Текст книги "Гибель Николая Рубцова. «Я умру в крещенские морозы»"
Автор книги: Николай Коняев
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 4 (всего у книги 31 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
5
Хотя в Архангельскую мореходную школу Рубцова снова не приняли, встреча с морем, о котором так мечтал он и в детдоме на берегу Толшмы, и в полуразрушенном, превращенном в лесотехникум старинном монастыре, на этот раз все-таки состоялась...
Забрызгана крупно
и рубка, и рында,
Но час отправления дан!
И тральщик тралфлота
треста «Севрыба»
Пошел промышлять в океан...
В этих рубленых стихах, которые будут написаны десять лет спустя, энергии и пафоса больше, чем личного духовного и житейского опыта, и не случайно, как только романтический пейзаж заселяется людьми, стихотворение проваливается, строчки разбухают случайными, поддерживаемыми лишь ритмом, а не внутренней логикой словами.
Личностное, лирическое задавлено в этих стихах Рубцова мощной романтической антитезой: слабый, но бесстрашный человек и безграничное, суровое море, которое все-таки покоряется отважным морякам:
А волны,
как мускулы,
взмыленно,
рьяно,
Буграми в суровых тонах
Ходили по черной груди океана,
И чайки плескались в волнах...
Несовпадение образа лирического героя «морских» стихотворений с самим Рубцовым поразительно.
И оно многое позволяет понять в рубцовском характере.
Так беспощадно-жестоко выстраивается драматургия жизни, что говорить о самом себе Рубцов долго не решался – не хватало сил...
Как вспоминает капитан РТ-20 «Архангельск» А.П. Шильников, Рубцов был самым низкорослым в команде. Когда боцман Николай Голубин выдал ему робу – а советская швейная промышленность, как известно, шила одежду в основном на богатырей! – Рубцов буквально утонул в ней.
Хорошо, что жена механика РТ-20 пожалела Николая и ушила казенную робу, чтобы он мог носить ее...
Даже эти бытовые подробности начала морской одиссеи Николая Рубцова, мягко говоря, не вполне соответствуют облику героя морского цикла – «юного сына морских факторий», который хочет, «чтобы вечно шторм звучал»...
И здесь уместно напомнить, что физическое развитие многих русских детей, выросших в годы войны, было из-за недостатка питания настолько замедленным, что даже наше государство, которое всегда думает о живых людях в последнюю очередь, «продлило» их детство и отрочество.
В школу тогда брали с восьми лет, позднее призывали и в армию.
Сравним две даты...
12 сентября 1952 года Николай Рубцов пишет заявление на имя начальника тралфлота И.Г. Каркавцева: «Прошу Вас устроить меня на работу на тральщик в качестве угольщика».
А 23 июля 1953 года, в самый разгар навигации, Рубцов увольняется с тральщика...
В месяцы, заключенные между этими датами, вместилось и оформление на работу, и получение формы, которую надобно было ушивать, и наступившая зима... Получается, что в плаваниях Рубцов провел совсем немного времени.
Но удивляться здесь нужно не тому, что всего несколько месяцев продержался Николай Рубцов в должности «угольщика», а тому, что – вспомните его голодные полуобмороки во время игры в футбол на техникумовском стадионе! – почти год сумел выдержать на непосильной для него работе.
Вспоминая через десять лет о тральщике, Николай Рубцов напишет:
Никем по свету не гонимый,
Я в этот порт явился сам
В своей любви необъяснимой
К полночным северным судам.
Стихотворение написано с бесшабашной, характерной для Рубцова начала шестидесятых удалью. И тем не менее из морского цикла оно явно выпадает. Не тематически, а интонационно...
Кажется, впервые начинает явственно звучать здесь столь характерная для позднего Рубцова грустная самоирония:
Оставив женщин и ночлег,
иду походкой гражданина
и ртом ловлю роскошный снег. —
позволяющая, если не заговорить о главном в себе, то хотя бы приблизиться к главному...
И когда вдумываешься в слова: «Никем по свету не гонимый», понимаешь, что это не просто красивый, романтический штамп, а беспощадная истина рубцовской жизни.
Никто не гнал Рубцова, потому что неоткуда было гнать его. В том и состояла трагедия и горечь его жизни, что в огромной стране он умудрился прожить почти всю жизнь, не имея нигде собственного угла.
