Текст книги "Гибель Николая Рубцова. «Я умру в крещенские морозы»"

6

Случившееся с Василием Беловым прозрение пришло к Николаю Рубцову в самом начале шестидесятых, вероятно, во время поездки на родину.

Едва ли стихотворение «Видения на холме» (первоначальное название «Видения в долине») осознавалось самим Рубцовым как начало принципиально нового периода в творчестве.

Стихотворение задумывалось как чисто историческое, но, обращаясь к России:

 
Россия, Русь —
Куда я ни взгляну!
За все твои страдания и битвы
Люблю твою, Россия, старину,
Твои леса, погосты и молитвы... —
 

поэт вдруг ощутил в себе силу родной земли, и голос его разросся, обретая привычные нам рубцовские масштабы:

 
Люблю твои избушки и цветы,
И небеса, горящие от зноя,
И шепот ив у омутной воды,
Люблю навек, до вечного покоя...
 

Надо сказать, что произошло это не сразу. В первоначальном варианте строфа выглядела иначе:

 
Люблю твою,
Россия,
старину,
Твои огни, погосты и молитвы,
Твои иконы,
бунты бедноты,
и твой степной
бунтарский
свист разбоя,
люблю твои священные цветы,
люблю навек,
до вечного покоя...
 

Но в этом и заключается поэзия Рубцова, что «иконы, бунты бедноты» – это перечисление, больше напоминающее школьный учебник, превращается вдруг в «шепот ив у омутной воды» – нечто вечное, нечто существовавшее, существующее и продолжающее существовать в народной жизни.

Точно так же, как «степной, бунтарский свист разбоя» превращается в «небеса, горящие от зноя», связывая упования на улучшение народной жизни не с новоявленным Стенькой Разиным, а с Господом Богом.

Поэтому-то, возвышаясь до небес, и растет голос, становится неподвластным самому поэту, словно это уже не Рубцова голос, а голос самой земли. И случайно ли строки, призванные, по мысли поэта, нарисовать картину военного нашествия давних лет, неразрывно сливаются с картиной хрущевского лихолетья:

 
Россия, Русь! Храни себя, храни!
Смотри, опять в леса твои и долы
Со всех сторон нагрянули они,
Иных времен татары и монголы,
Они несут на флагах черный крест,

Они крестами небо закрестили,
И не леса мне видятся окрест,
А лес крестов в окрестностях России.
 

И вместе со стихотворением рождается искупительное прозрение:

 
Кресты, кресты...
Я больше не могу!
Я резко отниму от глаз ладони
И вдруг увижу: смирно на лугу
Траву жуют стреноженные кони.
Заржут они – и где-то у осин
Подхватит эхо медленное ржанье,
И надо мной – бессмертных звезд Руси,
Спокойных звезд безбрежное мерцанье...
 

В «Видениях на холме» можно обнаружить не только интонации и образы, характерные для зрелого Рубцова, но и характерное только для него восприятие мира, понимание русской судьбы как судьбы православного человека, православного народа.

Разумеется, ни Федора Абрамова, ни Василия Белова, ни Николая Рубцова никак не причислишь к церковными писателям... Но так получилось, что именно им – а сюда можно включить и других русских писателей! – и удалось защитить в своих произведениях православную нравственность русского народа, которую пытались выкорчевать хрущевские идеологи. Эти писатели своими книгами, своими стихами, своими жизнями противостояли тому, чтобы русские православные люди чувствовали себя чужими в своей собственной стране.

И, защищая нравственность, отстаивая русские традиции и культуру, писатели защищали и церковь, более того, в церкви, если не ограничивать церковь только церковными службами, черпали они силы для своего творчества, для своего служения.

7

Существует немало исследований, доказывающих, что Рубцов в значительно меньшей степени, чем, например, Есенин, испытал на себе влияние фольклора. Возможно, исследователи и правы, пока речь идет о чисто внешнем влиянии, но если проанализировать более глубокие взаимосвязи, то обнаружится, что все не так просто.

Для поэзии Рубцова характерно особое, какое-то древнерусское, сохраняющееся в некоторых былинах восприятие времени...

