Текст книги "Кровавый и непокорённый"

Долги и честь. Часть II

«Бродяга, нашли его. Я сейчас заеду за тобой, я тут уже не далеко», – раздался голос Владяна в телефонную трубку.

Его голос отнюдь не развеял остатки дремы, в которой я находился. Я ничего не стал отвечать, просто положил трубку. С момента нашей поездки прошло два с лишнем месяца. Мы искали Никиту, разъезжая по области, возрождая старые связи и создавая новые. Но в какой-то момент я заехал к дядьке, как мне тогда казалось на пару дней, но меня поглотило какое-то непонятное состояние. Три бессонные ночи давали о себе знать. Бессонница и постоянно сменяющиеся кошмары, разговоры с самим собой не давали мне покоя ни ночью не днём, нервы так подавно уже давно начали сдавать. А это все было совсем не к добру. Когда нервы сдают человек становиться непредсказуемый, нервный. С уверенностью могу сказать, что я как раз из тех людей, которые очень долго закипают, но когда вулкан взрывается, то под горячую руку попадают все без разбора.

«Бл… ть! Пристрелите меня кто-нибудь!», – истошно проорал я на всю комнату, будто меня в этот момент кто-то ножом резал.

Продолжая сидеть в кресле, в котором уснул только под утро и проспав только полтора часа, я взял лежащую на столе пачку Мальборо и трясущимися руками стал доставать желанную сигарету. Х…й его знает почему они у меня тряслись: когда переживаю о чем-то, то трясутся, если все нормально, то нет. Странная она эта трясучка, я бы даже сказал предательская, – когда я убивал или резал людей они не тряслись. А вот когда на душе ху..во, они предательски трясутся. Стеклянным взглядом смотрел я на самого себя, отражающегося в зеркале расположенного на задней стенке шифоньера, в котором по идее должен был стаять чайный сервиз: чашки блюдца и прочие милые прелести домашних, уютных семейных посиделок. Но их там отродясь никогда не было. Там вообще ничего не было. Мой дядька жёстко сказал тете, что мещанства в его доме не будет. Не… р пить из старых, вонючих, потертых чашек и кружек, когда в шифоньере, который год, простаивают без дела нормальные. Я смотрел и смотрел на своё отражение, все глубже всматриваясь в болезненный цвет лица, в рубцы от старых и новых шрамов, в странные красные пятна от сыпи, которыми уже успело покрыться почти все мое тело, в чёрные круги под глазами от бессонных ночей. И в отражении с видел измученного и больного загнанного в угол монстра, которому волею судьбы приходится каждый день засовывать в задницу чувство доброты, жалости и сострадания к окружающим людям, взамен выпячивая всему миру жестокость, беспринципность и агрессию, для того чтобы бороться за место под солнцем. Чудовище в отражении, будучи в столь юном возрасте, уже успело нарушить почти все смертные грехи и в моей жизни пути искупления нет и никогда не будет. Всё глубже и глубже я тону в озере жестокости, при этом не ожидая, что на его дне меня ждёт спасательный круг искупления, который вытащит меня на поверхность и все грехи будут отпущены и прегрешения смыты. Облокотившись на спинку, я кое-как встал с кресла и потушил очередную сигарету. Курить доводиться редко и только тогда, когда совсем хреново на душе. Но последнюю неделю руки не выпускали пачку сигарет. Пачка за пачкой, пачка за пачкой. Блуждая в лабиринтах сигаретного дыма, меня мучали вопросы: в кого же я превращаюсь или может быть уже превратился и есть ли возможность изменить свою предначертанную судьбу? Я ещё молод, а у руки, которые по локоть в крови уже никогда не отмыть. Я безжалостное чудовище, чертов мясник, убийца, вор, бандит, основатель одной из самых дерзких, сплочённых и кровожадных группировок нашей области со времён девяностых. А теперь ко всем этим титулам добавляется ещё и психопат. Эти вопросы не давали мне покоя ни ночью ни днём. И это ещё больше сводило меня с ума. И вся проблема в том, что внутри меня уже был ответ на этот вопрос, просто его принятие требовало не малого количества времени. А ответ был очень простой: мне суждено воровать, грабить, убивать. И никак иначе. Кто-то рождается для того чтобы сделать какое-то научное открытие, кто-то для написания шедевра на холсте. А кто-то, как я, просто пытается выжить в жестоком мире, и для этого ему нужно быть ещё жёстче, чем сам мир. Чтобы остаться на плаву, мне нужно было стать сильнее. А для этого мне требовалось избавиться ото всех эмоций – только жестокий холодный расчёт. Нужно ещё жёстче драться, ещё жестче прессовать, ещё жёстче добиваться своего места под солнцем. Да, именно так и на полное принятие этой поганой и ненавистной судьбы нужно время.