Поэтому «необъяснимая любовь к полночным северным судам» на самом деле понятна и объяснима. Она из тех привязанностей, что человек сам придумывает для себя. Вместо «полночных судов» могло оказаться что угодно, лишь бы при этом почувствовал себя Рубцов полноправным человеком, смог пройти независимой «походкой гражданина»...
И все-таки, хотя вскоре и перевели Николая Рубцова из кочегаров в повара, а по совместительству в уборщики, работа на тральщике оказалась непосильной для него.
«Заявление.
Прошу вашего разрешения на выдачу мне управлением тралфлота расчета ввиду поступления на учебу.
Н. Рубцов».
– Что, – спросил Алексей Павлович Шильников, прочитав написанное на четверти тетрадного листка в косую линейку заявление. – Не нравится у нас, Коля?
– Нет... – смущаясь, ответил Рубцов. – Нравится. Только я учиться решил.
– Правильно... – сказал Шильников и, оглянув худенькую фигурку своего кочегара, подписал заявление.
Через три дня Николай уехал в Кировск. Решил поступить – вспомните: «Я везде попихаюсь…» – в горный техникум.
6
Время для поездки Рубцов выбрал не самое удачное...
27 марта 1953 года, вскоре после похорон И.В. Сталина, был опубликован Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР об амнистии. По этому указу – амнистия 1953 года получила название бериевской – из мест заключения освобождались все лица, осужденные на срок до пяти лет.
К осужденным по статье 58-10 амнистия не применялась. Не подпадали под нее и такие матерые «преступники», как Е.В. Овчинникова, которой за хищение пяти литров колхозного молока десять лет заключения предстояло отбыть полностью...
Тем не менее амнистировано было довольно много заключенных, и летом поток уголовников хлынул из лагерей. Обстановку, царящую на Кировской железной дороге, представить нетрудно. В этом смысле Рубцову везло всю жизнь – всегда он оказывался в переломные моменты истории России именно там, где напряженность почти достигала предела, и все видел сам, все сам перечувствовал.
На вокзале Рубцова обокрали, и добираться до Кировска ему пришлось на крыше вагона. В самом вагоне ехали амнистированные уголовники.
Вероятно, за год работы на тральщике Николаю Рубцову удалось скопить какие-то необходимые на первое время деньги. Но деньги тоже исчезли вместе с самодельным, «запирающимся на гвоздик» детдомовским чемоданом...
Возможно, это ограбление и определило – у маркшейдеров стипендии были выше! – выбор Николаем Рубцовым будущей специальности.
Так или иначе, но согласно приказу № 218 от 25 августа 1953 года по Кировскому горно-химическому техникуму в списке учащихся 1-го курса, «сдавших приемные экзамены и прошедших по конкурсу с зачислением на госстипендию по специальности маркшейдерское дело», мы находим и фамилию Николая Михайловича Рубцова.
Жил Рубцов поначалу в бараке на улице имени 30-летия комсомола, упиравшейся в подножие горы Айкуайвенчорр[11]11
Спящая красавица.
[Закрыть], а потом в общежитии на Хибиногорской.
Рядом с общежитием был православный храм, и храм этот действовал, и хотя никто из товарищей не запомнил, чтобы Николай Михайлович ходил туда, но это ни о чем не говорит. Если и ходил Рубцов в церковь, то, конечно, не афишировал этого.
Н.Н. Шантаренков, однокурсник Рубцова, вспоминает, что хотя и старался Николай выглядеть бывалым морским волком, хотя и ходил в матросских клешах, тельняшке, бушлате и – непременно! – белом шарфике, но был стеснительным, довольно замкнутым и даже скрытным юношей.
Впрочем, другие однокурсники (Евгения Константиновна Савкина, Маргарита Анатольевна Салтан) запомнили Рубцова общительным и даже галантным кавалером.
Однажды на собрании, когда выбирали старосту группы, Рубцов предложил выбрать старостой студентку Филиппову.
– Но она же учится плохо! – возразили ему.
– Ну и что? – сказал Рубцов. – Зато танцует хорошо...
Разнобой в воспоминаниях объясняется отчасти материальным положением Рубцова. Из 280 рублей стипендии 210 рублей он платил за абонемент на трехразовое питание, 10 рублей высчитывали за общежитие, и на все остальные надобности – а сюда входила и одежда, которую все-таки надобно было покупать, и мыло – оставалось 60 рублей.