Прошлое, настоящее и будущее существуют в его стихах одновременно, и если и связываются какой-либо закономерностью, то гораздо более сложной, нежели причинно-следственная связь. Для того чтобы разобраться в природе этого явления, надо кое-что вспомнить о самой природе русского языка.

Давно сказано, что о русском языке надо говорить как о храме.

В фундаменте его – труд равноапостольных Кирилла и Мефодия, создававших древнерусский литературный язык как средство выражения Богооткровенной истины, заключенной в греческих текстах.

Особое значение «первоучители словенские» придавали аористу, который обозначал действие в чистом виде; действие, не соотнесенное со временем; действие вне времени, в вечности... При описании обычной жизни аорист не требовался, но когда речь шла о действиях Бога, который неподвластен времени, который сам Владыка и Господин времени, аорист становился необходимым.

Как свидетельствует Житие Константина-Кирилла, первыми словами, написанными по-славянски, были евангельские слова: «искони бе Слово, и Слово бе от Бога, и Бог бе Слово».

Наличие аориста в церковно-славянском языке отвечало свойственной христианскому мышлению системе тройственных сопоставлений: «божеское – человеческое – бесовское»; «духовное – душевное – плотское», «аорист – имперфект – перфект». В этом выражалась самая суть христианской антропологии: человек с его свободной волей, находящийся на тончайшем средостении между бездной божественного бытия и адской бездной.

«Этому, – отмечает в своей статье «О содержании наследия равноапостольных Кирилла и Мефодия и его исторических судьбах» А.А. Беляков, – соответствует и несовершенство, имперфект человеческой жизни и человеческой истории, которые совершатся тогда, когда «времени не будет к тому», в последнем суде Божием и воздаянии «комуждо по делам его». Сатана же проклят от самого его отпадения, то есть еще до начала исторического времени. И все действия его уже осуждены, а потому всецело принадлежат к прошлому и выражаются исключительно перфектом».

Очень точно сформулировал похожую мысль еще в шестнадцатом веке Иоанн Вишенский, который заметил, что «словенский язык... простым прилежным читанием... к Богу приводит... Он истинною правдою Божией основан, збудован и огорожен есть... а диавол словенский язык ненавидит...»

Целое тысячелетие православное мировоззрение перетекало в наш, «истинною правдой Божией» основанный язык, формируя его лексику, синтаксис и орфографию, и в результате возник Храм, оказавшийся прочнее любого каменного строения.

После победы в семнадцатом году, разрушая и оскверняя церкви, расстреливая священников, большевики постарались разрушить и этот храм русского православия.

В полном соответствии с планом – спрятать Россию от русских, сделать Русь непонятной и непостижимой для русских – велась реформа орфографии (тут большевики успешно продолжили дело, начатое патриархом Никоном и продолженное Петром I), шла интервенция птичьего языка аббревиатур, насаждался полублатной одесско-местечковый сленг.

Велась ожесточенная, как и со священнослужителями, борьба с православными корнями языка.

Но языковой храм выстоял.

Аорист, приравненный никоновскими грамотеями и справщиками к перфекту и, казалось бы, окончательно вытесненный из языка последующими петровскими и большевистскими реформами, подобно ангелу-хранителю продолжал охранять светоносную Богооткровенную суть языка.

Слово Божие продолжало жить в русском языке и в самые черные для православных людей дни. Равнодушные, казалось бы, давно умершие для православия люди против своей воли поминали Бога, произносили спасительные для души слова...

Атеистическая тьма, сгущавшаяся над нашей Родиной во времена владычества ленинской гвардии и хрущевской «оттепели», так и не сумела перебороть православной светоносности нашего языка.

И происходило чудо.

Прошедшие через атеистические школы и институты люди, погружаясь в работе со словом в живую языковую стихию, усваивали и начатки православного мировоззрения.

Мы еще будем говорить, как поразительно зорко различал пути, ведущие к спасению и гибели, не знающий церковной защиты лирический герой Николая Рубцова.

Страшному, сопровождаемому грохотом и воем, лязганьем и свистом пути, по которому движется «Поезд», в поэзии Николая Рубцова всегда противостоит путь «Старой дороги», где движение – это ли не попытка воссоздания поэтическими средствами аориста? – осуществляется как бы вне времени: «Здесь русский дух в веках произошел, и ничего на ней не происходит». Вернее, не вне времени, а одновременно с прошлым и будущим.