Пора было собираться, ребята нашли Никиту, а значит нам всем предстоял не простой разговор. Я вышел на улицу и сел на крыльцо дядькиного дома – к себе домой мне путь был снова заказан. Было морозное субботнее зимнее утро, пар из моего рта разливался как река Волга в паводок из берегов. Белый и почти осязаемый на ощупь. Даже судорога, передернувшая тело, мурашки и вздыбившиеся на руках от мороза волосы не заставили меня вернуться в дом и переодеться из спортивных штанов и футболки во что-то по теплее. Но, так или иначе, погода была приятная: ветра не было – был полный штиль, что не могло не радовать. Но как бы то ни было, в то время это не сколько радовало, сколько порождало мысль, что если я сегодня умру или меня убьют, то помирать мне при хорошей погоде. В общем, таким реалистичным настроем я встретил Владяна, когда он переступил порог железных ворот. Я ничего ему не стал говорить в знак приветствия, а просто кивнул. Он знал, что я уже почти месяц не выхожу из дома и веду жизнь аскетичного затворника и сейчас затевать разговоры со мной не лучшая идея. Вернувшись босиком по белому снегу обратно в дом и одевшись по погоде, мы наконец тронулись. Немного пробуксовывая в зимнем снегу, машина, наконец, стронулась с места и через несколько минут серая крыша дядькиного дома отражалась в зеркале заднего вида. Зима в этом году выдалась на славу! Всё кругом белое, наверное, даже ворону не заметишь. Стоило свернуть с утоптанной людьми тропки, так сразу чуть ли не по пояс проваливаешься в затягивающую пучину белого снега. А машинам вообще не сладко приходится – дороги во дворах понятное дело никто них… а не чистит, поэтому и дня не проходит без того, чтобы не вытаскивать железного коня какого-нибудь мужичка из снежного плена. А мы в свою очередь уже через пару минут во всю прыть неслись по пересечённой местности, направляясь в старый полуразвалившийся охотничий домик в нескольких десятках километров от города. Это был простой одинокий, весь прогнивший домик, похожий на огромный, уродливый скворечник, по середине леса, крики, стоны, вопли из которого никто не услышит – идеальная пыточная, сродни казематам средневековой инквизиции. В общем даже на Владяновой развалюхе ехать было не долго.

Долги и честь. Часть III

И вот на нас смотрит, тот самый покосившийся домик. Это был даже не то что бы домик – это просто я его так назвал. Это с позволения сказать строение представляло собой бревенчатую конструкцию похожую на древнерусские землянки. Это строение, с одной стороны, обильно завалено снегом, который принёс сюда ветер. Брёвна под тяжестью времени были уже все посеревшие от сухости. Да и домик сам был изрядно покосившимся, в таком и ночевать было опасно – обвалится ещё крыша и все. И даже скрипучий прогнивший пол совсем не внушал доверия. В общем все эта конструкция держалась только на одном святом духе. Давненько я в нем не был. Но думал, что его скудное убранство ничуть не изменилось. Также кровать у стены, больше похожая на прогнившие тюремные нары, какие-то полки непонятно для чего на которых стояли соль и сахар для заблудившихся охотников, которых тут сроду не бывало. Один стол и стул, которые, наверное, ещё царя видели. Из него доносились голоса и какой-то шум. Как всегда, на случай чего Владян остался в машине – у него водительского опыта больше, чем у нас всех вместе взятых. Ко входу вела узкая тропка, протоптанная моими ребятами. Я ногой тихонько приоткрыл старую покосившуюся дверь, и слегка пригнувшись вошёл в дом. В этот момент Андрюха хорошенько ударил ногой в грудь парнишку сидящего связанным на стуле, так что он, откинувшись назад от удара, откинулся назад вместе со стулом и повалился на пол. Ребята пока ещё не заметили меня. Подвернув складки пальто, которое по доброте душевной отдал мне брат полгода назад, я присел на ссохшийся и посеревший от времени деревянный табурет. Со стороны я следил за всем происходящим. Парнишкой был Никита. И он уже не был похож на того паренька, когда мы виделись с ними последний раз. Он сильно похудел от толстяка, который постоянно что-то хомячит, не осталось и следа. Он был больше похож на скелетоподобного наркомана, который вот-вот подохнет под забором от очередной ломки. Стеклянным взглядом я смотрел как мои бойцы избивают нашего бывшего друга и как будто не видел всего происходящего тут. Сознание витало где-то далеко, голова была абсолютно пуста. Мне казалось, что я чего-то жду, но совсем не понимал, чего именно. Это был очередной провал сознания. Так я потерялся в своих мысля может на пол минуты, а может и на все десять. Придя в сознание, как будто бы рядом со мной гипнотизёр щёлкнул пальцами, я постарался собраться с мыслями.