Так что вполне возможно, что порою Рубцову не на что было купить для своей подружки билет в кино или на танцы в «райсарай» – так назывался пристроенный к школе №1 Кировский районный клуб, – и он, чтобы не признаваться в своей нищете, изображал из себя равнодушного ко всем юношеским утехам бывалого морского волка, и пока однокурсники веселились, гуляя с девушками, искусно вырезал из дерева разные фигурки...
Но одновременно с этим, чисто житейским, объяснением существует и другое... Мы говорили, что Рубцов жил в Кировске рядом с действующей церковью. И хотя и не сохранилось свидетельств, что он посещал храм, но, с другой стороны, есть записки Шантаренкова, рассказывающие о том, что именно в Кировске, как вспоминают его однокурсники, полюбилась Николаю Рубцову песня «Осенние журавли» на слова Алексея Жемчужникова...
Вот под небом чужим я, как гость нежеланный,
Вновь встречаю гостей, улетающих вдаль.
Сердце бьется сильней, и как хочется плакать,
В дорогие края провожаю вас я... —
часто пел Николай Рубцов.
Вот уж близко летят, и, все громче рыдая,
Словно скорбную весть мне они принесли...
Из какого же вы неприветного края
Прилетели сюда на ночлег, журавли?..
Тут промозглый туман, тут холодная слякоть,
Вид унылых людей и унылых равнин.
Ах, как больно душе! Ах, как хочется плакать!
Перестаньте рыдать надо мной, журавли.
Песня эта, достаточно популярная в те годы, отличалась необыкновенно проникновенной мелодией, и хотя многие слова по-эстрадному приблизительны и необязательны, но Рубцов отчетливо различал в них голоса своих журавлей, которым еще предстоит заполнить его стихи...
И пение песен, свидетельствующих об особо углубленной духовной жизни, и вырезание фигурок из дерева – это достойное бывалого морского волка занятие – Николай Рубцов достаточно успешно совмещал с учебой.
Лучше он успевал по русскому языку и истории, иностранному языку и геологии, хуже – по математике, физике, химии и черчению. Здесь Николай Рубцов не выбивался из троек.
В принципе, тройка тоже удовлетворительная оценка, но тенденция обозначилась довольно четкая. Маркшейдеру, чтобы определить направление, по которому должна вестись выработка, необходимо проводить пространственно-геометрические измерения как на поверхности, так и в недрах земли, и без знания иностранного языка и истории тут обойтись можно, а вот без математики и черчения – никак.
Тем не менее первый курс, как свидетельствуют учебные ведомости, будущему маркшейдеру удалось закончить.
Согласно приказу № 149 от 1 июля 1954 года, «в связи с окончанием учебных занятий» Николаю Рубцову был предоставлен отпуск на период летних каникул до 31 августа 1954 года с выплатой стипендии за июль и август месяцы.
Во время учебного года можно было заниматься поделками – это отвлекало от невеселых мыслей о своей бесприютности и безденежье... Но начинались летние каникулы, общежитие опустело, надо было ехать куда-то и Рубцову...
И он поехал...
В Тотьму...
Здесь Рубцов попал на выпускной вечер в педучилище.
Надо сказать, что порою в юношеском романтизме Рубцова – хотя отец и бросил его, но наследственность-то осталась! – явно прорывалась отцовская сметка и хватка...
Увидев на вечере Татьяну Решетову, он не растерялся и объявил девушке, что специально приехал в Тотьму поздравить ее с окончанием техникума.
Это сразило Татьяну.
Теперь уже она не смогла отвергнуть ухаживания и после вечера пошла с Рубцовым гулять. Долго бродили по берегу Сухоны, дожидаясь ночного рейса парохода на Вологду.
У церковных берез,
почерневших от древности,
Мы прощались,
и пусть,
опьяняясь чинариком,
Кто-то в сумраке,
злой от обиды и ревности,
Все мешал нам тогда одиноким фонариком...
Это автобиографическое стихотворение...
Расставаясь, Таня обняла Николая и то ли от скорой разлуки, то ли от сознания, что и ей через несколько дней придется расстаться с беззаботной студенческой жизнью, заплакала.
И так и остался бы Рубцов и эта ночь, проведенная с ним под церковными березами на берегу реки, может быть, самым светлым воспоминанием Тани Решетовой, но Рубцов попытался развить свой успех.