Еще более открыто эта молитвенная, «аористическая» одновременность событий обнаруживается в стихотворении «Видения на холме», где разновременные глаголы соединяются в особое и по-особому организованное целое...

В самом деле...

Они – «иных времен татары и монголы» – крестами небо закрестили в прошлом времени, но «не леса... окрест, а лес крестов в окрестностях России» видятся сейчас, в настоящем времени, зато когда-нибудь, в будущем времени, резко отнимет герой от глаз ладони и увидит, как жуют траву стреноженные кони. В будущем времени и заржут они, и эхо подхватит медленное ржанье... Но над поэтом – «бессмертных звезд Руси, спокойных звезд безбрежное мерцанье» – и не в прошлом, и не в настоящем, и не в будущем, – а в вечном, непреходящем времени...

Вероятно, правильно будет сказать, что истоки многозначности серьезных произведений Николая Рубцова в особом устроении времени его стихов.

В строке «Россия, Русь! Храни себя, храни!» можно увидеть и изображение гитлеровского нашествия, но едва ли тогда подлинный смысл будет угадан.

Разумеется, «угадывание» – слово неудачное.

Стихи Рубцова не ребусы, просто, помимо обычного, в них заключен и вещий смысл, воспринять который значительно легче на уровне подсознания, нежели аналитическим путем, после совершения длительных умозаключений...

«Видения на холме» первое в ряду «вещих», «пророческих» стихов Рубцова, а с годами поэт научится столь ясно различать будущее, что даже сейчас, когда, годы спустя, читаешь его стихи, ощущаешь холод разверзающейся бездны. И всегда потрясает почти документальная точность предсказания! Например, те же предсмертные строки Рубцова:

 
Из моей затопленной могилы
Гроб всплывет, забытый и унылый,
Разобьется с треском, и в потемки
Уплывут ужасные обломки... —
 

многие понимают как апокалипсическое предсказание, но так ли это?

Рубцовские пророчества носят гораздо более конкретный характер. И это стало ясно, когда в начале перестройки в Вологде пошли разговоры, что хорошо бы, дескать, перенести могилу с обычного городского кладбища в Прилуцкий монастырь и перезахоронить Рубцова рядом с Батюшковым...

Деяние, так сказать, вполне в духе времени реформ (при Хрущеве могилу Рубцова просто бы запахали), но Рубцову незнакомое, вот и написано им:

 
Сам не знаю, что это такое...
Я не верю вечности покоя!
 

Какая уж тут «вечность покоя», если тебя переносят – народу удобнее! – поближе к экскурсионным тропам.

Впрочем, мы забежали вперед...

В шестьдесят первом году написано Рубцовым и стихотворение «Добрый Филя»:

 
Мир такой справедливый,
Даже нечего крыть...
– Филя! Что молчаливый?
– А о чем говорить? —
 

где, пока на уровне вопроса, смутной догадки осознание собственной неустроенности и личной несчастливости начинает сливаться в стихах Рубцова с осознанием неустроенности общей русской судьбы.

Глава шестая
Рубцовское время

Когда человек не втянут в мелкую, ничтожную суету, когда душа его раскрыта и он внимает звучащему для него Глаголу, жизнь приобретает особую точность, из нее исчезают невнятные паузы безвременья.

В первой половине лета 1962 года Николай Рубцов получает аттестат зрелости и завершает вместе с Борисом Тайгиным издание своей книжки «Волны и скалы»...