«Развлекаетесь?», – очень устало и почти шепотом спросил я.

Но на фоне общего шума и стонов жертвы этого было достаточно и мои слова были услышаны. Вся банда сразу же обернулась ко мне. По их удивлённой реакции было видно, что недолго мне довелось блуждать по лабиринту моего сознания. Я с усилием поднялся с табурета и сунул в рот очередную сигарету. Ребята просто стояли и смотрели в ожидании действий лидера. Я слегка махнул рукой, и бойцы тут же очень грубо подняли Никиту, который уже успел перепачкать кровью помимо своей одежды изрядную часть грязного прогнившего пола. Под стулом растекалась большая лужа, скорее всего моча от отбитых напрочь почек. Тело этого животного было похоже на протухшее месиво кровавого фарша, я едва мог найти глаза в этой куче мяса, которое раньше называлось лицом. Словно коршун нависает над своей беспомощной, трепещущей жертвой, мой тёмный силуэт навис над стулом и над сидящим нем полуживом пленнике. Наступила звенящая тишина, разрезающая уши словно бритвой. Жертва замерла в ожидании своей кары, а ребята, обступившие нас вокруг, ожидали моего судебного вердикта. Никита не издавал ни звука, ни стона боли, по его заплывшему и опухшему лицу было сложно понять в сознании он сейчас или нет. Я вглядывался в его беспомощное тело, попутно выдыхая сигаретный дым, долетавший до его лица. Сделав в который раз над собой усилие и всё-таки заставив мозг хоть как-то работать, я пытался понять почему же люди предают и есть ли какое-то лекарство от этой гребаной халеры. Наверное, у всех это происходит по-разному: кто-то предаёт свою любовь ради другой любви, кто-то предаёт свои убеждения ради выгоды, а кто-то просто предаёт друзей ради денег. Пиз… ец, но это банально до ужаса. Очередной умник возомнил, что если у него появятся лишние несколько десятков кусков, то он хозяин этого мира и сам господь бог ему не брат и даже не родственник. И, знаешь, порой так интересно узнавать, на что же они их все-таки спустили. И ладно бы на что-то полезное, например, на оплату лечения умирающего родственника, тут даже можно было бы его простить, но как правило это либо наркотики, либо бабы. Су… а, банальщина за банальщиной. Как же от неё уже тошнит. Жизнь сама по себе унылое гавно, а тут ещё люди предают банально. Я был оскорблён даже не тем, что он зажал отдавать деньги, а тем как он банально их просрал – на карты и выпивку.

Подойдя к Никите вплотную, я затушил бычок об его, вывернутое не под естественным углом, колено. Этот ублюдок пришёл в сознание и истошно заскулил. Наши лица вплотную смотрели друг другу в глаза, а кончики носов почти касались друг друга. Выдыхая последние крупицы сигаретного дыма в его порубленное кастетами лицо, я секунда за секундой усердно пытался рассмотреть в его глазах хоть что-то, хоть что-то, за что можно было зацепиться – нотки раскаяния или сожаления о содеянном, но не видел ровным счетом абсолютно ничего, кроме окровавленного, опухшего куска мяса.

«Люди не меняются…», – разрезал стальное безмолвие мой тихий голос.

Несмотря на то, что мне бы хотелось увидеть, как это животное мучается перед смертью, стоя на коленях и моля о прощении в луже собственной мочи, смешанной с кровью, рука потянулась за пистолетом, который я держал за пазухой. Прицел навёлся на лицо Никиты. Выстрел! Мозги этого ничтожества вместе с кровавой алой жижей разлетелись на пол за его спиной. Предав серому, пыльному и унылому убранству этого дома, позитивные оттенки бордового цвета. Ещё расставить немного цветов у окна и можно жить поживать. Не плохой бы домик получился бы, например, для молодожёнов. О да, милый домик бы получился.

«Приберите тут все, возьмите тело и за мной», – доставая сигарету и направляясь к выходу, все так же тихо сказал я.