В августе он неожиданно приехал в Космово, где жили Таня и ее подруга Нина Курочкина. Девушки как раз собирались в дорогу. После училища их распределили на работу – учить детей русскому языку в Азербайджане...
Решетовы встретили Рубцова хорошо. Танина мама, узнав, что Рубцов сирота, постаралась окружить его заботой.
Николай расчувствовался... Однажды он признался Тане, что хотел бы называть ее мать мамой. Сказал, что ему не хочется отсюда уезжать.
Был август, поспела малина. С деревенскими девчатами Николай ходил по ягоды в лес. Татьяна Решетова вспоминает, что для Николая интереснее была дорога в лес, чем сама малина.
– Смотри, какая красота! – то и дело восклицал он.
Часто сидел на берегу речки Шейбухты или уходил в поле, в рожь.
«Таким я его и запомнила... – вспоминает Татьяна Решетова. – Из-за чего-то мы поссорились с ним, как часто бывает с молодыми людьми в 18 – 19 лет. Компромиссов молодость не знала. Коля уехал из деревни...»
Тут первая любовь Николая Рубцова, конечно, немножко лукавит. Конечно же, о причинах ссоры она догадывалась. А если не догадывалась, то только потому, что не хотела догадываться, боялась догадываться, потому что снова тяжело колыхнулось возле нее омутное сиротство Рубцова и снова стало страшно молодой девушке...
Еще страшнее стало Тане, когда она снова увидела Рубцова.
Вместе с сокурсницами Таня ехала на работу в Азербайджан. Вначале пароходом до Вологды, а затем поездом через Москву. Каково же было ее удивление, когда в вагоне, едва только отъехали от Вологды, снова возник Рубцов с гармошкой.
«Кажется, до полуночи мы пели под гармошку наши любимые песни. Я с ним не разговаривала, побаивалась, что он поедет за мной до Баку. А ведь там и для нас с подругами были неизвестность и страх. Коля нервничал, злился. А я еще не понимала, что обманываю себя, играя в любовь. Видимо, это было очередное увлечение. Николай почувствовал это и утром в Москве сказал мне, чтоб я не волновалась, едет он в Ташкент.
Так мы расстались в Москве с нашей юностью...»
Пароход загудел,
возвещая отплытие вдаль!
Вновь прощались с тобой
у какой-то кирпичной оградины,
Не забыть, как матрос,
увеличивший нашу печаль,
– Проходите! – сказал.
– Проходите скорее, граждане!
Я прошел. И тотчас,
всколыхнувши затопленный плес,
Пароход зашумел,
напрягаясь, захлопал колесами...
Сколько лет пронеслось!
Сколько вьюг отсвистело и гроз!
Как ты, милая, там, за березами?
7
Что делал Рубцов, пересев на ташкентский поезд, известно только из его стихов:
Жизнь меня по Северу носила
И по рынкам знойного Чор-Су.
И вроде бы ничего загадочного в названии рудника, где проходили практику многие студенты Кировского горно-химического техникума, нет, но для Рубцова поездка к товарищам по общаге – это не столько возможность прибиться на лето к своим, сколько возможность исчезнуть. В эти летние месяцы Рубцов как бы растворяется в бескрайней стране и как бы перестает быть материальным телом, нуждающимся в каких-то документах.
Странно, но точно такое – неведомо куда! – исчезновение мы обнаруживаем в эти годы и в юности Василия Шукшина...
И есть, есть в этих исчезновениях великих русских писателей какая-то мистика, как и в прыжках через пролом карниза над черной бездной заброшенного храма.
Ничего не известно из летних месяцев жизни Рубцова... Только одно, только то, что и в солнечно-знойных краях не сумел отогреться поэт.
В 1954 году он написал в Ташкенте:
Да! Умру я!
И что ж такого?
Хоть сейчас из нагана
в лоб!
Может быть,
Гробовщик толковый
Смастерит мне хороший
гроб.
А на что мне
Хороший гроб-то?
Зарывайте меня хоть
как!
Жалкий след мой
Будет затоптан
Башмаками других
бродяг.
И останется все,
Как было
На Земле,
Не для всех родной...
Будет так же
Светить Светило
На заплеванный шар
земной!
Впервые в этом стихотворении обращается Рубцов к теме смерти, ставшей в дальнейшем одной из главных в его творчестве...
С годами придет в стихи всепрощающая мудрость, философская глубина, но отчаянная невозможность примириться, свыкнуться с мыслью о смерти останется неизменной. И через шестнадцать лет, стоя уже на пороге гибели, Рубцов напишет:
Село стоит
На правом берегу,
А кладбище —
На левом берегу.