1

«В конце мая, – вспоминает Борис Тайгин, – Рубцов позвонил мне по телефону, мы уточнили день и час его прихода ко мне, и вот 1 июня 1962 года Николай Рубцов у меня дома! Он оказался простым русским парнем с открытой душой, и минут через 10 после его прихода мы беседовали, как старые друзья! Я включил свой магнитофон, и мы прослушали чтение поэтами своих стихов, которые у меня были ранее записаны на ленту. Я сказал Николаю, что решил записывать на магнитофонную ленту стихи своих друзей в авторском чтении и что, как мне кажется, через определенный отрезок времени такие записи будут представлять уникальную ценность! Он одобрил это начинание и тут же сам зачитал мне на ленту десять своих стихов! Я также показал Николаю несколько машинописных книжечек, которые сам напечатал и переплел, и объяснил, что таким вот образом решил собирать совершенно необычную библиотеку современной поэзии, где авторы стихов – мои друзья, стихи которых я хотел бы иметь у себя! Эта мысль очень понравилась Николаю, и тогда я тут же предложил напечатать с помощью моей машинки подобие настоящего сборника стихотворений Николая Рубцова под редакцией самого автора! У Николая имелось с собой довольно много машинописных листков с его стихами, и мы, не откладывая дела в «долгий ящик», стали обсуждать, что из себя должна представлять такая книжка стихов. Николай набросал ориентировочный макет книжки...

Расстались мы в этот вечер добрыми друзьями. В свете нашего замысла об издании его книжки стихов Николай в скором времени обещал снова зайти ко мне. Я немедленно приступил к печатанию на машинке оставленной им подборки стихов, получая при этом настоящее эстетическое удовольствие, настолько стихи его были великолепны!»

В течение полутора месяцев Рубцов несколько раз приходил к Тайгину, принося новые стихи. Многие тексты по ходу составления книжки он переделывал.

В начале июля работа по созданию задуманной книжки подошла к концу.

В окончательном варианте в книжку вошло 38 стихов, разделенных на восемь тематических циклов: «Салют морю», «Долина детства», «Птицы разного полета», «Звукописные миниатюры», «Репортаж», «Ах, что я делаю», «Хочу – хохочу», «Ветры поэзии»...

Рубцов назвал свою книжку «ВОЛНЫ И СКАЛЫ», объяснив, что «волны» означают волны жизни, а «скалы» – различные препятствия, на которые человек натыкается во время своего пути по жизни. Стихи в книжке, говорил он, именно об этом, и лучше названия – это слова самого Николая Рубцова – придумать невозможно!

7 июля сборник был полностью перепечатан, и оставалось лишь переплести его. Николай весь этот вечер провел у Тайгина.

Внимательно перечитал все стихи.

Потом сказал, что хорошо бы написать несколько вступительных слов...

11 июля Рубцов принес текст, названный им – «От автора». В этом предисловии было много задора, даже нахальства, но еще больше застенчивости:

«Четкость общественной позиции поэта считаю необязательным, но важным и благотворным качеством, – писал Рубцов. – Этим качеством не обладает в полной мере, по-моему, ни один из современных молодых поэтов. Это характерный знак времени.

Пока что чувствую этот знак и на себе.

Сборник «ВОЛНЫ И СКАЛЫ» – начало. И, как любое начало, стихи сборника не нуждаются в серьезной оценке. Хорошо и то, если у кого-то останется об этих стихах доброе воспоминание».

И все-таки главное в предисловии то, что не сказано словами.

Главное – прощание с еще одним этапом собственной жизни... Рубцову и дорого то, что остается позади, и вместе с тем – он сам пишет так! – пока все пережитое и наработанное не нуждается в серьезной оценке.

Не случайно завершал сборник раздел «Вместо послесловия», состоящий из одного-единственного стихотворения...

 
Филя любит скотину,
Ест любую еду,
Филя ходит в долину,
Филя дует в дуду.

Мир такой справедливый,
Даже нечего крыть...
– Филя, что молчаливый?
– А о чем говорить?
 

13 июля весь тираж – шесть экземпляров! – лежал на письменном столе. Полуторамесячная работа была завершена!

2

А время торопило Рубцова...

Очень плотно пошли события, и, взяв очередной отпуск, в середине лета Рубцов уезжает в Николу.

По дороге заезжает в Вологду.

Сохранилось его письмо, адресованное сестре:

«Галя, дорогая, здравствуй! Как давно я тебя не видел! Встречу ли еще тебя? Сейчас я у отца и у Жени. Проездом. Еду в отпуск, в Тотьму. До свидания...»

Письмо суматошное...

Чувствуется, что Рубцов чем-то очень взволнован. Возможно, волнение это было связано с отцом.

 
Есть маленький домик в багряном лесу,
И отдыха нынче там нет и в помине:
Отец мой готовит ружье на лису
И вновь говорит о вернувшемся сыне...
 