Все ребята старались казаться невозмутимыми, но все же не могли скрыть свой ужас на лицах от того что произошло. Стоя в этом старом, убитом доме, испачканные в крови, они не могли скрыть растерянности и ужаса от происходящего тут кошмара. За спиной в тишине послышались булькающие стоны и звуки выливающейся на пол жижи, кого-то из моих бойцов скорее всего вырвало. Это было первое убийство, которое они видели в живую. Наверняка, каждый из них представлял, как это происходит в реальной жизни по-своему, кто-то как в сериалах – в подворотне, кто-то пафосно как в голливудских боевиках. Но все произошло именно так, и гримасы отвращения говорили, что каждый из ребят совсем не так себе это представлял. Их непонимающие взгляды прыгали то на меня, то на безжизненное тело нашего бывшего друга с запрокинутой назад головой, с затылка которой продолжали стекать остатки крови и мозгов через дырку в голове. Да уж, не лучшая смерть – в разбитом, старом, вонючем доме, в луже собственной мочи вперемешку с собственной кровью. Ребята, наверное, не думали, что дойдёт до этого, просто хорошенько отмудохаем его и разойдёмся. Но у меня на Никиту были совсем другие планы.

Вот так вот просто и без лишнего пафоса, и без лишних слов я совершил своё очередное убийство. Искупав свои руки, а в прочем и самого себя в очередной порции крови и греха, которых мне никогда не смыть, вплоть до того момента, когда за мной не придёт костлявая. Знаешь, и получилось-то всё весьма прозаично. Кто-то умирает в дворовой драке, кто-то подыхает от тяжёлых болезней, кого-то оставляет свои мозги на дороге прыгая с моста. Такая вот жизнь – все мы подохнем рано или поздно и я в том числе, но вот как – это уже совсем другой вопрос. К кому-то на похороны придут десятки, а может быть даже сотни людей. Придут проститься искренне от всего сердца, сказать спасибо за то, что делал покойный при жизни, и почтить его память, а не нажраться как свиньи на поминках. О да, нажраться на поминках это одна их наших забав, проявляющаяся во всей своей красе в нашем менталитете. После третьей рюмки уже не помним кого поминаем, а после пятой уже не помним зачем вообще сюда пришли. И столько же людей будет и на девять дней и на сорок и на протяжении десятков лет будут вспоминать умершего тёплыми словами. А к кому-то на девять дней придут родные и дальние родственники, на сорок – только родные, а потом уже даже никто и не вспомнит о том, что такой человек вообще существовал и жил.

Очередное путешествие. Часть I

Быстро на ходу одеваю потёртую старую футболку и, хватая весь в заплатах рюкзак с вещами, выбегаю на лестничную площадку и дальше вниз по ступенькам. Бегу, лечу быстрее ветра из своего дома, прочь из этого ада. Я – Бродяга! Я выдерживал многое, драки, поножовщины, перестрелки, ранения, но, когда в очередной раз предаёт семья, близкие, родная мать, это просто невыносимо. Пролетев пять лестничных пролётов, и с силой пнув ногой старую дверь подъезда, от чего она бешено отлетела и чуть не оторвалась с петель, я остановился на крыльце своего подъезда и с головой окунулся в вечернюю прохладу. Моё разгорячённое тело как будто из ведра обдало вечерней свежестью. Перед глазами предстал до боли знакомый двор, со своей проржавевшей и погнувшейся под тяжестью времени детской площадкой и парой турников. Растительности здесь практически не было, только дикий гравий и камни, которыми был усеян весь двор. Единственным исключением было старое дерево, росшее на углу дома, в паре метров от входа в подъезд. Его крона и укрыла меня от вечернего солнца и возможных случайных прохожих. Со всех сторон меня окружали, как будто высоким каменным тюремным забором, пятиэтажки. Народу на улице к моему удивлению почти не было, это было даже к лучшему. В тот момент видеть я никого не хотел, даже лучших и верных друзей. Конфликт был слишком личным и оставлявшим на сердце самые глубокие шрамы и порезы, не заживающие до сих пор. В душе полыхала сжатая до предела и в итоге взорвавшаяся капсула терпения, подогреваемая огромной порцией отчаяния, вперемешку с обидой. Вулкан ярости вырвался на свободу, и я был не в силах его сдержать, да, в общем-то, и не хотел. Я бежал из своего дома, бежал от очередных, ничем неоправданных и не обоснованных обвинений в мой адрес, бежал от обиды за то, что у меня такая не крепкая, ненормальная семья.

«Да… Уж. Никогда у меня не было нормальной семьи… И не будет», – протянул я вслух, спускаясь по ступенькам и медленно садясь на лавочку возле подъезда.