И самый грустный все же
И нелепый
Вот этот путь,
Венчающий борьбу
И все на свете, —
С правого
На левый,
Среди цветов
В обыденном гробу...
Трудно не заметить внутреннего созвучия этих двух стихотворений, между которыми, как между обложками книги, вместилось все богатство рубцовской лирики.
И еще одно...
В Ташкенте, пусть и неловко, но очень отчетливо впервые сформулирована Рубцовым важная и для его поэзии, и для жизненного пути мысль – осознание, что он находится на «Земле, не для всех родной».
Как мы уже говорили, Рубцов не сразу сумел заговорить о самом главном в себе, не сразу разглядел в своей судьбе отражение судьбы всей России, не сразу сумел осознать свое высокое предназначение поэта. И чудо, что далеко от родных краев, в Ташкенте, в минуту усталости или отчаяния удалось ему на мгновение заглянуть далеко вперед, заглянуть в себя будущего...
Со стихотворением «Да! Умру я!» перекликается и другое, написанное в последний год жизни поэта стихотворение «Неизвестный».
Ситуация, в которой оказался его герой, в общем, характерна для поэзии Рубцова, почти такая же, как в «Русском огоньке» или стихотворении «На ночлеге». Но стихотворение «Неизвестный» существенно отличается властным, каким-то эгоцентрическим, все замыкающим на личности героя ритмом:
Он шел против снега во мраке,
Бездомный, голодный, больной.
Он после стучался в бараки
В какой-то деревне лесной.
И если герою стихотворения «На ночлеге» почти мгновенно удается найти контакт с хозяином избы:
Подмерзая, мерцают лужи...
«Что ж, – подумал, – зайду давай?»
Посмотрел, покурил, послушал
И ответил мне: – Ночевай! —
то «неизвестного» встречают иначе:
Его не пустили. Тупая
Какая-то бабка в упор
Сказала, к нему подступая:
– Бродяга. Наверное, вор...
На первый взгляд может показаться, что «неизвестному» просто не повезло и он напоролся на бездушных, черствых людей. Но это не так. Ведь хозяина «ночлега» немногое рознит от «тупой бабки»:
Есть у нас старики по селам,
Что утратили будто речь:
Ты с рассказом ему веселым —
Он без звука к себе на печь.
Другое дело, что «неизвестный» слишком сосредоточен, зациклен на себе и не понимает, что в неказистых с виду, угрюмых старухах и стариках живет и гордость, и благородство, – не понимает того, что открыто герою стихотворения «На ночлеге»:
Но ведь такие ответы, такое отношение хозяев ночлега предполагают, что их собеседник и сам погружен в стихию народной жизни, что он расслышит несказанное, не оскорбит беззащитной простоты... А когда вместо него появляется человек с психологией «сына морских факторий», когда ясно, что, кроме тупости и идиотизма, ничего не увидит он в этой почти обескровленной кремлевскими упырями жизни, этот человек рискует оказаться в пустыне своей гордыни, где и суждено завершиться избранному им пути:
Он шел. Но угрюмо и грозно
Белели снега впереди!
Он вышел на берег морозной,
Безжизненной, страшной реки!
Он вздрогнул, очнулся и снова
Забылся, качнулся вперед...
Он умер без крика, без слова,
Он знал, что в дороге умрет.
Смерть – бессмысленная и нелепая смерть бродяги...
Однако в романтической антитезе непо€нятой личности и тупой человеческой массы смерть эта приобретает почти трагедийное звучание. Тем более что согласно романтическому канону даже сама равнодушная природа не остается безучастной к гибели гордого человека: «Он умер, снегами отпетый...»
И только люди:
... вели разговор
Все тот же, узнавши об этом:
– Бродяга. Наверное, вор.
Но странно, первое чувство неприятия человеческого равнодушия, запрограммированное самой ситуацией, быстро проходит, и возникает ощущение совсем другого рода.
Умер чужой человек...
Умер гордец, не знающий смирения, а значит, и сострадания, умер нелепо, глупо, и что же еще сказать, как иначе определить отношение к чужаку людям, которые живут в рамках христианской морали и сострадания, а не в романтических антитезах?