Стихотворение «Жар-птица» 10 октября 1965 года впервые опубликовала газета «Вологодский комсомолец», но написано оно наверняка раньше, скорее всего еще в 1962 году.

Косвенным свидетельством этого служит не только «автобиографическая» строфа, но и образный строй, характерный для ленинградского периода:

 
Мотало меня и на сейнере в трюме,
И так, на пирушках, во дни торжества,
И долго на ветках дорожных раздумий,
Как плод, созревала моя голова.
 

И хотя несколько затянутый диалог:

 
– Старик! А давно ли ты ходишь за стадом?
– Давно, – говорит. – Колокольня вдали
Деревни еще оглашала набатом,
И ночью светились в домах фитили.
– А ты не заметил, как годы прошли?
– Заметил, заметил! Попало как надо.
– Так что же нам делать, узнать интересно...
– А ты, – говорит, – полюби, и жалей,
И помни хотя бы родную окрестность,
Вот этот десяток холмов и полей... —
 

пока еще проигрывает афористической иронии «Доброго Фили», да и в голосе пастуха прорываются какие-то опереточные нотки, но появляются здесь и новые, еще не встречавшиеся в стихах Николая Рубцова мотивы.

Впервые здесь Рубцов говорит об отце как о живом человеке, которого не только не убила на войне пуля, но который сам готовит ружье на лису...

Впервые любовь к родной земле, к Отчизне воспринимается здесь как средство спасения русского человека и своего собственного...

В стихотворении так много необычного для Рубцова стилевого разнобоя, что невольно закрадывается мысль, а не специально ли сохранены эти огрехи, как живая запись свершившегося с ним чуда, когда нелепой увиделась вокруг позиция «кривостояния», когда так просто:

 
...в прекрасную глушь листопада
Уводит меня полевая ограда,
И детское пенье в багряном лесу...
 

И когда прямо в руки слетает сказочная жар-птица поэзии...

3

Итак...

Выпуск первой, пусть и самодельной книжки, подытоживший длительный, растянувшийся на целое десятилетие поиск в поэзии своего Пути, своего голоса...

Примирение с отцом, поставившее точку в неразберихе отношений с ним...

Но это не все...

В конце июля 1962 года Николай Рубцов знакомится – во второй раз! – со своей будущей женой Генриеттой Михайловной Меньшиковой.

«Мы провожали в армию Владимира Аносова, – вспоминала она. – Был праздник. И вот в разгар праздника зашел невысокого роста лысый парень. Конечно, сразу обратила внимание – кто? Потом пошли в клуб, и там я узнала, что это Рубцов Коля.

Да, он был совершенно неузнаваем».

В рассказе самого Николая Рубцова, который приводит в своих воспоминаниях Нинель Старичкова[20]20
  Нинель Старичкова. Наедине с Рубцовым; Нинель Старичкова. Русская земля. СПб, 2004. С. 127.


[Закрыть], эта история излагалась несколько иначе:

« – Приехал я не к ней... Просто вспомнились родные места... В поселке встретил тетю Шуру. Я узнал ее. Она в детдоме у нас работала. Она тоже меня узнала. Пригласила к себе. И навестил. Там и Гета была, ее дочка.

Дальше Коля стал рассказывать, что приняли его очень хорошо. И Гета, и ее мама были к нему очень внимательны. Вечером тетя Шура сказала, что уйдет в другую деревню, что надо там рано утром косить сено.

Так Коля остался ночевать. И, естественно, они с Гетой стали близки.

– Утром просыпаюсь – тетя Шура и какие-то старухи за столом сидят. Получилось, что застали на месте «преступления». Стали принуждать жениться».

Но как бы то ни было, вскоре после отъезда Рубцова из Николы Генриетта Михайловна поехала следом за ним: устроилась почтальоном в городе Ломоносове под Ленинградом. Вместе с подругой она ездила в общежитие на Севастопольской, но Николая там уже не было...

Экзамены на аттестат зрелости, «издание» книжки, подытожившей долгий этап поисков самого себя, встреча с будущей женой, очередное примирение с отцом – события в жизни Рубцова плотно следуют друг за другом.