Эту фразу я повторяю, чуть ли не каждый день, потому что скандалы между мной и моей матерью это вполне привычное дело. Ей хватает малейшего повода, чтобы орать на меня по пять часов без перерыва, обвиняя меня во всех смертных грехах и прегрешениях, зачастую которых я даже не совершал. Знаешь… Мой друг, что самое смешное и абсурдное во всем этом деле, то, что эти скандалы, крики абсолютно не связаны с моими бандитскими делами. Со временем до меня дошло, почему, приходя с работы, она изо дня в день на меня срывается. Я пришёл к выводу, что я был не очень-то и желанным ребёнком в семье, был просто обузой нашей семье. Именно поэтому она относилась ко мне не как к сыну, а как к пустому месту. Знаешь, как это бывает: девица залетает от мужика и хочет он, не хочет, ему придётся жениться. Ей было абсолютно безразлично на мои дела: сыт я или голоден, есть ли мне, что одевать, как у меня дела в школе, почему я приходил в синяках с улицы, в общем всё то, о чём беспокоятся обычные мамы, её не интересовало вовсе, моё существование, воспитание и взросление было полностью предоставлено саму себе. Дома она пересекалась со мной только для того, чтобы срывать на меня свои нервы и злобу, казавшуюся мне бескрайней и бесконечной. Одной злобой она и была жива. Не могу даже с уверенностью сказать буду ли я грустить на её похоронах или нет, не могу сказать. Не удивительно, что с ней не смог ужиться ни один из двух отчимов, с которыми она пыталась построить что-то хотя бы отдалённо напоминавшее семью. Хотя теперь уже – с возрастом, я понимаю, что мужики то были сами по себе не плохие и когда они её бросали, я был полностью на их стороне, потому что сам бы я с такой мегерой жить не смог. Если б у меняя была такая жена – я выгнал бы её нах… р из дома и жил бы спокойно один – без криков, истерик и прочих прелестей моей сумасшедшей жизни. В общем бред, да и только! Уже заметно вечерело, и я не знал, что мне делать на этот раз: куда идти и к кому податься? Мне было не впервой убегать из дома, и каждый раз это было то ещё приключение. Но сейчас я не совсем понимал, что мне делать, получив удар в самое сердце от своей родной матери, сильный Бродяга был окончательно растоптан и подавлен. Прошла минута, вторая, я так же продолжал сидеть на лавочке и тупо смотреть на землю. Подул небольшой ветерок, растрепавший мои волосы и заставивший меня оторваться от серых камней на асфальте. Обернувшись, мой взгляд зацепился на ветке дерева, почти достававшей мне до макушки головы. Закатное солнце, упорно пробивавшееся сквозь крону и листву старенького ясеня, заставило меня мои глаза закрыться в узком прищуре.

«Какой твой следующий ход, Бродяга? Куда бы на этот раз податься, куда пойти, куда поехать?» – сказал я не громко вслух самому себе.

Пока я сидел и перебирал варианты, как можно весело скрасить свою неожиданно навалившуюся на мои плечи свободу, солнце уже почти совсем село и на улице стало заметно темнее. Как правило в такого рода путешествия начинались всегда с одного и того же – с вокзала. Этот раз тоже не стал исключением. Вот только куда ехать я не знал. Но всё же решил поехать куда глаза глядят, в места, где ещё никогда ещё до этого не был. По последним отблескам солнца было видно, что дело идёт к ночи, а значит, пора бы уже и выдвигаться на вокзал. Итак, с непомерным трудом, как дряхлый старик поднимается с лавочки, так же и я кое-как поднялся на ноги и, перекинув рюкзак через плечо, побрёл на вокзал. Сколько бы раз я не убегал из дома, каждый раз как в первый. Прошло минут пятнадцать, после того как я покинул свой якобы любимый и родной дом. Я неспешно брёл, ведомый запахом свободы, по вечерним, почти пустынным улицам, наполненными алым светом солнца, улицам и был полностью погружён в тяжёлые раздумья. В принципе вопросов, терзавших меня, было не так много, а правильнее сказать это был всего один вопрос: почему мои отношения с матерью настолько хреновые? С одной стороны, мне казалось, что это, в общем-то, риторический вопрос, не требующий ответа, а с другой стороны, в голову лезли сотни и тысячи причин, начиная от несовпадения характеров до нежеланного ребёнка. И из всех причин наиболее правдивыми мне казались те, что возможно я не желанный ребёнок семье, либо вообще приёмный. По моему мнению, именно по этим причинам у нас, скорее всего, не клеились отношения с матерью. Возможно, ещё было дело в слишком разных характерах, но за все года, сколько бы я не пытался наладить с ней контакт, ничего хорошего из этого не выходило.