Отношение должно быть сформулировано однозначно, ибо необходимо сразу заявить о своем неприятии произошедшего. Вот и звучит слово: «Бродяга!», а следом – уничижительное, не обвиняющее окончательно, но снимающее всякий романтический флер дополнение: «Наверное, вор».
Сказано жестко, но справедливо.
Сам по себе путь, как бы труден он ни был, не представляет нравственной ценности. Уважаем и почитаем только истинный Путь.
Зрелый Рубцов четко понимает разницу между бродягой и Путником. Отчасти понимал это, как мы видим по стихотворению «Да! Умру я!», и молодой Рубцов...
Во всяком случае, в Ташкенте он почувствовал, что превращается в не нужного никому и не несущего в себе ничего, кроме озлобления, бродягу. Он почувствовал, что выбранный им путь – не тот Путь, который назначено пройти ему.
И вот – поражает в Рубцове это мужество, эта внутренняя сила! – вскоре он круто изменит свою жизнь. Осознав гибельность избранного пути, переступив через обиду, смирив свою гордость, попытается он наладить отношения с родными.
Впрочем, произойдет это спустя полгода, когда ему придется уйти из техникума.
Второй курс, как видно из учебных ведомостей, оказался для Николая Рубцова менее удачным.
По-прежнему хорошие отметки у него по истории, по русскому и иностранному языку да еще по предмету «месторождения и минералогия». Зато по математике, геодезии и техническому черчению «сплошные двойки».
Согласно приказу № 24 от 29 января 1955 года Н.М. Рубцов был отчислен из техникума за неуспеваемость.
«Мы уговаривали его сходить пересдать, а он не захотел...» – рассказывает однокурсница Николая Рубцова Маргарита Анатольевна Салтан.
А другая однокурсница, Евгения Константиновна Савкина, вспоминает, что даже в 1981 году, когда бывшие выпускники встречались на 50-летие техникума, многие и тогда не догадывались, что поэт Николай Рубцов – это Коля Рубцов из их группы...
«Теперь-то я понимаю, – говорит Евгения Константиновна, – что Николай Рубцов по жизни был не на три года старше меня, а на порядок выше по развитию. Запомнился он в белом кашне с грустными, всегда грустными глазами».
В январе 1955 года и завершается хибинский период жизни Николая Рубцова.
Рубцов уехал из Кировска, не догадываясь, что одновременно с ним в этом городе жил другой его сверстник – будущий знаменитый писатель Венедикт Ерофеев.
Взрослые жизни их совершались как бы в различных измерениях, но тогда, в юности, сходства в их коротких жизнях было больше, чем отличий.
Как и Рубцов, Венедикт Ерофеев родился и вырос на Севере – на станции Чупа в Карелии.
Как и у Рубцова, отца Венедикта Ерофеева арестовали, но не выпустили, и на свободу он вышел много лет спустя.
Как и Рубцов, Венедикт Ерофеев воспитывался в детдоме...
Наверняка они – Венедикт Ерофеев учился в эти годы в старших классах школы № 1 – встречались друг с другом, хотя бы в том же «райсарае», который был пристроен к школе №1, но не узнали друг друга.
Впрочем, Рубцов и вообще, кажется, так и не узнал о писателе Венедикте Ерофееве. Знаменитая поэма «Москва – Петушки» В. Ерофеева была написана «на кабельных работах в Шереметьеве осенью 69 года», а в печати появилась, когда Рубцов был уже убит...[13]13
Окончательный вариант поэмы «Москва – Петушки» создавался с 19 января по 6 марта 1970 года. Впервые опубликована поэма была в Израиле в 1973 году, затем в 1977 году в Париже и только в 1988 году в Москве.
[Закрыть]
И все-таки нечто большее, чем просто казус, чудится нам в этой «невстрече» в небольшом городке двух молодых людей, которым предстоит стать гордостью русской литературы.
Есть что-то очень символичное в этом неузнавании великими русскими писателями друг друга, что-то очень важное для понимания устройства всей русской жизни...
В марте 1955 года Николай Рубцов приехал в Вологду и разыскал здесь отца.
Отец подарил ему свое фото.
На фотокарточке была надпись: «На долгую память дорогому сыночку Коле. Твой папка. 4/III – 55. М. Рубцов».
Как проходила первая встреча с отцом, Николай Рубцов никому не рассказывал.
Он вообще мало рассказывал о своей жизни.
И не из-за замкнутости или необщительности, а просто трудно было говорить об этом...
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?