В Вологде Рубцов снова заехал к отцу.

Тот провожал его до вокзала и всю дорогу нес чемодан, а на вокзале купил бутылку вина и – ему категорически было запрещено пить – выпил на прощание.

Рубцов знал, что отец болен, но он не знал, что видит отца в последний раз...

Вернувшись в Ленинград, Рубцов нашел письмо из Литературного института. Его извещали, что он прошел творческий конкурс и приглашается для сдачи вступительных экзаменов.

4

Существует легенда, будто на вступительные экзамены Рубцов опоздал и его зачислили в институт без экзаменов. Однако документы «личного и учебного дела Рубцова Николая Михайловича»[21]21
  Архив Литературного института им. А.М. Горького, опись № 1, арх. дело №1735, связка №116.


[Закрыть] в корне опровергают ее.

Экзамены Николай Рубцов сдавал в установленные сроки.

4 августа он написал на «четверку» сочинение, 6 августа получил «пятерку» по русскому языку и «тройку» по литературе, 8 августа – «четверку» по истории и 10 августа – «тройку» по иностранному языку. Отметки, конечно, не блестящие, но достаточно высокие, чтобы выдержать конкурс.

23 августа появился приказ № 139, в котором среди фамилий абитуриентов, зачисленных на основании творческого конкурса и приемных испытаний студентами первого курса, под двадцатым номером значилась и фамилия Николая Михайловича Рубцова.

Отметим тут, что хлопотать о поступлении в Литературный институт Николай Рубцов начал еще в 1961 году:

«Мне двадцать шестой год. Я русский, член ВЛКСМ. Самостоятельную жизнь начал с 1950 года, после выхода из детского дома, где воспитывался с первого года войны. Все это время работал, учился. Служил четыре года на Северном флоте... Последнее время работаю на Кировском заводе в Ленинграде... Начинаю сдавать экзамены за десятый класс в вечерней школе. Думаю, что сдам: не зря ведь я посещал ее два года! Желаю учиться на дневном отделении, на основном, в вашем институте. Могу и на заочном. В другие институты не тянет, а учиться надо...»[22]22
  «Русский Север», 14 января, 1997.


[Закрыть]

Это письмо мы приводим еще и потому, что оно опровергает еще одну легенду о Рубцове...

Распространено мнение, что ни в какой вечерней школе Николай Михайлович не учился, а аттестат зрелости – находятся и свидетели, якобы присутствовавшие при этом! – был куплен на черном рынке.

И, наверное, и вспоминать об этих легендах не стоило бы, если бы мы не подозревали в авторстве их самого Рубцова.

Похоже, что о «купленном на черном рынке аттестате» Рубцов сам и рассказывал ленинградским приятелям, любившим вместе с ним читать вывески наоборот, как и о том, что в Литературный институт его приняли без экзаменов, только за один талант...

Разумеется, это не так...

Как мы и говорили, и в вечерней школе Николай Рубцов учился, и экзамены в институте сдавал.

И сдал успешно.

В конце августа, радостный, в приподнятом настроении, возвращается Рубцов в Ленинград, чтобы рассчитаться с заводом и выписаться из общежития.

Здесь и ожидало его письмо от отца, отправленное, видимо, вскоре после расставания...

«Здравствуй дорогой родной сыночек Коля! Первым долгом сообщаю что здоровье мое после твоего отъезда сильно ухудшается, почти ежедневные сердечные приступы, вызывали скорую помощь, сделают укол. Правда на время боли прекращаются, а потом опять. Это же медикаменты которые пользы не дают. Дорогой Коленька узнай пожалуйста можно или нет попасть к профессору хотелось бы на осмотр и консультацию. Неплохо бы попасть в больницу. Узнайте пожалуйста и отпишите мне какие надо документы и когда можно приехать. Привет от моей семьи твой отец М. Рубцов. 24.VII.62».

Никаких свидетельств о хлопотах Рубцова по поводу устройства отца на консультацию к профессору обнаружить не удалось. Впрочем, хлопоты все равно бы оказались не нужными...

29 сентября 1962 года Михаил Андрианович Рубцов умер от рака.

Николай Рубцов в этот день вернулся в Москву «с картошки».