неотенические и акселерированные стадии развития. Неотеничность отвечает эволюционной направленности гоминин. Поэтому она репродуктивно (сексуально) привлекательна. Однако чередование неотеничных и акселерированных эпизодов привело к тому, что представления о красоте раздвоились.

Красота лица неотенична, поскольку эволюционно перспективна. Красота тела акселерирована, поскольку акселерация создает механические трудности при деторождении. Проще говоря, в нормальной человеческой популяции присутствуют как низкорослые неотеничные индивиды, так и высокорослые акселераты. Они свободно скрещиваются. Поэтому некрупная неотеничная женщина может родить ребенка от акселерата. Однако женский таз – это жесткая конструкция. Он затрудняет производство акселерированного потомства. Поэтому женщины независимо от роста имеют большой объем таза.

У акселераток он органичен. У неотеничек – вынужден. В любом случае биологически выгодно быть первыми. Поэтому они инстинктивно оцениваются как гармоничные, красивые. Отсюда интуитивно (по привлекательности) выстраиваются кроманьонские параметры современных топ-моделей. Это высокорослые женщины ок. 180 см высоты, с объемами 90–60–90, что отражает характерные параметры акселерации – как нынешней, так и древней, кроманьонской. Высокорослые мужчины красивы в силу соответствия подобным женщинам. Мы не станем говорить о банальной выгодности высокорослости при охоте и т. п. – хотя бы потому, что все зависит от того, где и на кого охотиться. Как известно, в джунглях охотнику выгоднее быть пигмеем.

Происхождение притягательных черт лица гораздо проще. В результате неотении череп наших предков стремился во взрослом состоянии сохранять эмбриональную модель, т. е. быть по возможности сферичным. Для решения этой задачи лицевой отдел черепа ушел под лоб, надбровья выпрямились и наехали на глазницы, скулы, нос, челюсти и зубная дуга сократились. В результате сформировалась женская классическая или кукольная внешность. Ее образцами отличаются, например, Ким Уайлд (английская певица с весьма выразительным лицом) или Магда Конопка (западная актриса польского происхождения, типологически близкая Ким Уайлд и вдобавок носившая титул «леди Вселенная»). Мужская красота в своей основе та же, только массивнее в силу полового диморфизма (полового расхождения). Образцами красивой мужской внешности обладали, например, лорд Байрон (великий английский поэт) или Рудольф Валентино (знаменитый актер немого кино).

Можно разобрать черты лица в деталях. Красив высокий закругленный лоб – потому, что его форма оптимально вписывается в сферичную неотеничную модель. Все прочее представляется угловатым и негармоничным. Красивы вытянутые глаза в низких глазницах – потому, что в древности округлые обезьяньи глазницы наших предков в результате неотении сплюснулись у гоминин под наехавшим лбом, отчего стали низкими и визуально продолговатыми. Отсюда же притягательность прямых бровей, бровей вразлет и т. п. форм. Оптимален небольшой прямой или чуть вздернутый нос (у женщин), находящийся подо лбом. Он хорошо вписывается в сферичную, неотеничную модель. Миниатюрные, утопленные в лицо скулы очаровательны по той же причине, как и облегченные челюсти, подбородок и зубная дуга. Понятно, у мужчин все должно выглядеть рельефнее, «мужественнее».

Очерченные критерии физической красоты, в принципе, однотипны во всех расах. Однако следует помнить их специфику. Негроиды оформились в резулультате вздутия черепного свода (общего для всех рас), миниатюризации скул и носа. Челюсти отставали от процесса, и это называется прогнатизмом (сильное выступание тяжелых челюстей вперед). С европеоидами случилось то же, лишь уменьшились челюсти (ортогнатность, утопленность челюстей под скулы), а нос остался велик. Монголоиды отличаются плоскими, но широкими скулами, а австралоиды сохраняют общую грубость лица, впрочем усредненно сократившегося как целое. Неотеничные критерии красоты следует применять к расам с указанными поправками. Непоследовательность в формировании лиц по расам объясняется тем, что все они независимо произошли от исходной популяции «Евы», перемещавшейся из Восточной Африки в Индию.

Как можно видеть, магистральные пути гоминизации у наших предков укладывались в поступательную неотению или отклонения от нее (Homo ergaster, Homo neanderthalensis). Неотения, прямохождение и высокая постоянная Рубнера (а также связанная с ней прожорливость) одинаково вытекали из эволюционной направленности гоминин в сторону экономной маломобильности, что проявляется в склонности к гиподинамии и ожирению у современного человека.

Если генетическое обеспечение гоминизации состоялось на заре трибы гоминин, то фенотипическое воплощение заложенных в генетической программе тем не завершилось до сих пор. Это выражается в ряде примет количественной эволюции (см. разд. 2.3). У человечества продолжаются редукция (измельчание) зубов и сокращение зубной дуги, равно как и общее облегчение всего скелета (грацилизация). Углубление внешних проявлений неотении ведет ко все большей миниатюризации человеческого лица, отчего грубые лица среднему человеку инстинктивно кажутся несовременными, «пещерными», что в определенном смысле отвечает сути дела. Наконец, развитые (и не только) страны страдают от гиподинамии и ожирения населения, что объясняется развертыванием заложенной в нас генетической программы. Гиподинамия представляется опасным, но адекватным воплощением нашей эволюционной маломобильности, а ожирение – досадным выражением одного из последствий неотении (напомним, что ожирение у женщин обусловлено аномально растянутой беременностью; у мужчин же избыточный вес прибывает в силу генетической солидарности с прекрасным полом, обусловленной общим для обоих полов генотипом). Последняя пара примеров эволюционно чрезмерна, невыгодна. Однако в гигантском человечестве естественный отбор подавлен, а потому на свет беспрепятственно выходят такие наши генетические задатки, которые в небольшой, активно эволюционирующей популяции давно бы пресеклись.

Понимание природы гоминизации имеет мировоззренческое значение. Человек стремился и стремится познать самого себя, как призывал еще Хилон Лакедемонский, третий из семи греческих мудрецов [104, с. 92–93]. Осуществить эту мечту, наблюдая себя и современников, не представляется возможным. История технологического человечества занимает более 2,6 млн лет. За это время природные гоминины подверглись таким сложным превращениям, что истинная суть покрылась флером наивных мифов. Приведем красноречивый пример. Едва ли кто-то сомневается, что человек обязан интеллектом своему большому мозгу. При этом упускается из виду, что: homo ferus (дети, воспитанные животными), располагая большим мозгом, не имеют никакого интеллекта, человеческий мозг задействован не более чем на 10%, эпоха интеллектуального расцвета человечества (последние 2,5 тыс. лет) не сопровождалась изменениями головного мозга человека. Вывод очевиден. Размеры мозга не обусловливают интеллект. Они, скорее всего, развились у людей как побочный результат неотении. Без знания гоминизации этого вывода не сделать.

Тогда откуда же у людей интеллект? Чтобы ответить на этот вопрос, нам придется уяснить, какова природа технологического прогресса, чем полезен интеллект, помимо его изобретательности (присущей и животным), и как, наконец, людям удалось создать громаду земной цивилизации.